000
ОтложитьЧитал
И вдруг Тобо подходит к нему, такой радостный – прямо ликует… Не иначе как какую-нибудь гадость сморозит! Так и есть.
– Минко, а твой дружок, я смотрю, неплохо отдыхает, – говорит, – Теперь он сцепился языком с твоей зазнобой, – говорит.
– Что?! – у него аж дыхание перехватило.
– Что-что… Он с ней там стоит, лобызается даже круче чем ты.
– Где?!
– Возле третьего домика на соседней улице.
Сломя голову он бросился туда. «Нет! – думает, – Это уж слишком! Это он прощать не собирается! Хватит! Сейчас кто-то получит по полной! Никаких больше поблажек! Да что б он еще хоть раз…!
Соседняя улица оказалась пуста. Ни души, если не считать вальяжно и умиротворенно раскинувшуюся у забора псину, и несколько заполошно носящихся и кудахтающих кур – казалось, будто они только что чудом удрали из-под хозяйского топора и теперь не знают, где искать спасения. Ни Чаби, ни Кармилы…
– Дурак ты, Минко, – подумал он про себя, укоризненно покачивая головой, – Уже почти год знаешь Тобо и все равно каждый раз попадаешься на его идиотские розыгрыши! Конечно, гарифуна все придумал. Подшутил. Решил посмотреть, как он сходит с ума от ревности. А сейчас, небось, живот от смеха надрывает! Черт бы его побрал! А все-таки ему будет спокойнее, если он найдет мальца. Тот уже наверняка остыл, готов к перемирию, и только из гордости и упрямства не решается подойти первым. Сидит где-нибудь, скучает, ждет его… Вот только где?
Не зная толком, где искать друга, он решил двинуться в сторону центральной улицы – туда, где час назад дядя Чабио толкал свою речь, призывая местных к посильной помощи. Наверняка он и Командир все еще там, обговаривают план сотрудничества, отбирают новичков… Может и Чаби вернулся к ним?
Еще не добравшись до места, он понял, что там что-то не так. Истеричные крики, ругань и проклятья сотрясали тугой спекшийся воздух, проносясь по опустевшей улице гулом штормовых волн… Еще пятьдесят метров, и он смог различить, что громогласно бушевал лишь один человек, а другие поддакивали ему стаей потревоженных горластых чаек. И стойким, гордым, но потрепанно-жалким парусом, противостоял этой необузданной словесной стихии одинокий ровный спокойный голос – призыв к здравому смыслу… Всего лишь несколько оборванных слов – и снова его захлестывают, перебивают и топят крики, ругань, проклятия…
Да, похоже, все вышло из-под контроля: те, кого они слишком поспешно причислили к союзникам, оскалили клыки. Ничего хорошего это не сулило.
Аминьо подошел поближе, с недоумением уставившись на развернувшуюся перед его глазами сцену. Посередь улицы в сопровождении кучки местных стоял какой-то пожилой, коренастый мужичок, размахивая руками и брызжа слюной, покрывал находившегося напротив него товарища Шбланке всеми мыслимыми и немыслимыми выражениями. Тот периодически делал попытку урезонить бесноватого, но не успевал и рта открыть, как его снова заглушал жуткий ор. Чуть поодаль от эпицентра зарождавшейся катастрофы стоял Командир, с ним еще несколько человек из их команды: Марко, Тони, Педро, Эльчито, Хорхе – тоже наблюдали за происходящим молчаливо и хмуро. Чаби среди них не было, но он все равно решил подойти к своим, чтобы прояснить ситуацию.
– Убирайтесь прочь из моей деревни, ублюдки! Гады паршивые! Партизанское отродье! – надрывался мужичок и тряс перед носом Шбланке побелевшим кулаком, словно цепная собака, что лает до срыва связок, но не может дотянутся и цапнуть.
– Успокойтесь. Давайте все об…
– Я сказал, пошли прочь, пока мы вас топорами не порубили! Верните все, что отобрали у моих людей, и проваливайте, – зашипел бесноватый, видно, устав кричать.
– Не отбирали – это добровольное пожертвование – вклад в…
– Да…да…Проваливайте! Катитесь восвояси! Вам здесь не рады! – заклокотала – заподдакивала стайка крестьян позади мужичка. Разве не эти же самые люди пару часов назад кричали «Да здравствует народная армия!» и обсыпали товарища Шбланке овациями?
– Клянусь Богом, если вы сейчас же не свалите из моей деревни, мы вас всех на кол насадим, подонки краснозадые!
На сей раз дядя Чаби решил проигнорировать истерики оппонента и обратиться напрямую к местным, но и этот шаг оказался безуспешным: чайки уже подхватили вкусное ругательство старика, и стали забавляться, выкрикивая его на все лады и голоса в ответ на каждое его слово.
– Что произошло? – тихо спросил Аминьо, у находящегося теперь рядом с ним Марко, – Я думал, местные готовы нам помочь.
– Были готовы, – развел руками паренек, – пока не объявился этот тупорылый осел – кажется, он у них тут главный. Теперь вот – сам видишь…
– Вижу… И что будем делать?
– Да, черт его знает! Все надежды на то, что Лан все-таки сможет уладить конфликт…
«А разве на это еще есть надежды? Ясно ведь, он проиграл в этой словесной баталии», – подумал Аминьо про себя, но вслух говорить не стал, опасаясь, что Командиру Хунахпу не по душе придется его пессимистичный настрой.
– Как тебе это нравится, каудильо? – послышался рядом шипящий от злости голос Хорхе, – Мы за них кровь проливаем, а они нас вон как кроют! Да еще и угрожают!
– Не нравится, – тихо отозвался Командир, не отрывая обеспокоенного взгляд от своего брата. Тот с хладнокровием принимал на себя очередной шквал ругани, – Они напуганы. Скорее всего, военные где-то поблизости, вот они и боятся, что если сейчас помогут нам, то завтра нагрянет армия и расстреляет всех за пособничество.
– Да, так уже на моей памяти случалось, – подтвердил Марко, – когда я еще был в команде Фернандо. Армия выслеживала нас по пятам и жестоко расправлялась со всеми, кто отваживался встать на нашу сторону.
– Эти не отважатся, – удрученно пробормотал Эльчито.
– Трусы поганые! – снова зашипел Хорхе, – Только и умеют, что на словах пыжиться! На кол они нас посадят! Ха! Может нам самим перестрелять всех этих гадов за трусость, предательство и пособничество военным?!
Командир кольнул его быстрым осудительным взглядом, но промолчал.
– Ну ладно, если не хочешь всех, каудильо, то нужно хотя бы этого ублюдка-префекта шибануть, – настаивал Хорхе.
– Он не префект, а синдика6, – медленно поправил его индеец.
– Какая, к чертям, разница?! Он же настраивает деревенщин против нас!
– Есть разница. Он – персона народоизбранная, а не назначенная сверху.
– И что из этого?
– А то, что мы должны уважать выбор народа. В конце концов, мы ведь боремся за их права.
– И что ты предлагаешь? Сдаться и уйти с поджатыми хвостами, только потому, что эти мрази выбрали привычное спокойное рабство, вместо борьбы? Только потому, что они выбрали сторону армии угнетателей, а не нашу? Мы не должны капитулировать! Иначе, революции конец, каудильо!
– Мы и не будем капитулировать… Просто было бы лучше сейчас обойтись без резни, – он указал на брата, – У него есть шанс все по-хорошему уладить, поэтому подождем.
– Что-то пока я не вижу, чтобы у него получалось, – фыркнул Хорхе.
– Для брата сейчас главное заставить этого типа слушать… Старик не сможет долго распыляться в том же духе, устанет, притихнет. Без своего лидера и остальные угомонятся. Вот тогда и посмотрим кто кого.
– А если, устав распыляться словесно, они решат напасть.
– Нападут – значит, поплатятся. Но мы первыми нападать не будем. Это не военные, а крестьяне.
– Это – предатели.
– Пока еще нет, – помотал головой Командир, – Но пушки держите наготове, – окинул взглядом всех стоявших рядом с ним бойцов, заметил подошедшего Аминьо, подозвал его пальцем к себе.
Он сразу подтянулся, нервно сглотнул, протиснулся между Марко и Хорхе:
– Да, Командир?
Индеец наклонился к самому его уху.
– Где Чаби?
– Не знаю. Я помогал ребятам с погрузкой и не видел, куда он ушел. Думал он здесь, с вами.
Командир недовольно поморщился.
– Минко, найди его, – попросил он шепотом, – Нечего моему сыну тут шататься одному, когда у местных такой настрой. А когда найдешь, возвращайтесь с ним в лагерь, ясно?
– Да. Но почему, Командир?
– Если начнется заварушка, я не хочу, чтобы Чабио здесь находился.
– Может, все еще обойдется? – с надеждой спросил он.
Командир снова взглянул на своего брата – отважного бестиария, наконец перенявшего инициативу и начавшего метать дротики благоразумных слов в освирепевших тварей…
– Может и обойдется. Но я не хочу рисковать. Уведи Чаби.
– Слушаюсь, Командир!
Найди его – уведи его- Командиру легко говорить! А вот он ни сном, ни духом, где теперь искать мальчишку. И уж тем более, он понятия не имеет, как заставить Чаби вернуться в лагерь. Он слишком хорошо знает своего друга. Да стоит мальцу только услышать, что тут что-то без него затевается, и шиш два он согласится уйти в лагерь! Может схитрить? Наплести что-нибудь в духе «если сейчас же не смоемся, нас заставят грузить еще одну повозку»… Или нет, лучше сказать: «Враг приближается. Нужно предупредить об этом оставшихся в лагере» – тогда он точно согласится. Вот только нужно его найти…
Он вышел на ту улицу, где по лживым уверениям Тобо, малец якобы зажигал с его красоткой, встал, осмотрелся, озадаченно сковырнул носком ботинка втоптанный в пыльную дорогу бычок самокрутки – из тех, какими частенько баловался его друг…Определенно, Чаби здесь проходил. Вот и свежие следы от его сапог – на пару сантиметров больше его собственных – без разбору: по дороге, по кочкам, по лужам – отпечаток ребристой подошвы в чавкающей грязи – свернул с дороги к одному из самановых домиков. А вот и другой след – маленький, изящный, женский с круглой ямочкой от каблучка… Диковинным узором – перемежение его следов, ее следов – в беспорядочном кружении, в истаптывающем друг друга путанном свиле, в таинственном вальсе. И – нет, не врал ему Тобо – взбудораженное воображение уже вырисовывает их тела, впившиеся друг в друга судорожным объятием страсти, вырисовывает их губы – мягкие и податливые как необожженная глина – слившиеся, слипшиеся друг с другом вкусом горькой помады и сладкой слюны, и закрывшиеся от блаженства и стыдливости глаза Чаби, и его ладони, рыскающие на ощупь по ее талии, спине, бедрам…И кружатся –кружатся семинильные шажки обоих – то отступая, противясь, то уступая, поддаваясь, а потом тонкой вырвавшейся из круговорота змейкой, убегают к порогу домика.
Он замер, ошеломленно всматриваясь в эти улики еще не измены, но уже обмана, и где-то внутри него вспыхнул мучительный обжигающий огонь – нет, еще не ревности, но уже обиды! Как он мог! А еще лучший друг, называется! Отвернуться не успел, а этот «лучший друг» – этот сопливый малец уже закрутил с его женщиной! Ладно, пусть пока еще не совсем его… Но ведь все шло к этому! И ведь он нарочно – на зло ему – из зависти! Гаденыш!
Нет, постой… Не стоит накручивать и придумывать. Это всего лишь следы на дороге. Они ничего не доказывают. Ничего. Ничего, кроме того, что они вдвоем зашли к ней в дом… И разрываемый на части дурными мыслями и надеждой на то, что они не оправдаются, он подошел к грязному мутному окошку, прильнул к нему лицом, да так и остолбенел. Там в глубине – в самом углу темной комнатки, сквозь толщу пыли и пелену легкой занавесы, как в туманной дымке тревожного сна, он различил их слившиеся силуэты. Увидел острый профиль лица Чаби и ее растрепанную головку, маячившую из стороны в сторону в тщетных попытках увернуться от его настырных губ. Точно маисовое зернышко, выскальзывающее из прожорливого птичьего клюва… Судорожные рывки ее изящного тела, угодившего в западню его крепких рук – бессильное сопротивление прижатой к стене жертвы. Теперь никаких сомнений! Он… Он ее… Подлец! Мерзавец! Скотина!
В долю секунды кровь в его жилах вскипела, и снова нестерпимо, мучительно зачесались костяшки инстинктивно сжавшихся кулаков: вломиться в этот дом, оторвать его от Кармилы, и влепить прямо в лицо со всего размаху…
Едва не споткнувшись, метнулся к двери – заперто. В отчаянии стал колошматить по ней руками и ногами: – Откройте! Немедленно! – в ответ тишина…потом шорох, перешептывание. Прислушался. Нет, слов не разобрать… – Эй, ты, гад! Если сейчас же не откроешь, я…
Открыла она: волосы взлохмачены, помада размазана, глаза широко распахнуты в ужасе и поблескивают, словно от слез.
– Аминьо… я ничего не…
– Все хорошо… Все в порядке, милая, – обхватил ее перепуганное личико руками, погладил влажные щеки, – Я видел, что это он… Я это так не оставлю! – и вскинул взгляд на него – на этого сопливого мерзавца, вальяжно стоявшего посередь комнаты и наблюдавшего за происходящим с нахальной и бесстыжей ухмылкой, – Все, Чаб! Теперь ты у меня так просто не отделаешься!
Хотел наброситься на него прямо здесь и сейчас, но Кармила… Как же крепко она ухватилась за его руку.
– Нет, Аминьо, прошу, не надо… Не бей его…Он не виноват…
– Что?! Он к тебе лез! Я видел!
– Пожалуйста… Не надо его бить…
– Но, Кармила…?
– Нет… Не надо… Аминьо, не надо, прошу…
И как же стоит понимать эту просьбу? Просьбу, прозвучавшую едва ли не мольбой – сквозь частые всхлипы. Женское милосердие? – никчемное, непонятное, алогичное, неоправданное и совсем незаслуженное. Зачем она заступается за этого распоясавшегося наглеца, который чуть не надругался над ней ради забавы, и, судя по всему, даже не жалеет об этом. В его дерзком взгляде нет ни раскаяния, ни стыда, ни чего-либо другого, что, по его мнению, просто обязано быть у человека, пытавшегося совершить подобную гадость. Но нет ничего. Лишь высокомерный смешок чуть встряхивает измазанные аннатовым пектином губы:
– Минко, балбес! Да, она была не против! Ты спроси ее. Ей даже нравилось.
Еле сдерживая себя: – Пошел вон! – шипит он сквозь зубы, – Выйди за дверь!
Чаби медлит. Испытывает его терпение и его нервы. О, они давно бы сдали, если б не слезные просьбы Кармилы! Но он сдержится. Хотя бы при ней, сдержится.
– Выйди, если не собираешься прятаться за ее спину! Я с тобой позже поговорю, без свидетелей. Как мужчина с мужчиной.
И вот, наконец, Чабио делает неторопливые шаги в сторону выхода. Попутно не упускает шанс хмыкнуть ему в лицо и наградить Кармилу хитрым, заговорщическим подмигиванием.
Когда дверь за мальцом захлопывается, Аминьо шумно выдыхает обжигающий пар ярости с пеплом еле сдержанных, непроизнесенных и кремированных заживо проклятий, снова поворачивается к женщине.
– Ты, точно, в порядке?
– Да.
– Объяснишь, что это значит?
– Что именно…? – тихо и неуверенно уточняет она.
– Что значит, «Он не виноват», «Не надо его бить»? С чего вдруг ты стала защищать этого придурка?
– Аминьо, послушай… Чаби – просто ребенок… Совсем еще ребенок. Он не понимал, что делает…
– Тем более. Такого ребенка надо хоть раз хорошенько отлупить, чтоб понял.
– Нет… Оставь…Ничего, ведь, не случилось. Со мной все хорошо, – слабенько улыбнулась, глядя ему в глаза, – Не стоит бить своего друга. Ты ведь намного старше, сильнее… благороднее. Это не правильно – обижать младших. Понимаю, ты заревновал, но на это совсем нет причины. Это даже глупо – ревновать меня, взрослую женщину, к этому мальчику, который мне в сыновья годится, ты не находишь? – улыбка становится увереннее.
– Но, Кармила, он же к тебе приставал! Он тебя лапал!
– Господи, Аминьо…Я бы сама могла дать ему отпор. Просто растерялась – не смогла поднять руку на ребенка. Мне его стало жалко. Неужели тебе его не жалко?
Он уставился на нее с недоумением. Все-таки как же трудно понять женщин! Совсем непостижимо их воздушно-ватное сердечко, способное лишь на туповатую жалость… Да, конечно, Чаби еще далеко не взрослый, и, безусловно, не дорос до понимания всех тонкостей взаимоотношений полов, и, естественно, эта нахальная подростковая рожа не будет удостоена полной мощи его удара (в отличии от любой другой, окажись она на этом месте)… Но «Жалко»!? Он чувствует все что угодно, но только не жалость! И Чаб – может и малолетка, но он вовсе не жалок. Нет в нем ничего от жалкого, и прощать эту отнюдь не невинно-детскую шалость, было бы слишком!
– Ну… Хотя бы ради меня, Аминьо, успокойся. Не заводись, – продолжает намурлыкивать она, окончательно восстановив прежнюю тягуче-нектарную интонацию речи, – Не надо его бить… Обещай, что не будешь…
– Ладно, раз ты так просишь… – растерянно пробормотал он.
– И не стоит рассказывать обо всем этом вашему командиру, хорошо?
Командир…Черт, совсем забыл! Командир, ведь, велел ему немедленно увести Чаби в лагерь. Это первостепенное. Это приказ. Остальное – потом, а сейчас нужно уходить.
– Кармила, я должен… – не успевает произнести слово «идти», как она уже истолковывает все по-своему и перебивает.
– Ничего ты не должен! Зачем, подумай? Из-за меня достанется и тебе и Чаби. Я вовсе этого не хочу… Не рассказывай ему, не надо…
– Командиру? Об этом? Конечно нет! Ты, что? Если он узнает, то и мне не позволит завтра с тобой встретиться. Он… он человек замечательный, но такие вещи не понимает и презирает…
– Какие вещи? – осторожно переспросила Кармила.
– Ну, женщины, свидания, любовь… – мнется, смущенно усмехается, – иногда я вообще удивляюсь, как он умудрился обзавестись сыном.
Хмурая складочка на мгновение появляется на ее лобике, но тут же снова разглаживается:
– Ясно. Человек – камень.
– Что-то вроде…
– Вот и не говори ему обо мне.
– Не буду. Ладно, милая, мне с этим малолеткой пора уходить.
– Прямо сейчас? – удивляется она, – Ваш отряд уже покидает деревню?
– Нет. Только мы с ним. Местные как-то уж больно ожесточились, и Командир боится за Чаби, вот и приказал мне увести его.
– Правда?
Похоже, это известие становится для нее полной неожиданностью: ротик чуть приоткрывается, глаза растерянно шмыгают в сторону. Аминьо снова поглаживает женщину по щеке.
– Что такое?
– Просто, надеялась, что ты побудешь со мной еще немного.
– Завтра, милая. Как и договаривались – завтра. И только мы вдвоем, без этого сопливого выскочки.
– Да… да, конечно, идите… Только помни, что ты обещал мне – не бей его…
Сопливый выскочка поджидал снаружи, расхаживая перед домом в позе гордеца со скрещенными на груди руками, а увидев его, остановился, кольнул усмешливо-язвительными глазками.
– Что, уже? Я думал, ты ее как минимум минут пятнадцать утешать будешь. Больно быстро управился. Или у тебя вышел досадный конфуз?
– Пошли, – бросает Аминьо, старательно не обращая внимания на эту полную намеков фразу. Не думает, что малец так просто последует за ним, но тот идет. Молча, ни о чем не спрашивая. Вопросы возникают, только, когда они выходят из деревни прямо к спрятанной в лесу коновязи, и он начинает оседлывать своего коня.
– Мы что, уезжаем? – удивляется Чаби.
– Да.
– И не дождемся остальных?
– Командир приказал нам двоим возвращаться в лагерь.
– Только нам двоим? – Чаби нахмурился, – С чего бы это? Думаю, папа просто…
– Слушай ты, сопляк, прекрати это! – налетает Аминьо, опасаясь возможных препирательств, – «Папа», «папа» – хватит корчить из себя папенькиного сынка! Если ты не какой-то капризный слюнтяй, а боец, то обязан безоговорочно следовать указаниям своего Командира!
Малец злобно зыркнул на него, обиженно закусил губу… Но это хотя бы сработало. Подошел к своему вороному скакуну, по праву считавшемуся самым красивым, резвым и строптивым в их табуне, отвязал, запрыгнул.
Какое-то время они рысили вдоль лесной речки, не разговаривая, и Аминьо уже было понадеялся, что так оно и будет до самого лагеря. Так было бы лучше. Так было бы проще сдержать пылающий внутри гнев и постепенно погасить его пламя. Так было бы возможно сдержать данное Кармиле обещание, не бить сопляка и, в конце концов, сделать вид, что ничего и не было. Простить его. Пусть даже незаслуженно – просто забыть и простить. Если бы Чаби продолжал молчать, но…
Они отъехали уже метров на семьсот от деревни, когда, вдруг повернувшись к нему, малец задумчиво протянул:
– В одном ты был прав, Минко. Целуется она просто офигенно. Это я успел как следует распробовать. Сочные губки. И тело – огонь.
Последняя капля, переполнившая чашу его терпения – эти слова, этот тон! Баста! Теперь никакой пощады! И поровняв свою лошадь с его, он попытался со всей силы влепить ему в скулу. Чаби проворно увернулся. Выпрыгнул на ходу из седла, сорвал с шеи свой амулет с пером кетцаля, как всегда делал, готовясь к драке, отбежал на пару метров к реке.
– Ну давай, Минко! Иди сюда! Хочешь поговорить, как мужчина с мужчиной? Так давай! Покажи, наконец, на что ты способен! Я давно жду!
И даже не пытаясь больше сдержать себя, он тоже спрыгнул с лошади, подлетел к наглецу. Теперь – да именно теперь, в первый раз за все время их дружбы- они сцепились по-настоящему, дрались не как друзья, а как враги, в полную силу. Сначала малец бесспорно побеждал – несколько пропущенных ударов, и он уже почувствовал горячую липкую струю, побежавшую из его носа и горько-соленый вкус, когда кровь стекла в приоткрытый от частого дыхания рот. Голова закружилась. Но он все-таки устоял, все-таки вцепился в грудки мерзавца мертвой хваткой рук, сведенных судорогами ненависти, все-таки повалил того на землю, на влажную скользкую почву покатого берега и… Раз удар, два… Малец пытается вырваться, но от этого лишь глубже увязает в грязи. Третий удар – прямо по уху – голова Чаби полностью погружается в наполнившуюся водой рытвину, лицо скрывается за мутной слизкой пленкой. Удерживая мальца в таком положении, – «Все… все остановись. Хватит с него…» – думает Аминьо, хотя сам снова по инерции замахивается, – «Не надо… Все… Последний раз…»
И в этот момент раздается выстрел… Нет, не здесь – доносится слабым эхом со стороны деревни. Он вздрагивает, мгновенно трезвея от переполнившей его ярости. Опускает руку. Тревожно оглядывается на этот звук… Началось. Стреляют. Прав был Командир, усомнившись в бескровном разрешении конфликта. В ход пошло оружие… Даже доводы товарища Лана не образумили местных. Паршиво все это… Они же ради них – ради их свободы!
Снова выстрел. Черт… Что теперь делать? Хочется вернуться, быть там – с ними, помочь. Но приказ – приказ увести этого мелкого мерзавца в безопасность. Он не в праве ослушаться.
А мерзавец уже воспользовался его временным замешательством, чтобы вырваться, отыграться. Он даже не успел сообразить, каким образом вдруг сам оказался в положении беспомощно барахтающейся в грязи жертвы, под торжественно восседавшим на его груди Чаби. Непроизвольно зажмурился при виде занесенного над ним кулака, сжался, как мог, защищаясь. Пара секунд ожидания, но вместо увесистого зубодробильного удара, лишь запыхавшийся сдавленный голосок:
– Черт, Минко, да что же мы с тобой делаем?! – тут же закашливается, сплевывает в сторону грязь, которой успел сполна наглотаться, и снова: – Мы что, серьезно деремся из-за какой-то бабы?!
– Она не какая-то баба… – отзывается Аминьо, тоже превозмогая желание избавиться от осевшей в глотке илистой слизи.
– Ну, хорошо – хорошо. Не какая-то баба, – мальчишка, наконец, слезает с него, отползает в сторону: – Но мы-то с тобой друзья, верно? Мы – товарищи, это ведь важнее, – и протягивает ему руку… Руку верного товарища, предлагающую прощение, опору и помощь… Руку надежную и крепкую. Руку, за которую так хочется ухватиться! Но спешить с этим не стоит. Как-то уж больно быстро и подозрительно внезапно Чаби сменил тон. Не подвох ли? Не швырнет ли его эта рука обратно в грязь, как только он решит ей довериться? Пытливо уставившись в непроницаемо черные глаза, он гадает, медлит, сомневается…
Видя его замешательство, Чаби издает горькую усмешку:
– Я серьезно, Минко, хватит… – обреченно вздыхает, – Ладно, коль хочешь это услышать – я признаю, что был неправ в отношении той женщины.
– Моей женщины.
– Твоей – твоей, – снисходительно кивает, – Зря я полез. Ты первый ее закадрил. Тебе и ход.
– Рад, что ты, наконец, это признал, – бросает Аминьо, все-таки осмеливаясь принять помощь протянутой руки. Какое-то время они молча сидят рядом, отплевываясь, восстанавливая дыхание и силы. Все позади. Дружба, мир, согласие. У них. Но не там… Снова бросает взгляд в сторону деревни.
А выстрелов больше не слышно… Сколько их было? Два? Три? Или больше? Мог не все услышать, пока барахтался в луже. И Чаб, похоже, тоже не услышал, раз до сих пор ничего не спрашивает. Да, как он мог слышать – уши же были под водой. Это хорошо. Хорошо и то, что, слава богу, пока все стихло. Остается надеяться, что никто из команды не пострадал.
Пошатываясь, Чаби поднимается на ноги, отходит к реке.
– Ты не хило меня саданул, Минко! – замечает он, заходя по пояс в воду, чтобы отмыться от грязи, – Мне даже на секунду послышалось, что где-то стреляют, – быстро окунается с головой, выныривает.
– Ничего… Такое бывает, когда тебе уши как следует надерут, – отзывается он, стараясь не выдать голосом волнение. Тоже зачерпывает чистую воду, быстро вытирает лицо, раскровавленный нос…– Ладно, Чаб. Чего тут торчать? Поехали уже.
– Дай хоть просохнуть,
– По дороге просохнешь. Поехали.
– Спешишь выполнить приказ Командира? Какой исполнительный! – ухмыляется Чаби, – Ладно… Сейчас, еще минутку, – Выходит обратно на берег, стащив с себя одежду, начинает отжимать.
– А ты не ерничай. Приказ – есть приказ, – скользнув взглядом по темно-бронзовому рельефу точеной фигуры мальца, отворачивается, поспешно отходит, чтобы отловить одну из убредших в глубь чащи лошадей. Конечно, это жеребец Чаби. Его-то Гарпун – вон, смирно стоит там же, где его оставили: воспитанный покладистый конь. Не то, что этот вороной – чуть почуял волю, и сразу пошел шастать…
– Минко, я знаешь, что думаю? – раздается голос мальчишки, – Папа ведь неспроста нас спровадил.
Аминьо нервно сглатывает. Подкравшись к вороному, пытается ухватить за узду, но тот строптиво одергивает голову, недовольно фырчит, отбегает в сторону, и смотрит – смотрит на него, словно дразня или издеваясь. Своенравный подлюга! Весь в хозяина! А его хозяин тоже пробрался сквозь заросли и теперь стоит неподалеку, с любопытством наблюдая за этой сценой.
– С чего бы он так вдруг – и только нас двоих. Странно, не находишь? – продолжает Чаби.
– Ну, не знаю… – изловчившись, Аминьо прыгает на конец волочащегося по земле повода, но тоже не успевает сцапать. Кожаный ремешок проворной змейкой ускользает из его рук, – Черт!
– Что? Не можешь поймать? – довольно хохочет Чаб, потом не спеша подходит к своему строптивцу и совершенно спокойно берет его под уздцы, без каких-либо капризов и возражений со стороны последнего.
– Не понимаю, как тебе удается с ним сладить, – бормочет Аминьо, потирая ушибленное колено.
– Неро – мой конь. Отец его специально для меня готовил. Он больше никому в руки не дастся… Ну, разве что, может быть, дяде… Но ты его знаешь, он что людей, что животных заговаривать умеет.
– Твой дядя… да, прямо как какой-то ajwar7… Только, видать, не всегда ему это удается с людьми, – замечает он, и тут же спохватывается – зря ляпнул. Вот и Чаби удивленно вскидывает бровь,:
– Почему? Я что-то не припомню, чтобы он хоть раз оплошался.
– Ну, это я так… Просто подумал, что если б он так легко убеждал людей, то нас было бы не двадцать человек, а гораздо больше.
– Не в этом дело, – мотает головой Чаби, запрыгивая в седло, – Ты сам знаешь, какова процедура отбора и проверки. Множество и мужество не равны по своим силам. Поверь, лучше уж двадцать достойных бойцов, чем полчище трусов и олухов.
– Твоя правда…
– Кстати, об олухах… – мальчишка примолкает, выжидая пока он сходит за своим Гарпуном, и подъедет к нему уже верхом.
– О каких олухах?
– Да вот, все думаю, почему в лагерь возвращаемся только мы двое.
Опять за свое… Нужно срочно придумывать объяснение, пока Чаби не взбрело в голову вернуться.
– Ну, ты же не думаешь, что твой отец считает тебя олухом, и поэтому отправил обратно, – иронично замечает он, пряча неловкость.
– Что?! Нет, я не об этом… Я думаю, что кто-то из наших наябедничал ему про то, чем мы занимались в деревне. Рассказал про нас и про нее. Вот мне и интересно, что за олух нас сдал. Как ты считаешь, это мог быть Фредо?
– Что за чушь!
– Ну, а почему тогда, Минко? Почему приказ возвращаться только нам двоим? – настаивает Чаби.
– Да, просто… Просто Командир считает, что тебе нужно как следует отдохнуть и выспаться перед ночным дежурством, – выпаливает он, внезапно осенившее его объяснение… Вполне правдоподобное. Вполне убедительное.
– У..у… – задумчиво покачивает головой малец. Похоже, поверил, – Тогда ясно. А то я уже было стал готовиться и от него вечером тумаков получить.
– Как будто, ты их хоть раз от него получал.
– Все когда-нибудь случается впервые, – шутливо изрекает Чаби и, вздохнув, – Ладно, приятель, давай-ка галопом домой. Мне еще надо успеть отоспаться перед тяжелой ночкой. Приказ Командира.
«Приказ Командира» был выполнен беспрекословно – по возвращению в лагерь Чаби сразу же завалился спать. В этом не было ничего удивительного, сон последние дни был для них роскошью. Он бы и сам с удовольствием воспользовался случаем вздремнуть, но мысли об оставшихся в недружелюбной деревни товарищах свербели в мозгу, не давая ему покоя. Все-таки, стрельба была и наивно надеяться, что пули не нашли своих жертв. Вопрос лишь в том, кто в кого стрелял. Могло ли оказаться огнестрельное оружие у простых деревенщин? У этого горланистого синдики? Если да, то наибольшая опасность грозила вступившему с ним в спор товарищу Лану. Не дай боже… Не дай боже, с ним что-то произойдет. Нет, без такого человека они долго не продержатся. Товарищ Шбланке и Командир Хунахпу, их ведь неслучайно так прозвали, как две части одного целого, как две ноги, за счет которых их отряд уверенно шагает к победе. Отруби одну ногу, и все будет кончено. Все рухнет… Не дай боже… Не дай… Впрочем, даже если пуля не предназначалась дяде Чабио, и досталась кому-то другому – мысль неутешительная. Каждый боец на вес золота, каждый товарищ для него как родной брат. И как же угнетает то, что он вынужден отсиживаться тут в тишине и безопасности, когда их жизням грозит опасность!
И вот, заглянув в палатку Чаби и проверив в очередной раз, что его наивный подопечный, его единственный младший из всех братьев, действительно отключился, и сладко посапывает в мирном беззаботном сне, сам Аминьо стал подумывать над тем, чтобы вернуться в деревню, поддержать остальных. Удостовериться, черт возьми, что все живы и целы. Но это так и не понадобилось: снаружи послышалось ржание лошадей, спешное цоканье десятков копыт, отрывистые голоса… Они вернулись. Все? Приподнял тент, осторожно выглянул, и, не сдержав вздох облегчения, стремглав выбежал навстречу… Да, похоже, все. Все целы. Даже двух новеньких привели.
– Ну как? Все обошлось? – спросил он, подлетая к Шбланке.