Вета нажала кнопку звонка и долго ждала у знакомой двери, она знала, что Мефодьевна ходит теперь небыстро, и не хотела зря торопить старуху.
Однако через положенное время за дверью не возникло никакого движения. Вета позвонила еще раз и приложила ухо к двери, хотя и знала, что дело это бесполезное – старая, но очень крепкая дубовая дверь не пропускала никаких звуков. Предлагали Глебу Николаевичу поставить новую железную дверь, он только посмеивался – эту, говорит, махину дубовую нипочем не вскроешь, только если топором рубить, так и то не всякий возьмет. И то верно, замки у него старые, чуть ли не довоенные, их простой отмычкой не откроешь.
Да что они там, уснули, что ли? Вета прекрасно знала, что они дома, говорила по телефону с Мефодьевной буквально час назад. Она стукнула в дверь ногой и еще раз позвонила. И вот наконец старушечий голос спросил не слишком приветливо:
– Кого еще принесло?
– Это я, Мефодьевна, Вета! – закричала Вета, старуха была туговата на ухо.
Загремели замки, недоверчиво лязгнул тяжеленный крюк, дверь нехотя отворилась.
– Чего кричишь? – спросила высокая худая старуха с седым пучком волос на затылке. – Не глухая, и так слышу.
– Здравствуйте, Анна Мефодьевна! – сказала Вета. – Как поживаете? Здоровье ваше как?
Это у них был такой ритуал. Вета всегда при встрече здоровалась и расспрашивала старуху о здоровье, а та никогда не отвечала. Так и сейчас, Мефодьевна только глянула остро и поджала губы.
Вета протянула ей пакет с продуктами – немного яблок, шоколадные конфеты, острый сыр, который любит Глеб Николаевич, а Мефодьевна не покупает из вредности. Она вообще считала всевозможные деликатесы баловством и признавала только простую пищу.
Старуха привычно отмахнулась – ни к чему, мол, твое приношение, не нищие мы. Однако пакет взяла, и Вета прекрасно знала, что, если она не принесет ничего, Мефодьевна ее осудит.
У старухи был свой взгляд на вещи, взгляд устоявшийся и непримиримый. В дом нельзя приходить с пустыми руками, даже если пришел по делу.
Вета сняла туфли и прошла вперед по коридору.
– Тапки надень! – Старуха уже стояла перед ней, держа в руках огромные шлепанцы – покупала всегда больших размеров, чтобы всем годились. – Руки вымой! – Снова старуха ловко забежала вперед и перехватила Вету перед дверью комнаты.
Ванная была просторная, все в этой квартире было большое – длинные коридоры, высокие потолки, широкие дверные проемы. Ванна была тоже огромная, как бассейн. Эмаль кое-где облупилась, но пол был чисто вымыт, и для рук висело крахмальное льняное полотенце удивительной белизны. Вета знала, что Мефодьевна не признает никаких новых порошков и кондиционеров, а по старинке кипятит белье на плите в огромном эмалированном баке.
– Как он сегодня? – спросила Вета, выходя из ванной.
– Чего спрашиваешь, сама сейчас увидишь… – Старуха пожала плечами и отвернулась, она не любила лишних слов.
– Кто там, Мефодьевна? – раздался старческий надтреснутый голос из комнаты. – Это Андрюша пришел?
– Это я, Глеб Николаевич. – Вета потянула на себя тяжелую дверь и вошла в комнату, в которой ее старый учитель профессор Сперанский проводил теперь все свое время.
Комната когда-то была кабинетом, профессор работал за этим огромным столом, крытым потертым зеленым сукном, в окружении высоких, под потолок, шкафов с книгами. Теперь стол был девственно чист, ни пылинки не было на нем, а раньше, Вета хорошо помнила, он был завален книгами и папками с рукописями, какими-то вырезками и выписками. Теперь же на столе стояли только старинная лампа с зеленым матовым стеклом на тяжелой бронзовой подставке да еще бронзовое же пресс-папье, украшенное фигурой кудрявого пухленького мальчика, играющего с такой же кудрявой собачкой. Ни бумажки, ни ручки, ни карандаша, ни резинки. Ни очков…
Сердце привычно кольнуло от жалости. Как весело и шумно бывало в этом кабинете раньше! Как приветливо светила зеленая лампа, как радостно прыгали блики света на бронзе, как призывно блестели за стеклом корешки старых книг!
Профессор всегда разрешал пользоваться своей библиотекой, только в одном был строг: не разрешал выносить книги за пределы квартиры.
– Вам только дай, – беззлобно посмеивался он, – разнесете по томику. Потом кто-то забудет вернуть, потом даст почитать другу-товарищу… Ищи-свищи!
Поэтому у него в доме вечно торчали ученики и знакомые, которым нужно было поработать с монографиями и научными трудами, кто-то даже ночевал в одной из комнат огромной квартиры, несмотря на недовольство Мефодьевны.
Анна Мефодьевна жила в доме профессора с очень давних времен, во всяком случае, Вета всегда встречала ее в этой квартире, а они с Глебом Николаевичем знакомы… дай бог памяти… почти двадцать лет. Как пришла она нескладной первокурсницей в этот дом, так тут и прижилась. Ходила вместе со всеми и потом забегала изредка. А сейчас вот так случилось, что из бывших учеников ходит только она одна.
Скучает старик от одиночества и от вынужденного безделья. Потому что он неотвратимо слепнет. Потому-то и нет на столе никаких бумаг, что не видит он ничего. И Вету тоже не видит. Сам говорил, что вместо человеческого лица у него только светлое пятно. По голосу, конечно, различает людей, да еще Мефодьевну по шагам узнает.
А голова работает, еще как работает. Память у старика прекрасная, как увлечется да начнет рассказывать – заслушаешься! У него жизнь была интересная, со многими выдающимися учеными и писателями был близко знаком.
Потому-то Мефодьевна Вету и пускает к нему, что с Ветой старик о своем поговорит, от тяжелых дум отвлечется. А так все сидит в кресле да радио слушает. Только по радио-то ничего хорошего не скажут. Вета ему диски с музыкой приносит и аудиокниги.
Глеб Николаевич сидел в своем любимом кресле и поднял голову на звук ее голоса. Лицо его, в последнее время слегка растерянное и беспомощное, сейчас осветилось улыбкой.
– Веточка? Заходи, дорогая, рад тебя видеть!
И фыркнул насмешливо, сам уловив парадокс в собственных словах. Вета в который раз поразилась несправедливости. Острый ум, отличная память, огромная эрудиция заперты в этом слабом теле. Подвело самое главное – глаза, от этого Глеб Николаевич слабеет. Хоть возраст приличный – за восемьдесят, профессор был бодр и начал сдавать лет пять назад, после смерти жены. Детей у них не было, от дел он отошел, тут-то и подступило одиночество.
Сейчас Вета заметила вдруг, что профессор очень изменился. Даже с того раза, когда она была на прошлой неделе. Он как-то сгорбился и усох, голова его поникла, щеки отвисли.
«Ой как плохо!» – мелькнуло в голове.
– Что, не нравлюсь? – усмехнулся Глеб Николаевич, и Вета вспомнила, что профессор всегда отлично умел читать мысли своих студентов и сотрудников.
– Да что вы, – промямлила Вета, – вы сегодня хорошо выглядите…
– Ой-ой-ой! – сказал он. – Вот только мне и заботы, чтобы хорошо выглядеть. Чай, не девица красная! Ладно, Веточка моя сосновая, слушай, что скажу. Это важно.
Он вдруг вздохнул глубоко, с хрипом, и закашлялся. Вета вскочила, заметалась по комнате, тут вошла Мефодьевна и подала профессору пряно пахнущий отвар в большой кружке. Он отхлебнул большой глоток, потом еще один, посидел немного, прислушиваясь к себе, и затих. Мефодьевна приняла из его слабых рук чашку, строго взглянула на Вету и удалилась, не сказав ни слова.
– Сядь, – сказал Глеб Николаевич после некоторого молчания, – сядь вот тут, чтобы я тебя слышал. А сама молчи. Значит, пришло мне время умирать…
– Да что вы! – Вета снова вскочила, но была остановлена строгим окриком и села.
– Не перебивай уж, – буркнул профессор, – и так сил совсем немного осталось, приходится их беречь. Вынужден сообщить вам, Иветта Вячеславовна, что, приводя свои дела в порядок, решил я вам кое-что оставить на память, а именно…
– Да мне ничего не нужно… – вклинилась Вета.
– Не мешай! – былым лекторским голосом прорычал профессор. – Дай договорить! Ты мое положение знаешь, кроме племянника, некому оставлять. Это все… – профессор слабо махнул рукой, – ему и отойдет: квартира, мебель, еще кой-какое имущество. Андрюша – мальчик хороший, мы с женой его любили… опять же родственник, а родная кровь – это дело серьезное. Квартира по праву его. Ну, из мебели есть кое-что ценное, так что все не выбросят. А вот книги… Понимаешь, Андрей, конечно, мне родня, но вот женат он на такой… Впрочем, не мое это дело – жен чужих осуждать. Последнее дело. В общем, одно я знаю точно, как только его мадам сюда въедет – все книги на помойку вынесет тут же. Особо старинных да антикварных книг у меня немного, так она их продаст, да еще по дешевке, обманут ведь дуру жадную, вокруг пальца обведут. Жалко мне библиотеку, вот ничего не жалко, а книги жалко. А ты…
«А мне-то куда их девать?» – в панике подумала Вета.
– Знаю, что не можешь ты все домой взять, – тут же откликнулся на ее невысказанные мысли профессор, – так хоть пристрой их куда-нибудь. У меня монографии есть редкие, с дарственными надписями, их библиотеки возьмут.
Профессор много лет читал в университете курс русской истории, и книги у него были замечательные, по ним училось несколько поколений студентов.
Вета подумала, что она взваливает на себя непосильную задачу – пристроить в хорошие руки без малого пять тысяч книг. Это работа на год, а то и больше, и, учитывая, что у нее нет машины, работа вообще становится невыполнимой. Но отказаться нельзя, это же предсмертная просьба, она никогда потом себе этого не простит.
– Я согласна. – Она постаралась, чтобы голос звучал по возможности твердо.
– А я и не сомневался, – улыбнулся профессор, – не зря мы с тобой столько лет знакомы. Ты, Веточка, возьми еще бумаги мои, там тебе для работы кое-что пригодится. Хотел сам книгу писать, да вот не успел… Хоть статья выйдет…
Вета резко отвернулась, закусив губу, хотя знала, что профессор все равно не увидит выражения ее лица. Надо же – «для работы»! Знал бы он, чем она сейчас занимается.
– В общем, знал я, что ты не подведешь! – говорил Глеб Николаевич. – Завещание заранее составил. Погляди там, в верхнем ящике стола, в черной папке.
Завещание лежало там – все честь по чести, заверенное нотариусом, с печатью и подписью.
Я, Сперанский Глеб Николаевич, – прочла Вета, – завещаю свое недвижимое имущество… квартиру со всем содержимым, кроме книг и рукописей… а также гараж по адресу… а также дачу в поселке Горьковское… а также свой вклад в Сбербанке Недотепову Андрею Васильевичу… Книги и рукописи, а также все бумаги завещаю Сычевой Иветте Вячеславовне.
– Вот так вот, – сказал профессор, – а сейчас самое главное на словах скажу. Я, Веточка, на старости лет такое узнал… Эх, если бы глаза не подвели! Так что…
Профессор вдруг вздохнул хрипло, взмахнул руками и закашлялся еще сильнее, чем в прошлый раз. Вета метнулась в коридор и столкнулась с Мефодьевной. Та стояла наготове с кружкой, от которой шел горячий пряный пар.
Профессор долго пил отвар и все никак не мог успокоиться. Вета вышла в коридор, повинуясь знаку Мефодьевны.
– Ты туда не ходи, – сказала старуха, выйдя наконец из кабинета. – Заснул он прямо в кресле. Слабый совсем стал.
– Давно у него кашель этот? – спросила Вета полушепотом.
– Да уж с месяц, – тяжело вздохнула старуха, – нехороший такой кашель, уж я знаю…
– А врач что говорит?
– Да что врач… не хочет он врача вызывать… говорит, все равно конец скоро, – еще тяжелее вздохнула Мефодьевна. – Да и то сказать, разве врач от смерти поможет?
Вета невольно вздрогнула – до того буднично и просто прозвучали слова старухи.
– Чаю со мной выпей! – сказала Мефодьевна строго, и Вета не посмела отказаться, хотя давно надо было ей быть дома.
К чаю подавала Мефодьевна простые лепешки, а также мед и крыжовенное варенье. Варенье было из крупных ягод удивительного изумрудного цвета.
– Ну, – спросила старуха, выслушав без улыбки Ветино восхищение по поводу вкуса варенья, – послушала его волю? Возьмешь книги?
– А куда мне деваться? – беспомощно моргнула Вета. – Возьму…
– Не тревожься, добрые люди помогут, – сказала старуха, – а только прав он, эта племянникова жена точно все на помойку выбросит. Сам-то Андрей вроде бы и ничего человек, да только полностью у нее под каблуком. А уж эта-то…
Тут старуха замолчала, сообразив, что негоже ругать хозяев за спиной.
– А отчего же профессор вас в завещании не упомянул? – отважилась Вета на вопрос после продолжительного молчания. – Вы столько лет их семье верой и правдой служили…
– Обо мне не беспокойся! – оборвала ее старуха. – Меня в этой семье никогда не обижали. И сейчас не обидели. Был у нас с ним разговор еще давно, когда жена его умерла. Хотел он меня сюда, в эту квартиру, прописать, чтобы потом площадь мне отошла. Я отказалась – виданное ли дело, говорю, в жизни хозяйского добра не брала, а тут – целую квартиру мне! Пускай все будет честь по чести, что родным положено, то и останется. А мне много ли надо? Слава тебе господи, такие деньги платили в этом доме! Жила на всем готовом, на черный день кое-что отложила – до смерти хватит!
– А он что ответил, Глеб-то Николаевич? – полюбопытствовала Вета.
– А он… – Мефодьевна помедлила, чтобы подчеркнуть важность момента, – а он встал тогда, руку мою взял и поцеловал. А потом говорит: Анна, что же ты меня за скотину неблагодарную считаешь, что ли? Я, говорит, все, что ценного в доме, продам, все деньги с книжки сниму и тебе комнату куплю. Пресвятая Богородица, говорю, ни к чему мне комната эта! Если вас переживу, то уеду к сестре в деревню, там мне и место приготовлено на погосте рядом с родителями. А если я раньше уйду, то сам меня и похоронишь как положено. На том и порешили и больше к тому разговору не возвращались. Только прихожу раз в сберкассу, а там мне и говорят, что на ваше имя большущие деньги поступили, кто-то перевел со своего счета. Ну кто? Ясное дело, он, Глеб Николаич. Как хотел, так и распорядился, а в завещание меня не включил, чтобы с родственниками не собачиться.
Настал черед Веты тяжко вздыхать – ей-то придется иметь дело с племянником и его жадной женушкой. Хотя, может, книги ее не заинтересуют?
– Ты непременно заходи на днях, – на прощанье сказала Мефодьевна, – он тебе важное сказать не успел… Что-то там по твоему делу, история эта самая…
– Зайду, – сказала Вета уже с лестницы, – на той неделе зайду, после выходных…
Разумеется, она опоздала к семи часам, как было заведено в их семье. Это свекровь поставила такое условие: чтобы все непременно возвращались к строго определенному времени.
«Вы должны так организовать свой день, чтобы к семи непременно быть дома к общему ужину! – говорила она. – Это совсем нетрудно, надо только соблюдать некоторые простые правила, и тогда процесс пойдет как по маслу».
Слово «процесс» был самым употребляемым в ее речи. Уж в процессах-то она понимала, поскольку всю жизнь проработала технологом на пивном заводе имени Степана Разина.
«Я знаю производство изнутри! – говорила она. – Я на заводе прошла путь от простой заливщицы до главного технолога. И я твердо могу сказать: вся наша жизнь – это технологический процесс. И если относиться к ней правильно, как к процессу, то она будет протекать без сбоев и неприятных сюрпризов».
Голос у свекрови был громкий и звучный, слово «процесс» она произносила со смаком, одновременно делая ударения на первом и на втором слоге и растягивая последнее «э». Она вообще очень любила букву «э», говорила не «музей» и «пионер», как все нормальные люди, а «музэй», «пионэр», «милиционэр».
Вета могла бы прочитать свекрови целую лекцию о том, почему она так говорит. Это явление в среде ученых-филологов называется «гиперурбанизм», то есть так говорят люди малообразованные, в основном пожилые, которые в свое время приехали из провинции и старались казаться городскими.
Но, разумеется, ей такое не приходило в голову – еще не хватало со свекровью связываться, себе дороже обойдется. Она привыкла там, у себя на заводе, горлом брать, заводской гудок переорать может, где уж Вете с ней справиться.
Невестку свекровь звала всегда только полным именем, и опять-таки через «э» – Ивэтта. И ведь знает же прекрасно, как Вета ненавидит свое имя, которое дали ей родители, очевидно, впавшие после рождения дочери во временный маразм. Только ей наплевать на чувства других. Не волнуют ее чувства. Сказала же, что жизнь – это процесс, а какие могут быть чувства в процессе?
Надо отдать должное свекрови, к себе она относилась точно так же. Свой организм она регулярно подпитывала (ела четыре раза в день в строго определенное время), смазывала маслом и проводила текущую профилактику (пила лекарства и гуляла по три часа). Еще замеряла температуру, снимала показания приборов и следила за уровнем чего-то там – все по инструкции.
Похоже, что такое отношение было правильным – в свои без малого семьдесят лет свекровь ничем не болела и была бодра и энергична. Однако богатый запас жизненных сил расходовала не на что-то полезное, а на то, чтобы воспитывать Вету и приучать ее к порядку. Своего сына она тоже пыталась приучить к порядку, но, по наблюдению Веты, не слишком в этом преуспела.
Итак, Вета вошла в квартиру, когда на часах, висевших в прихожей, было пятнадцать минут восьмого. Это свекровь понавешала часов везде – в гостиной, на кухне, в прихожей, она говорила, что привыкла следить за временем. При ее работе каждая минута должна быть учтена. У Веты так и вертелось на языке язвительное замечание, что у них не завод и оттого, что они вовремя не поедят или в душе не помоются, пиво не скиснет. Но, как обычно, она удержалась.
Сейчас свекровь стояла напротив двери, сложив руки на груди, как Наполеон перед Ватерлоо, и молча смотрела на Вету испепеляющим взглядом. Впрочем, долго молчать она не умела.
– Добрый вечер! – сказала Вета и поскорее наклонилась, чтобы расстегнуть туфли.
В этом сезоне были модны туфли с перепонкой, застегивающейся на крупную пуговицу, Вета тоже купила себе такие, поскольку старые совсем разорвались.
– Я не понимаю! – заговорила свекровь, не ответив на приветствие. – Неужели так трудно выполнить простое условие – приходить домой вовремя? Ведь мы же договорились…
Вета хотела сказать, что она лично со свекровью ни о чем не договаривалась, ее просто не спросили. А если бы спросили, то не стали бы слушать ответа, поскольку ее вообще никогда не слушают. Но, как обычно, сдержалась.
– Маршрутка в аварию попала! – буркнула она первое, что пришло в голову.
– Нужно выходить с работы заранее, чтобы был запас времени! – не успокаивалась свекровь. – Не ходила ты, милая, через проходную никогда! Там бы тебя быстро к дисциплине приучили, вкатили бы пару раз выговор, а там и до увольнения дело дошло бы! И уволили бы как пить дать, без права на работу!
– Где? – не выдержала Вета. – На пивном заводе? Так мне туда и не надо!
И тут же ужаснулась – что она делает? Свекровь начнет сейчас орать, а у нее, Веты, совсем нет сил на препирательства. Устала сегодня, да еще сердце щемит. Стоит перед глазами Глеб Николаевич – слабый, высохший, почти слепой…
Она распрямилась и поглядела свекрови в глаза, прикидывая, не бросить ли в нее железным рожком для обуви, если станет невтерпеж слушать ее крик.
Неизвестно, что подумала свекровь, может, прочитала в Ветиных глазах что-то для себя нелестное, но она промолчала. Вета так устала, что не успела удивиться по этому поводу. Она бросила сумку прямо на пол и пошла в комнату.
– Володечка звонил, – сказала свекровь ей в спину, – у него срочная работа, придет позже.
Вета встала как вкопанная. Вот как, муж тоже не пришел вовремя, а досталось, как всегда, ей, Вете.
– Будем ждать с ужином! – злорадно сказала свекровь. – Без него за стол не сядем!
Вета прислушалась к себе и поняла, что после чая у Мефодьевны и ее лепешек с дивным крыжовенным вареньем есть ей совсем не хочется. К тому же готовила свекровь отвратительно. Возможно, там, на пивном заводе, она и считалась отличным работником, но с процессом приготовления пищи определенно не справлялась.
– Как угодно! – сухо сказала Вета и скрылась в их с мужем комнате.
Там был обычный беспорядок, который оставляет после себя собирающийся на работу мужчина. Вета всегда воспринимала это философски – ну есть же на свете вещи, которые мы не можем изменить, стало быть, нужно смириться. Не приходит же нам в голову, допустим, сетовать на ранние морозы или на дождливую осень. Нет, разумеется, мы недовольны, но не собираемся добиваться отмены дождей, устраивая митинги и демонстрации.
Сегодня же вид разбросанных по комнате носков и неубранной постели привел ее в раздражение. Сколько раз ведь просила мужа хотя бы постель застелить перед уходом! Знает ведь, что ее просто трясет от вида неубранной постели!
Вета наскоро подобрала разбросанные вещи и открыла форточку. Потом прилегла на кровать и неожиданно заснула.
Муж пришел около десяти вечера, она решила уже не вставать. Он долго ходил по комнате, громко скрипел дверцей шкафа, не гасил свет. Вета вспомнила, что хотела поговорить с ним серьезно, спросить, где он пропадает вечерами, но тяжелая дремота никак не отпускала, так что она покорилась судьбе и отложила разговор на завтра.
Вета собиралась проведать Глеба Николаевича через день, потому что следующий вечер у нее был занят. И день тоже, так уж совпали ее основная и дополнительная работы.
Всякий раз, когда она начинала думать о работе, губы кривила грустная усмешка. А профессор Сперанский еще сберег для нее свои научные наработки. И так радовался – возьми, Веточка, тебе это очень поможет в работе…
Знал бы старик, чем она сейчас занимается!
Институт, где Вета трудилась после окончания университета младшим научным сотрудником, тихо загибался после перестройки. Вета успела собрать материал для диссертации, но, когда подошел срок защиты, ее научному руководителю неожиданно подвернулась годичная командировка в Германию, Вету передали другому человеку, у которого были свои аспиранты, и он вовсе не горел желанием продвигать ее. В общем, время было упущено, на следующий год ее тему вообще не включили в план, потом сократили ее должность, и пришлось уволиться. В научные институты без степени брали только лаборанткой вовсе уж на грошовую зарплату. Вета пошла в школу учителем истории, причем опять-таки без связей и опыта ее взяли только в обычную среднюю школу, расположенную в соседнем дворе. Выдержала она там три года и вспоминает это время с зубовным скрежетом и душевным трепетом.
За время работы в школе Вета познала жизнь во всех ее проявлениях, узнала, что такое толпа неуправляемых, совершенно диких подростков, видела, как умирает от передоза тринадцатилетняя девочка, с трудом отняла второклассника у четырех пьяных мерзавцев шестнадцати лет. Мальчик попал в больницу в шоковом состоянии, самой Вете наложили несколько швов. Да еще потом она едва не спустила с лестницы мамашу одного из четырех парней, которая явилась предлагать Вете деньги и угрожать расправой в случае неповиновения.
Тогда совершенно неожиданно помогла свекровь, она так разоралась, что соседи вызвали милицию.
В школе Вете приходилось работать кем придется. Взяли ее историком, однако старенькая литераторша вечно болела, так что Вета вполне сносно научилась раскрывать перед старшими учениками образ Наташи Ростовой и вдалбливать пятиклассникам правописание корней «кос – кас». Замещала Вета и географичку, у которой сын как-то сломал руку. Проводила с девочками урок домоводства – что-то они там шили, а Вета тем временем читала книжку.
После того случая с наложением швов Вета поняла, что терпение ее иссякло, и, несмотря на то что до конца года было еще далеко, написала заявление об уходе. А дальше начались изнурительные поиски работы. Школу Вета исключила сразу, а кому еще нужна выпускница исторического факультета?
В конце концов удалось устроиться в музей истории водопровода при Водоканале (все-таки по специальности!). И поскольку платили там очень мало, Вета занималась еще репетиторством – подтягивала школьников по русскому языку. Получалось это у нее неважно, уж больно дети попадались ленивые.
Два дня она крутилась как белка в колесе, потом наступили выходные, которые Вета провела дома, занимаясь хозяйством, после чего так устала, что позабыла о всех своих благих намерениях. Муж мелькал где-то рядом, но Вете никак не удавалось его отловить, чтобы побеседовать спокойно. То ему звонили, то свекровь вертелась поблизости, то по телевизору шли новости, а муж очень не любил, когда его отвлекают.
В понедельник ей на мобильный позвонила Мефодьевна.
– Что у вас? – вскинулась Вета. – Случилось что-нибудь?
Вета не слишком обеспокоилась, поскольку старуха по просьбе профессора звонила ей и раньше.
– Случилось… – протянула старуха не своим, хриплым голосом.
– Я завтра зайду! – крикнула Вета по инерции, но тут же замолчала.
Горло перехватило, сердце колотилось о ребра сильно-сильно и, наверное, поэтому заболело.
– Уж теперь спешить некуда, – ответила Мефодьевна едва слышно, – умер Глебушка-то…
– Как? – вскрикнула Вета, но тут же опомнилась.
Ведь для нее не была неожиданностью такая весть, ведь она чувствовала еще в прошлую встречу, что с профессором все плохо, очень плохо. И вот не нашла времени, чтобы навестить его в последний раз, нет ей прощения!
– Умер он вчера рано утром, – монотонно говорила старуха. – Я «Скорую» вызвала, доктор сказал – сердце. Уж после его увезли. А сегодня эти заявятся, родственнички. Так ты уж приходи тоже, а то как бы чего не вышло. Ты – наследница, сама с ними и разбирайся.
– Буду к шести, – вздохнула Вета, поглядев на часы.
Снова она с болью в сердце звонила в знакомый звонок, только Мефодьевна на этот раз открыла сразу, как будто ждала за дверью.
Вета сразу же заметила, что старуха очень сдала, щеки ее ввалились, глаза смотрели не сурово, как обычно, а печально, опустошенно, растерянно. Еще бы, ведь без малого сорок лет провела она в этой квартире, а теперь ей куда…
Вета не выдержала и ткнулась Мефодьевне в плечо, стараясь удержать подступившие слезы. Старуха не стала Вету голубить, она отстранилась, не резко, правда, но решительно.
– Там они уже, в кабинете, – прошептала Мефодьевна, и Вета поняла, что старуха советует ей не расслабляться перед родственниками покойного профессора Сперанского.
Сегодня Мефодьевна и тапочек не предложила, и руки мыть не заставила, и от этого до Веты наконец дошло, что ее учителя, человека, которого она любила и уважала много лет, уже нет на свете. От этой мысли стало так плохо, что Вета невольно остановилась, стараясь унять ноющее сердце.
Дверь в кабинет была открыта, чего в прежние времена не водилось. Комната выглядела чужой, потому, наверное, что любимое кресло профессора стояло пустым и голым, не было на нем ни подушки, ни пледа. Все дверцы шкафов и ящики стола были выдвинуты, вещи сдвинуты с привычных мест. И еще из комнаты на Вету одуряюще пахнуло резкими духами, так, что она едва не задохнулась.
По кабинету расхаживала энергичная высокая брюнетка в ядовито-малиновом костюме и таких же малиновых сапогах. Каблуки у сапог были такие тонкие и высокие, что их спокойно можно было использовать как холодное оружие.
– Здравствуйте, – сказала Вета тихо.
Брюнетка, которая как раз взяла в руки пресс-папье, резко повернулась и уронила бронзового кудрявого мальчика на пол. Вместе с такой же кудрявой собачкой. Вещь была тяжелая, и, разумеется, ничего с ней не случилось, только на паркете совсем рядом с острым носком малинового сапога осталась выбоина.
– Простите, – смутилась Вета, – я не хотела вас пугать…
Брюнетка внимательно обследовала сапог, убедилась, что с ним все в порядке, и только после этого перевела взгляд на Вету. Жесткие волосы ее были сколоты на затылке большой малиновой заколкой с блестками и воинственно торчали в разные стороны. Глаза смотрели неприветливо. Не украшал лицо и длинный нос, загибающийся чуть вниз. И довершал картину большой рот с узкими губами, накрашенными опять-таки малиновой помадой.
«Слишком много малинового», – подумала Вета и постаралась, чтобы эта мысль не отразилась у нее на лице.
– Это еще кто? – спросила брюнетка, окинув Вету с ног до головы цепким взглядом и, надо полагать, мигом поставив оценку ее внешнему виду и одежде. Причем было ясно, что оценка – тройка, причем с минусом.
Что характерно, на приветствие Веты брюнетка отвечать не собиралась. Отчего это никто никогда на ее «здравствуйте» не скажет «добрый вечер» или хотя бы «привет»? Вета вздохнула и решила, что на этот вопрос она никогда не получит ответа.
– Ты ее знаешь? – спросила брюнетка, и Вета хотела возмутиться, с чего это она ей «тыкает», но поняла, что вопрос брюнетки относится вовсе не к ней.
Из-за шкафов показался невысокий потертый мужчина средних лет, худой и бледный, а может, так казалось из-за яркого малинового костюма брюнетки. Мужчина был в очках в серой непримечательной оправе, редеющие волосы зачесаны к затылку.
Вета вспомнила, что ее ученики в школе называли таких ботаниками.
– Вы, наверное, Андрей? – спросила Вета. – Племянник Глеба Николаевича? Примите мои соболезнования в связи со смертью вашего дяди…
«Ботаник» молча наклонил голову и сделал шаг к Вете.
– Ничего не понимаю! – раздраженно заговорила брюнетка. – Вы из ЖЭКа, что ли? Так мы еще с бумагами не разбирались, еще и похорон не было! Эй, ты, кто там… Кирилловна! Отчего пускаешь в дом кого ни попадя?
– Мефодьевна я, – ответила возникшая на пороге старуха, – а это и не из ЖЭКа вовсе, и не с работы, а наследница, вроде как вы…
С этими словами старуха повернулась к племяннику, выразив мысль, что брюнетка-то наследницей не является и надо бы ей вести себя потише и поскромнее.
Но на племянникову жену слова эти подействовали как красная тряпка на быка.
– Что? – завопила она. – Какая еще наследница? Наследники тут мы! И это все наше! – Она взмахнула рукой. – И квартира, и мебель, и все вещи! А ты – пошла вон!
– Это вы мне? – Вета сперва попятилась от такой наглости, но злость придала ей силы: – А позвольте спросить, на каком основании вы тут распоряжаетесь? Разве вы уже опротестовали завещание?
– Диночка, – подал голос племянник, – подожди. Дядя Глеб мне что-то такое говорил…
– Так ты знал? – Брюнетка круто развернулась на месте так, что из-под каблуков едва не посыпались искры, и уставилась на мужа пронзительным прокурорским взглядом. – Ты сговорился со старым маразматиком за моей спиной?
– Молчать! – гаркнула Мефодьевна, прежде чем Вета успела поднять с пола бронзовое пресс-папье и бросить его в лицо ненавистной бабе, чтобы заставить ее замолчать. – И не стыдно вам? – спросила Мефодьевна с укором. – Человека еще не похоронили, а они уже из-за наследства сварятся. Его душа еще тут, эх вы!
- Демон никогда не спит
- Дар бессмертия
- Венец Гекаты
- Сумрачная душа
- Зелье сатаны
- Хоровод со смертью
- Театр Молоха
- Портрет неизвестной
- Заклятие наследницы фараона
- Шаг над пропастью
- Восемь обезьян
- Ключ от Града на холме
- Тайна Голубиной книги
- Призрак черного озера
- Зов желтого дьявола
- Ночное солнце
- Ключ от вечности
- Обрученная с Князем тьмы
- Не заглядывай в пустоту
- Астролябия судьбы
- Кресло на чердаке
- Под знаком черепа
- Веер княгини Юсуповой
- Тот, кто появляется в полночь
- Часы академика Сикорского
- Очи наяды
- Прятки с тенью
- Роковая головоломка
- Сокровища ордена тамплиеров
- Тайна старой графини
- Черное зеркало
- Золотое сердце Вавилона
- Листы каменной книги
- Тайный знак судьбы
- Проклятие призрачного воина
- Сокровище чародея
- Загадка небесного камня
- Роковая монета
- Шкатулка с секретом
- Карты древнего мага
- Стрела Гильгамеша
- Возмездие леди Гамлет
- Ключ от страха
- Тайна старой газеты
- Слеза Бога
- Загадка лунной богини
- Пророчество Пятой скрижали
- Хранитель изумрудной печати
- Танцующая со смертью