Тот, кто появляется в полночь

© Н. Александрова, 2020

© ООО «Издательство АСТ», 2020

* * *

В конце октября в наших местах темнеет рано, так что пора было подумать о ночлеге. Калиныч огляделся по сторонам и приуныл. Впереди, насколько хватало глаз, вдоль дороги тянулся хмурый осенний лес и не было видно никаких признаков человеческого жилья. И вообще ни души кругом, только маленькая собачонка бежала следом за ним на безопасном расстоянии. Она увязалась за Калинычем в последней деревне – в той самой, где они разошлись с Кофейником.

Калиныч не раз уже пожалел, что поддался на уговоры Кофейника и отправился на промысел в область.

До сих пор он бомжевал в городе и горя не знал: там всегда можно найти какую-нито еду, а то и выпивку, а самое главное – в городе не было проблем с ночлегом, на каждом шагу попадались теплые подвалы. Но Кофейник расписал ему, как много в пригороде пустующих дач, куда ничего не стоит забраться и где можно разжиться и едой, и даже кое-какими теплыми вещами…

Ничего из этого не вышло, отовсюду их гнали, в одной деревне чуть не убили таджики-гастарбайтеры, в другой едва не разорвали собаки. Они понемногу забирались все дальше от города, но здесь было еще хуже, люди злее, а собаки и вовсе звери. В довершение ко всему они переругались с Кофейником. Калиныч решил возвращаться в город и пошел к станции, да, видно, выбрал не ту дорогу.

Дорога сделала крутой поворот.

Лес кончился, слева открылось унылое поле, на котором тут и там валялись пустые ящики, справа, на пологом холме, виднелся одинокий дом. Дом был большой и какой-то странный, как будто нежилой – то ли недостроенный, то ли, наоборот, начавший разрушаться. В нем было три этажа, но все как бы от разных домов, по чьей-то прихоти прилаженные друг к другу: первый этаж – из массивных серых камней, второй – из красного кирпича, третий – деревянный, с выступающими темными балками. Ни одно окно в этом доме не светилось, и вообще от него словно исходило тоскливое и мрачное чувство заброшенности и безысходности.

Но выбора не было: уже начинало темнеть, и лучше переночевать в самом мрачном доме, чем под открытым небом.

Калиныч свернул на узкую тропку, которая взбегала на холм.

Собачонка, которая до сих пор преданно следовала за ним, остановилась на дороге и залаяла, будто хотела остановить человека. Калиныч оглянулся на шавку и призывно свистнул. Все же какая ни на есть живая душа. Но собака за ним не пошла, она села посреди дороги и завыла. От этого заунывного воя настроение Калиныча, и так отвратительное, еще больше испортилось.

– Не хочешь идти – черт с тобой, но на нервы не действуй! – Он поднял с земли камень, замахнулся.

Шавка вскочила, отбежала на несколько шагов и снова завыла.

Калиныч бросил камень наугад, не стараясь попасть, и побрел к дому. Ноги поднимались тяжело, словно на каждую налипло по пуду грязи.

Дом окружал дощатый забор, но доски были пригнаны плохо, и бомж без труда нашел дырку.

Калиныч оказался возле задней стены дома, и тут его ждала неожиданная удача: одно из подвальных окон было разбито. Окно было небольшое, но Калиныч от плохого питания и беспокойной жизни отощал и без труда пролез в это окошко.

В подвале было темно и холодно, пожалуй, даже холоднее, чем снаружи. Этот сырой холод пробирал до самых костей, проникал прямо в душу.

Но больше, чем темнота и холод, Калинычу не понравился запах.

Казалось бы, он, бомж со стажем, привык ко всяким запахам, но здесь, в этом подвале, пахло чем-то особенно неприятным.

Здесь пахло смертью.

– Кошка, что ли, сдохла… – пробормотал Калиныч, оглядываясь по сторонам.

Глаза его привыкли к темноте. Он разглядел сваленные в углу обломки мебели, лестницу в дальнем от него углу и какой-то большой ящик, перегородивший проход к этой лестнице.

Ящик был старый, из толстых темных досок, обитых железом, сбоку на нем висел большой замок.

Хозяйственный бомж подумал, что, коли уж этот ящик заперт на замок, значит, в нем хранится что-то стоящее. Он снова огляделся в поисках какого-нибудь подходящего инструмента. На полу, среди многолетней пыли и мусора, валялась ржавая железная загогулина. Не лом, конечно, но лучше, чем ничего…

Калиныч поддел замок, нажал…

Его железный инструмент погнулся, но замок остался цел.

– Ну, ничего… – пробормотал бомж, – я тебя растолкую…

Он нашел щелку между досками, вставил туда свой инструмент, снова поднажал.

Доска треснула, кусок отлетел в сторону.

Из темной дыры хлынуло густое, невыносимое зловоние. Калиныч отшатнулся, закашлялся, но потом любопытство взяло верх над брезгливостью, он потянулся к дыре, заглянул внутрь.

Ему показалось, что в ящике что-то шевелится.

Но этого, конечно, не могло быть.

Бомж пристально вгляделся в душную зловонную черноту – и вдруг увидел глаза. Белки глаз тускло отсвечивали в глубине ящика. Из темноты на Калиныча смотрел какой-то огромный зверь.

– Матерь божья! – пролепетал Калиныч дрожащим голосом. – Что это за хрень?

И тут страшная, неведомая сила схватила его за шею и втащила внутрь.

Он успел подумать, что это невозможно, что, как бы он ни отощал, но пролезть в такую маленькую дыру не может, сюда и ребенок-то не пролезет…

Больше он ничего не подумал.

Больше вообще ничего не было – наступила вечная, бездонная ночь.

* * *

Встречная машина мигнула фарами, предупреждая, что впереди за поворотом затаился гаишник. Лиза машинально притормозила. Ага, вот он, злодей, сидит в кустах! Смотрит сердито – прицепиться-то не к чему. А сам замерз весь, нос прямо синий. Сегодня ветер колючий, ледяной, к вечеру едва ли не ураган обещали. Все-таки махнул ей рукой. Вот еще напасть! Она свернула к обочине.

– Старший сержант Стриж! – сказал он хрипло. – Попрошу права и документы на машину!

Лиза молча протянула ему то, что он требовал.

Он делал вид, что смотрит документы, а сам втихаря разглядывал ее. Вблизи старший сержант оказался совсем молодым парнем. Все с ним ясно – просто человеку скучно на работе. А она при чем? Ей ехать надо! И так с этой погодой задержалась, приедет на час позже, Никита будет недоволен. Хотя какое он имеет право?

Вспомнив про Никиту, она пошевелилась и тяжко вздохнула.

– Что такая сердитая? – поинтересовался старший сержант. – Случилось что?

Заводит беседу, разговаривает задушевным тоном, прямо как отец родной! А сам взятку ждет!

Лиза не ответила на вопрос, демонстративно взглянув на часы. Не станет она вступать с ним в разговоры, она ничего не нарушала, пускай сам придумывает, в чем она виновата. А если всерьез привяжется, то и ладно, она вообще не поедет к Никите. Тем более что он ее, кажется, и не ждет, раз телефон не отвечает. Снова забыл зарядить мобильник, знает же, что она сегодня приедет, давно договорились!

– Ладно, не буду задерживать, – сказал сержант, – вижу, что торопитесь.

Лиза молча воззрилась на него в полном удивлении.

– Вот еще что, – продолжал он, – на девяностом километре авария большая, четыре машины столкнулись. Езжайте лучше в обход, а то в пробке простоите долго.

– Спасибо, – Лиза благодарно улыбнулась, – мне раньше сворачивать, на Лиственное.

– Счастливо доехать! – он помахал рукой. – Осторожней только, ветер сильный!

«Попадаются и на дороге приятные люди», – подумала Лиза, улыбаясь. Она увидела себя со стороны – симпатичная молодая женщина в новеньком синем «Пежо». Одета хорошо, макияж, маникюр – все при ней. Только к чему это все? И улыбка сползла с ее лица.

Ветер крепчал – вон как мотаются сосны, растущие вдоль дороги. Да еще и дождь пошел, его косые струи ударялись в лобовое стекло несчастного «Пежо». Лиза представила, как она будет долго ехать по проселку, разбрызгивая лужи, как с трудом загонит машину во двор, как пойдет по заросшей сорняками дорожке к дому, спотыкаясь и безуспешно пытаясь закрыться от ветра и дождя. И во что превратятся ее новые сапоги? И во что превратится она сама?

И какая награда ждет ее в том доме на холме? Да если честно, то никакой. Может быть, там ждет ее уютный огонь очага? Камин с расстеленной перед ним шкурой белого медведя (так и быть, можно синтетической)? Горячее вино с пряностями и доносящийся из кухни аромат жареного мяса и выпечки… И сильный мужчина, который встретит ее на пороге и на руках внесет в дом?

Ага, размечталась!

Ни тепла, ни заботы, ни тем более любви человек, который живет в том доме, предоставить ей и не подумает. Не захочет, а скорее всего просто не может. Нет у него запасов любви и нежности, он никого не любит, даже себя.

Далее следовал неизбежный вопрос: за каким тогда чертом она едет к Никите сквозь ветер и дождь? Она задает себе этот вопрос уже почти месяц, с тех самых пор, как Никита поселился здесь. И только сегодня Лиза нашла в себе силы ответить на него честно: она это делает по глупости.

Сначала ей было Никиту жалко – он так одинок, его все бросили, она не может поступить как все, заколотить последний гвоздь в крышку его гроба. Она должна ему помочь, поддержать в трудную минуту, уговорить вернуться к нормальной жизни. У него тяжелый период, кто-то должен быть с ним рядом. Она поможет ему, вытащит его из депрессии, вдохнет в него живительную струю. И они начнут новую жизнь, в конце концов, ему еще нет сорока, а ей и вовсе двадцать девять лет, сейчас для женщины это не возраст.

После того как она побывала в этом доме, ее решимости заметно поубавилось.

Дом был большой и пустой, в нем давно никто не жил. А те, кто жил в нем раньше, не оставили после себя ничего, кроме небольшого количества старой мебели. Ни картинки на стенах, ни детского рисунка, ни отметин о росте на косяке старой рассохшейся двери. Стоял дом на холме уединенно, соседей не было. Дорога была не слишком крутой, но совершенно запущенной, Лиза и прошлые разы с трудом добиралась до ворот, а нынче дорогу наверняка размыло.

Снова накатило раздражение. Для чего она все это делает? Для чего гробит свою новую машину, когда еще и кредит за нее не выплачен? Для чего отпрашивается с работы, хотя начальник глядит косо и заставит потом отработать эти часы в двойном размере?

Но, в конце концов, это неважно. Машина – это всего лишь бездушная жестянка, как утверждал Никита, хотя ей казалось, что ее синенький «Пежо» – одушевленная личность, все понимает и даже умеет разговаривать: то тихонько сыто урчит, то шумит негромко, когда едут по ровной дороге, то возмущенно взрыкивает, когда Лиза заставляет его взбираться на скользкий холм, будь он неладен.

И все же это не главное. Главное – очень изменился сам Никита. Он стал удивительно желчным и неприятным в общении, хотя утверждал, что ему хорошо и спокойно в этом пустом доме в полном одиночестве, что наконец-то у него есть время подумать и, как он выражался, осмыслить свою жизнь.

Но она-то знала его очень хорошо, за то время, что они встречались – больше года все-таки, – она прекрасно его изучила. И теперь видела, что он растерян и совершенно деморализован. И понятия не имеет, что ему делать дальше. Но вместо того чтобы взять себя в руки и начать наконец искать выход из создавшегося положения, Никита обиделся на весь мир и ушел в себя. То есть он ведет себя как избалованный капризный ребенок, который руководствуется единственным правилом: «Назло маме отморожу уши!»

Капризный ребенок без малого сорока лет. Круто…

Он удалился в эту глушь, как король в изгнание. С той только разницей, что он был совсем не король. Однако упорно делал вид, что ему здесь хорошо. И добавлял, что никто ему не нужен, он вполне способен справиться самостоятельно. Это уже было открытым хамством, потому что навещала его одна Лиза, и он мог бы найти для нее хоть несколько слов благодарности.

В первый раз ей стало его ужасно жалко. Он спал с лица, и если еще не опустился, то такое было не за горами.

Когда она приехала во второй раз, то констатировала изменения к худшему почти спокойно. Он заметно похудел, глаза ввалились, волосы отросли, и видно было, что брился он только сегодня, перед ее приездом. В кладовке она нашла кучу грязного белья, на кухне кисла в раковине грязная посуда.

В доме имелся отопительный котел, но он не работал – что-то там сломалось, что неудивительно, поскольку дом долгое время был нежилой. В доме стоял жуткий холод, существовать можно было только в комнате, где Никита устроил спальню. Там стояли старая скрипучая кровать с деревянной спинкой, изъеденной жучком, и платяной шкаф с треснутым зеркалом.

Воду приходилось вручную доставать из колодца во дворе, потому что насос тоже не работал. Электричество в доме, как ни странно, было. На ее робкое предложение починить насос или хотя бы поискать по окрестностям мастера, который смог бы это сделать, Никита ответил решительным отказом. Он ничего не хотел делать в чужом доме. Он вообще ничего не хотел делать.

Лиза с трудом отогнала от себя картину, как он валяется целыми днями в комнате, обогреваемой масляным радиатором, и шарит в Интернете. Этак можно и вовсе с катушек слететь.

Хоть он и утверждал, что ему ничего не нужно, тем не менее жадно съел всю еду, которую она привезла. Голод не тетка. Сам он питался консервами и черствым хлебом, который раз в неделю привозили в магазинчик в соседней деревне. Летом с продуктами было получше, но зимой деревни пустели, все жители перебирались в город.

Лизе все не нравилось в этом доме, он наводил на нее страх. С любовью тоже все вышло плохо. Так противно ложиться в эту старую кровать с мятыми несвежими простынями, ей было неуютно и скучно, ничего не хотелось. Никита же, казалось, ничего не замечал, он совсем не думал о ней.

Нужно было проститься еще в тот раз. Сказать, что она больше не сможет приезжать, с работы не отпускают, а выходные у нее заняты. И поскорее уехать.

А если по-умному, то следовало расстаться еще тогда, когда она узнала, что Никиту уволили с работы. Но ничто не предвещало крупных неприятностей. Ну, кризис, у всех проблемы, и все как-то их решают. Рано или поздно, с большим или меньшим успехом. И сначала она хотела дать ему время для того, чтобы прийти в себя.

А через две недели он огорошил ее известием: расстался с женой и уезжает за город, к друзьям.

Будь это в начале их романа, Лиза упала бы в обморок от счастья. Он наконец-то расстался с женой! Сам так решил, она, Лиза, нисколько на него не давила. Но к тому времени она уже прекрасно знала, что сам Никита решать ничего не может. Точнее сказать, не хочет. Ему и так хорошо. Что ж, она с этим давно смирилась. В конце концов, у нее тоже непреодолимые обстоятельства. Поэтому не нужно ничего менять.

Так они встречались от случая к случаю больше года. А потом вмешался кризис. Теперь волей-неволей приходилось что-то решать. И Никита выбрал путь наименьшего сопротивления, просто спрятал голову в песок, как страус.

Лиза не была знакома с его женой и не имела никакого желания с ней знакомиться. И никогда не спрашивала о ней у Никиты. Но все же какие-то сведения прорывались. Вскоре она поняла, что Никита не сам ушел, жена его просто вытурила. Тогда она возмущалась – как можно, человек и так в бедственном положении. Теперь же она думает, что все там было не так просто. И если бы она после второго приезда нашла в себе силы сказать твердое «нет», всем было бы только лучше. Ей не нужно было бы тащиться сюда по ужасной дороге, а Никите не перед кем было бы притворяться, и он уехал бы в город и занялся поисками работы. Но тогда, неделю назад, она дала слабину, внезапно накатили воспоминания о первых неделях и месяцах их знакомства.

Как он ей нравился! Как приятно было смотреть на него – красивого, раскованного, улыбающегося открытой улыбкой! Еще приятнее было проводить с ним время и слушать его умные речи. Говорить он умел, это точно.

Они познакомились на корпоративной вечеринке, их фирма тогда удачно сдала большой проект, и на корпоративе присутствовали сотрудники рекламного агентства, которое занималось продвижением проекта. Было много народу, Лиза хорошо знала едва ли половину, с некоторыми просто здоровалась.

Никиту она увидела тогда впервые. Интересный, хорошо одетый мужчина сидел в углу за роялем и наигрывал что-то спокойное и удивительно подходящее к Лизиному настроению. Она не удержалась и подошла ближе. Он улыбнулся ей, как старой знакомой, затем поглядел внимательно и заиграл что-то совсем другое.

– Это я вас так вижу! – сказал он. – Музыкой можно очень многое выразить.

– А каким вы видите себя? – спросила она, но он ответил, что самого себя трудно оценить.

Они поговорили, выпили по бокалу вина, познакомились.

– Я буду звать вас Бета, – сказал он, – так вам больше идет.

Она не возражала. Так получилось, что никто не тревожил их в этом уголке за роялем, они проболтали почти час. Впрочем, говорил больше он, а Лиза слушала. Говорил он замечательно, любая самая простая история у него выходила веселой и занимательной. В процессе разговора он наигрывал какие-то музыкальные фразы, сыпал стихами, один раз нарисовал что-то на листке бумаги.

Она знала, что он – сотрудник рекламного агентства, но не спросила, чем он занимается. Ей не нравилось, когда все с ходу начинают выяснять, что за должность человек занимает, как будто важнее этого ничего нет на свете. Еще бы про зарплату спросили!

Тогда, в первую встречу, Никита ее просто очаровал. Ей нравилось смотреть, как он склоняет голову к роялю, как его длинные музыкальные пальцы перебирают клавиши, словно лаская их, как он улыбается, а в глазах появляются веселые искорки. Ей нравилось слушать его голос, нравилась его манера непринужденно перескакивать с одной темы на другую без всякого перерыва. Он показался ей разносторонней личностью, его внутренний мир был огромен. И он готов был делиться своим богатством, от этого оно не уменьшалось.

Вечеринка незаметно закончилась, кто-то отвлек Лизу, а когда она обернулась, за роялем уже никого не было. А ведь он так и не спросил номер ее телефона.

Следующая неделя была ужасной. Лиза не находила себе места, ночами ей снился Никита в виде прекрасного принца, она сама себя ненавидела за эти сны. Вроде бы не девочка, двадцать восемь лет, а вот, поди ж ты, угораздило так влюбиться. И ведь она совершенно не знает этого человека!

Кое-какие шаги она все же предприняла, сумела ненавязчиво выяснить его фамилию и должность. Можно было бы позвонить по служебному номеру и попросить господина Орлана. Фамилия его была Орлан. Никита Орлан, как красиво…

Но что она ему скажет? Вполне возможно, что он ее и не вспомнит. Неделю она боролась с собой, призывая на помощь гордость и здравый смысл. Даже Капа заметила: «Лизочек, что-то с тобой не то… Бледненькая, глазки больные, чашку разбила… Ты маленького ждешь? Как было бы хорошо, я свяжу ему носочки…»

Она тогда жутко наорала на Капу, до сих пор стыдно.

На восьмой день он позвонил. Сняв трубку служебного телефона, она узнала его голос сразу, но не поверила своим ушам. А он поболтал немножко, как будто они были старинными приятелями, и пригласил ее на кофе. Она едва нашла в себе силы сказать «да» и долго сидела потом с идиотской улыбкой, прижимая к груди пикающую трубку. Проходящий мимо начальник и тот удивился: «Что с тобой, Скворцова, наследство, что ли, получила от тетушки из Швейцарии?» Это он так шутил.

После второй встречи Лиза твердо поняла, что встретила мужчину, который ей нужен. Все остальные, кто был до этого, не шли с ним ни в какое сравнение. Скучные, ограниченные мужчины, думающие только о машинах и рыбалке, некоторые, правда, были увлечены карьерой.

Никита был совсем не такой. С той, второй, встречи она твердо решила, что с этим мужчиной ей никогда не будет скучно. Как же она ошибалась!

Но тогда жизнь казалась ей расстилающимся под ногами ковром, покрытым живыми цветами. Впечатление не испортил даже тот факт, что Никита оказался женат. Лиза не собиралась за него замуж, она хотела его любить. В конце концов, он сам сделал первый шаг, а про жену сказал, что они давно уже чужие люди и живут вместе только по привычке. Все так говорят.

Им было очень трудно встречаться, чтобы побыть только вдвоем, поэтому интимная близость не надоедала. У него была жена, а у Лизы – Капа.

Капа – это отдельная песня, Капа досталась ей в наследство вместе с квартирой. Кем она приходится Лизе, трудно было определить, какая-то очень дальняя родственница. Капе было прилично за восемьдесят, точного возраста опять-таки не знал никто из родных. Лиза все же как-то задалась целью вычислить, кто же такая Капа. Получалась какая-то путаница – не то она Лизе двоюродная бабушка, не то троюродная тетя, не то и вовсе сводная сестра ее деда.

Капа всегда была бодра, весела, как птичка, всем довольна и счастлива. Ничем особенным не болела, кроме головы.

Капа была в маразме. Не то чтобы совсем ничего не соображала, но имела в голове порядочное число крупных, откормленных тараканов, которые постоянно множились. Что она делала с неизменной страстью – это следила за собственной внешностью, постоянно меняла блузки и шарфики, очень много времени проводила перед зеркалом, накладывая косметику по пять раз на дню, причем подворовывала у Лизы дорогую помаду и тушь.

Поручить Капе что-нибудь по хозяйству было невозможно: она путалась в кнопках бытовой техники, сломала кофеварку и едва не залила соседей, испортив стиральную машину. Вместо соли могла насыпать в кастрюлю стиральный порошок, а вместо жидкости для мытья стекол использовала Лизин лосьон для лица. Могла включить газ под пустой кастрюлей, так что Лиза всерьез боялась пожара. В конце концов пришлось врезать замок на дверь кухни, и Лиза запирала ее, уходя на работу. Кормить Капу приходила соседка, она же следила, чтобы Капа не оставляла текущий кран в ванной и гасила ненужный свет.

Лиза никого не могла к себе пригласить, потому что Капа, скучавшая в одиночестве, гостей обожала. Она считала своим долгом занимать гостя бесконечными разговорами, пускалась в воспоминания, приносила огромный плюшевый альбом с фотографиями, перетряхивала перед гостем различные безделушки, которых было у Капы великое множество. И с каждой связана была какая-нибудь история, преимущественно любовная, Капа рассказывала все время разное.

В общем, не то чтобы уединиться, а просто поговорить о своем в присутствии Капы не было никакой возможности. Выдерживали Капу только немногочисленные родственники, к тому же забредавшие к Лизе крайне редко.

Нет, Никите в доме Лизы не было места даже на вечер.

Они встречались в кафе, бродили по вечерним улицам, ездили за город, если позволяла погода. Занимались сексом в квартире ее подруги, которая уехала в Штаты на стажировку. Потом подруга вернулась, они стали встречаться реже, затем на Лизу навалилось много работы, после заболела Капа, и они не виделись почти месяц.

А потом, на ежегодной корпоративной вечеринке, Лиза увидела, как он сидит в уголке за роялем, а рядом с ним – незнакомая девица. Судя по всему, она подошла к Никите случайно, они не были знакомы раньше. Лиза приблизилась, никем не замеченная, и услышала, что он рассказывает девице ту же историю, что и ей когда-то. Потом он наиграл знакомую мелодию и сказал, улыбаясь:

– Это я вас так вижу. Музыкой можно многое выразить.

Девушку позвал кто-то, и она ушла. Никита играл что-то тихо, а Лиза стояла и смотрела на него совершенно другими глазами. Он был по-прежнему хорош, когда рассказывал что-то, но она знала, что истории его повторяются, и его оживление какое-то искусственное, и на фортепьяно он умеет играть лишь несколько мелодий, она все их слышала не раз. И стихи цитирует он одни и те же, и рисует… в общем, так себе. И весь он какой-то слишком легкий, поверхностный. И нет у него внутри никакого своего особого мира, все это ей только кажется.

Он поднял голову и улыбнулся ей, и Лиза выбросила из головы все здравые мысли. Все же ей было с ним хорошо.

А через некоторое время его уволили с работы.

* * *

Никита проснулся внезапно, как от толчка, сел в кровати. Сердце билось, как птица в клетке, в горле пересохло. Перед глазами еще теснились смутные обрывки сна.

В окнах была промозглая осенняя тьма. Он взглянул на часы – начало восьмого, до рассвета еще далеко…

Встал, выпил воды из кружки, что стояла тут же, на стуле возле кровати, хотел снова лечь и вдруг услышал в глубине дома странные звуки. Какой-то приглушенный скрежет, как будто что-то пилили ржавой затупленной пилой.

Теперь он понял, что именно эти звуки его и разбудили.

Никита испугался. Наверное, воры или бомжи ломают входную дверь, чтобы забраться в дом… А у него нет даже оружия, чтобы пригрозить им. Ни пистолета, ни охотничьего ружья, ни ножа, ни топора под рукой. Топор валялся где-то в сарае, были там и дрова, но Никита ленился топить печь, уж больно много хлопот.

Он привычно пожалел о том, что ввязался в эту авантюру, согласился поселиться в чужом загородном доме.

В первый момент это показалось ему прекрасным выходом – не нужно думать о жилье и работе, можно прийти в себя, собраться с мыслями, продумать линию поведения.

В глубине души он надеялся, что жена одумается, приедет к нему и будет уговаривать вернуться, начать все сначала…

Но она не приехала.

Она даже ни разу не позвонила. Видимо, не могла нарадоваться, что наконец избавилась от него.

Он вспомнил ее холодные слова, сказанные спокойно, без крика и накала, она вообще была женщиной выдержанной, никогда не срывалась по пустякам.

«Ты мне надоел своей пустой трескотней, – сказала она, – своим ничем не поддержанным самомнением, своей болтовней на отвлеченные темы. За всю жизнь я не слышала от тебя ничего дельного. Я понимаю, по-настоящему умных людей в мире не так уж много, с моей стороны было бы наивно надеяться, что мне достанется умный муж. Но если бы ты хоть что-нибудь умел делать по-настоящему! Я больше не могу, – завершила она, – давай расстанемся, ты будешь соблазнять молоденьких дурочек, возможно, они не сразу тебя разглядят…»

Он тогда ужасно обиделся, назвал жену предательницей, подколодной змеей и подлой тварью. Он упрекал ее в том, что она нарочно выбрала такой момент, когда у него трудный период, чтобы окончательно его добить.

Жена и бровью не повела и даже не ответила на его оскорбления. «Ничего страшного, – сказала она, – с тобой не случилось. Уволили с работы по сокращению штатов в связи с кризисом? Да такое теперь на каждом шагу! Ищи другую работу, даже полезно – покрутишься, узнаешь, что почем, проверишь свои силы, возможно, сменишь профиль…»

В голосе ее он услышал легкую насмешку. И завелся по-настоящему. Если бы она кричала и упрекала его за бесцельно прожитые годы, если бы устраивала сцены ревности, он мог бы ответить ей, завязался бы какой-никакой диалог, а в таких случаях он всегда выходил победителем. Но жена не стала отвечать на его оскорбления, она просто смотрела на него с презрением. Тогда он наорал на нее, заявил, что ноги его не будет больше в этом доме, хлопнул дверью и плюнул на порог.

На работе выдали при увольнении какие-то деньги, он решил снять квартиру, но тут приятель предложил вариант. Его знакомые купили этот дом и искали кого-то, чтобы пожил там некоторое время. Он согласился – ему виделось в мыслях, как он, одинокий и никем не понятый, сидит у камина и думает. А может быть, он что-то создаст – настоящий шедевр. И жена возьмет все свои слова назад, и его тоже возьмет. И попросит прощения. А он еще подумает, но потом простит.

Но жена даже не позвонила ни разу, чтобы узнать, как он там. А ведь прожили вместе десять лет! И вообще никто не звонил, как будто он исчез, будто его и не было никогда.

Правда, несколько раз приезжала Бета, но и она держалась отчужденно, неодобрительно и торопилась скорее уехать. Ее угнетала и мучила мрачная атмосфера этого дома.

Ему самому тоже было здесь неуютно, но Никита никому в этом не признавался, он делал хорошую мину при плохой игре.

По крайней мере, пытался…

Снизу снова донесся приглушенный скрежет.

Никита торопливо оделся, схватил дубинку, которую он смастерил из ножки от старого стула, мощный электрический фонарь и вышел из своей комнаты.

Включил свет, огляделся по сторонам.

Пыль, запустение, холод. Хорошо хоть электричество есть, хотя бы в некоторых комнатах, иначе он бы просто не выжил.

У него в спальне было тепло, Никита держал постоянно включенным масляный радиатор, но во всех остальных комнатах стоял арктический холод. Чтобы протопить весь этот огромный дом, нужно было расставить всюду не меньше сотни радиаторов или сжечь целый грузовик дров. В сарае имелись нераспиленные дрова и какие-то обломки мебели, можно было бы хоть изредка топить камин, но Никита боялся, что трубы забиты сажей и может возникнуть пожар. Черт дернул его связаться с этим домом! Он сделал это назло жене, а она только обрадовалась. Он не сдержал вырвавшееся бранное слово.

Никита обмотал шею шарфом и прислушался, чтобы понять, откуда доносятся звуки.

Как назло, наступила тишина.

Наверное, воры услышали его шаги и затаились.

Он тоже замер, вслушиваясь в тишину большого старого дома.

Где-то чуть слышно поскрипывали рассохшиеся половицы, где-то подвывал ветер. Вдруг сквозь все эти мирные, привычные звуки снова раздался скрежет.

Он явно доносился снизу, с первого этажа.

Стараясь ступать бесшумно, Никита спустился по лестнице. В холле первого этажа электричества не было, большое помещение едва освещалось тусклым светом, проникающим из окон. Никита включил фонарь, посветил перед собой, затем пересек холл, подкрался к входной двери, замер, прислушиваясь.

Дверь была заперта, за ней царила тишина – точнее, обычные звуки осенней ночи: шум ветра, скрип деревьев. От сердца немного отлегло. Никита перевел дух и прислонился к шершавой стене.

И тут он снова услышал тот же страшный скрежет.

Теперь он был гораздо громче и доносился не с улицы, а сзади, из глубины дома.

Никита повернулся и пошел в направлении звука.

Скрежет доносился из-за двери, ведущей в подвал.

Все понятно – воры пролезли в дом через подвальное окно… Кажется, вчера он видел, что оно разбито…

Но что они там пилят?

Никита толкнул подвальную дверь. Она была не заперта.

Он открыл ее, сделал несколько неуверенных шагов по лестнице, освещая перед собой ступени. В подвале стояла кромешная тьма, если и был сюда проведен свет, то лампочка давно перегорела.

За дверью было еще холоднее, чем в доме. Гораздо холоднее. Оттуда тянуло могильным холодом.

А еще… еще из подвала потянуло зловонием. Запах был такой отвратительный, что Никиту замутило.

Никита направил вниз луч фонаря и крикнул:

– Кто здесь?

Никто ему, разумеется, не ответил, но скрежет на какое-то время прекратился.