Детективная зима

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023

* * *

Александр Руж
Игра в американку

Зима 1846 года выдалась в Петербурге необычайно суровой. Нет, морозы стояли отнюдь не сибирские, но сильный ветер, постоянно дувший с моря, перенасыщал воздух сыростью, и от этого делалось особенно холодно. В последние декабрьские и первые январские дни непогода загнала столичный люд в дома и ресторации, число прохожих на улицах заметно поубавилось, зато извозчики стали куда более востребованными, чем обычно.

Инженер Алексей Петрович Максимов сидел напротив окна в одной из комнат квартиры, снятой им на Коломенской улице. На коленях у него лежали местные «Ведомости» с хроникой происшествий, где сообщалось о восьми бродягах, насмерть заледеневших за сутки на территории города. Но взгляд его был устремлен не на газету, а в оконный проем. Там пуржило, по мостовым громыхали коляски, продрогшие лошадки бежали шибкой рысью, не понукаемые возницами. Они хотели согреться, и быстрое движение оставалось для них единственным способом сохранить тепло.

Алексей Петрович, или по-домашнему Алекс, взял со столика объемистый бокал, сделал изрядный глоток горячего глинтвейна, который мастерски готовила служанка Вероника, и блаженно вздохнул. Созерцание снежной коловерти делало пребывание в надежно утепленных стенах, рядом с натопленным камином, еще более уютным. Мягкое кресло, клетчатый плед, любимая жена – и вам абсолютно все равно, какие природные катаклизмы разыгрываются за пределами комфортного семейного гнезда.

– Нелли… будь добра, плесни мне еще глинтвейну, – попросил Максимов, ленно потягиваясь и роняя «Ведомости» на паркетный пол.

Попросил бы Веронику, но та ушла на Ямской рынок за продуктами для обеда. Максимовы были достаточно молодыми и самостоятельными людьми и предпочитали обходиться почти без слуг. Вероника жила в их поместье в Псковской губернии, и это был ее дебютный выезд в Петербург. Можно сказать, сама напросилась: когда господа, справив в деревне Рождество, засобирались в столицу, куда Алекса звали неотложные дела, Вероника – незамужняя и крайне любопытная деваха – пала им в ноги и умолила взять с собой. Дескать, обрыдло в глухомани торчать, посередь лесов с медведями и волками, желаю хоть глазком на мир посмотреть, к культуре приобщиться. Максимов посчитал ее просьбу резонной, заодно рассудив, что Вероника в Питере возьмет на себя домашние хлопоты и избавит господ от повседневной рутины.

– Нелли! – повторил он, не получив ответа, и красноречиво шаркнул донышком опустевшего бокала по столешнице.

– Сейчас… – рассеянно отозвалась супруга, сидевшая тут же, в комнате, у камина и шелестевшая старыми бумагами.

Нелли, она же Анита, она же Анна Сергеевна, урожденная сеньорита Моррьентес, а ныне госпожа Максимова, уже несколько лет жила в России. Ее здесь все устраивало, не привыкла она лишь к холодам. В деревенской усадьбе ее привела в восторг огромная русская печь с лежанкой, называемой polati. В стылом Петербурге приходилось довольствоваться камином, да и дрова здесь были безобразно дороги. Впрочем, Максимов на отоплении не экономил, в квартире никто не зяб. И все же теплолюбивая Анита предпочитала держаться поближе к огню, тем более что он являл собою дополнительный свет – немаловажное обстоятельство в сумеречный зимний вечер.

Анита посчитала, что начало года – отличный повод разгрести архивы, которых она накопила немало с тех пор, как еще в ранней юности начала собирать все, что так или иначе вызывало у нее интерес. Сейчас перед ней на ковре внавалку лежали книги, блокноты с дневниковыми записями, перевязанные тесемками пачки пожелтевших писем, журнальные вырезки и прочее, и прочее. Она так увлеклась их сортировкой, что пропустила просьбу Алекса мимо ушей. К тому ж невелик барин – в состоянии сам дотопать до кухни.

Он подождал немного, понял, что обожаемая Нелли обслуживать его не собирается, и с кряхтением выпростался из кресла. На его счастье, громыхнула входная дверь – это вернулась Вероника, нагруженная покупками. Ее полушубок заиндевел, а шерстяной платок, которым она укутала голову, покрылся колким инеем. Раскрасневшееся лицо было обветрено, а ресницы смерзлись стрелками. Выгрузив на кухне поросячью ногу, задубелый шмат сала и увязанный в тряпицу фунт соли, она скинула верхнюю одежду и принесла Максимову вожделенный глинтвейн. Хозяева, очевидно, не умирали от голода, поэтому она не помчалась стремглав растапливать плиту, а воспользовалась паузой и, греясь у камина, принялась трещать о том, что видела и слышала на рынке.

Алекс и Анита привыкли к ее болтовне. Необразованную, мало что видавшую в жизни холопку поражало в стольном граде буквально все: от монументальной и вычурной архитектуры до изобилия товаров в лавках. Вероника отличалась наблюдательностью и нередко подмечала то, мимо чего другие проходили с равнодушием. Нынче днем ее внимание привлекла сценка, которую она охарактеризовала «и смех, и грех».

– Прихожу я на базар, – стрекотала она взахлеб, нисколько не беспокоясь, слушают ее или нет, – а там гвалт! Мужик растрепанный промеж прилавков бегает и валенками трясет.

– Это как? – снисходительно уточнил Максимов, потягивая из бокала пахучее животворящее варево. – Ноги вскидывает, что ли?

– Да нет! Валенки он в руке держал. Махал ими во все стороны и орал, как блаженный: «Где этот чертов цыган? Я ему щас рыло набок сворочу и волосья повыдергаю!»

– Из-за чего же он так обиделся? – осведомилась Анита, не прерывая своего занятия.

Вероника, довольная тем, что от нее не отмахнулись, как чаще всего бывало, и не напомнили о стряпне, пустилась рассказывать о происшествии с красочными подробностями.

С ее слов нарисовалась живописная картина. Мужик с валенками до того разъярился, что стал сметать в снег товары с лотков у всех продавцов, кто хоть немного походил ликом на цыгана. Поднялась буча, вызвали жандармов, они скрутили буяна. Думали, что пьян, но хмельным от него не пахло. На расспросы о причинах учиненного скандала он отвечал, что намедни утром на этом самом рынке какой-то проходимец продал ему пару валенок. С виду они были крепкими и ладными, торговец без устали расписывал их достоинства, уверял, что и теплы, и удобны, и сносу им не будет лет десять.

Легковерный покупатель принял все за чистую монету. Он тут же примерил обновку, она пришлась ему впору. Он заплатил за нее рубль серебром и в хорошем настроении ушел домой. Случился, однако, непредвиденный казус: не успел мужик дошагать до доходного дома, где остановился на неделю (приехал из новгородского села навестить родню), как почувствовал, что ступни промокли, а в валенках хлюпает. При детальном осмотре выяснилось, что хваленая обувь худа, как решето. Хитроумный торгаш взял негодные, сильно поношенные валенки, окунул их в воду и выставил на воздух. Мороз сковал их снаружи, скрепив расползшийся войлок. Жулик счистил корку, оставив лед только в порах. Валенки смотрелись образцово, но лишь до первой носки. Когда их новый владелец прошел с версту, они нагрелись изнутри, ледяные спайки подтаяли и потекли. Вследствие естественного физического процесса в валенках образовались болотца, а сами они расползлись еще пуще, чем было до заморозки. Дело в том, что лед, въевшись в толстую оболочку, разрыхлил ее, раздвинул волокна, и когда он растаял, голенища, а с ними и остальные части, превратились в месиво.

С этими-то раскисшими, ни к чему уже не пригодными валенками обманутый мужик и прибежал на рынок искать обидчика. Да разве его сыщешь! Мошенник, предвидя подобный оборот, благоразумно ретировался.

Жандармы завелись с выяснением примет, стали опрашивать всех, кто его видел и запомнил, но Веронику, перестоявшую на стуже добрых полчаса, следственные действия уже не заботили. Она купила все, что ей было нужно, и ушла домой греться.

– Сколько еще дураков на свете! – резюмировал Максимов, позевывая.

История, поведанная служанкой, показалось ему чепуховой. Мелкий житейский анекдотец, ничего более.

Веронику услали-таки на кухню готовить обед. В ожидании трапезы Алекс подумывал о еще одной порции глинтвейна, как вдруг Анита промолвила:

– Вот тебе типично зимнее преступление.

– Что ты имеешь в виду? – не понял он.

– Я говорю, что такую аферу нельзя было провернуть в другое время года. Только зимой.

– Да? – Он призадумался. – Пожалуй, ты права. Но это единичный случай, к тому ж пустяковый. Вряд ли ты сумеешь привести примеры других сугубо зимних преступлений, причем по-настоящему серьезных.

– А что ты называешь по-настоящему серьезным преступлением? Убийство?

– Да… например. Уж тут-то никакой сезонности не бывает. Застрелить или зарезать человека можно в любое время года.

В глазах Аниты блеснул азарт, она отложила связку писем, которую перед тем просматривала.

– А если я приведу тебе не один пример, а целых три? И докажу, что бывают воистину серьезные проступки, которые невозможно совершить ни в какое иное время, кроме зимы?

Алекс обладал игроцкой жилкой, заставлявшей его иногда совершать маленькие глупости. Вдобавок он находился под расслабляющим воздействием глинтвейна, поэтому без раздумий принял вызов:

– Хорошо. На что спорим?

Анита ответила моментально:

– Если ты проиграешь… в чем я не сомневаюсь… то исполнишь любое мое желание. А какое именно – узнаешь позже.

– А если проиграешь ты?

– То же условие: ты загадываешь, я исполняю.

– У нас это называется «американка». Ставка вслепую.

– Так ты готов?

– Идет! Давай свои примеры. Но учти: они должны быть убедительными.

– Постараюсь… – Она ногой отпихнула груду бумаг и пересела поближе к Алексу. – Для наглядности представь себе: все, о чем я буду говорить, происходило с одной особой… чем-то похожей на меня, только помоложе. Если ты не против, назовем ее Анни.

– Анни? Хм… Что ж, пускай будет Анни.

– Итак, она волею обстоятельств однажды оказалась в Северной Италии, в предгорьях Альп. Там с нею и ее спутником… дадим ему имя Диего… произошел

первый загадочный случай.

Стояла зима – начало или середина декабря. Морозы были вполне терпимые, зато снег валил с завидным постоянством. Из-за этого многие горные дороги оказались перерезаны, и нашим героям пришлось, вопреки намеченным планам, задержаться в скромной маленькой гостинице, прилепившейся к склону.

Эта задержка не расстроила Анни. Вообрази себе девушку, выросшую под солнцем Испании и не видевшую снега. А тут – великолепные пейзажи! Белые мохнатые шапки на вершинах, узоры инея на оконных стеклах, искристые россыпи во дворе… Все это впечатляло и завораживало.

В гостинице на тот момент проживали еще три постояльца: молодая пара из Венеции и один начинающий воздухоплаватель, который, желая произвести сенсацию, собирался перелететь через альпийскую цепь на своем водородном аэростате, но какая-то поломка вынудила его совершить экстренную посадку. Аэростат болтался на привязи неподалеку от гостиницы, а воздухоплаватель целый день возился в гондоле, починяя клапан или еще что-то. К вечеру он замерз и явился на ужин в общую столовую дрожащий и посиневший.

В столовой он застал всех своих соседей: Анни, Диего и венецианскую парочку. О последней надобно рассказать поподробнее. У меня нет охоты напрягаться и придумывать им итальянские имена, поэтому назовем их банально: Пигмалион и Галатея. Почему так? Да потому что молодой человек, происходивший из семьи стеклодувов, всерьез увлекался скульптурой. У него были умелые руки, он мог за считаные минуты вырезать изящный сувенир из дерева или вылепить из гипса премилую статуэтку, превратить бутылочный осколок в симпатичную брошь. Галатея, в свою очередь, была единственной дочерью зажиточного коммерсанта. Не обладая талантами, она, тем не менее, отличалась красотой, и Пигмалион, судя по его речам и взорам, обожал ее безумно.

Они поженились недели две тому назад и отправились в свадебное путешествие. Надо же было такому случиться, что воздухоплаватель, с которым судьба случайно свела их в альпийской гостинице, бросился к Галатее с криком: «Ты ли это? Не может быть!» – и пылко расцеловал ее в обе щеки. Такое проявление чувств очень не понравилось Пигмалиону, он затеял с нахалом ссору, которая, не исключено, привела бы к поединку на шпагах или пистолетах. Однако Диего вместе с владельцем гостиницы разняли драчунов, и смущенный аэронавт принес Пигмалиону свои извинения. Он, видишь ли, был другом детства Галатеи, но вот уже лет десять, как они не виделись. О ее замужестве он ничего не знал, потому и не сдержал эмоционального порыва.

Галатея подтвердила его слова, но Пигмалион, снедаемый ревностью, не успокоился. Он спросил у отельера, нет ли поблизости другого места, пригодного для ночлега. Ему не хотелось оставаться с воздухоплавателем под одним кровом. Отельер ответил, что примерно в миле к западу есть уединенный домишко, который тоже принадлежит ему и в данное время пустует. Если Пигмалион хочет, то может переселиться туда с Галатеей, в домике есть все необходимое: спальня, гостиная, кухня с печью и баком для подогрева воды, а провиант можно взять с собой.

Пигмалион, несмотря на возражения Галатеи, незамедлительно согласился, и парочка тем же вечером переселилась в новые апартаменты. Хозяин гостиницы предложил в качестве носильщика своего слугу, но Пигмалион отказался, заявив, что багаж невелик, и он без посторонней помощи довезет его на лошади. Молодоженов сопровождали Анни и Диего. Пигмалион проникся к ним доверием, всю дорогу с откровенностью истого итальянца восклицал, как он любит Галатею и как бесят его всякие наглецы, осмеливающиеся выказывать ей симпатию.

Домик в горах выглядел очаровательно – истинный рай для влюбленных. Чистенький, опрятный, окруженный ровной площадкой, которую с одной стороны замыкали горы, а с другой – лес. Вид из окон открывался умиротворяющий, и Пигмалион мало-помалу пришел к душевному равновесию. Он предложил Анни и Диего выпить по стакану вина, но они спешили возвратиться в гостиницу до того, как окончательно стемнеет, поэтому отклонили любезное предложение, пообещав навестить добровольных отшельников следующим утром. С тем и удалились.

Ночь прошла без происшествий и ознаменовалась очередным обильным снегопадом. Наутро, еще до завтрака, воздухоплаватель завершил ремонт аэростата и улетел. После вчерашней размолвки он, по всему видать, испытывал неловкость, считал, что доставил Галатее неудобства, и торопился продолжить путь, чтобы не стеснять влюбленных своим присутствием.

Хозяин гостиницы собирался известить Пигмалиона о том, что его соперник отбыл. Анни и Диего, как раз вознамерившиеся прогуляться, вызвались доставить эту весть по назначению. Они пустились по знакомой тропе. Идти было нелегко, они увязали в снегу по колено, зато какой же изумительно прекрасный ландшафт развернулся перед ними! У подножия гор землю как будто устилали мириады крошечных драгоценных камней. Они переливались, сияли на солнечном свету, и посреди этого великолепия возвышалось занесенное до карнизов обиталище счастливых возлюбленных.

Увы, идиллия разрушилась сразу же, как только наши герои переступили порог. Дверь почему-то оказалась незапертой, снаружи ее подпирал сугроб. Диего сначала постучал, но никто не откликнулся. Потом Анни показалось, что из домика донесся сдавленный стон. В Диего было двести тридцать фунтов весу, он разбежался и ударил в дверь плечом, как тараном. Она слетела с петель. Теперь стон слышался совершенно явственно. Наши персонажи прошли в спальню и застали ужасное зрелище: на постели, разметавшись, лежала Галатея с колотой раной в груди. Беглого взгляда оказалось достаточно, чтобы сделать вывод: помощь несчастной уже не требуется.

Но кто же стонал? Они перешли в столовую и увидели Пигмалиона, который скорчился на полу у стола, накрытого на двоих. Анни, имевшая обыкновение примечать любые мелочи, запечатлела в памяти легкий ужин в тарелках (ломтики сыра, отварная телятина и чуть-чуть фасоли). Еда была не тронута, а вот бутылка кьянти оказалась откупоренной, из одного бокала отпили примерно половину, а второй стоял наполненный до краев.

Пигмалион находился в сознании, но плохо соображал, что происходит. На расспросы отвечал, что вчера поздно вечером они с Галатеей сели ужинать. Он отпил из своего бокала вино, бутылку которого вместе со съестными припасами дал ему хозяин гостиницы, и тотчас его замутило. Галатея, не успевшая сделать ни глотка, побежала в спальню за желудочными пилюлями, хранившимися в багаже, но так и не воротилась. Пигмалион сполз со стула и лишился чувств. Что было дальше, он не знает. По видимости, он всю ночь пролежал в беспамятстве и очнулся незадолго до прихода Анни и Диего.

Когда ему сообщили, что Галатея мертва, он впал в буйство, стал терзать свою пышную волнистую шевелюру и выкрикивать безадресные проклятия. Анни побежала в гостиницу за подмогой, а Диего остался с безутешным вдовцом, опасаясь, как бы тот не сошел с ума и что-нибудь с собой не сотворил.

Прибыл лейтенант корпуса карабинеров с двумя подчиненными и врачом. До их прихода ничего в домике не трогали. Врач установил, что Галатею закололи прямым ударом в сердце. Злодеяние произошло не позднее часу ночи. Это согласовывалось с показаниями Пигмалиона, утверждавшего, что ужин начался около половины первого. Орудием убийства послужил четырехгранный клинок. Немедля произвели обыск, но не обнаружили никакого инструмента, хотя бы отдаленно напоминавшего стилет или кинжал.

В оставшемся кьянти – как в бутылке, так и в бокалах – нашли солидную дозу отравляющего вещества. Пигмалиону повезло, что он выпил не так много, иначе, несомненно, отправился бы на тот свет. Но, рыдая над трупом Галатеи, он приговаривал, что лучше было бы умереть вместе с ней, поскольку жизнь потеряла для него смысл.

Хозяин гостиницы божился, что злополучное вино взято из его погребов, и он ручается, что оно не было отравлено. Подозрения против него почти сразу были отринуты, ибо он не имел ни малейшего повода желать смерти своим постояльцам, и тем более глупо так откровенно себя подставлять. Значит, заключил лейтенант, бутылку подменили. Но убийца этим не ограничился и незаметно проследовал за жертвами, желая убедиться, что коварный план сработал. Через окно он увидел, что Галатея избегла трагической участи. Он забрался в дом, зарезал ее, после чего заглянул в столовую, где Пигмалион неподвижно распростерся на полу, и, решив, что дело сделано, убрался вон.

Версия, надо отдать ей должное, не лишена логики, однако к ней сразу же появились претензии. Во-первых, Пигмалион точно помнил, что дверь в дом была заперта изнутри на засов, следовательно, открыть ее снаружи не представлялось возможным. Во-вторых, и это не менее существенно, снегопад прекратился еще до гибели Галатеи. Анни могла присягнуть: когда они с Диего подошли к домику, сугроб под дверью выглядел целехоньким. Ни единого изъяна не было и на снежном покрывале, простиравшемся вдоль стен. Это означало, что после убийства никто не входил в домик и не покидал его.

Естественно, подозрения пали на самого Пигмалиона. Его отчаяние по поводу гибели супруги и проливаемые слезы не могли послужить стопроцентным алиби. Но, как я уже сказала, обыск не принес результатов – карабинеры признали, что ему попросту нечем было совершить преступление. Сжечь клинок в камине нельзя, выточить его изо льда, а затем растопить – идея, годящаяся разве что для бульварных романов. Ты скажешь, что Пигмалион мог выбросить оружие из окна, и оно утонуло в пороше. Подобная мысль пришла к лейтенанту, и снег под окнами тщательно просеяли. Это ровным счетом ничего не дало, так что обвинения против мужа, в одночасье ставшего холостяком, отпали.

Здесь-то и всплыла фигура аэронавта. Припомнили его ссору с Пигмалионом и спешку, с какой он утром покинул гостиницу на своем воздушном шаре. Вот кто имел возможность проникнуть в дом, не потревожив девственных снеговых покровов! На втором этаже домика был балкон. При должной сноровке воздухоплаватель мог, снизившись, привязать к нему аэростат и войти в спальню через французское окно, которое было приоткрыто для проветривания. Что до вина, то бутылку он подменил во время ночлега в отеле.

Новую гипотезу сочли более разумной. Воздухоплавателя объявили в розыск. Пигмалион твердил, что Галатея перед ужином призналась: этот субъект преследовал ее и угрожал расправой, если она предпочтет ему кого-либо другого. Конечно же, в гостинице он появился не случайно, а авария воздушного аппарата – лишь предлог, чтобы задержаться и воплотить задуманное.

Словом, не имея лучших предположений, стражи порядка начали охоту за бесследно исчезнувшим летуном. Анни не разделяла их рвения. В глаза бросались очевидные нестыковки. Даже будучи многоопытным аэронавтом, чрезвычайно сложно достигнуть на неуправляемом шаре маленького домика, да еще и ювелирно пристыковаться к балкону. И какой, скажите на милость, смысл сначала подсовывать отравленное вино, а после доканчивать дело кинжалом? Тогда можно было и вовсе обойтись без отравления. Воздухоплаватель был сложен атлетично и легко справился бы с худощавым скульптором…

Немного погодя в том же домишке, где в ходе обыска все перевернули вверх дном, Анни подобрала ступку и тяжелый пестик, показавшиеся ей странными. Ты спросишь, в чем странность? К поверхности пестика и донышку ступки прилипли крохотные стеклянные крошки. Их было ничтожно мало, но Анни, обладая острым зрением, не упустила этого факта. В ее голове мелькнула догадка, подтвердить которую можно было только путем еще одной проверки.

Анни вышла из домика и посмотрела на перекопанный и просеянный снег вокруг него. Казалось бы, на что она рассчитывала после того, как здесь потрудились дошлые карабинеры? Но она знала, в чем их ошибка. Они искали цельный предмет или, на худой конец, обломки, а надо было – те же самые крошки, что обнаружились в ступке. Анни зачерпнула снег в нескольких местах под окнами и растопила его на огне в тазу. Снежная крупа растаяла, и на дне таза осела горстка толченого стекла.

Теперь все стало понятным. Анни поделилась своими соображениями с лейтенантом. По ее мнению, Пигмалион кропотливо готовился к убийству Галатеи: ждал подходящей погоды, заранее изготовил клинок из стекла (элементарная задача для потомственного мастера). Разумеется, он знал о существовании уединенного домика и рано или поздно нашел бы повод, чтобы переселиться туда с Галатеей, покинув гостиницу. Появление воздухоплавателя стало подарком судьбы. Оно позволило сбить карабинеров с толку. На самом же деле никто к домику не подлетал и не исполнял акробатических этюдов, перелезая через балконные перила. Пигмалион сам зарезал Галатею, а клинок вымыл, раздробил и растолок в ступке до мельчайшего крошева, которое затем рассеял из окна тонким слоем. Стеклянные крупицы смешались со свежевыпавшим снегом и ничем не отличались от него.

Что дальше? Он всыпал в бутылку яд, но сам пить вино не стал, выплеснул немного в камин. Дождался, когда утром придут приглашенные им гости, и изобразил муки отравленного человека. В том горном районе – и это он тоже знал! – не нашлось бы квалифицированных медиков, способных уличить его в симуляции. Так он превратил себя из убийцы в жертву и избавился от орудия преступления.

Как видишь, все просто. Но лейтенант, выслушав Анни, кисло улыбнулся. Он сказал, что это не более чем плод ее фантазии. Но если она и права, то как доказать вину преступника? Крупинки стекла в ступке и под окнами – не улики. Можно придумать сотню объяснений, почему они там оказались. Свидетелей убийства нет, значит, Пигмалион без усилий оправдается, особенно если прибегнет к услугам адвоката-профессионала.

Все же по настоянию Анни следователи занялись его личностью, и это стало для него губительным. Он, как оказалось, был уже трижды вдовцом, причем его предыдущие жены погибали при столь же туманных обстоятельствах. И заметь: все они были богаты. Пигмалион получал наследство, благополучно проматывал его на бегах и за ломберным столом, после чего менял фамилию и расставлял сети в ожидании следующей добычи в лице какой-нибудь молоденькой глупышки.

– Его посадили в тюрьму? – спросил Максимов.

– Нет. Он все проделывал так хитроумно, что… как говорят русские?.. прищучить его не удалось. Но, как многие великие комбинаторы, он прокололся на мелочи – играл однажды в покер, а соперник заподозрил его в шулерстве, вызвал на дуэль и хладнокровно прикончил выстрелом в лоб. Ходили слухи, что то была месть брата одной из погубленных им девушек.

– Это все?

Анита кивнула. Алекс поудобнее расположился в кресле, взболтал остатки глинтвейна в бокале.

– Спорить не буду: зима и, в частности, снег сыграли в твоей истории решающую роль, без них было не обойтись. Но что-нибудь еще в таком же духе ты вряд ли придумаешь.

– Я уже придумала, – с невозмутимостью произнесла она. – Желаешь послушать?

– Конечно! Мы же с тобой поспорили. Примеров должно быть три, а ты пока привела всего один.

– Наберись терпения. И представь, что наши Анни и Диего переместились из Италии в… ну, пускай в Швецию. Где с ними приключился

второй загадочный случай.

Ты не поверишь, но мороз тогда был такой, что птицы околевали на лету. Ах, да… ты же русский, для тебя это неудивительно. А вот Анни впервые попала в столь адские условия. Она куталась в шубу, терла варежками щеки, и все равно ей было чертовски холодно.

Случилось так, что они с Диего должны были съездить по поручению одного знакомого в северный район Швеции. Я забыла упомянуть, что наши герои путешествовали по Старому Свету не от хорошей жизни. Они бежали из своей страны, где воцарился хаос, и искали какое-нибудь прибежище, чтобы переждать там лихие времена. С деньгами у них было туго, и если бы не многочисленные приятели Диего, который в ранней молодости служил дипломатом, они бы пополнили ряды каких-нибудь отверженных клошаров. Приятели если и не давали в долг, то, по крайней мере, снабжали рекомендациями, помогавшими найти приют. За это иногда приходилось выполнять некоторые их просьбы.

В том феврале, когда хороший хозяин собаку бы не выгнал из дома, Анни и Диего поехали на север, чтобы передать письмо от стокгольмского мецената… неважно, кому. Эти нюансы для нас не имеют значения.

Они ехали на оленьей упряжке, попали в буран. Сани перевернулись, погонщик – или как он там зовется у скандинавов? – погиб, олени, вырвавшись из постромков, разбежались. И все это произошло в чистом поле.

Ни Диего, ни Анни не знали местности, в которой очутились. Они пошли наугад, на свое счастье, добрели до деревушки с горсткой лачуг и постучались в первую попавшуюся. Им открыл сердитый человечек – низенький, с красной лысиной, в круглых очках, делавших его похожим на профессора. Как позже разъяснилось, он и вправду был профессором, а наши герои оторвали его от важного химического опыта.

Профессор поначалу не выказал желания впускать странников в дом, но Анни со свойственным ей обаянием сумела его переубедить. Он проникся сочувствием к заблудившимся чужестранцам и разрешил им остаться, пока не утихнет вьюга. Он даже накормил их обедом – вареной картошкой и похлебкой из рыбы.

Когда они ели и отогревались у жаркой печи, пожаловал еще один гость. Его звали Гастоном, он прибыл из Гетеборга, но принадлежал к бельгийской нации и с профессором общался на языке галлов. Анни владела им в совершенстве. Из реплик, которыми обменивались эти двое, она поняла, что они дружны с юности, вместе обучались в Сорбонне, и, хотя живут нынче в разных странах, дружба не прекращается, чему способствуют взаимные визиты и активная переписка.

Гастон оказался угрюмым и малоречивым. Возможно, его стесняло присутствие чужаков, при которых он не хотел откровенничать. Следует сказать, что профессор был тем еще оригиналом. Он обмолвился, что совершил несколько эпохальных открытий и мог бы жить в хоромах, однако предпочитает им глухомань и эту утлую хибару, потому что здесь никто не мешает ему заниматься научными изысканиями. Тишина и уединение – вот все, что ему нужно.

Сразу после обеда пришел местный житель и принес вязанку дров. Он был единственным, с кем профессор поддерживал контакт в деревне, и то лишь по необходимости, так как нуждался в топливе и продовольствии. Крестьянин в лохматой шапке свалил дрова возле печи, получил деньги за услугу и как бы невзначай обронил фразу на шведском, приведшую профессора в бешенство. Тот обругал аборигена и выставил за порог. Анни спросила, чем вызвана такая немилость, на что профессор пробурчал:

«Этот невежда говорит, будто минувшей ночью в деревне опять видели следы Черного Свена».

«Черный Свен? – заинтересовалась Анни. – Кто это?»

Профессор с неохотой пересказал ей и Диего старинную легенду, бытовавшую в этих краях лет двести. Отсталое и необразованное население верит в существование охотника-невидимки по прозвищу Черный Свен. Когда-то он был обычным человеком, которого подло погубил давний друг и сбежал с его невестой. С той поры Черный Свен бродит по окрестностям и отстреливает людей по своему выбору. Он заключил сделку с дьяволом, получив от него в дар невидимость и неуязвимость. Каждый год в селениях, расположенных в округе, кто-нибудь да пропадает, и это списывают на Черного Свена. Он подкрадывается незаметно, стреляет из незримого ружья незримыми пулями. Выдать его могут только следы несоразмерно огромных сапог, появляющиеся ниоткуда и ведущие в никуда.

«Но вы в эти сказки не верите?» – усмехнулся материалист Диего.

«Конечно, нет, – недовольно молвил профессор. – Темный народ, сплошные предрассудки… Что до пропадающих зверобоев и рыболовов, то в этом нет ничего сверхъестественного. Рыбаки проваливаются под лед, тонут, а добытчики дичи попадают в волчьи и медвежьи пасти. При чем здесь призрак-невидимка?»

Анни тоже не поверила в байку о привидении, но атмосфера в доме, за окнами которого уже сгустился вечерний сумрак, показалась ей пропитанной злом.

«А вы? – обратилась она к молчавшему Гастону. – Что вы думаете о здешних суевериях?»

«Нелепый вопрос, сударыня, – огрызнулся он. – Профессор переехал сюда всего полгода назад. Я впервые навещаю его здесь, поэтому не считаю себя вправе судить о происходящем».

Больше он не прибавил ни слова.

Метель до ночи так и не прекратилась, и профессор разрешил Анни с Диего пробыть у него в гостях до утра. Он подобрел, заговорил с ними дружелюбно. Анни померещилось, что он, хоть и выражает расположенность к Гастону, не желает оставаться с ним один на один под покровом тьмы.