bannerbannerbanner
Название книги:

На весеннем перепутье (трактат Третий)

Автор:
Ниk Алеkc
На весеннем перепутье (трактат Третий)

000

ОтложитьЧитал

Шрифт:
-100%+

Глава 1. Конец зимы

1.

Наваждение

…В самом начале весны (когда, собственно, до наступления настоящей весны оставался примерно месяц) ей снился ласковый сентябрь. Теплый, одаривающий мягким, золотистым солнцем, уже не злым, не агрессивным, как в июне-июле, уютным.

Она шла почему-то по обочине шоссе в каком-то загородном поселке, и, проходя мимо кустов малины, растущей рядом с оградой чьего-то частного домишки, сорвала машинально пару-тройку ягод, густо-красных, но ничуть не засохших, обалденно благоухающих, одаривших неожиданной сладостью, от вкуса этой малины на языке сердце зашлось в каком-то непонятном предчувствии, предчувствии чего-то безусловно очень хорошего… и волнующего.

Она поднимает взгляд (в своем сновидении) и видит коттедж, довольно скромный (по меркам отечественных торгашей), но очень светлый, будто бы заманивающий в него зайти. Именно туда она направляется, а сердце бьется все тревожнее, все чаще, и предчувствие того, что вот-вот случится, становится сильнее и достигает своего апогея, когда она подходит к дверям коттеджа, а те распахиваются сами, и на пороге останавливается высокий мужчина средних лет (около тридцати пяти, наугад прикидывает она), со светло-русыми волосами, немного ироничной улыбкой и усмешливыми глазами, в зелени которых прыгают золотистые искорки.

…И за мгновение до того, как сделать последний, неуверенный шаг ему навстречу, Настя проснулась. Все с тем же ощущением предчувствия перемен, наверное, хороших (во всяком случае, о дурном думать не хотелось), и неясным волнением.

Она знала, кто он, незнакомец, поджидающий ее во сне у дверей своего (конечно же, своего!) дома, и в то же время – не знала. Да и откуда она могла его по-настоящему знать, если они виделись всего пару раз и оба раза – случайно?

…Она тихонько встала с постели, стараясь не потревожить Дэна (своего нареченного, своего парня, наконец, своего возлюбленного (чтобы кто ни говорил, а говорили в основном завистники (завистницы и в единственном числе – то бишь, бывшая подруга Ника) и ее патрон, господин Горицкий, очень серьезный, очень солидный человек, человек, о котором в присутствии Дэна (ее тигры) лучше не думать вообще. Денис слегка пошевелился, но не проснулся, а она прошла в ванную, несколько раз плеснула прохладной водой в лицо, потом – на кухню, достала из холодильника бутылку минералки и сделала пару глотков прямо из горлышка.

Проблема заключалась в том, что тот, кто навестил ее во сне, наяву не навестит никогда, ибо больше двух месяцев назад погиб в автомобильной аварии. И осознание этой горькой жизненной несправедливости заставило глаза наполниться слезами.

“Это дурь, настоящая дурость, нельзя так думать…”, – Настя с силой (и злостью) провела ладонями по щекам. Нельзя выдумывать себе “призрачного героя”, когда настоящий – рядом. Даже так – настоящие, ибо ее недавний порыв окончательно расстаться с Горицким так и не реализовался, хотя Денису она сказала (солгала, скверная девчонка!), что там всё закончилось, ничего на деле не закончилось, она просто стала тщательнее скрывать эти рандеву (эту связь, Боже, как мерзко порой называть вещи своими именами!), но заявить прямо – “мы больше не сможем видеться”, – Настя все не решалась, ибо уж это-то точно повлечет за собой перемены далеко не к лучшему, да и привыкла она к нему, как ни странно, даже привязалась, несмотря на очевидную меркантильную подоплеку этой связи, хотя… нет, не только.

…На память пришел недавний разговор, состоявшийся не далее, как позавчера.  Они вместе, но плотский порыв уже удовлетворен, и они просто лежат рядом и лениво переговариваются, как давние любовники (собственно, они и есть давние, хотя, если суммировать не такие уж частые встречи… ладно). Он тихонько, подушечкой большого пальца проводит по крошечному шраму на ее подбородке, аккурат под нижней губой (результат неудачного детского падения, которое ее память не сохранила, сохранился лишь малюсенький шрам, который почти незаметен и нисколько ее не портит).

– А знаешь, это ведь твоя особая примета… У тебя нет необходимости набивать тату, чтобы заполучить особые приметы…

Она фыркнула.

– Вот еще, портить шкуру сомнительной художественной ценности рисунками.

Он, улыбаясь, кивает.

– За это я тебя и люблю.

– За что? За то, что шкурка не попорчена?

– За то, что ты лишена стадного инстинкта, за твою индивидуальность.

– Я вполне заурядна.

– Нет, – он ласково приподнимает ее лицо за подбородок, заставляя прямо посмотреть на него. У него самого довольно привлекательное лицо, с тонкими (для мужчины) чертами, и в настоящий момент взгляд у него хороший, теплый.

– Думаешь, я не понимаю, что ты здесь, со мной, только из расчета?

Она ощутила, как кровь бросилась в лицо, щеки потеплели.

Сердито увернулась.

– Нет, не только, – ответила, пожалуй, излишне резко. Резковато. – Кое с кем я не могу быть ни по расчету, ни по принуждению.

– Например? – в его светло-карих (“ореховых”) глазах – легкая ирония.

Она метнула на Горицкого короткий, быстрый взгляд. Пожалуй, умеренно дерзкий. (Что любовнице, которая моложе на два десятка лет, было позволительно).

– Егор, например.

Его сын. С которого, собственно, всё и началось. На ухаживания этого юноши она решительно не желала отвечать взаимностью, но потом в игру включился отец, и неожиданно то, чего благополучный мальчик-мажор добивался безуспешно, совершилось между ней и его отцом, чего она сама, честно признаться, не ожидала (считая, что тот видит в ней лишь вздорную пигалицу).

Улыбка с лица финансиста сошла. Но злым его взгляд не сделался, а сделался, пожалуй, лишь более пристальным.

– Он настолько плох?

– Отнюдь, – она повела плечами, – Просто… знаешь выражение – не лежит душа? Не лежит душа к некоторым, вот и всё. Тут и расчет не поможет, – добавила она тише, живо вообразив себе (на недостаток воображения она точно не могла пожаловаться), как ее касаются неприятно холодные (и слегка влажноватые) ладони этого юноши, и как ее тошнит от одних его прикосновений, от его взгляда, даже запаха дорогого, фирменного парфюма (которым мальчик-мажор определенно злоупотреблял, опять же, в отличие от отца, в хорошем вкусе которого (следует признать) усомниться он не давал ни малейшего повода).

– Да, – вздохнул Горицкий, запуская пальцы в ее роскошные (волнистые от природы) волосы и начиная их тихонько перебирать, – Ты только что весьма четко определила причины изнасилований. Когда тот, кто не люб, не люб ни за какие коврижки… так?

Настя молча пожала плечами. На память пришел случай, который ей решительно не хотелось вспоминать, когда в четырнадцать лет она вышла из дома в позднее время суток и едва не угодила в лапы какого-то остервенелого молодого человека (к счастью, она умела быстро бегать и при необходимости громко, пронзительно визжать), после чего отец немедленно озаботился покупкой служебной собаки, дога Лорда, с виду чрезвычайно свирепого и страшного (черного, вдобавок, окраса), который на деле являлся псиной добродушной и даже ласковой (по отношению к хозяевам, разумеется) и, безусловно, умной.

– Но ведь и мальчишку своего ты не любишь, – заметил господин Горицкий даже с некоторым сожалением (как ей в тот момент показалось).

– Люблю, – возразила Настя, – Иначе зачем мне вообще быть с ним?

– А вот это вопрос интересный, – Станислав Георгиевич снова слегка насмешливо улыбнулся, – Я не говорю, что ты не любишь его совсем, но есть ведь и вполне практичные соображения с твоей стороны, верно? Он для тебя – рыцарь, верный паж… защитник. Не так?

Настя промолчала. Разговор резко переставал ей нравиться.

– Ты нарочно обесцениваешь наши с ним отношения?

– Отношения, – задумчиво повторил Горицкий, – Так действительно точнее. Ибо, если б ты любила его по-настоящему, то и не была бы со мной. Тебе бы и в голову не пришло быть с кем-то еще. Ты попросту боялась бы его потерять.

– А я, по-твоему, не боюсь?

– Увы, – он тихонько начал целовать ее плечи, потом поднялся выше, к шее, – Не боишься. Ты не хочешь его терять, это точно. По многим причинам. Но в основном – по привычке.

– Знаешь, – она резко отвернулась, отстранилась от своего солидного покровителя, – На сеанс психоанализа мы не договаривались. И потом, откуда ты вообще можешь его знать?

– Ну как же, я навел о нем справки, – с ленцой произнес Станислав Георгиевич, не делая попыток снова притянуть к себе юную (вздорную и очень красивую) любовницу. Свою девочку. “Ласочку”.

– А зачем?

– А затем, что я в некоторой степени за тебя в ответе. Но ты не беспокойся, ничего по-настоящему компрометирующего за твоим Денисом не числится.

– По-настоящему? – она слегка прищурилась, -Что вы имеете в виду, господин?

Горицкий слегка поморщился (этим господин она насмешливо подчеркивала не только его положение, но и возраст – как-никак, разница составляла двадцать три года. Ровно на год больше того, сколько ей было сейчас).

– Что он тебе рассказывал о своем отце? Родном отце, я имею в виду?

Настю кольнуло нехорошее предчувствие.

– Ничего особенного… кроме того, что он сбежал от жены с ребенком, когда Дэн был еще слишком мал, чтобы вообще о нем помнить. Якобы, пропал без вести…

Горицкий открыто ухмыльнулся.

– Ну да, пропал… без вести. В колонии строгого режима.

Она ощутила сухость во рту и противную пустоту под ложечкой.

– Ты серьезно? – холодный (и хищный, как у камышового кота) взгляд Горицкого ей не понравился.

– Вполне. И угодил он туда по весьма серьезной статье – неумышленное убийство. Подрался с товарищем по работе, да сил, видимо, не рассчитал… Разумеется, жена немедленно оформила развод и запретила всей родне болтать о том, кем оказался отец ее мальчика…ну и так далее.

 

Она машинально прикусила нижнюю губу (тем самым крошечный шрам на подбородке обозначился четче).

– Что-то не сходится. За неумышленное и тем более первую ходку на строгий режим не определяют.

– А ты неплохо подкована, – одобрил Горицкий, – Действительно, вначале его отправили на общий, но потом, уже в колонии, случился очередной инцидент, вроде даже с участием какой-то мелкой сошки из администрации колонии, и тогда батюшка твоего избранника уже заехал на строгий режим… там и закончил свой недолгий жизненный путь, – финансист коротко вздохнул. –  Если и сейчас скажешь, что не веришь, мне придется представить тебе кое-какие копии официальных документов.

Настя отвернулась, машинально потянулась к пачке сигарет на прикроватной тумбочке (хотя патрон ее курения и не одобрял, но прямого запрета не вводил. Во всяком случае, пока).

Закурила, щелкнув зажигалкой. Сказала, не глядя на него:

– И к чему ты эти гадости вознамерился рассказывать? Дэн совершенно не такой.

– Ну, конечно, – с деланной серьезностью подтвердил Горицкий, – Парень он спокойный, и не только спортивный, но и с некоторыми мозгами, ибо учится там, где   мозги требуются, да и в сфере “ай-ти” подрабатывает, что тоже предполагает наличие интеллекта… А вспыльчивость проявил всего пару раз, не больше, и оба раза – в твоем присутствии… так?

– Иди к черту, – дерзко и сердито ответила она, туша сигарету и намереваясь встать с постели (Горицкий не позволил, обвив рукой ее талию), – Что бы ты ни говорил…

– Что бы я ни говорил?

– Я с ним не расстанусь, – твердо сказала Настя.

Горицкий промолчал. Лишь слегка пожал плечами. А потом заново притянул ее к себе, невзирая на слабое (признаться честно, очень слабое) сопротивление.

*        *       *

…На кухне появился Денис – заспанный, слегка растрепанный и чрезвычайно милый. Посмотрел, чуть сощурившись (у него была небольшая близорукость, но очкам он предпочитал контактные линзы, которые, разумеется, на ночь вынимал).

– Ты чего не спишь?

– Да приснилась чушь какая-то, – она подошла к парню, ласково обняла за торс, прижалась. Потом поцеловала его в щеку. – Люблю тебя, – прошептала Настя.

– Я тоже… даже сильнее, – слегка растерянно ответил Дэн, обнимая ее в ответ. – Знаешь, что говорит моя бабуля, когда снится что-то плохое? Куда ночь – туда и сон.

“В том-то и дело, что не плохое, – подумала Настя, – А как раз наоборот…”

*      *      *

2.

Денис

…С того дня, как Настя вечером вернулась домой будто бы сама не своя, заявив, что “испугалась” (ага, испугалась), что я ушел, прошло больше двух месяцев. И знаете, что? А ничего. Ни-че-го, ровным счетом. Мы не помчались на следующий же день подавать заявление в ЗАГС (да, собственно, у нас бы и не вышло, ибо следующим днем была суббота, вряд ли контора по принятию заявлений работала), но хотя бы рванули на турбазу, покататься на лыжах, но и эта затея ничем хорошим не увенчалась, ибо Настя упала, растянув лодыжку, на первом же трамплине (у нее хрупкое сложение, она выглядит очень изящно, но неспортивна абсолютно, такой парадокс), и поездка, конечно, была испорчена.

А после мы, будто сговорившись, к тому разговору не возвращались. В конце концов, мы ведь и так жили вместе, в квартире ее покойного батюшки, в так называемом “гражданском браке”, а насчет идеи завести детей она была категорически против (по крайней мере, до тех пор, пока не закончит магистратуру, “а там посмотрим”), да и я особо горячим желанием становиться отцом не пылал (хотя, конечно, если б Настя забеременела, это разом решило бы вопрос и с оформлением наших отношений, с и ее банкиром (о котором, опять же, мы предпочитали не говорить, хотя она продолжала числиться то ли его референтом, то ли переводчиком (на полставки или четверть ставки и временами отлучалась – именно под предлогом выполнения якобы своих обязанностей), словом, ничего толком не изменилось, разве что я убедил себя, что она действительно не хочет меня потерять, а, значит, в целом всё нормально. Во всяком случае, больше длительных вечерних отлучек не было, как не было и отъездов за границу (опять же, в качестве переводчика, так она, во всяком случае, говорила).

С Никой мы видеться практически перестали, хоть порой и перезванивались (точнее, звонила она, а у меня не хватало духу сказать ей прямо, что это бессмысленно, Настасьи я не брошу и тем более не переключусь на Веронику), иногда она мне писала, мы обсуждали какие-то мелочи, вроде просмотренных фильмов или какой-нибудь еще ерунды. Я отдавал себе отчет в том, что тем самым бессознательно хочу вызвать ревность у Настеньки, но как раз она никаких сцен ревности не закатывала (это вообще было не в ее духе), просто однажды, нехорошо усмехнувшись, заметила, что “шансы этой дурочки-девственницы” стремятся даже не к нулю, а к минусовым величинам, и этим меня, конечно, слегка задела… тем не менее, Настя была права. Если Ника надеялась на взаимность с моей стороны, то совершенно зря.

Словом, все шло, как и раньше, даже лучше, чем раньше (ибо, повторюсь, Настёна перестала давать мне поводы думать, что она по-прежнему видится со своим папиком, который по возрасту ей как раз в отцы и годился, что, однако, ни ее, ни его не смущало.) Ну с ним-то все понятно, цинизм нынешних нуворишей превышает все пределы, для него ведь не имело значения, что за Настей активно ухлестывал его сынуля (едва не получив от меня в рожу, и получил бы точно, только этого мажорного “глиста” охранял спортивный детина из частного охранного агентства, и Настенька, опять же, меня останавливала, убеждая, что парень ей просто противен, несмотря на состояние его папеньки), ну а потом, когда вскрылось истинное положение вещей, кричать “Караул!” было уже поздно. Фигурально выражаясь, лошадь из конюшни уже увели, и какой смысл вешать на ворота новый замок? (Хотя, конечно, сравнивать Настасью с лошадью было бы в высшей степени нелепо, она была скорее кошкой или куницей, юркой, быстрой, лукавой и себе на уме. Кошкой, которая гуляет сама по себе. (Вы пытались когда-нибудь заставить кошку сделать что-нибудь силой? Верно, и не пытайтесь. Она затаит на вас злобу и если сразу не убежит, то непременно найдет способ отомстить.)

…Словом, все шло как обычно, но той ночью, когда она неожиданно встала с кровати и я обнаружил ее сидящей на кухне, с немного покрасневшими глазами, меня кольнуло нехорошее предчувствие. Точнее, не так. Не нехорошее предчувствие, а предчувствие чего-то нехорошего. Она сказала, что увидела плохой сон, что ей приснился покойник, и я тут же подумал, что она говорит о своем отце, который скончался полтора года назад, но тут же себя осадил – если б ей приснился профессор Воронцов, она сказала бы не “покойник”, конечно, она сказала бы – папа. Она очень любила своего отца, ни разу я не слышал, чтобы она отозвалась о нем неуважительно или пренебрежительно. Я пошутил (опять же, словами своей бабули), что “покойники снятся к перемене погоды и больше ни к чему”, но Настенька бросила на меня какой-то слишком уж мрачный взгляд, и дальше развивать эту тему мы не стали, а просто вернулись в постель.

А потом нехорошее стало сбываться. Началось с того, что мне предложил встретиться лучший школьный друг, Санька Коробейников, и огорошил заявлением о том, что они со своей Светкой (художницей) наконец женятся (по причине того, что Светка – на третьем месяце), и не соглашусь ли я стать его шафером (свидетелем). Я, разумеется, ответил – “Не вопрос”, а Санька вдруг, немного замявшись, сказал, что лучше мне прийти одному (или с той блондинкой, я не сразу понял, что он имеет в виду светловолосую Веронику), только не с Настасьей. Я, разумеется, с недоумением спросил, с чего вдруг такие условия мне выставляют, и оказалось, что Светка (то ли по причине беременности, то ли из капризов и вывертов своей “творческой натуры”) не желает видеть Настю на торжестве, не хочет – и всё. “Тогда вопрос закрыт”, – я почувствовал, что завожусь, а Санька неожиданно обозвал меня “слепцом”, который “не желает видеть очевидных вещей”, я, из последних сил сдерживаясь, поинтересовался, что именно он имеет в виду, а он так гаденько ухмыльнулся, что… словом, я ему все-таки врезал. А он врезал в ответ. И если б не появившаяся вовремя Светка, то “жених” вел бы свою беременную невесту под венец с расквашенной рожей, определенно. Хотя, минимум один синяк на его физиономии уже начал проявляться.

Короче, я понял, что лучшего друга у меня больше нет.

Но еще больше меня удивила реакция Насти, когда я ей обо всем рассказал (у меня, в отличие от нее, от любимого человека секретов не было). Она этак равнодушно пожала плечами (хоть и разозлилась, я это понял по ее побледневшему лицу и потемневшим глазам).

– Ни одна девушка, Дэн, не захочет видеть на своей свадьбе ту, кто… – немного замялась, подбирая слово, наконец подобрала, – Кто ярче. В конце концов, это – ее день. И ты бы мог преспокойно взять с собой Нику, они друг другая стоят, – Настенька еле заметно улыбнулась. Нехорошо улыбнулась. Разумеется, я понял, что она имеет в виду – ни та, ни другая не относилась к разряду даже хорошеньких, а уж на фоне Анастасии… на ее фоне они вообще были бы незаметны. Но вот это предложение – явиться на свадьбу друга вместе с Никой – меня действительно оскорбило. Она действительно так во мне уверена, что ничуточки не ревнует и даже готова меня уступить другой? Я ее так прямо и спросил – “Ты готова меня уступить?”, на что она пожала плечами. “Я тебе верю, Дэн”, – произнесла Настя, но так холодно, что меня едва ли не мороз пробрал. “Ты снова со своим финансистом?”– не удержался я спросить внезапно охрипшим голосом, а она неожиданно покраснела (опять же, от злости, не от смущения), бросила “Не мели чушь”, и ушла переодеваться, чтобы идти на прогулку со своей псиной. Лорд (ее дог) метнул на меня какой-то даже укоризненный взгляд, и я на секунду устыдился – не следовало Настёне вообще говорить об инциденте с Саньком (но она ведь по любому спросила бы у меня, откуда взялся синяк на скуле? На недостаток наблюдательности она не жаловалась).

В общем, целый вечер мы дулись друг на друга (в разных комнатах), даже ужинали без аппетита (точнее, я ужинал, она лишь слегка “поклевала” салата и выпила стакан ряженки), и спать улеглись, отвернувшись друг от друга, а когда я все-таки попытался привлечь ее к себе, она откровенно сердито меня оттолкнула и буркнула: “Не те дни”. При чем тут “дни”? Она даже невинно обнять себя не позволила, а потом я опять посреди ночи проснулся будто от толчка, и опять не обнаружил ее рядом с собой, зато увидел слабый свет из прихожей и кухни, конечно же, встал, поперся за ней, а она сидела за кухонным столом и плакала над кружкой с чаем, и на мой обеспокоенный вопрос, что опять случилось, отмахнулась от меня, как от мухи (“Ничего, иди спать, со мной все нормально”), а потом сама пошла в комнату, только другую, бывшую когда-то отцовским кабинетом, и улеглась на диван, натянув на себя плед.

А утром сама, первой, извинилась, сварила кофе, приготовила омлет и даже как-то пыталась приласкаться ко мне (точь-в-точь кошка, у нее даже разрез глаз немного “кошачий”, отметил я неожиданно, внешние уголки чуть приподняты к вискам). Я, конечно, ее простил (да и было за что прощать? За то, что плакала ночью? Отец приснился, наверняка…), в общем, помирились. Она даже сказала, чтобы я не слишком злился на Саньку, дружба такая штука, потерять легко, восстановить сложно.

Идеальная девушка, короче говоря. Мне даже на какой-то миг стало не по себе. Потом я вспомнил о пресловутых женских гормонах, которые усложняют жизнь не только самой женщине (это еще полбеды), но и окружающим, и окончательно успокоился.

А зря, как показали последующие события.

*        *         *

3.

…Оказаться во сне на том же самом месте, где и в начальном (первом) сновидении – уже патология. Во всяком случае, Настя не думала, что это нормально. Но, может, все можно было “списать” на выплеск гормонов и на то, что Дэн бессознательно нанес ей психическую травму, рассказав, что его друг (слегка дебиловатый раздолбай, по ее, личному, мнению) отнесся к ней, как к прокаженной, не пригласив на студенческую свадьбу. Гнев был настолько велик, что она даже подумала, не рассказать ли обо всем господину финансисту, который при желании легко мог изгадить жизнь этим самоуверенным дурням, но, конечно, отказалась от этой мысли, как от дикой, вот что значит завязать отношения с влиятельным человеком, невольно заражаешься снобизмом или чем там еще, таким же отвратительным. “Карма их настигнет”, подумала Настя угрюмо, да и потом Дэн ведь вступился за нее, врезал дружку (к счастью, уже бывшему) и наверняка хорошо врезал, он это умеет при желании.

В любом случае, спать она отправилась в отвратительном настроении, и ей опять приснился пригородный поселок, вот только не в золотистых солнечных бликах, а в какой-то серой, сумеречной декорации.

 

Она по-прежнему шла в направлении коттеджа, только он больше не казался ни светлым, ни уютным, ни заманивающим войти в него. Нет. Он выглядел пустым. Нежилым.

Но она все равно подходит к его ограде и видит, как дверь дома распахивается, и человек, показавшийся на пороге, больше не приветлив, ни усмешлив… ни даже красив. Он кажется мрачным, каким-то чужим (что вовсе не удивительно, они ведь с этим человеком действительно чужие, виделись пару раз, да и то случайно).

Он не приглашает ее войти и не ждет, когда она войдет сама. Он делает шаг-другой ей навстречу и говорит (его настоящего голоса Настя не слышит, но определенно что-то слышит, как всегда во сне, будто слышит свои мысли) – “Уходи, тебе здесь не место, нам не нужно встречаться, иначе может случиться беда” (Настя совершенно четко запоминает это предупреждение: “может случиться беда”), однако, кажется, беда уже случилась, она во сне это отчетливо понимает, лишь не понимает – с кем – с ней, с Денисом, с ее солидным покровителем-финансистом?

А потом она вдруг осознает, что просто обязана войти в дом, невзирая ни на какие предупреждения. Она осознает (в своем сне), что ничего так сильно не хочет, как войти в его дом и остаться с ним.

Человек (она вспоминает его фамилию – Волконский) делает ей навстречу еще шаг, и она тоже делает шаг, свой шаг, и неожиданно оказывается в его объятиях, только эти объятия напрочь лишены похоти, это скорее объятия старшего брата (которого у нее, увы, никогда не было), или объятия Ангела-Хранителя, который всеми силами хочет ее защитить от чего-то дурного.

– Уходи, – слышит она его голос (но это бесплотный голос, как обычно и бывает во сне, это “голос” ее мозга, “голос” тех нейронных цепочек, которые он выстраивает, а потом тут же разрушает, и снова выстраивает, но уже по-другому), – Уходи с погоста…

“Какого такого погоста?!” – недоумевает она и… просыпается. С отчетливым ощущением чего-то дурного.

…Он погиб. Его нет в реальности. Она своими глазами видела его некролог и его фото на этом некрологе, фото русоволосого и зеленоглазого мужчины со слегка ироничным взглядом и легкой улыбкой. Очень красивого мужчины, по ее сугубо субъективной оценке, впрочем, разве может объективно что-либо оценивать влюбленная девушка? Девушка, влюбленная в него с семнадцати лет, о чем сам он, к счастью (или несчастью) и не подозревал.

Последний (самый последний!) разговор между ними произошел перед Новым годом, он приглашал ее поужинать вместе, спрашивал номер телефона, но это, конечно, было несерьезным, легким флиртом, хотя – кто знает? Она не назвала своего номера, вот только знала, заранее знала, что позвонит ему сама, по одному из трех номеров на “визитке”, которую он ей вручил, и действительно позвонила…

…чтобы услышать незнакомый мужской голос (определенно не его голос), который произнес: “Сергея Петровича больше нет. Разбился в аварии. Извините.”

Настя прервала связь с бешено колотящимся сердцем, такого ужаса – черного, леденящего – она не испытывала давно, кажется, со дня смерти папы. “Вот еще одна линия жизни оборвалась, вот еще одна линия судьбы зашла в тупик…” Тем вечером она, взяв собаку (для охраны, конечно) моталась по темным улицам, дворикам и переулкам города, враз ставшего ненавистным, грязным, холодным, часа два, не меньше… потом, конечно, вернулась домой, приказав себе “собраться”, человек был ей практически незнаком, с чего это она так распсиховалась?

…И действительно забыла о нем. Почти.

Пока он не начал ей сниться. Волконский. Сергей Петрович. Тридцати шести лет. Руководитель (бывший) охранно-сыскного агентства. Бывший сыщик. Бывший шпион.

Ее бывшая безответная любовь. Хотя нет, не безответная. Несостоявшаяся.

*        *        *

…Наутро, разумеется, все стало видеться в ином свете, она в очередной (тысячный, не меньше) раз устыдилась своего (даже в собственных глазах странного) поведения, этих ночных слез и посиделок на кухне наедине с кошмарными снами, встала пораньше, приготовила завтрак (именно для Дэна, сама она почти не завтракала и вообще была равнодушна к поглощению пищи, в конце концов, как говаривал ее отец, “мы едим, чтобы жить, а не живем для того, чтобы есть”), и была с Денисом особенно ласкова, ибо действительно ощущала вину перед ним, причем, неоднократную.

Покладистый Дэн, конечно, простил ее ночную выходку, возможно, решил, что она все еще переживает из-за смерти отца, в конце концов, прошло лишь чуть больше года, а для такого рода скорби требуется срок куда более длительный, и она со стыдом вспомнила, что скоро ведь день рождения папы, нужно съездить на кладбище (на погост, мелькнуло в мозгу архаичное словцо, откуда только взялось, из каких глубин памяти?), и она, пожалуй, сделает это в субботу, когда Дэн отправится навестить младшую сестренку (ребенка с особенностями развития, как сейчас принято называть клинических аутистов), словом, выполнит тягостный долг, как Денис выполняет свой – по отношению к родному человеку.

Она немного взбодрилась, тяжелый сон снова уходил туда, куда и положено отправляться кошмарам, и почти не помнился, только присутствовало какое-то нехорошее упоминание о “беде”, но какой беде, в самом деле? Она в предчувствия и предвидения не верила, всё можно объяснить, включив логику и здравый смысл, и кошмар свой тоже можно объяснить…

…вот только чем? Тем, что заинтересовавший ее мужчина погиб? Какая, в сущности, ерунда, они почти не были знакомы, а ее юношеская влюбленность давно прошла, если уж вдуматься, зачем она откапывает “призраков прошлого”? И немедленно включился тот самый, любимый ее отцом, здравый смысл, проблема вовсе не в том, что кто-то, с кем у нее ничего не было (да и быть, наверное, не могло) трагически ушел из жизни, это очень печально, конечно, но не смертельно, ее беспокоит вовсе не Волконский (тут сердце легонько екнуло, какая “княжеская” фамилия), ее беспокоит то, что она продолжает встречаться с Горицким, хоть обещала Денису больше этого не делать, клятвенно обещала, заверяла… и тем не менее продолжает этот обман, который ничем хорошим не может закончиться, рано или поздно Дэн может обо всем узнать, и уж тогда она точно его потеряет, а вот этого она боялась по-настоящему (что бы Горицкий не говорил, со своей обычной (немного циничной) усмешкой, да, что бы он ни говорил).

…И до субботы ничего особенного не случилось, собственно, не случилось вообще ничего.

Ни ссор, ни разногласий (ссор с Дэном, разногласий с финансистом). Ни ночных кошмаров.

*      *       *

Денис

…В субботу с самого утра Настёна показалась мне какой-то мрачной, по меньшей мере – задумчивой. На мой естественный вопрос – “Все ли в порядке?”, вскинула на меня глаза, потемневшие больше обычного.

– Сегодня день рождения папы, Дэн. Надо съездить на кладбище… навестить.

Я ощутил замешательство – действительно, забыл…

– Поедем вместе.

Она отрицательно мотнула головой.

– Ты собирался к своим, навестить сестренку, вот и поезжай. Я сама справлюсь.

–Только за руль не садись, – предупредил ее на всякий случай – мало ли, расстроится, разволнуется…

Она коротко и совсем невесело улыбнулась.

– Не беспокойся. Насколько тебе известно, я уже месяца два предпочитаю общественный транспорт.

Действительно, “Ауди” находилась в гараже ее отца и оттуда не выводилась с Нового года, даже раньше.

Я подумал – не вернуть ли ей машину своему финансовому спекулянту, но благоразумно промолчал – она еще сочтет это грязным намеком, а ссориться со своей любимой мне совершенно не хотелось, еще инцидент с Саньком из памяти не выветрился.

– В общем, ты поезжай к сестре, а я поеду… к папе, – добавила еле слышно, вышла из-за стола (мы завтракали, точнее, завтракал лишь я, а Настенька снова ограничилась маленькой баночкой кислого йогурта и чашкой кофе) и направилась переодеваться. Меня отчего-то кольнуло нехорошее какое-то предчувствие – ехать на кладбище, одной… впрочем, навязываться “в проводники” я не собирался (еще сочтет, что я ей не поверил?) и тоже, поставив посуду в раковину (после помою), пошел за ней следом.


Издательство:
Автор