Глава 1. Снежком все прикроет
«Сердце мое оледенело от Вашего сурового взгляда, но душа чает о весне, которая согреет нас обоих. Но прежде, смею надеяться, Вас ждет незабываемая новогодняя ночь. Если верите в чудеса, наша встреча ближе, чем кажется».
Мирта вздрогнула и скорее завернула записку обратно в платок, где ее нашла. Клочок бумаги пах горькой сухой травой – как и автор послания. Казалось, что в лавке Блая торгуют не старыми книгами, а ведьминскими зельями, но именно так всегда пахло от странного парня, с которым они однажды случайно познакомились, когда гувернантки Мирты, всегда сопровождающие ее в прогулках по городу, отвлеклись на забавного пуделя. Блай сбежал с крыльца и сунул глазеющей на его витрину девушке сборник сказок.
– Подарок, – прошептал он и скрылся быстрее, чем строгие компаньонки что-то заметили.
Такие парни, как этот Блай, могли общаться с такой девушкой, как Мирта Готтендамер, только тайно – и особо ни на что не надеясь. Дочь главного банкира Ливании вращалась в другом мире, и даже солнце им светило по-разному. Мирта книгу прочитала без особого интереса, но решила Блая поблагодарить, отправив ответное письмо по адресу, заботливо указанному на обороте. Потянулась странная переписка, которую Мирта бросила на третьем письме, но вот послания от книжного мастера, как называл себя сам Блай, продолжала находить в разных местах – даже вот сейчас, в дороге, она обнаружила от него записку в платке у себя в кармане. Да еще и с таким подозрительным содержанием. Мирта была уверена, что ни разу не давала повода переходить черту, но эта записка явно нарушала личные границы. По всем правилам, заведенным в семье Готтендамеров – а их было много, Мирта была обязана немедленно показать послание начальнику охраны, полковнику Северну, но Блай оставался позади, в Ливании, вместе с родным домом и ее прошлой жизнью, а саму Мирту уносила в снежную пелену карета, запряженная четверкой пегих скакунов, навстречу будущему и новым правилам.
Снег начался с тех пор, как экипаж из шести карет в сопровождении дюжины вооруженных всадников преодолел Ливанийский перевал и плавно покатил по главному столичному тракту, тянущемуся до самого Маринбурга по заросшим лесом долинам и сопкам. Пока еще мягкий и пушистый, снег медленно падал с низкого, обложенного тяжелыми тучами неба, радуя тех, кто видел во всех проявлениях природы добро и радость, и настораживая тех, кто не привык доверять красоте и свету. Мирта еще недавно относилась к первым, но и ко вторым пока не приблизилась. Быстрое взросление, начавшееся с тех пор, как родители поняли, что красивую девочку уже можно выставлять на рынок невест, лишило ее многих радостей детства, но, не зная, что потеряла, Мирта особо не горевала. Каждый в семье Готтендамеров рождался, жил и умирал во благо и славу семьи. Если бунтари и случались, то их судьба была настолько печальной, что урок получался запоминающим для всех. Мирта бунтовать не собиралась. Она пока еще искренне верила в свою особую роль и ответственность, которая лежала на ней перед кланом.
У семьи Готтендамеров было все – деньги, слава, власть и могущество. Банкиры владели городом, окрестностями и еще целой плеядой островов во всех частях света, куда регулярно ходил их собственный торговый флот. Не было у них только одного – родства с аристократией. И Мирта должна была этот недостаток исправить. Через три дня наступало сразу несколько значимых в ее жизни событий. Ей исполнялось двадцать, и она должна была сказать «да» на новогоднем балу у правителя Маринбурга, герцога Рольда Маранфорда Третьего. Юбилей, Новый год и помолвка в один день – слишком много даже для нее, а уже светских мероприятий и приемов Мирта успела повидать немало.
«Пусть каждый ребенок рода будет полезным», – таков был семейный девиз. Приближалось время, когда и Мирта должна была стать «полезной». Впрочем, сделка намечалась взаимовыгодной. Брак Мирты со знатным герцогом обещал налоговые поблажки для семьи Готтендамеров, сам же Рольд Третий успел к своему четвертому десятку погрязнуть в долгах, а богатое приданое невесты должно было эту проблему решить. Новый год обещал подарки всем – и даже Мирте. Она освобождалась от соблюдения семейных правил Готтендамеров и получала свободу. Даже брак с сорокалетним Рольдом, обладавшим репутацией самого скучного и занудного человека королевства, не казался ей тюрьмой после воспитания в родительском доме.
Герцог успел написать ей пару писем, и Мирта сочла их тон вполне дружелюбным. Беды в них ничего не предвещало. Он обещал заботиться о ней, как о собственном теле, лелеять и соблюдать ее интересы, представить ко двору, любить, не изменять и делать счастливой каждый день. Может, выражения он подбирал странноватые, но фраза о «соблюдении интересов» была способна покорить молодое сердце Мирты. Ее тайной страстью было рисование, увлечение которым в семье Готтендамеров порицалось и не одобрялось, особенно у женщин. Рисованием Мирту «заразила» нянька, которая, не зная, как успокоить дитя, тайком от родителей дала маленькой девочке цветные карандаши и бумагу. С тех пор это стало их с нянькой секретом, а позже Мирта умело разыгрывала капризы, лишь бы ей принесли порисовать. Когда девочка начала превращаться в девушку, родители стали заказывать портреты, чтобы отсылать их женихам во все части света. Мирта была любимицей, и партию ей должен был составить кто-то особенный. Как правило, художники, рисующие на заказ портреты Мирты, были бедными и всегда соглашались преподать пару тайных уроков за солидное вознаграждение. Одно качество родителей Мирта особенно ценила: они никогда не спрашивали, на что она тратит деньги.
В общем, Мирта убедила себя, что герцог, пообещавший «соблюдать ее интересы», непременно купит ей краски, кисти и холсты. Ведь пообещал баловать. Когда тебя тащит в неизвестность, верить во что-то надо, поэтому Мирта верила в Рольда Третьего. И все же сердце колола тоска, которая лишь усиливалась при виде белой пелены снега, падающего крупными лохмотьями за окном кареты. Дома оставалась прежняя Мирта, ведь брак с герцогом ее точно изменит. Она помнила, как изменилась старшая сестра, хохотушка Лиля, которую выдали замуж за ректора Маринбургского университета. Уже через пару месяцев брака Лиля превратилась из веселой жизнерадостной бездельницы в чопорную столичную даму, которая ужасно злилась, когда Мирта забывала называть ее новым именем – Лилианой. А еще сердце тосковало по недописанной картине, которую Мирта так и не закончила.
Лес на холсте не успел покрыться снегом, а солнце, пусть и встало, но запуталось в ветвях и цвет не набрало – осталось едва заметным кругом, видным только художнику. Она убеждала себя, что нарисует еще много пейзажей и рассветов, но то была первая работа Мирты под руководством художника, который написал тот самый портрет, что понравился герцогу. Мирта хотела тайком увести холст в новую жизнь, но ее даже не подпустили собирать вещи. Тетки и гувернантки боялись, что Мирта везде засунет пирожки, печеньки и сладости, чтобы жевать в дороге.
Зря боялись. Да, последние три месяца девушка сидела на строгой диете, от которой иногда кружилась голова, но страхи о печеньках были отражением слабостей самих гувернанток, ведь у Мирты уже имелась страсть, которая была сильнее всех сладостей мира – рисование. Впрочем, от шоколадки она бы не отказалась, но страх перед материнским гневом за лишние граммы был силен. А о том, что будущая герцогиня поправилась, Алисе Готтендамер непременно доложат – если не служанки, то тетки и названные подружки. «Названных» подружек у Мирты было много, большую часть выбрали родители, остальных «назвала» она сама – из одноклассниц и дочерей соседок. Знала, что, если не подсуетится, вся ее «свита» будет состоять из родительских соглядатаев. «Свою» часть подружек она регулярно одаривала и угощала на карманные деньги в кафе и ресторанах Ливании, родители же «подкармливали» тех, кого выбрали сами. Практика «названных» друзей была обычной в богатых семьях ее города, а о настоящих друзьях многим детям из родовитых кланов можно было только мечтать. Пока у Мирты таких друзей не было, но она собиралась ими обзавестись во дворе герцога – там, где ей предстояло строить будущее.
Сами банкиры Готтендамер отправиться на помолвку дочери не смогли – в канун нового года предстояла крупная сделка с одним иностранным банком. Мирта должна была остаться в Маринбурге до марта, когда собирались сыграть свадьбу. Привыкнуть к новому городу, окружению, познакомиться с будущим мужем. Алиса Готтендамер, ее мать, считала, что муж и жена должны испытывать друг к другу чувства, чтобы родить здоровое потомство Готтендамеров. По условиям брачного контракта, Мирта сохраняла девичью фамилию, а ее дети должны были носить фамилию двух родов: Маранфордов и Готтендамеров. Дети казались такими же нереальными, как и то, что за три месяца у нее появятся чувства к герцогу. Впрочем, Мирта пообещала себе, что будет стараться. Лилиана рассказывала, что привыкла к мужу за полгода, а через год души в нем не чаяла. Но то – ректор Маринбургского университета, страшный, как зимний демон, о котором старшая горничная травила байки всю дорогу. Герцог Маранфорд Третий был вполне хорош собой. Мирта видела его портрет, нарисованный специально для венчания. Может, художник что и приукрасил, но, если верить картине, у Рольда были правильные черты лица, статная фигура без намека на обвислый живот, красивый цвет кожи и пышные волосы цвета спелой пшеницы. А еще глаза – они сверкали, как изумруды. Кларисса Вермонт, крестная Мирты и старшая во всем экипаже, не уставала повторять, какими прекрасными ангелами будут их дети. В общем, Мирта убедила себя, что должна полюбить герцога за три месяца. У каждого человека есть хорошие черты, а внешность не главное. Вот эти прекрасные качества его души она и будет любить.
А все-таки жалко, что не удалось дописать картину со снежным пейзажем.
Мирта вздохнула и принялась по десятому кругу разглядывать соседок по карете. Ехать предстояло еще часов шесть. Возможно, они сделают остановку или две, чтобы размять ноги, но пока выходить наружу совсем не хотелось. Снег и ветер усиливались. И как там кучер с грумерами только выдерживают? Мать настояла, чтобы карету невесты обязательно сопровождали лакеи. Мирта сидела у задней стенки и все время слышала, как парни пытались устроиться на узкой подножке. Час назад на всех каретах поменяли колеса на сани, но экипаж все равно трясло. Хоть Мирта и выросла среди роскоши, но полюбить ее не смогла. А уж вездесущие слуги ей и подавно докучали. Иной раз очень хотелось сделать что-то самостоятельно – например, спуститься с кареты на землю без помощи прислуги.
А вот Клементине Мортуар, ее «названной» подруге и кузине, слуг всегда не хватало. А качество их работы вызывало ее вечное недовольство. Кофе недостаточно горячий, в комнате слишком натоплено, лошадь идет неровно, сиденье жесткое. Красивая и статная брюнетка считала, что брак с герцогом должен был достаться ей и не скрывала недовольства. Мирте уже донесли, что Монти договорилась с ее матерью о том, чтобы ее внесли в «запасной» список. На случай, если с Миртой вдруг что-то случится – заболеет, подурнеет, может, даже помрет. Принцип «полезности» распространялся на всех. Мирта была не против, ведь у нее тоже имелся запасной вариант – на случай если что-то случится с герцогом Маранфордом. Правда, та партия лично ей казалась менее выгодной. Сомнительно, что епископ Маринбурга одобрит ее рисование.
Клементина утопала в мехах и кружевах, занимая сразу два места. Рядом с ней сидела крестная Мирты и лучшая подруга матери Кларисса Вермонт, которую назначили главной во всей поездке и грядущей церемонии. Кларисса считала себя мистиком, раскладывала карты и общалась с духами. Поговаривали, что до того, как занять должность душеуправительницы в доме Готтендамеров, мадам Вермонт работала в цирке, но за подобные слухи можно было схлопотать, даже если ты и не работал у Готтендамеров. Кларисса Вермонт не только видела будущее, но еще слыла весьма злопамятной дамой. Карты показали неожиданную встречу в пути, и Кларисса то и дело выглядывала в окно. На нее в ответ глядели снежные узоры, потому что время близилось к вечеру, и температура начинала опускаться. Пассажиры грели ноги о закутанные в мех чугунные ящички, наполненные раскаленными углями, но тепло уходило так же быстро, как и свет за окном.
Двое тетушек, Асмодея и Сильвия, пристроились рядом на сиденье с Миртой, они отвечали за ее внешний вид, питание и поведение. Под их командованием находились пять гувернанток, которые ехали в карете со слугами, а также личный повар всей компании, Теодор Северн, кативший в отдельной карете. Его повозка находилась как раз за экипажем Мирты, и даже сквозь бурю можно было учуять ароматный запах колбас, ветчин и сарделек, которые повар накрутил специально для пира у герцога. Мирте не полагалось есть колбасу, но тайно от тетушек она купила у Теодора пару сосисок, когда он грузил ящики в карету и на крышу. Весь его экипаж был буквально начинен колбасными изделиями. Родители Мирты обожали стряпню и юмор Теодора, были от него без ума и оплачивали ему все – даже собственную отдельную карету для колбасы. Пока Мирта поспешно дожевывала сосиску, Теодор поделился с ней амбициозными планами – завоевать любовь герцогских кулинаров и поставлять им свои колбасы на регулярной основе. Северн собирался открывать сеть колбасных лавок по всей Ливонии, и одного города ему было уже мало, хотелось покорить столицу. Вести разговоры с Теодором Мирте нравилось куда больше бездумных сплетен с Монти и Клариссой. С ним можно было помечтать о собственной студии, ведь Теодор был один из немногих, который не только не осуждал, но и восхищался ее рисованием. В частности, общий язык они нашли после того, как Мирта нарисовала ему вывеску с двумя аппетитными колбасками на шпажках и картой всей Мармории на заднем плане. А знакомство их началось с рисунка на салфетке, которую Мирта забыла у него в лавке.
Мирта мечтала не только о студии, но и об уроках у маститых художников в Маринбурге. И может, со временем ей удалось бы получить заказ у самой принцессы. В общем, в компании Теодора можно было мечтать и быть собой, в компании «названных» подруг, теток и душеправительницы полагалось играть роль и быть полезной клану Готтендамеров.
– Надо искать убежище, – сказала Мирта и, откашлявшись, повторила фразу, уже громче. Проклятый голос, он бывал таким писклявым. Недаром мать советовала ей молчать и во всем полагаться на старших родственниц, подруг и сопровождающих.
Компаньонки не обратили на нее внимание, продолжив обсуждать моду во дворце Герцога. Кларисса с тетками считали, что кружева уже не популярны, тогда как Клементина яро отстаивала кружевные украшения и особенно фриволите.
– Мы застрянем, – повторила Мирта, уже не стараясь казаться громче. Ее никогда не слышали. Как же не хватало карандаша в руках. Спать так рано она не любила, и девушка принялась разглядывать собственное отражение в стекле.
Снаружи кареты – на всех четырех сторонах, и внутри салона зажгли свечные фонари. Из темнеющего окна на Мирту глядела уставшая девушка с убранными в высокую прическу светлыми, почти белыми волосами, глазами цвета хмурого дождевого неба и впалыми скулами. Пожалуй, она перестаралась с диетой – кушать хотелось постоянно. На последней примерке свадебное платье, которое уже везли с собой, стало широким в талии. А еще у Мирты был маленький рот, который ей всегда старались увеличить – чертили толстую обводку вокруг губ, которая лично ее приводила в ужас. Портрет, отправленный герцогу, был именно с такой обводкой, что тому очень понравилось. В обмен на свободу Мирта была готова терпеть любой макияж. Правда, ей удалось уговорить Клариссу разрешить ей путешествие без косметики, хотя накануне не обошлось без других неприятных процедур – выщипывания волос с рук и ног, отбеливания кожи и упражнений на растяжку и гибкость. Что касалось макияжа и причесок, то тетки везли целый чемодан косметики, который, по словам Клариссы, должен был превратить ее в фею. Сейчас был редкий момент – она смотрела в отражение на собственные веснушки, которые ей всегда тщательно замазывали.
Накануне приезда в Маринбург они должны были остановиться в придорожной гостинице, которую родители выкупили полностью на весь день. Там Мирте предстояло превратиться в красавицу. Она не считала себя дурнушкой, но, по мнению родителей и родни, ей не хватало изюминки, которая была, к примеру, у старшей и младшей сестер. Мирта была обычной миловидной блондинкой, каких хватало в Ливонии, что очень расстраивало ее мать – все дочери Алисии должны были быть особенными. Поэтому Мирте часто рисовали родинки на лице и приклеивали уши к черепу, чтобы они не так торчали. Ощущения были ужасные. Мирте свои уши нравились, но вот незадача – они не нравились всем окружающим. Впрочем, она искренне надеялась, что герцогу будет не до ее ушей, да и вообще, пусть его больше интересует ее наследство, чем она сама. Он получит деньги, она свободу, и все будут счастливы.
До Нового года оставалось три дня, вернее, два, учитывая, что этот уже догорал. Когда-то давно Мирта радовалась елке, свечам, подаркам – она ждала чуда, но сейчас вся атрибутика стала казаться такой же фальшивой, как мишура на новогоднем дереве. Украшенная ель стала местом, где было положено принимать гостей и на фоне которой всегда ставили такую же наряженную Мирту. Подарки ей перестали дарить примерно с того же года, когда ее впервые нарядили как взрослую. Родители считали, что Мирте и так всего дарят достаточно (и это было правдой), чтобы еще тратиться на Новый год. Она получала подарки каждый день по поводу и без – по большей части от женихов, которые все еще надеялись добиться расположения ее родителей. Что до чудес, то Мирта перестала верить в них с тех пор, как взяла кисть и обмакнула ее в краску. Чудеса давно творились на бумаге, а не в ее жизни.
– Я уже вытягивала тебе карту? – спросила Кларисса, прервав размышления Мирты.
– О, что вы, мадам, не нужно, – попыталась отвертеться от неприятной процедуры девушка. Гадания Клариссы ее раздражали – хотя бы потому, что они случались раз по пять на день.
– Давай тяни, – не успокаивалась мадам Вермонт. – А как приедем в гостиницу, я еще с твоим покойным братом поговорю. Накануне Йоля советы усопших во всем слушать надо. Мы с твоими тетями сомневаемся насчет вишневого цвета губной помады. Надо выбрать теплее. Ты будешь тянуть или нет? Кстати, мне кажется, тебе надо попоститься перед ритуалом. Слово «да» в новогоднюю ночь несет много смысловых значений. Если хочешь, я могу спросить о нем у мертвых тоже. Мне кажется, их ты послушаешь лучше, чем живых. Ты такая рассеянная, Миртиан, не могу понять в кого. Точно не в твою мать Алису. Хотя постой. Бабка твоя в небесах часто витала. Да и лицом ты в нее. Вредная была старуха, как сейчас помню. Тоже никого не слушалась.
Речь Клариссы пестрила противоречиями. Во-первых, Мирта только и делала, что со всеми покорно соглашалась. Последнее «нет» она сказала на недавнем семейном ужине повару, когда тот предложил ей добавку. За это мать и Кларисса ее похвалили. Во-вторых, слово «да» было невероятно категоричным и определенным. Все девушки говорили «да» в новогоднюю ночь, а потом выходили замуж весной. Или не говорили. Третьего было не надо. Так поступали предки, так будут делать и потомки. В-третьих, мертвому брату Мирты было всего три года, когда он умер от детской болезни. И вопрос о цвете губной помады для невесты герцога был точно не для него. Но мадам Кларисса считала себя мистиком, который заглядывает в души людей. А всех, кто сомневался в ее талантах медиума, гнобила и критиковала. Легче было с ней согласиться.
Мирта вздохнула и потянула карту, на миг задержав взгляд на своих длинных ногтях. Накладных и приклеенных. В них было бы так неудобно держать карандаш с кистью. Радовало, что срок действия маникюра заканчивался после помолвки. К счастью, клей, который держался бы дольше трех дней, еще не изобрели.
– Ну ты и вытянула, – с досадой сказала Кларисса, мрачно разглядывая карту, на которой была изображена башня с падающим с нее человечком. – Давай еще одну, уточняющую.
Мирта послушалась и снова не угодила.
– Странно как-то, надо подумать, – пробормотала Клариса, уткнувшись в карты. – Башня и Влюбленные. Явно не то сочетание, что хотелось бы видеть накануне свадьбы.
– Могу еще выбрать, – равнодушно сказала Мирта, прислушиваясь к натужным крикам кучера снаружи. Кажется, они все-таки застрянут. Снег и не думал прекращаться, а сумерки окрасили мир из белого в синий.
– Не смей! – фыркнула мадам Вермонт. – Еще Пятерку мечей вытянешь и все мероприятие нам испортишь. Эй, там! Что стоим?
Они, правда, остановились. Кларисса дернула шнур, тянущийся через отверстие в крыше к руке кучера, к которой он был привязан. Так подавали знак останавливаться или трогаться. Но ответа не последовало, а вскоре в окошко обеспокоенно постучали.
– Что там у вас? – спросила недовольная мадам Вермонт, прикрывая лицо шарфом от снежных хлопьев, мгновенно залетевших в салон кареты. Следом за ними заглянуло красное лицо полковника Спенсера, за которым выглядывала совсем малиновая физиономия кучера.
– Дальше ехать нельзя, – качая снежной шляпой на голове, прокричал сквозь ветер начальник охраны. – Лошади скоро завязнут, и мы окажемся в лесу на ночь глядя. А в такую метель на дорогах разная нелюдь шляется, человеческая и не очень. С первой мы, может, и справимся, а вот с ведьмами да с лярвами ледозубыми дела иметь совсем не хочется. Спасаться надо!
– Со мной ты дело будешь иметь, если мозги не разморозишь немедленно! – разоралась Кларисса, пытаясь прикрыть окно от летящего в салон снега и одновременно не потерять из вида полковника. О терках мадам Вермонт и начальниках охраны знали все, но при людях они обычно соблюдали осторожность, чтобы не привлечь внимание четы Готтендамеров. Мать Мирты встала бы на сторону Клариссы, а отец – полковника, но устраивать перетягивание каната и проверять, кто из Готтендамеров могущественнее, ни Спенсеру, ни Вермонт не хотелось.
– Отставить панику, – уже спокойнее сказала она, видя, что полковник все равно решил по-своему. – И что вы предлагаете? У вас хоть есть план?
– Там огни, – Спенсер поднял руку в заледеневшей перчатке и указал на светящийся силуэт, похожий на башню. Он явно находился ближе, но метель искажала пространство, увеличивая расстояние. – Предлагаю заночевать, а утром возьмем у хозяина свежих лошадей, заложим шестерик на каждый экипаж, и все успеем. Ну, может, на пару-тройку часов и опоздаем, но остановку в гостинице тогда можно и пропустить. В карете переоденетесь.
– Посмотрю я, как ты на морозе будешь переодеваться в свой мундир, – съязвила Кларисса. – Потому что к себе в карету я тебя не пущу. Трогай к огням! Но даже думать не смей, что мы опоздаем. Готтендамеры никогда не опаздывают. Делай что хочешь, но, чтобы через два дня утром наша карета стояла у герцогского дворца в Маринбурге.
Вообще-то, у Клариссы Вермонт и полковника Спенсера были почти равные обязанности и статусы, и начальник охраны мог бы с ней поспорить, кто имеет право отдавать ему приказания. Однако Спенсер слишком замерз, чтобы спорить, и Кларисса явно этим воспользовалась.
Удовлетворенная маленькой победой, мадам Вермонт откинулась на подушки, подвинув под себя еле теплый чугунный ящик. Ноги у Мирты тоже замерзли, и она с удовольствием подогнула бы их под себя, чтобы погреть под юбками, но даме полагалось сидеть ровно. Клементина, не церемонясь, накинула на ступни муфту и подмигнула Мирте. Эх, к ее поведению тетки не цеплялись, и Клементина могла позволить себе что-нибудь эдакое. Ведь это не Монти, а Мирта должна была стать женой герцога, и следовательно, соблюдать этикет во всем и всегда – даже когда замерзала.
Мысленно поблагодарив полковника Спенсера, девушка снова уставилась в окно, пытаясь разглядеть сквозь снежную пелену загадочные огни. Несмотря на то что они явно двигались навстречу теплу и убежищу, в душе росла тревога. Накануне поездки она тайком пробралась в библиотеку отца и посмотрела на карте предстоящий маршрут. Они проезжали большую винодельню, пару деревень, мясной двор и сыроделов, но никаких башен на пути не было. Все замки начинались с окраин Маринбурга, а до них еще предстояло не меньше суток.
– А что значит Башня в твоих картах, Кларисса? – спросила Мирта, увидев, что мадам Вермонт успокоилась и тоже задумчиво глядит в окно.
– Если в общем, то потери, панику, ужас, – не думая, ответила Кларисса, и тут же спохватилась, – ох, ну что ты меня слушаешь. Просто в твоей жизни грядут крупные перемены, которые не всегда желанны. Оно и понятно. Ты выходишь замуж, а вероятно, не хочешь этого. Ничего детка, мы все через это проходили. Прошлого не вернуть, но скоро ты поймешь, что эти потери к лучшему.
Мирта не знала ни одну потерю, которая привела бы к лучшему. Может, она еще слишком мало жила для такого опыта. Ей, определенно, не нравилось гадание. Его придумали такие, как Кларисса – скучающие самовлюбленные дамы, играющие на чужих эмоциях. Впрочем, сама виновата, раз спросила. Впереди просто была башня. И она несла не крах, потери и перемены, а тепло, мягкую постель и сытный ужин. Его Мирта собиралась себе непременно добыть – пусть и тайно от теток.
Вслух она, конечно, сказала свое привычное «да». А про себя подумала, вот было бы здорово хоть раз сказать «нет», хотя бы в таких мелочах, как тарелка скудного овощного салата на ужин. Именно о таком выбранном для нее блюде уже сообщили тетушки.
И о каком новогоднем чуде могла идти речь, если ее меню было продумано на неделю вперед. Мирта прислонилась лбом к заиндевевшему стеклу и, прищурившись, стала смотреть на огни замка, которые сквозь ресницы уже казались внезапно распустившимися в небе огненными цветами.
Они подъезжали. Тревога не унималась.