Азиатская европеизация. История Российского государства. Царь Петр Алексеевич

Рецензенты:

М.В. Бабич, доктор исторических наук (РГАДА)

А.Б. Каменский, доктор исторических наук (НИУ ВШЭ)

И.В. Курукин, доктор исторических наук (РГГУ)

Карты – М.Д. Романова

Художник – И.А. Сакуров

В оформлении использованы иллюстрации, предоставленные агентствами МИА «Россия сегодня», Diomedia и свободными источниками

© B. Akunin, 2017

© ООО «Издательство АСТ», 2017

* * *

Предисловие

Период, описываемый в этой книге, очень короток, даже короче царствования Петра I (1682–1725), потому что поначалу монарх правил лишь номинально, и события тех лет изложены в предыдущем томе. Однако тридцатилетие, в течение которого Петр Алексеевич проводил свои преобразования, имеет огромную важность. Оно определило последующую судьбу страны и существенно повлияло на ход мировой, прежде всего европейской истории.

Произошло весьма значительное переустройство российского государства, притом не в результате национальной катастрофы, как в пятнадцатом веке после монгольского ига или в семнадцатом после Смуты, а вследствие сознательно осуществленных реформ. Этот опыт заслуживает внимательного изучения.

Реконструкция государства была вызвана причинами вполне объективными (несовершенством прежней модели), но в ее ходе прослеживается немало и субъективного, идущего от личности человека, который инициировал и возглавил этот процесс, а поскольку личность была довольно причудливой, столь же колоритной получилась и эпоха.

Писать о Петре и его времени оказалось очень непросто.

У нас есть четыре крупных исторических деятеля, отношение к которым окрашено сильными эмоциями: Иван Грозный, Ленин, Сталин – и Петр Великий. Об этих правителях страстно спорят не только историки. Каждое имя здесь – символ, за которым стоит определенная идеология и свой взгляд на государственное устройство.

Из-за Петра ломали и ломают меньше копий, чем из-за трех остальных, но тем чаще на него ссылаются, ставят в пример и назидание. Этим правителем у нас обычно восхищаются, его чтут и любят, однако полного единодушия тут все же никогда не существовало. Да, большинство авторов оценивают первого императора с большей или меньшей степенью восторженности, а тех, кто отказывается признавать за Петром величие, очень немного – но все же они есть, в том числе такие, от которых не отмахнешься.

Приведу две полярные оценки. Они принадлежат не ученым, а литераторам, величие каждого из которых – если уж говорить о величии – не уступает петровскому.

Благоговейно-признательная точка зрения большинства отражена в хрестоматийных строках Пушкина:

 
Самодержавною рукой
Он смело сеял просвещенье,
Не презирал страны родной:
Он знал ее предназначенье.
 
 
То академик, то герой,
То мореплаватель, то плотник,
Он всеобъемлющей душой
На троне вечный был работник.
 

Но вот у Льва Толстого фигура Петра вызывает омерзение и ужас: «Беснующийся, пьяный, сгнивший от сифилиса зверь четверть столетия губит людей, казнит, жжет, закапывает живых в землю, заточает жену, распутничает, мужеложствует, пьянствует, сам забавляясь рубит головы, кощунствует, ездит с подобием креста из чубуков в виде детородных членов и подобиями Евангелий – ящиком с водкой славит Христа, т. е. ругается над верою, коронует б… свою и своего любовника, разоряет Россию и казнит сына, и умирает от сифилиса, и не только не поминают его злодейств, но до сих пор не перестают восхваления доблестей этого чудовища, и нет конца всякого рода памятников ему» (знаменитый фрагмент из черновика к рассказу «Николай Палкин»).

Доблести Петра действительно восхвалялись во все времена: и при монархии, и в СССР, и в постсоветской России. Дело в том, что этот правитель импонирует обоим исстари противоборствующим лагерям – как «государственникам», так и «либералам», но очень по-разному. Первым царь нравится как создатель мощной военной державы, вторым – как западник, повернувший страну лицом к Европе.

В российском массовом сознании образ Петра Первого прочно сформирован одноименным романом другого Толстого, Алексея Николаевича. Это замечательно талантливое произведение показывает царя патриотом и носителем высоких замыслов, однако в более раннем рассказе тот же автор изображает царя совсем иначе – грубым, нелепым, зверообразным самодуром: «Что была Россия ему, царю, хозяину… О добре ли думал хозяин, когда с перекошенным от гнева и нетерпения лицом прискакал из Голландии в Москву». Когда другой «хозяин», Иосиф Сталин, велел всей стране полюбить Петра, переменил свою точку зрения и писатель, но трудно сказать, как он, хорошо изучивший исторические документы, относился к императору на самом деле.

Должен сказать, что перед началом работы мое собственное представление об исторической роли реформатора было близко к пушкинскому, однако я решил, что отрешусь от всех прежних знаний и буду знакомиться с Петром Алексеевичем словно бы заново, главным образом опираясь не на суждения историков, а на источники, благо их более чем достаточно. Есть и документы, и многочисленные свидетельства современников. Петр – первый русский монарх, который был открыт для широкого общения, много времени проводил за границей и был всем интересен. Интересной для мира впервые стала и Россия, на которую в Европе раньше почти не обращали внимания. Об удивительном царе очень много писали, в особенности иностранцы. Есть и русские мемуаристы, конечно, менее свободные в своих суждениях, зато лучше понимавшие суть происходящего. Голоса эти разноречивы, но в своей совокупности дают полную и выпуклую картину эпохи.

Заходя вперед, скажу, что в результате этого обильного чтения мои представления о Петре и мое понимание сути его деятельности существенно переменились, но свои выводы я изложу в самой последней, заключительной главе, и очень возможно, что читатель с ними не согласится.

Остается объяснить, как устроена книга.

Те, кто читал предыдущие части моей «Истории», уже знают, что принцип организации материала от тома к тому меняется. У каждого исторического периода своя специфика, и удобнее вести рассказ, применяясь к этим особенностям.

В данном томе четыре раздела.

Первый целиком посвящен фигуре Петра. Без знания и понимания того, что представлял собой этот человек, трудно было бы понять, почему события шли так, а не иначе. Обстоятельства его личной жизни, черты характера, умственное устройство, система взглядов, пристрастия и фобии, даже состояние его здоровья – все эти, казалось бы, частности оказывали немалое влияние на жизнь страны, а некоторые из них стали частью национальной матрицы и сегодня воспринимаются миром как нечто исконно российское. Если русская литература вся «вышла из гоголевской шинели», то про российское государство можно сказать, что оно до сих пор донашивает петровские ботфорты.

Второй раздел называется «События». Это последовательное, хронологическое изложение событий царствования, разделенное на 13 временных узлов.

Третий раздел – тематический. В нем вычленены главные направления, по которым жизнь страны изменилась в ходе реконструкции.

Наконец, в четвертом разделе дается групповой портрет членов петровской «команды» – соратников и помощников, без которых государь не осуществил бы ни одного из своих масштабных замыслов. Всё это люди сильные, яркие, дети своей эпохи и в то же время ее творцы.

Эта книга вообще про то, как предки учились не следовать за историей, а творить ее, как что-то у них получилось, а что-то нет. И почему.

Личность

Воспитание

Воспитания как такового Петр, в общем, никакого не получил – если иметь в виду под воспитанием сознательную и ответственную подготовку вероятного наследника престола к высшей власти. Это упущение нельзя списать на примитивность тогдашних педагогических представлений, ведь предыдущие цари, Федор и Алексей, на заре жизни прошли весьма неплохую по тем временам выучку, которая сделала их образованными (пусть в старомосковском понимании) людьми и обучила «царскому ремеслу». Но отрочество Петра прошло в весьма специфической обстановке, когда им никто всерьез не занимался, и даже скромным премудростям русского семнадцатого века мальчика учили из рук вон плохо.

Впрочем, раннее детство царевича не предвещало никаких отклонений от давно разработанного порядка. Четырнадцатый по счету ребенок государя Алексея Михайловича появился на свет 30 мая 1672 года. Впечатляющая многодетность монарха (всего у него будет шестнадцать отпрысков) обманчива. Для продолжения династии значение имело лишь мужское потомство, пережившее детский возраст; таких сыновей у царя к моменту рождения Петра было только двое, и оба очень нездоровые – как говорится, «не жильцы».

Третий сын родился крепким, и можно было надеяться, что он выживет. В Кремле от великой радости три дня звонили в колокола и палили из пушек.

«Нормальное царское детство» у Петра продолжалось десять лет, пока правили его отец, умерший в 1676 году, и старший брат Федор Алексеевич, прохворавший всю свою короткую жизнь и скончавшийся весной 1682 года.

В пять лет, как положено, маленького царевича начали учить азбуке, часослову, псалтырю, евангелиям. Учил подьячий Никита Зотов, который, кажется, плохо справлялся со своим делом – оно и неудивительно, если учесть последующую карьеру этого субъекта во Всешутейшем, Всепьянейшем и Сумасброднейшем Соборе. Зотов был человеком никчемным, большим пьяницей. Он не смог научить своего подопечного даже грамотному письму. При всей условности тогдашней орфографии царские записи выглядели чудовищно. «Он пишет невозможно, – сетует В. Ключевский, – не соблюдает правил тогдашнего правописания, с трудом выводит буквы, не умеет разделять слов, пишет слова по выговору, между двумя согласными то и дело подозревает твердый знак: “всегъда”, “сътърелять”, “възяфъ”».

Еще ужасней был почерк, по чистоте которого тогда отличали образованного человека. В петровских каракулях, совершенно неудобочитаемых, сегодня могут разобраться только специалисты.

Возможно, в дальнейшем царевичу больше повезло бы с учителями, но в мае 1682 года в жизни мальчика случился коренной перелом: он был объявлен русским самодержцем, вначале единоличным, а после стрелецкого бунта – вместе с братом Иваном.

Не буду пересказывать эти политические пертурбации, подробно описанные в предыдущем томе. Сейчас они интересуют нас лишь с точки зрения петровского воспитания и образования. Первое катастрофически исказилось; второе фактически прекратилось.

Тому несколько причин.

Во-первых, статус монарха, пускай номинальный, возлагал на мальчика серьезные, главным образом церемониальные обязанности и заставлял окружающих относиться к нему иначе – какой-никакой, а государь.

Во-вторых, положение Петра после захвата власти царевной Софьей сделалось непрочным и двусмысленным: правительница и ее окружение воспринимали Петра как угрозу. Чем неразвитее и, если так можно выразиться, глупее оставался «младший царь», тем меньше было оснований его бояться. Софья и ее фаворит Василий Голицын делали ставку на «старшего царя», недееспособного Ивана, а двор Петра третировали и обделяли деньгами; дельных, толковых людей, из которых могли бы получиться хорошие воспитатели и учителя, близ подростка не было.

Имелась тут и еще одна интересная особенность. В ту эпоху всем вроде бы заправляли мужчины, но Петр вырос в мире, где доминировали женщины. Страной правила царевна Софья Алексеевна, главой оппозиции была царица Наталья Кирилловна. Мужчины обеих партий находились в подчинении. В зрелом возрасте Петр будет начисто лишен обычной для старой Руси мизогинии, выпустит женщин из запертого терема, станет относиться к ним как к равным, а свою избранницу возвысит до положения соратницы, дав старт грядущему «веку женщин».

Маленький Петр целиком находился на попечении матери, вдовствующей царицы Натальи, и ее родственников Нарышкиных, совершенно не заботившихся об обучении мальчика. К этому времени как раз закончилась начальная стадия учебы, на которой Петр худо-бедно освоил грамоту, Писание и церковное пение. Далее, по уже сложившемуся порядку, он должен был перейти на попечение монахов киевской школы, которые преподавали бы ему грамматику, риторику, философию, диалектику, а также латынь, греческий и польский языки, – именно так, по западнорусской системе, учились его старшие братья и сестры. Однако постичь все эти премудрости Петру было не суждено. Как пишет С. Платонов, царь остался «неучем и невеждой». Получи мальчик стандартное «славянское» образование, вряд ли он впоследствии так жадно тянулся бы к Европе, но вместо греческо-киевской схоластической учености Петр увлечется другой системой знаний – немецкой, прагматической. Этим на всю жизнь и определится направление, в котором будет развиваться его бойкий ум.

Петр I в детстве. Неизвестный художник. XVII в.

«Дядьками», то есть воспитателями Петра, в это время были брат царицы Лев Нарышкин, еще один родственник – окольничий Тихон Стрешнев и князь Борис Голицын. Известный мемуарист князь Куракин, хорошо знавший жизнь царского двора, дает всем троим нелестные характеристики: юный Лев Нарышкин (всего на восемь лет старше питомца) «невоздержан к питию» и «гораздо посредняго ума»; Стрешнев – дворцовый интриган и тоже неумен; Голицын хоть и умен, но пьяница и «к делам неприлежной, понеже любил забавы». Мы увидим, как беспомощно себя проявит нарышкинская партия после 1689 года, когда получит власть над государством.

Находясь на попечении этой троицы, царственный отрок, в общем, был предоставлен сам себе: занимался только тем, что увлекало, и учился только тому, что вызывало любопытство.

Интересы юного царя ограничивались двумя сферами – он любил военные игры и механические устройства.

Сохранились документы, по которым можно восстановить постепенную эволюцию интересов и запросов мальчика, подростка, юноши.

Сначала для него закупали игрушечное оружие, потом настоящее, затем дошла очередь и до более серьезного снаряжения. У десятилетнего царя была «потешная» площадка с деревянными пушками, где он играл в войну с «потешными ребятками», своими сверстниками из детей дворцовой челяди. Но уже через год в подмосковном селе Воробьеве Петр начинает палить из настоящих орудий. В тринадцать лет он строит на Яузе маленькую крепость с башнями и подъемным мостом, она называется Пресбург – стало быть, в этом возрасте царь уже любит все немецкое. «Ребятки» подрастают, их становится больше, счет уже идет на сотни. Часть живет в Преображенской слободе, часть в Семеновской – так зарождаются две будущие гвардейские части российской армии. Эти живые игрушки учатся маршировать, дудят в трубы, бьют в барабаны, устраивают стрельбы. Не нужно впрочем преувеличивать боевую мощь «потешных» батальонов, как это делают некоторые авторы, утверждая, что те сыграли важную роль в августе 1689 года, когда Нарышкины отобрали власть у правительницы Софьи. Преображенцы и семеновцы тогда еще были слабы и не могли бы защитить Петра от московского гарнизона – победу обеспечил раскол среди стрельцов и переход регулярных солдатских частей на сторону «младшего царя». Свою роль петровские «солдатики» сыграют позже.

Не меньше, чем военными забавами, юный царь увлекался всякого рода техническими устройствами – любыми. У мальчика была отличная практическая сметка, острая сообразительность и ловкие руки. В 12 лет он приказывает купить «каменщицкую снасть» – молотки и лопатки. Потом ему прямо в хоромах устанавливают какую-то кованую медную доску – вероятно, верстак. Далее Петр обзаводится плотницким, столярным, кузнечным снаряжением. Больше всего – до конца жизни – он полюбит токарное дело и впоследствии достигнет в нем изрядного мастерства. Став постарше, юноша велит привезти ему из Европы готовальню и астролябию. Более сложные инструменты требуют знания математики, и Петр начинает учиться точным наукам – бессистемно, но страстно. Известно, что с элементарными правилами арифметики он ознакомился лишь в шестнадцатилетнем возрасте, зато потом сразу перешел к баллистике и фортификации.

Учителя вроде Никиты Зотова таких дисциплин не знали, и Петр начинает окружать себя чужеземцами. В Москве конца семнадцатого века ничего удивительного в подобных контактах уже не было. Царский двор давно привык пользоваться услугами иностранцев, когда требовались какие-то навыки или познания, которыми не обладали русские. В свое время, в середине столетия, патриарх Никон приказал иноверцам селиться в одном месте, изолированно от православных, дабы те не соблазнялись басурманскими богослужениями и обычаями. В результате рядом с Москвой вырос настоящий европейский городок – Кукуй, или Немецкая слобода, где и жили немецкие, голландские, британские, швейцарские офицеры, мастера, коммерсанты, промышленники. От основной резиденции Петра в Преображенском до Кукуя было всего два километра.

Первый нерусский учитель шотландец Пол Мензис (Павел Гаврилович Менезиус) у мальчика появился еще при жизни Алексея Михайловича, который ценил и отличал этого бравого солдата и дипломата. Пробыл он при маленьком Петре недолго, при Софье был выслан из Москвы, однако, кажется, именно Мензис привил мальчику любовь к солдатским играм и симпатию к европейцам.

В подростковом возрасте Петр уже сам истребовал себе учителя-иностранца. Произошло это при следующих обстоятельствах. Когда шестнадцатилетнему царю привезли из Франции астролябию, оказалось, что никто из русских не мог ею пользоваться. Разыскали некоего голландца Франца Тиммермана, который умел по инструменту исчислять широту, но любознательный Петр захотел овладеть этой хитростью сам. Пришлось заодно научиться у Тиммермана математике, геометрии и астрономии.

Потом в старом сарае нашлась диковинная лодка нерусской конструкции, на которой можно было плавать против ветра – знаменитый ботик. Царю доставили из Кукуя голландца Карстена Брандта. Двадцать лет назад он приехал в Россию по вызову Алексея Михайловича строить первый русский военный корабль «Орел». Судно сожгли люди Степана Разина, план флотского строительства провалился, и Брандт зарабатывал на жизнь плотницким трудом. Но, починив ботик и научив Петра управлять парусами, Брандт стал близким ко двору человеком, обучил своего подопечного множеству полезных вещей и привил ему страстную любовь к мореплаванию. Не будет преувеличением сказать, что это «хобби» определило историческую судьбу России.

Были около Петра в это время и другие иностранцы, у которых он учился тому, что его в данный момент занимало. Интересовали юного царя в основном вещи практические: как метко стрелять из пушки, как чинить часы, как устроить фейерверк. Видные иностранцы, которых в Москве тоже хватало, пока власть находилась в руках Софьи, предпочитали держаться подальше от «нарышкинского» двора, так что петровские «немцы» Преображенского периода – это в основном мастера, люди маленькие. Не воспитатели, а инструкторы.

Петровский ботик. Коллекция Центрального военно-морского музея в Санкт-Петербурге

В последующие годы Петр с его неуемной любознательностью и активностью обучится еще множеству всяких наук и ремесел, будет свободно говорить на двух иностранных языках (голландском и немецком) и понимать французский, но так и останется человеком неотесанным, грубым – даже по меркам своего небонтонного времени. В зрелые годы он хорошо сознавал этот дефект и сетовал на ущербность собственного воспитания и образования.

Биографы обычно описывают юность реформатора, первые проявления его пытливости с умилением, однако сам Петр, кажется, никакой ностальгии по тем временам не испытывал. В пятидесятилетнем возрасте, заехав в давно заброшенное Преображенское, он внезапно, следуя какому-то странному порыву, приказал сжечь старый деревянный дворец – словно хотел вычеркнуть из памяти раннюю пору своей жизни. (Есть, правда, и другое объяснение, романтическое: в год завершения Северной войны царь предал сожжению дворец, где эта война была объявлена. Но по этой логике правителям пришлось бы истребить слишком много архитектурных сооружений.)

Когда режим Софьи рухнул, Петру было семнадцать лет. К этому времени он уже вытянулся во весь свой великанский рост (201 сантиметр) и был женат, но взрослым назвать его было трудно.

Драматические события августа – сентября 1689 года, когда судьба государства висела на волоске, обошлись, в общем, без участия «младшего царя». Всё, что он сделал – при первом (недостоверном) слухе о стрелецкой опасности по-детски сбежал из Преображенского в Троицу, а в дальнейшем действиями «нарышкинцев» руководил Борис Голицын.

Но вот противостояние завершилось. Софью заточили в монастырь, «старший царь» на соучастие в управлении не претендовал – казалось бы, Петру самое время стать из номинального монарха подлинным самодержцем, однако выяснилось, что он совершенно не готов к управлению государством и даже не имеет подобных устремлений. «Детство» Петра растянулось еще на несколько лет.