Хоровод со смертью

Дверной колокольчик приветливо звякнул. Высокий сухощавый мужчина в черном кашемировом пальто вошел в букинистическую лавку, чуть задержавшись на пороге. В тепле его очки запотели, и ему пришлось протереть их клетчатым платком. Только тогда он увидел букиниста – круглолицый старик улыбался ему, как старому знакомому, и заговорщицки подмигивал.

– Добрый вечер! – проговорил посетитель, учтиво кланяясь и подходя к прилавку.

– Добрый! И впрямь добрый, господин профессор! – радостно воскликнул букинист. – Как хорошо, что вы ко мне зашли! У меня есть для вас кое-что очень интересное!

Он запустил руку под прилавок и выложил перед посетителем маленькую книжицу в коричневой обложке из вытертой кожи.

– Что это? – Профессор стянул перчатку, протянул руку к книге. Его сердце взволнованно забилось – он уже догадывался, что за книга лежит перед ним.

– Да, это именно та книга! – закивал букинист, улыбаясь, как будто радовался еще больше посетителя. – Именно та, которую вы искали, господин профессор!

Профессор раскрыл книгу, взглянул на титульный лист – и его сердце забилось еще быстрее. Он увидел латинское название, отпечатанное чуть неровным шрифтом, характерным для редчайших изданий шестнадцатого века, увидел дату выпуска, имя книгопечатника – Донатас Мак Абрус из Любека – и поднял просветлевшие глаза на хозяина лавки.

– Да, это она! – выдохнул он едва слышно. – Сколько я должен вам, господин… господин…

От волнения он внезапно забыл имя букиниста. Да, впрочем, знал ли он его прежде? Кажется, раньше в этом магазине он видел совсем другого человека…

– Яан, меня зовут Яан, господин профессор! – напомнил тот, нисколько не обидевшись, и назвал посетителю цену – просто смехотворную для такого редкого издания.

Впрочем, и таких денег у профессора с собой не имелось.

Он торопливо достал бумажник, пересчитал наличность – у него было при себе около тысячи евро.

– Я занесу остальное завтра! – проговорил он, кладя на прилавок деньги. – Прямо с утра…

– Не волнуйтесь, господин профессор! – успокоил его букинист. – Я вас давно знаю, вы можете принести остальные деньги в любое удобное время. А книгу возьмите сейчас, я ведь понимаю, что вам не терпится в нее заглянуть… – И букинист снова замигал обоими глазами поочередно, чем немало смутил посетителя.

Впрочем, странная мимика букиниста волновала его куда меньше удивительной книги. Он торопливо расстегнул свой пухлый портфель, спрятал туда драгоценное издание, сбивчиво поблагодарил хозяина и покинул лавку – ему не терпелось добраться до дома, включить любимую лампу под матовым зеленым абажуром и остаться наедине со своим новым приобретением…

Однако, выйдя на улицу и пройдя пару кварталов по брусчатке Старого города, профессор почувствовал проникающий под пальто сырой холод, и ему непреодолимо захотелось свернуть в хорошо известный подвальчик, где вот уже полвека подают горячий ароматный глинтвейн.

Поднявшись по широким каменным ступеням ведущей на Вышгород лестницы, профессор свернул вправо и толкнул тяжелую дубовую дверь. Его сразу обдало живым теплом и сложной смесью ароматов – корицы и кардамона, гвоздики и коньяка, свечного воска и тмина. Вниз вела узкая крутая лесенка, в конце которой, вдоль стены сводчатого подвала, стояли маленькие столики. На каждом столике уютно горела свеча в стакане из красного стекла, и багряные отблески плясали на мрачных камнях стен. В самой глубине подвала за стойкой царила Аника – славная девушка с милыми ямочками на щеках.

Как ни странно, посетителей почти не было, только крупный старик с обветренным лицом старого рыбака грустил над стаканом горячего питья под ностальгический голос Георга Отса, льющийся из колонок.

Старый Таллинн славится погребками и подвальчиками, главная прелесть которых заключается в том, что они ничуть не меняются на протяжении десятилетий, как будто над ними совершенно не властно всепоглощающее время. Так и этот подвальчик – профессор знал его всю свою жизнь, и за это время глинтвейн нисколько хуже не стал и обстановка заведения не изменилась. Пожалуй, единственная перемена – прежде вместо круглых столов вдоль стены стояли старые дубовые бочки. Да на месте Аники за стойкой улыбалась ее мать – впрочем, такая же славная и приветливая.

Профессор взял стакан глинтвейна, обменялся с Аникой парой дежурных фраз и устроился за дальним столом.

Отхлебнув горячего ароматного вина, он почувствовал покой и умиротворение. Впрочем, уже в следующую секунду он вспомнил о своем новом приобретении и расстегнул портфель – ему не терпелось взглянуть на редкое издание.

Осторожно раскрыв книгу, профессор увидел одну из гравюр и помещенное напротив нее латинское стихотворение.

За пятьсот лет, прошедших с года издания книги, плотная шероховатая бумага почти не пострадала, только заметно пожелтела, да типографская краска немного выцвела. Однако гравюра сохранилась прекрасно – скелет в темном долгополом плаще склонился в шутовском поклоне, подавая руку пожилому человеку в темном плаще и высокой шляпе, как будто приглашая его на танец…

Профессор начал читать стихотворение на соседней странице, но успел прочесть только две первые строки:

 
От многих знаний много вреда,
Всех ждет один конец…
 

Дочитать он не успел: дверь погребка с громким скрипом распахнулась, впустив внутрь порыв сырого холодного ветра. Вместе с этим ветром в заведение вошел новый посетитель – высокий сутулый человек в длинном пальто с поднятым капюшоном.

Из-за капюшона его лица не было видно, и профессор отчего-то почувствовал странное беспокойство. Ему расхотелось читать книгу, он бережно закрыл ее и убрал в портфель.

Допив глинтвейн, встал, махнул рукой Анике и быстро покинул гостеприимный погребок.

Поскольку профессор находился уже на полпути к Вышгороду, то решил подняться к Девичьей башне и затем спуститься оттуда по старинной улице Люхике Ялг, то есть Короткая Нога – самому короткому спуску в Нижний город. Так он срезал бы дорогу и очень скоро попал домой.

Наверху гулял ледяной ветер. Свет фонарей остался позади, вокруг был мрак и холод. Профессор поднял воротник пальто, свернул в каменную арку и прибавил шагу.

Позади него кто-то быстро шел – от каменных стен гулко отдавались торопливые неровные шаги.

Профессор пошел еще быстрее – но незнакомец не отставал, как будто боялся остаться один на один с ночным городом.

Тогда профессор нарочно замедлил шаг, чтобы пропустить прохожего вперед. Но и тот пошел медленнее, так что расстояние между ними оставалось неизменным.

Профессор свернул в низкую каменную арку, соединявшую улицу, точнее лестницу Люхике Ялг, с другим спуском – Пикк Ялг, или Длинная Нога.

Таинственный незнакомец свернул следом за ним, так что не осталось никаких сомнений – он преследует профессора с какими-то неясными, но наверняка недобрыми намерениями.

Профессор шагнул в сторону, прижавшись спиной к стене, надеясь, что незнакомец не заметит его в темноте и пройдет мимо.

Из мрака появилась высокая фигура в плаще с капюшоном.

Несомненно, это был странный посетитель винного погребка. Тот человек, который ворвался туда с порывом ледяного северо-западного ветра.

Только теперь его мрачный силуэт показался профессору куда более зловещим. Он напомнил ему изображение смерти на старинной гравюре, изображение танцующего скелета в длинном плаще.

Незнакомец остановился, вглядываясь в темноту. Из-под капюшона тускло блеснули белки глаз. Шагнув вперед, он положил на плечо профессора тяжелую руку и заговорил.

Он говорил по-латыни, и, вслушавшись в его слова, профессор узнал стихотворение из книги:

 
От многих знаний много вреда,
Всех ждет один конец.
И книги тебе не помогут, когда
Придет за тобою жнец…
 

– Что вам от меня нужно? – спросил профессор, собрав все свое мужество. – Вам нужны деньги? Но у меня их почти нет…

Впрочем, в глубине души он понимал, что этого человека, читающего посреди ночи латинские стихи, вряд ли интересуют его деньги. Ему нужно что-то совсем другое…

Профессор догадывался, что именно – но не хотел признаваться в этом даже себе самому.

В проеме каменной арки появилась луна, осветив сцену разворачивающейся драмы тусклым призрачным светом. Профессор вгляделся в провал под капюшоном, надеясь увидеть лицо незнакомца. Почему-то ему казалось, что если он увидит его, ничего страшного не произойдет.

Однако под капюшоном ничего не было видно – как и прежде, оттуда лишь тускло блестели белки глаз.

А незнакомец, дочитав латинское четверостишие, взмахнул рукой – и из широкого рукава выдвинулось узкое лезвие, сверкнувшее в лунном свете живым серебром, как выпрыгнувшая из воды рыба.

– Зачем?! – вскрикнул профессор, попытавшись увернуться, выскользнуть, сбежать…

Но узкое лезвие уже вошло в живую плоть, пронзив его немыслимым, непостижимым холодом. Профессор понял все – и тут же провалился в последнюю бездну, во тьму без образов и видений.

А человек в длинном плаще выдернул свое лезвие, вытер его о пальто мертвеца и спрятал в рукав. Затем, склонившись над трупом, взял из мертвой руки портфель, расстегнул его и достал старинную книгу.

Раскрыв ее в нужном месте, вырвал страницу и осторожно засунул ее за воротник кашемирового пальто профессора.

Выпрямившись, незнакомец бережно спрятал оскверненную книгу за пазуху и быстрыми неровными шагами удалился в сторону Нижнего города.

– Тере, – сказал Старыгин, входя в гостиничное кафе, чтобы съесть положенный ему завтрак.

– Здравствуйте, – ответила светловолосая девушка с едва заметным акцентом.

Дмитрий Алексеевич обрадовался, поскольку знал по-эстонски всего одно слово. Правда, всегда можно было объясниться с персоналом гостиницы по-английски, но отчего-то ему было приятно, что девушка говорит на его родном языке.

Дмитрий Алексеевич Старыгин, талантливый реставратор с мировым именем, приехал в Таллинн по приглашению своего эстонского коллеги профессора Хендрика Саара. Тот собирался приступать к реставрации двух картин неизвестного фламандского мастера, выставленных в церкви Нигулисте, которая являлась музеем средневекового искусства и по совместительству концертным залом, поскольку там находился лучший орган в Таллинне, и пригласил Старыгина на консультацию.

Дмитрий Алексеевич специализировался на художниках итальянского Возрождения, но с радостью согласился приехать – с профессором Сааром его связывало давнее деловое знакомство, кроме того, он с юности любил Таллинн.

Завтрак был по-эстонски плотным и обильным. Сочная ветчина, мягкий теплый хлеб, свежайшее желтое масло и душистый малиновый джем. Старыгин не отказал себе в удовольствии выпить две чашки крепкого горячего кофе и поднялся из-за стола, вполне довольный жизнью.

Дмитрий Алексеевич любил поесть и никак не мог побороть в себе эту слабость. Впрочем, он не слишком старался.

Пора было идти в музей. Вчера он приехал в Таллинн очень поздно и сразу же лег спать, они условились накануне с Хендриком, что встретятся прямо в церкви Нигулисте утром.

Старыгин вышел на улицу и вдохнул бодрящий морозный воздух. Однако свежо, все же февраль месяц, до весны еще далеко. Он поплотнее обмотался шарфом и пошел не спеша, с удовольствием глядя по сторонам – симпатичный мужчина с густыми волосами, тронутыми сединой. Интересный и вполне моложавый. А что до нескольких лишних килограммов в районе брюшного пресса, то под свободной курткой этого не видно.

Перед глазами проплывал старый город. Разноцветные дома с островерхими черепичными крышами, с флюгерами и крошечными слуховыми окошками, забранными ажурными коваными решетками, круглые башни, выложенные из серого камня. Толстые крепостные стены с глубокими бойницами, литые разукрашенные двери, и почти над каждой висит либо железный сапог, либо такой же крендель, либо три шара, означающие, что когда-то давно, возможно в пятнадцатом или шестнадцатом веке, в этом доме жил аптекарь.

Старыгин миновал всю эту красоту и поднялся на холм, где находилась церковь Святого Николая – Нигулисте.

Музей оказался открыт, стало быть, уже десять часов утра, и профессор Саар его ждет. Старыгин ускорил шаг.

Седовласая дама при входе сказала, однако, что профессор еще не приходил, и предложила подождать его в приемной. Или пройти в кабинет заместителя директора музея Кленского: он уже на месте и ждет дорогого гостя из Петербурга.

Кленский оказался немолодым, но крепким человеком. Красное широкое лицо, большие руки, выглядывавшие из рукавов пиджака, говорили о том, что предки его не занимались исследованием живописных полотен и скульптур. Вероятнее всего, они плавали в море, ловили рыбу, рубили лес или тесали камни.

Старыгин вежливо отказался от чая и кофе и решил побродить пока по музею, тем более что интересующие его картины еще висели в экспозиции.

В помещении церкви было пусто и прохладно, где-то наверху тихо звучала органная музыка – органист готовился к воскресному концерту.

Прежде всего Дмитрий Алексеевич заглянул направо, в капеллу святого Антония, там висела знаменитая картина «Пляска смерти». Примечательна она была тем, что прекрасно сохранилась с пятнадцатого века. Дмитрий Алексеевич знал, что в прошлом году исполнилось пятьсот лет со дня смерти ее создателя, немецкого художника Бернта Нотке, и по такому случаю картину реставрировали.

Император, король, священнослужитель и знатная дама в дорогой одежде стояли в сопровождении скелетов, изображающих смерть. Картина говорила о том, что все земное тщетно и перед лицом смерти все равны – бедные и богатые, красивые и уродливые, молодые и старые, и не спасут от смерти ни власть, ни деньги.

Старыгин опытным взглядом отметил отличную работу реставраторов, но не стал задерживаться надолго, ему хотелось взглянуть на те две картины неизвестного фламандца, из-за которых он и прибыл в Таллинн.

Картины не то чтобы его не порадовали, просто оказались в очень плохом состоянии, то есть работы там предстояло немерено. Картины были парными, висели рядом. На левой с трудом, но все же просматривались светлая просторная комната и широкая кровать на переднем плане. И пышный балдахин, и покрывало, спадающее красивыми складками, были дивного темно-розового цвета, как будто сотканы из чуть пожухлых лепестков шиповника. Видно было, что на кровати полулежит, опираясь на подушки, молодая женщина, а служанка подносит к ней младенца. Женщина протягивает руки к ребенку, и лицо ее озарено нежной улыбкой. На заднем плане едва видны какие-то люди в пышных одеждах, но лица их смазаны, и кто есть кто, неизвестно.

Судя по всему, картина изображала рождение Богородицы, младенец на руках у служанки – это Дева Мария, а на кровати – ее мать, святая Анна.

Со второй картиной дело обстояло еще хуже – с великим трудом Старыгин смог рассмотреть огромный зал с колоннами, мраморные ступени, которые вели к трону. На троне вроде бы кто-то сидел, и его окружало множество людей. Но об этом можно было только догадываться. Как и о том, что же художник изобразил на картине.

Старыгин потоптался возле картины, вынул из потертого кожаного футляра старинную лупу в бронзовой оправе и попытался рассмотреть кое-что. Для этого пришлось подойти к картине слишком близко, и тотчас возле него возник охранник – молодой и весьма сильный с виду парень в хорошо сшитом черном костюме. Старыгин представился и даже показал свои документы, только тогда из глаз парня исчез настороженный блеск, но все же он вежливо попросил отойти от картины. Старыгин убрал лупу в карман без сожаления, поскольку все равно не смог рассмотреть, что же за люди изображены на второй картине.

Возможно, тщательное исследование картины с применением современных технических средств прояснит этот вопрос.

Старыгин оторвался от картины и покрутил головой. В зале появились первые посетители – немолодая пара, шведы, две девчушки-школьницы, молодой человек с длинными волосами, стянутыми шерстяной повязкой. Дмитрий Алексеевич поглядел на часы. Оказывается, он так увлекся, что забыл о времени, а прошел почти час. Куда же подевался профессор Саар?

Дмитрий Алексеевич постучал в дверь кабинета. Из-за нее донеслось неразборчивое восклицание по-эстонски, которое он посчитал за приглашение, толкнул дверь и вошел.

За широким столом сидел его давешний знакомец, но широкое его лицо было изрыто морщинами и перекошено, словно Кленский постарел за прошедший час лет на двадцать. По другую сторону стола сидел толстый мужчина в свитере грубой вязки, с тяжелым квадратным подбородком. Возле окна спиной к двери стоял еще один человек, лица которого Старыгин не видел.

– Извините, – проговорил он, попятившись. – Вы заняты… я хотел только спросить – не знаете ли вы, где Хендрик Саар. Мы с ним договаривались на десять…

Человек у окна резко повернулся и уставился на Старыгина светлыми прозрачными глазами. Сидевший возле стола толстяк тоже развернулся и запыхтел, как рассерженный еж. Только Кленский молчал, опустив глаза, и нервно потирал руки.

– Я что-то не то сказал? – Дмитрий Алексеевич обвел присутствующих взглядом, почувствовав возникшее в комнате напряжение.

– Позвольте узнать ваше имя, – осведомился толстяк с мягким эстонским акцентом, приподнимаясь со стула и исподлобья разглядывая Старыгина.

– Старыгин, Дмитрий Алексеевич, – проговорил Старыгин, недоумевая. – А в чем дело?

– Это известный реставратор из Петербурга, – представил его Кленский своим гостям. – Он прибыл по приглашению профессора Саара…

Незнакомцы переглянулись.

– Во-от как? – протянул человек у окна, шагнув к Старыгину, и чуть склонил голову набок, как умная собака. – А ка-акие у ва-ас дела с профессором?

– Профессиональные, – сухо ответил Дмитрий Алексеевич. – А в чем все-таки дело, господа? Кто вы такие?

– Инспектор Мяги, – представился толстяк.

– Инспектор Сепп, – добавил его коллега.

– Эти господа из полиции, – пояснил Кленский.

– Из полиции? – Старыгин недоумевал все больше. – При чем здесь полиция? И где все же профессор Саар?

– В морге, – холодно ответил толстяк.

– Что?! – Старыгин вздрогнул, как будто его обдало ледяным ветром. – Это что – такая шутка?

– Мы та-ак не шутим, – проговорил инспектор Сепп. – Это о-очень серьезно.

– Профессор Саар умер этой ночью, – закончил за него толстяк. – И мы знать хотим, где ночью этой вы были.

– В гостинице. – Дмитрий Алексеевич пожал плечами. – В своем номере. Я приехал вчера около одиннадцати вечера и сразу лег спать. А что такое? Что случилось с Сааром? Отчего он умер и при чем тут я?

– Думаю, ни при чем вы тут. – Толстый инспектор Мяги слегка отступил, его коллега, напротив, выдвинулся вперед.

– Да-а, я то-оже думаю, что вы ни при чем. Мы пр-осто проверяем а-алиби у всех, кто был свя-азан с профессором Сааром. В его записной книжке было ва-аше имя…

– Так все же – что с ним случилось? Ведь он был совершенно здоров… вчера, когда я с ним разговаривал…

– Да-а, – подтвердил Сепп. – Он бы-ыл здоров…

– Пока ножом не ударили его в сердце, – закончил Мяги, в своей обычной манере переставляя слова.

– Ножом? – ужаснулся Старыгин. – В сердце? Господи, какое несчастье!

– Да-а, большое несчастье! – пригорюнился Сепп. – А о чем вы с ним должны были говорить?

– Какова цель вашей встречи была? – внес свою лепту в разговор толстяк Мяги.

– Так это именно он пригласил меня в Таллинн, чтобы обсудить реставрацию фламандских картин… – Старыгин опустил руки и понурился, до него дошло, что внезапная смерть профессора Саара делает его дальнейшее пребывание в Таллинне бессмысленным. – Наверное, теперь мне придется вернуться…

– Не-ет, вы не должны пока уезжать! – протянул инспектор Сепп. – У на-ас могут появиться вопросы…

– Несколько дней подождать придется хотя бы! – добавил Мяги. – А не знакомо ли это вам случайно?

Он жестом фокусника извлек из кармана сложенный вдвое пожелтевший листок.

Старыгин потянулся за этим листком, но инспектор остановил его жестом и позволил только взглянуть на листок, придерживая его за уголки.

В кабинете было темновато. Дмитрий Алексеевич чуть склонился над листком и разглядел латинский текст.

– От многих знаний много вреда… – перевел Старыгин первую строчку стихотворения. – Всех ждет один конец…

Два инспектора переглянулись.

– Вы хорошо понимаете язык этот! – проговорил Мяги, причем было непонятно – одобряет он Старыгина или осуждает.

– Я много работаю со средневековыми документами. – Дмитрий Алексеевич пожал плечами. – Без знания латыни это было бы невозможно…

И он завершил перевод:

 
– И книги тебе не помогут, когда
Придет за тобою жнец…
 

– Книги! – Сепп взглянул на своего коллегу. – При чем здесь эти книги?

– А при чем жнец? – возразил Мяги и снова раздраженно запыхтел.

– Жнец – это символическое обозначение смерти, – машинально пояснил Старыгин. – Смерть традиционно изображают в виде скелета с косой или серпом…

– Смерть! – Инспектор Сепп поднял палец и повернулся к Старыгину. – Та-ак мы вас про-осим пока никуда не уезжать…

Еще немного побродив по городу, Старыгин решил перекусить. По прежним посещениям Таллинна он помнил очень уютный ресторан под названием «Халль хунт», что в переводе с эстонского значило примерно «Милый волк». Ресторан был разделен на небольшие уютные кабинки, в каждой из которых имелись мягкие диванчики, обитые полосатым ситцем, на которых можно было с большим комфортом расположиться и отведать блюда традиционной эстонской кухни. По стенам кабин были развешаны старинные фотографии – виды дореволюционного Таллинна, или Ревеля, дагерротипы солидных мужчин в сюртуках и женщин в строгих темных платьях.

Старыгин находился как раз на улице Пикк, неподалеку от знакомого ресторана. Увидев его вывеску, он поднялся на крыльцо, толкнул дверь… и оказался в шумном и многолюдном зале настоящей пивной.

За длинными столами восседали рослые бородатые парни и мужчины постарше в кожаных куртках и банданах, увешанные цепями и всевозможными железными побрякушками – в общем, типичные рокеры или байкеры, Дмитрий Алексеевич не знал толком, чем первые отличаются от вторых.

Он с грустью понял, что и консервативный Таллинн не избежал перемен, а также лишний раз убедился, что крайности сходятся – сохранив свое забавное название, тихий и уютный семейный ресторан превратился в свою полную противоположность.

Однако из кухни тянуло очень аппетитными запахами, и Старыгин решил остаться.

Устроившись за маленьким столиком возле стены, он заказал большую кружку темного пива и порцию тушеной капусты со свининой.

Пиво принесли сразу, к нему подали соленые сухарики с чесноком и сыром, и Дмитрий Алексеевич в ожидании основного блюда приступил к пиву, с любопытством оглядываясь по сторонам.

Вдруг рядом с ним остановился крупный толстый человек в свитере грубой вязки. В руках у него был поднос с пивом и закусками.

– Не возражаете, если к вам присоединюсь я? – проговорил он удивительно знакомым голосом, и Старыгин узнал своего утреннего знакомца инспектора Мяги.

– Садитесь, инспектор, – он изобразил приветливую улыбку.

– О, это вы! Какая встреча неожиданная! – Полицейский удивленно поднял брови, поставил поднос и уселся напротив Старыгина.

– Вы хотите меня убедить, что эта встреча действительно случайная? – проговорил Дмитрий Алексеевич несколько сухо.

– А вы сомневаетесь отчего-то в этом? – Инспектор запыхтел, как обиженный еж, но передумал обижаться. – Таллинн – город маленький, встретиться немудрено здесь! Хотя, впрочем, я искал вас.

– С этого бы и начинали, – усмехнулся Старыгин. – Так зачем же вы меня искали?

Инспектор не спешил отвечать. Поставив локти на стол, он немного отпил из своей кружки, перевел дыхание, вытер губы салфеткой и взглянул на Старыгина так доверительно, как будто хотел сообщить ему страшную тайну.

– Вы – умный человек, – проговорил он наконец вполголоса и снова замолчал.

– Конечно, я благодарен вам за такую лестную оценку моей скромной персоны, – хмыкнул Дмитрий Алексеевич. – Однако не думаю, что вы искали меня только для того, чтобы это сообщить…

– Вы – умный человек, – повторил инспектор. – Вы сразу же поняли, что значит листок тот. И сказали сразу, что книги важны чрезвычайно в этом деле.

– Листок? – переспросил Старыгин растерянно. – Какой листок? Какие книги?

– «И книги тебе не помогут, когда придет за тобою жнец!» – процитировал инспектор торжественным голосом и положил перед Старыгиным пожелтевший листок с латинским стихотворением.

Старыгин машинально перевернул листок.

На обратной его стороне находилась гравюра.

Пожилой человек в длинном темном плаще держал за руку ухмыляющийся скелет, облаченный в полуистлевший саван. На голове старика была высокая конусообразная шляпа, в свободной руке он держал какой-то удлиненный предмет.

Вглядевшись в него, Старыгин понял, что это – реторта, сосуд, предназначенный для различных химических опытов. Должно быть, мужчина на гравюре – ученый, скорее всего – алхимик. В наше время средневековых алхимиков воспринимают как шарлатанов, обманщиков, пытавшихся превратить свинец и ртуть в золото или искавших секрет бессмертия.

Однако мало кто вспоминает, что далеко не все алхимики являлись шарлатанами, что в поисках философского камня алхимики сделали множество настоящих открытий, разработали методику химических экспериментов, заложили основание современных наук – химии и физики, а в поисках эликсира бессмертия изучили свойства многих целебных трав и значительно продвинули вперед медицину.

Итак, на гравюре изображен средневековый ученый.

О том же самом говорит стопка книг, которую он держит под мышкой.

Книги, которые ему не помогут в смертный час, в час, когда за ним придет жнец…

Старыгин еще внимательнее вгляделся в гравюру – и ему показалось, что изображенный на ней человек очень похож на покойного профессора Саара…

– Ах, вы об этом… – Старыгин смутился. – Ну да, я перевел этот стишок. Но знание латыни – это для меня всего лишь профессиональная необходимость. А при чем тут вообще книги?

– Это из книги страница. – Инспектор придвинул листок поближе к Старыгину. – Из старинной весьма и редкой книги. Мы с моим коллегой Сеппом проверить решили, что за книга это, и обошли нескольких букинистов. К счастью, город маленький Таллинн, и мы быстро того букиниста нашли.

Дмитрия Алексеевича немного утомляла манера инспектора переставлять слова в странном порядке, поэтому ему было трудно следить за его мыслью.

– Букиниста? – переспросил он. – Какого букиниста?

– Букиниста того, продал который книгу эту профессору Саару только вчера.

Вкратце инспектор объяснил Старыгину, что они с коллегой зашли в несколько букинистических магазинов, чтобы выяснить, из какой книги могло быть вырвано найденное на трупе профессора латинское стихотворение.

В нескольких магазинах им ничем не смогли помочь. Однако владелец небольшой букинистической лавки рядом с холмом Харью не только ответил на их вопрос, но также сообщил, что именно у него несчастный профессор накануне вечером, буквально за час до своей трагической гибели, приобрел злополучную книгу.

Книгу эту профессор Саар искал уже давно, он готов был заплатить за нее практически любые деньги. Но она и впрямь являлась большой библиографической редкостью. Изданная в Любеке в самом начале шестнадцатого века, книга называлась «Пляска смерти», и в ней имелись гравюры и латинские стихи, живописующие бренность и краткость жизни и никчемность мирских благ.

Букинист искал эту книгу для профессора, используя все свои возможности, и наконец совершенно случайно обнаружил ее. То есть, можно сказать, книга сама пришла к нему в руки: ее принесла в магазин какая-то древняя старушка, которая и сама толком не могла объяснить, откуда у нее взялась такая редкость.

То ли старушка служила много лет назад экономкой в богатом купеческом доме, то ли получила книгу в наследство от дальних родственников… Речь ее была сбивчива, она переходила с эстонского на русский, с русского – на ломаный немецкий, а с него – вовсе на какой-то непонятный язык, возможно, на латынь. Букинист предложил старушке вполне приличную цену (так, по крайней мере, он сказал полицейским), но та отчего-то испугалась, видно, не представляла, что невзрачная потрепанная книжица может стоить таких денег.

В конце концов, они все же договорились. У букиниста в данный момент не имелось всей суммы наличными, он заплатил владелице книги половину и попросил ее зайти за остатком к концу дня. Книгу, понятное дело, он оставил у себя.

Закрыв магазин на обеденный перерыв, он отправился в банк и снял со своего счета недостающую сумму, чтобы сполна рассчитаться с хозяйкой редкого издания. Однако напрасно он прождал старушку: она так и не пришла за своими деньгами.

Зато очень кстати в магазине появился профессор Саар, которому букинист и продал уникальный том. Правда, и здесь история повторилась: у профессора также не нашлось с собой всех денег, и он заплатил за книгу аванс.

«И как же теперь мне получить остальные деньги? – беспокоился букинист. – Профессор умер, книга пропала…»

Инспектор Мяги обратил внимание книготорговца, что тот и сам не заплатил за книгу полную цену. Однако тот этим не удовлетворился: одно к другому не имеет отношения, и в делах магазина должен быть порядок. В конце концов, странная старушка может вернуться и потребовать свои деньги…

Впрочем, полицейских больше интересовали не денежные вопросы, а сама книга.

– Если старинная книга такую большую ценность представляет, – протянул инспектор Мяги несколько неуверенно, – то ограбление вполне возможно…

Инспектор был человек практичный и в любом преступлении искал простые, привычные мотивы.

– Это вряд ли, – решительно возразил Старыгин, – если бы убийца хотел таким способом заполучить ценную книгу, он бы не стал вырывать из нее страницу.

– Правы вы, пожалуй… – согласился полицейский, – однако не все ясно с книгой этой…

Букинист вел свои дела весьма аккуратно, каждое новое поступление непременно заносил в толстую конторскую книгу, которую тут же открыл и с важным видом прочитал полицейским последнюю запись: поступила от неизвестной женщины книга, изданная в Любеке в одна тысяча пятьсот сороковом году почтенным книгоиздателем Данатасом Мак Абрусом. Название книги – «Пляска смерти, или Прискорбная мимолетность человеческой жизни». Представляет она собою сшитую и переплетенную в кожаный переплет серию из двадцати четырех гравюр, каждая из которых снабжена соответствующим латинским стихотворением душеспасительного содержания…

– Мак Абрус? – переспросил инспектора Старыгин. – Ну, это, само собой, псевдоним!

– Вот как? – оживился Мяги. – Почему вы думаете так? Что вас на мысль такую натолкнуло?