Спецназ Берии. Первый бой

© Алексеев И.В., 2022

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

В коллаже на обложке использована фотография: © Kozlik / Shutterstock.com

* * *

Наша главная ошибка этого года заключалась в том, что мы наступали на Сухиничи. Не Сталинград и Кавказ, не «генеральное наступление» против Советского Союза в целом, а Сухиничи!

Адольф Гитлер. 12 декабря 1942 г.

Каждый помнит по-своему, иначе, и Сухиничи, и Думиничи, и лесную тропу на Людиново – обожжённое, нелюдимое…

Семён Гудзенко. 1942 г.

Пролог

В квартире 97-летнего ветерана раздался телефонный звонок. Сиделка подала трубку:

– Вас, Евгений Александрович.

Ему звонили нечасто. В основном перед 9 Мая и в сам праздник. В эти дни вспоминали сразу все: телеканалы, газеты, школы, активисты. Впрочем, был ещё один день – 7 Ноября. Накануне он традиционно получал приглашение от правительства Москвы на реконструкцию парада, в котором участвовал в далёком 1941 году. И неизменно откликался на это приглашение, каждый раз переживая своё прошлое.

Правда, в последний раз его сильно подморозили. Посадили на пластиковый стул и оставили одного. Ветер был пронизывающий. Он сидел и дрожал. Вспомнили, когда появился мэр. Помогли привстать, поздороваться. Затем репортёры, как всегда… Не слушают… Прерывают на полуслове… Всё быстрей, быстрей… Никто из них и не поинтересовался, как он себя чувствует. А его буквально колотило от холода. И несколько дней потом он провёл в постели с температурой и кашлем.

Да, вспоминали нечасто. Всё свободное время он в основном проводил в компании сиделок, которые работали посменно и в вечерние часы покидали его квартиру. Далее для него начиналась мука. Он оставался один в пустом, безлюдном пространстве. От этого одиночества хотелось выть.

Всю жизнь занимавшийся интеллектуальным трудом, профессор, доктор философских наук, он не выносил умственного бездействия. Его мозг требовал постоянной подпитки. И хотя немного спасали книги и свежие газеты, ему надо было не только брать, но и отдавать. Не хватало живого общения с заинтересованным собеседником. Хотелось рассказывать и рассказывать о пережитом. Пока жив, поскольку в его возрасте каждый прожитый день был подвигом.

Неужели никому не интересна правда о войне? То, что он видел собственными глазами? Сколько лжи и грязи заполонило экраны телевизора. Сколько сомнительных книг и публикаций выпущено о том времени. Сколько непотребностей вылезло наружу. Одну из таких статей не так давно он прочитал в своей любимой «Литературке». «Правда солдата Никулина» – так, кажется, она называлась. Он читал и задыхался от возмущения. Ну разве можно печатать такое!

Вот он действительно никогда не врал. Говорил только правду. Всегда. Всю жизнь. В глаза. Любому. Таков характер. Такая закалка. Военная. «Жить не по лжи» – хороший девиз, жаль, принадлежит одному из самых подлых людей современности. Если бы конкретно его, Евгения Ануфриева, спросили, какое напутствие он хотел бы адресовать потомкам, он бы ответил: «Живите честно!» Это было его кредо. Прислушается ли кто-нибудь к нему сегодня? Вряд ли. Времена другие…

– Евгений Александрович, вы слышите? Вас спрашивают, – повторила Галина.

Ах, да! Он взял трубку.

– Алло.

– Здравствуйте, Евгений Александрович.

Хотя Ануфриев и пользовался слуховым аппаратом, но сумел различить приятный мужской голос.

– Здравствуйте, – ответил он.

– Моя фамилия Аверкин. Не могли бы мы с вами встретиться? Я хочу подробнее узнать о своём дяде. Я знаю, вы воевали вместе с ним…

«Вставай, страна огромная»

– Какая ночь! Это просто сказка!

Тоня подпрыгивала от радости, цепко ухватившись за его руку. Подол её платьица развевался от этих движений, оголяя коленки. Белые туфельки гармонировали с тканью в мелкий горошек, а каштановые локоны делали и без того миленькое личико настолько очаровательным, что он постоянно пытался найти предлог приблизиться к ней на расстояние дыхания, а может, и ближе.

Сегодня уже третья ночь, которую они, гуляя по Москве, проводят вместе. Третья после успешной сдачи экзаменов и получения аттестата о среднем образовании. Очередная тёплая июньская ночь. И ему кажется, что сегодня он непременно должен её поцеловать.

– Даже не верится, что всё позади! Все эти экзамены, переживания, зубрёжки… – Тоня кружила и кружила не переставая. – Ты хоть понимаешь, что мы вступаем во взрослую жизнь? Настоящую взрослую жизнь! Где все решения предстоит принимать самим!

– Эка невидаль! Получается, я чуть ли не с семи лет живу взрослой жизнью. – Он улыбнулся, чтобы его слова не выглядели бахвальством.

– А и правда, Жень, расскажи о своей семье. Я только слышала, что ты с малых лет без родителей. Каково оно? Трудно небось?

«Какая она наивная, эта Тонька, – подумал он, – наивная и непосредственная». Может, этим она и подкупила его. А ещё лёгким характером и неугасимым оптимизмом.

– Пойдём-ка присядем, – предложила она, видя, как ухажёр от такого предложения слегка сконфузился. – Давай рассказывай! Мне правда интересно.

Это прозвучало так доверительно, что он невольно сдался.

– Маму я вообще не помню. Два года мне было, когда её не стало. Знаю, что трудолюбивая была очень. Да у нас вся семья трудолюбивая. Мы же родом из-подо Ржева, тверские. Дед с бабкой ещё в крепостных ходили, но потом выкупили у помещика землю и такую ферму отгрохали, ты бы видела! Хутор практически! И всё своим трудом. Пять коров, три лошади, овцы, пасека своя. Двухэтажный дом.

– Ух, куркули какие! – незлобно сказала Тоня.

Но, видно, эта тема для Жени была болезненной.

– Какие ж куркули? Нас, почитай: дед, бабка, мать с отцом и девять детей от мала до велика. И все с утра до вечера либо в поле, либо на хозяйстве. Всё своим горбом. А после революции свою же землю и свой же хутор пришлось у государства взять в аренду. Второй этаж в доме заняла коммуна. Так вот представь, наши старшие уже с поля идут, а коммунары только глаза продирают. Из-за них небось отец-то и пошёл по этапу. Кто-то во время продразвёрстки в его зерно грязь подсыпал. Сам бы он никогда такого не сделал. Пять лет с конфискацией. 1928 год. Вот с этого времени я и остался без родителей. Отец хотя и вернулся потом, но прожил недолго.

– Так ты, наверное, должен люто ненавидеть советскую власть?

– По логике, вроде так, но на самом деле в нашей семье этот вопрос даже не поднимался. Все всё понимали. Лес рубят – щепки летят. А власть – она народная, своя власть. Как её не любить? Мы всегда были патриотами.

Женя вдруг осознал, что от рассказа об истории семьи незаметно перешёл к пролетарским лозунгам и решил немедленно исправиться.

– А знаешь, какие у меня братья и сёстры? Это же просто уникальные люди. Все получили воспитание и хорошее образование, достигли больших успехов. Старший брат, Иван, который мне практически вместо отца, так как разница у нас в возрасте двадцать лет, окончил МВТУ. Инженер-строитель. Правда, не могу тебе сказать, каким он строительством занимается, это закрытая информация. Второй брат, Иннокентий, тоже инженер, только литейщик, на «Станколите». Третий – Николай – геодезист. Ну и сёстры от них не отстают. Татьяна окончила сельскохозяйственный институт, Шура – педагог, а ещё Мария, Тоня, Нина… Что-то я тебя совсем заговорил. Ты небось из вежливости поинтересовалась, а я и давай распинаться.

– Ну что ты, что ты, очень интересно!

– Да? – усмехнулся Женя. – А хочешь, скажу, к чему меня братья пристрастили?

– Угу, – почти по-детски заморгала глазами подружка.

– К охоте! – многозначительно сказал Женя. Было видно, что он придаёт этому очень важное значение и считает чуть ли не главным достижением для своего молодого возраста.

– Мы и на уток, и на зайцев ходили. Знаешь, как сложно в бегущего зайца попасть, когда он из стороны в сторону по кочкам шарахается? А в утку? Надо уметь высчитывать траекторию её полёта. Я и белок бил. Не в глаз, конечно, но добывал.

– Ой, Жень, они же все такие милые. Как можно? Жалко же!

– Знаешь что, Тонь, это извечное мужское занятие. Можно сказать, самая древняя мужская профессия. Мужчина – всегда добытчик. Да и навыки, между прочим, очень даже могут пригодиться, всё-таки в неспокойное время живём. А природу я не меньше любого другого люблю. А подмосковную природу так вообще обожаю.

– Слушай, Жень, – Тоня вдруг решила перевести разговор в другое русло, – давно хотела тебя спросить… Не знаю, удобно ли?

– Валяй, чего там… – Жене было хорошо с ней, не напряжно. По крайней мере, какого-то подвоха с её стороны ждать не приходилось.

– Что у тебя с пальцем? Чем это ты его?

– Ах, это… – сказал Женя в задумчивости. Он даже демонстративно повертел перед глазами указательным пальцем правой руки. Фаланга была укороченной и слегка искривлённой. – Да уж, красивого мало…

– Да я не об этом, ты не подумай! Больно, наверное, было?

– А я и не помню даже. Мне ещё и двух лет не было, когда это случилось. Говорят, кричал как оглашенный. Ну ещё бы!

– А что произошло-то?

– Что произошло? А вот ты, к примеру, знаешь, что такое медогонка?

– Нет.

– Ну да, откуда тебе? Ты ж городская, – ухмыльнулся он незлобно. – Это такой металлический бак для отжимания мёда. Я же тебе рассказывал, что у нас пасека была. Так вот, к баку приделана ручка, при вращении которой центробежная сила выталкивает из сот мёд. Но, кроме ручки, в этом баке ещё есть шестерёнки, и все такие красивые. Я в детстве очень любил наблюдать за их вращением, а однажды просто не сдержался и сунул палец. А брат знай себе крутит, не сразу остановился.

Тоня даже поморщилась, представив эту жуткую картину. Женя, заметив это, решил приободрить подружку.

– Но ничего, как видишь, жив-здоров, – сказал он весело. – Даже неплохим охотником заделался.

– Как же ты стреляешь? Это же как раз этим пальцем и надо давить…

– Приспособился другим, средним. Вот, правда, само ружьё сложновато на двух оставшихся удерживать, но при определённой сноровке и с этим можно справиться.

Женя улыбался открытой улыбкой. Ему нравилось выглядеть перед сверстницей, к которой он испытывал симпатию, не лишённым мужества человеком.

– Слушай, я о тебе так много узнала. А то обычно всё хиханьки да хаханьки. А сегодня ты мне открылся совершенно другим. Интересным. Глубоким. Надёжным.

Глаза молодых людей встретились. Он разглядел в её взгляде что-то такое, что и без слов заставляет следовать взаимному притяжению…

Блаженство первого поцелуя прервал грубый старческий голос:

– Эй вы, голубки! Ишь ты, расселись тут! Ещё неприличия всякие вытворяют. А ну кыш, пока не наподдал!

Парочка вскочила и понеслась от свирепого ревнителя нравов, который хоть и махал им вслед метлой, но делал это без злобы и даже посмеивался в густые прокуренные усы.

Женька Ануфриев был не из тех, кто пасовал в подобных ситуациях. При других обстоятельствах он бы нашёл что ответить напустившему на себя суровость дворнику, но тут сработали молодецкое озорство и солидарность с не на шутку испугавшейся спутницей.

Пробежав не меньше квартала, Женя и Тоня остановились и на сбивчивом дыхании стали в голос смеяться.

– Хорошо провели время, – немного отдышавшись, сказал Женя.

– Ага, и даже с приключениями, – как всегда, сверкнула белозубой улыбкой Тоня.

– Смотри-ка, шесть уже, – глянул он на часы. – А спать совершенно не хочется. Сейчас забегу домой, позавтракаю и махнём с ребятами куда-нибудь. Воскресенье всё-таки.

– Куда, если не секрет?

– Ну, либо на «Динамо», либо в Сокольники. На «Динамо» сегодня парад и массовые соревнования физкультурников. В Сокольниках тоже какое-то молодёжное гулянье.

– К институту-то готовиться думаешь?

– А как же! Обязательно! Сейчас от школы немного отдохну – и вперёд!

– Ну ладно, пока. Ты не подумай ничего такого…

– Да что ты! Это была самая сказочная ночь в моей жизни! Вечером на этом же месте?

Тоня ничего не ответила, за неё говорила её улыбка.

Евгений с сестрой обитали в районе Никитских ворот. Комнатушка была совсем маленькой – около девяти метров. Отопление печное, как у многих. Жили хоть и нелегко, но хорошо, дружно. Да и много ли нужно было?

Поелозив ключом в замочной скважине, он открыл дверь и позвал:

– Шура! Ты дома?

Никто не ответил. Всё понятно: уже убежала. Она с утра мыла полы в какой-то конторе – подрабатывала. Какая ни есть, а копеечка в дом. Хотя братья и подкидывали ей на содержание младшего отпрыска семейства Ануфриевых по 50 рублей каждый месяц, но всё равно приходилось крутиться, чтобы ни в чём не знать нужды. Парень рос, затрат требовалось всё больше. Вон даже на прошлогоднюю демонстрацию на Красной площади пришлось надеть чужой костюм, своего не нажили ещё.

Спать не хотелось. На столе, накрытая белым вафельным полотенцем, стояла тарелка с варёной картошкой и аппетитно пахнущей курочкой. Правда, в этой, по сути, роскошной пище Евгений поковырялся совсем немного. Но зато с удовольствием выпил большую кружку чая.

Ел он обычно мало, ровно столько, сколько было нужно для нормальной жизнедеятельности. Женя всегда был худым и подвижным. Любил спорт, но спорт скоростной – бег, лыжи. В школе в этих состязаниях ему не было равных.

Многие девчонки заглядывались на парня. Он не был красавцем, стеснялся своего крупного, с горбинкой носа, но была в нём другая привлекательность, то, что принято называть обаянием. К тому же глаза выдавали умного и эрудированного юношу. Речь его хоть и была быстрой, но пустословить он не любил.

«Ладно, покемарю. Хотя бы часик. Ребята тоже небось всю ночь куролесили».

Его разбудил стук в дверь.

– Дядь Жень, дядь Жень!

– Чего орёшь! – закричал Ануфриев, недовольно протирая глаза. Он узнал по голосу соседского Лёшку, неугомонного мальчишку, которому до всего было дело.

– Дядь Жень! – продолжал стучать Лёшка, будто не слыша окрика.

«Ну я те щас накостыляю». Женька решительно направился к двери.

– Ну, чего расшумелся? – Он резко открыл дверь. – Давно по шее не получал?

Лёшка от неожиданности потерял дар речи. Он только моргал и молча, как рыба, открывал рот.

– Что случилось-то? – Женя перешёл на более миролюбивый тон.

– Там, это… По радио…

– Чего по радио?

– Важное сообщение…

– Ну и что?

– Война будто…

– Чего-чего? Война? Это кто тебе такое сказал?

– Во дворе говорят. Сейчас Молотов выступать будет.

Женька мельком глянул на часы – 12.00.

– А ну, пойдём, малец. – Он потянул с вешалки кепку.

Они вышли во двор, где было непривычно людно. И ладно бы народ куда-то спешил или просто прогуливался, выходной день всё-таки, ан нет, все стояли кучками и переговаривались. Мужики сосредоточенно курили.

Женька увидел компанию знакомых ребят и примкнул к ним.

– Чего ждём? – спросил он, обменявшись рукопожатиями.

– С минуты на минуту передадут важное правительственное сообщение… – выдал один из мальчишек. – С утра ждут.

«Вот те на… Неужто правда?..» – только и подумал Женька.

На часах было 12.05, но радиоточка у памятника Тимирязеву на Никитских воротах молчала. 12.10 – эфир по-прежнему безмолвствовал.

Пока народ томился в ожидании, по ту сторону репродукторов шло приготовление к выступлению народного комиссара иностранных дел СССР Вячеслава Молотова.

Сам Вячеслав Михайлович прибыл в здание Радиокомитета в 12.08. К этому времени все выходы и коридоры в доме на улице Качалова были оцеплены чекистами.

Молотов сел за стол, раскрыл папку и пробежал глазами приготовленную для эфира речь. Это был отредактированный членами Политбюро черновик, который набросал сам Молотов. Слова «Наше дело правое! Враг будет разбит! Победа будет за нами!», впоследствии ставшие крылатыми, были сформулированы лично им.

В 12.14 Молотов встал и прошёл в студию к микрофону. Страна к этому времени затаила дыхание, готовая внимать каждому его слову.

К Молотову подошёл дежуривший в этот день корреспондент «Последних известий» Николай Стор и налил в стакан нарзана.

– Уберите всё лишнее! – резко сказал Молотов.

Наконец в репродукторах зазвучал голос Левитана:

– Товарищи! Внимание! Прослушайте важное правительственное сообщение! Слово предоставляется заместителю председателя Совнаркома СССР, народному комиссару иностранных дел СССР Вячеславу Михайловичу Молотову.

Волнение стало заметно с первых же слов.

– Граждане и гражданки Советского Союза… – сказал он, поставив ударение в слове «гражданки» на первый слог. Потом в течение речи он ещё несколько раз путался в ударениях и запинался.

Тем не менее слова Молотова доходили до сердца каждого слушателя. Большинство из них ещё до конца не осознавало трагичность момента, поэтому люди искоса поглядывали на соседей, следили за их реакцией.

После слов о вероломном вторжении фашистских захватчиков в толпе послышался ропот: «Война… война…»

Когда Молотов вошёл в кабинет Сталина, тот встретил его словами:

– Ну и волновался ты. – Однако сразу же добавил: – Но выступил хорошо.

Сам Сталин отказался выступать, мотивируя тем, что политическая обстановка неясна и будет лучше, если он выступит позже.

Ещё девять раз в этот день вплоть до окончания трансляции в 23.00 заявление правительства зачитывал Левитан.

Но народ уже был погружён в свои хлопоты. Жизнь внезапно приобрела другие краски. Всё, что происходило до этого дня, вдруг показалось людям мелким и никчёмным. Впереди была пугающая неизвестность.

Добровольцы

Психологически уже многие были готовы к предстоящей войне. Не был исключением и Женя Ануфриев. Наступление войны было всего лишь вопросом времени. Вот только никто не мог представить, что это будет за война, какого неимоверного масштаба бедствие для всех и для каждого. Испытание на живучесть, на твёрдость характера, на силу воли.

Всё плохое из людей война вытащит наружу. Так же станет и с хорошим. Просто в подобных испытаниях невозможно быть наполовину хорошим или наполовину плохим. В таких случаях полумер не бывает. Ты либо опускаешься до низости и предательства, либо возвышаешься в каждом своём поступке, не преследуя какой-либо выгоды, просто потому, что не можешь иначе. Только самоотдача, только жертвенность, чаще всего ведущая к погибели. Но именно в такой жизни и есть какой-то смысл. Не прозябание, а поступок!

Как потом запишет в своём дневнике его будущий однополчанин Семён Гудзенко: «Война – это камень преткновения, о который спотыкаются слабые. Война – это камень, на котором можно править привычки и волю людей. Много переродившихся людей, ставших героями».

А пока Женя находился на стадии постижения этих незыблемых истин. Впрочем, как и каждый человек, ставший на путь суровых испытаний.

Ещё несколько часов после официального объявления о начале войны город как будто бы жил мирной жизнью, но всё равно это был уже не тот город. На лицах горожан появилась озабоченность, все вдруг куда-то заспешили.

Остальные объявления по радио касались в основном организационных вопросов, связанных с мобилизацией на фронт, бдительностью, соблюдением мер безопасности и прочим. Зачитывались бесконечные постановления различных инстанций. Например, приказ № 1 заместителя председателя исполкома Моссовета, начальника МПВО Фролова гласил: «В связи с угрозой воздушного нападения на город объявляю в Москве и Московской области с 13 часов 22 июня 1941 года угрожаемое положение». Так и было сказано «угрожаемое положение», что было даже как-то не по-русски. Но кто тогда обращал внимание на такие мелочи. Всему населению, руководителям предприятий, учреждений и домоуправлений города и области надлежало точно и в срок выполнять правила МПВО и приводить в боевую готовность убежища.

Во многих учреждениях и на предприятиях начались стихийные митинги. На улицах можно было заметить мчавшихся на мотоциклах фельдкурьеров с полевыми сумками.

Вернулась Шура.

– Ах, Женя, что же это такое? Ты слышал?

– Да слышал я, Шур.

– Что же теперь будет?

– Да ничего не будет. Воевать будем. Родину защищать. Сказано же: «Наше дело правое! Победа будет за нами!»

– Всё равно страшно.

– Не волнуйся, всё будет нормально. – Чтобы приободрить сестру, Женя даже приобнял её, что делал крайне редко. – Поехал-ка я, ребят поищу. Надо что-то предпринимать. Вон в военкоматах уже очереди – люди на фронт рвутся. Что же, сидеть ждать, что ли?

Шура не возражала. Брат всегда был самостоятельным, и переубеждать его было бесполезно.

Учитывая обстановку, Женя решил поехать в школу. Его расчёт оказался верным: там он застал основной костяк своих друзей-одноклассников. Вопрос у всех был один: «Что делать дальше?»

– Ребята, чего тянуть, айда в военкомат! Прямо все вместе! – запальчиво призывал Витя Пастернак. – Возраст у нас призывной, нас просто обязаны направить на фронт. Может, и служить вместе попадём. А там мы дадим этим фрицам! Они ещё не знают, с кем связались!

– Да понятно, Вить, но ты всё-таки не горячись, – заговорил более рассудительный Серёжа Овсянкин. – Мы все хотим поскорей оказаться на фронте. Но ты же слышал, в первую очередь призываются лица 1905–1918 годов рождения. Пока их не выберут, нам в военкомате делать нечего.

Женя уже готов был выразить своё мнение, но тут появился школьный комсорг Миша Межибовский.

– Так, чего судим-рядим, а, герои-добровольцы? – с насмешкой сказал он.

Никто особо не отреагировал на его издёвку, и Межибовский решил взять быка за рога:

– А ну, кто хочет Родине послужить, шаг вперёд!

Все аж повскакивали от таких слов:

– Говори, что делать!

– А дело, ребята, самое что ни на есть ответственное, – перешёл он на заговорщический тон, что ещё больше подзадорило компанию. – Мы с вами пойдём в военкомат… – Он сделал многозначительную паузу.

– Ну, не тяни! – толкнул его под локоть Пастернак.

– Ну, правда, Миш, чего тянешь-то? – с еле скрываемой обидой в голосе сказала Маша Бычкова.

– Пойдём в военкомат и будем разносить мобилизационные повестки, – выпалил Михаил. – Нам поручено доставить их адресатам нашего района.

Раздался всеобщий вздох сожаления.

– Да-да, это тоже очень важная и ответственная работа. А вы как думали! От нас с вами будет зависеть бесперебойная работа мобилизационной кампании. Сами понимаете, сейчас каждый час, каждая минута до́роги.

– Да что ты нас уговариваешь! Надо – значит, надо. Да только мы и сами бы на фронт не прочь попасть.

– Пока будем разносить, я всё как следует узнаю. Так сказать, прощупаю обстановку. Что-нибудь придумаем.

– Ну вот, это другое дело.

– Где там твои повестки?

– Это завтра. Сегодня они только выписываются. Сами понимаете, с таким количеством народа надо ещё разобраться. Всю ночь, наверное, будут работать. Встречаемся завтра в десять часов у военкомата. Сретенка, 11, помните? И попрошу без опозданий! – пригрозил пальцем Межибовский. – А сегодня пока по домам.

Что же происходило в пограничных районах Советского Союза, принявших на себя первый удар агрессора?

На рассвете 22 июня 1941 года специальные разведывательно-диверсионные подразделения германских вооружённых сил захватили основные мосты на приграничных реках Мемель, Неман, Буг, Сан и Прут. Лишь несколько мостов на 1600-километровой линии западной границы СССР (от Балтики до Чёрного моря) советские сапёры успели взорвать вовремя.

Начался блицкриг, то есть молниеносный прорыв вглубь территории СССР трёх групп армий фашистского вермахта. Главная цель «молниеносной войны» – окружить и разгромить основные силы Красной армии в полосе 250–300 километров от границы и затем перейти к такому же молниеносному наступлению на Ленинград, Москву и на южном участке фронта выйти к Кавказу и Волге.

По расчётам фашистских стратегов, после начала военных действий Красная армия должна быть разбита в двухмесячный срок, то есть до конца лета 1941 года. Приказ Гитлера за восемь недель выйти на рубеж Астрахань – Архангельск должен быть выполнен во что бы то ни стало. На острие главных ударов действовали специальные подразделения особого диверсионного соединения гитлеровцев – полка «Бранденбург-800».

Специальное подразделение германских вооружённых сил – 800-й строительно-учебный полк особого назначения «Бранденбург» – было создано при активном участии руководителя Абвера адмирала Вильгельма Канариса. Наименование «строительно-учебный» было присвоено соединению исключительно для конспирации. Главные задачи подразделения в условиях военных действий – диверсии в тылу противника, глубокая разведка, уничтожение коммуникаций, узлов связи, захват мостов, аэродромов, бункеров, стратегических объектов любого уровня охраны.

Уже в первой декаде июля 1941 года немцы форсировали верховья Днепра в районе Могилёва, Рогачёва и Орши, и не последнюю роль в успешном наступлении на этом участке фронта сыграли диверсанты «Бранденбурга».

16 июля пал Смоленск. Именно в этот день советский разведчик Шандор Радо сообщил радиограммой из Женевы в Центр: «Цель наступления немцев – Москва».

Утром 23 июня в магазинах выстроились огромные очереди. Скупалось всё: крупа, сахар, мыло, соль, спички, керосин. Продукты не успевали подвозить. Очереди появились и в сберкассах – люди снимали денежные накопления.

Ровно в 10.00 вчерашняя компания собралась у входа в Ростокинский районный военкомат.

– Вот и молодцы! – похвалил Мишка. – Сейчас всё организуем.

И скрылся за дверями учреждения, которые между тем не закрывались. Люди, мужчины и женщины, сновали туда-сюда почти не переставая. Все друг с другом о чём-то спорили, что-то друг другу доказывали – все были необычайно возбуждены.

Через некоторое время с пачкой повесток из дверей военкомата вышел Михаил.

– Ну, друзья-товарищи, вот и наше с вами комсомольское задание. Строго подотчётные документы. Каждому адресату – лично в руки. Осознаёте ответственность?

– Кончай, Миш, не дети малые, – сказал кто-то из ребят.

Настроение у всех было паршивое. Не самое это приятное занятие – разносить повестки. Но и это кому-то надо делать.

Каждому досталось по семь-восемь адресов, которые были расположены достаточно кучно. По многим из них гонцов уже ожидали и даже встречали словами: «Ну, где вы ходите?» Повестка была той необходимой формальностью, которая требовалась для решения организационных вопросов, связанных с увольнением с работы. Но были адреса, где на курьера смотрели с нескрываемой неприязнью, хотя за получение повестки всё равно расписывались.

С 25 июня в Москве было введено военное положение. Воздушные и учебно-боевые тревоги постепенно становились нормой. Город начал привыкать к условиям военного времени.

К Ануфриеву зашёл его одноклассник и самый близкий друг Ваня Жаров.

– Слышал о новом постановлении Совнаркома? – сказал он, доставая из-за пазухи газету.

– Что за постановление?

– О добровольной сдаче велосипедов, фотоаппаратов и радиоприёмников. Да вот, сам почитай. – Он бросил на стол свежий номер «Сталинского знамени». – На первой полосе, внизу.

«Вниманию владельцев радиоприёмников, – прочитал Женя заголовок. – Согласно постановлению СНК СССР от 25 июня 1941 года № 1750, все без исключения граждане, проживающие на территории СССР, обязаны не позднее 30 июня сего года сдать органам Народного комиссариата связи на временное хранение, на время войны, под соответствующую квитанцию радиоприёмники и радиопередатчики всех без исключения типов и назначений, в том числе автомобильные».

– А где про фотоаппараты и велосипеды?

– Там, дальше, на второй.

– «За несдачу радиоприёмников и передатчиков в установленные сроки, – продолжал читать Женя, – виновные несут уголовную ответственность по законам военного времени».

– Да, серьёзно, – протянул он. – Ну ладно, приёмники и фотоаппараты, а велосипеды-то тут при чём?

– Ты что, не понимаешь? Всё нацелено на борьбу с диверсантами! Любой с виду обычный гражданин может на поверку оказаться диверсантом. Нельзя давать ему и шанса реализовать свои планы!

– Согласен. Но всё-таки при чём тут велосипеды?

– А при том! Пешком по городу перемещаться несподручно, так?

– Ну да.

– Вот! А при отсутствии велосипеда он волей-неволей будет вынужден воспользоваться метро или трамваем. А там так или иначе попадёт под внимание. Да и установить за ним скрытую слежку таким образом легче.

– Это ты сам придумал?

– Но это же очевидно!

– Ну да, конечно, – согласился Женя, чтобы не спорить с другом. Всё-таки какая-то логика в его словах была. – Вот только сдавать нам с тобой особо нечего, – продолжил он. – Ни радиоприёмников, ни фотоаппаратов, ни тем более велосипедов мы пока не нажили.

– Это да. А у тебя ведь была мечта купить велосипед.

– Ну вот и пусть пока остаётся мечтой. Ты лучше думай, как нам на фронт попасть.

– А что тут думать? Надо в райком комсомола идти.

– А как же военкомат?

– Через военкомат, по-моему, не скоро получится.

Целую неделю ребята носили повестки, пока Женя не задал Межибовскому вопрос:

– Слушай, Миш, помнишь, ты обещал поговорить насчёт нас с военкомом?

– Ах да, конечно! Заработались мы что-то с вами, ребята. Давайте я в понедельник схожу и всё узнаю. Я уже там вроде как свой. Да и вы успели примелькаться.

И действительно, 30 июня он вышел из военкомата уже без привычной кипы листков.

– Так, команда! Все – за мной! Сейчас будем окучивать военкома. Я упросил его об аудиенции.

Первым пошёл Пастернак. Однако по истечении двух-трёх минут вышел расстроенный. Можно было даже не спрашивать о результате. Но Маша всё же поинтересовалась:

– Ну что, Вить?

– Молод ты ещё, говорит, надо будет – вызовем. И вообще, не мешай работать. Это мы-то мешаем!

– Ребята, а пойдёмте все вместе! – предложил Овсянкин. – Насядем как следует, глядишь, и сдастся.

– Пошли! – поддержали остальные, и вся компания ввалилась в кабинет военкома.

– Это ещё что такое! – встретил их грозным окриком хозяин кабинета.

Все тут же спасовали. Нашёлся только Межибовский:

– На войну хотим, товарищ майор!

– На войну? Я же только что объяснил вон тому, долговязому, что рано вам ещё, молоды вы слишком. Или я каждому отдельно должен это объяснять?

Все смолкли, не зная, что сказать.

– Ладно, присаживайтесь, – военком сменил гнев на милость. – Слушайте меня, пацаны. И девчонки, – покосился он на Машу. – Тут дело такое. Враг силён и коварен. Не могу я вас сейчас, таких зелёных, посылать в самое пекло. Война только набирает обороты. Как оно дальше будет – неизвестно. Вернее, известно, что мы костьми ляжем, но страну не сдадим. Но для этого надо рассчитать силы. А не бросать сразу всё, что имеем, на врага. Сейчас первая волна уже бывалых вояк схлынет, и мы начнём обучать военному делу именно вас, новичков, чтобы вы уходили на фронт подготовленными, а не на верную гибель. Понятно вам это?

Присутствующие понимающе закивали.

– Поэтому давайте договоримся. Вы пока не будете отрывать меня от работы. Уж поверьте, мне её без вас хватает. Я уже неделю практически не сплю. А как только всё наладится, и вам найдётся дело. Ещё героями станете! Вы же хотите быть героями? – улыбнулся он.