Часть первая
Яга
Яга поджала большой палец, выглядывающий из резинового шлепанца. Палец был синим. В руке она несла пакет. У аптеки было пусто. Яга пригладила жесткие волосы, сунула руки в карманы куртки и, вихляя бедрами, поднялась по лестнице.
Аптекарша кинула на нее взгляд, узнала и больше в сторону Яги не смотрела. Яга выпрямилась, спрятала пакет за спиной и пошла твердо и быстро.
Несколько секунд она сонно разглядывала витамины, презервативы, кремы и леденцы на полках за стеклом.
– Десять упаковок, – хрипло сказала Яга и назвала таблетки.
Аптекарша не пошевелилась, будто не слышала.
– И капли для глаз, – Яга посмотрела под ноги. – Йод… и еще шприцы.
Аптекарша разглядывала свою пухлую руку. Потом медленно оторвала грудь от прилавка. Достала с полки пачку таблеток, перетянутую зеленой резинкой. Пузырьки йода звякнули друг о друга в ее коротких пальцах. Следя полуприкрытыми глазами за Ягой сбоку, она выдвинула ящичек, достала шприцы. Яга обернулась на дверь.
– Семьсот тридцать два, – тихо проговорила аптекарша, выдавив слова в щелочку еле разлепленных губ. Тоже метнула взгляд на дверь.
Яга, зажав пакет коленями, вынула из кармана деньги и положила на прилавок. Как только аптекарша взяла деньги, живая и меткая рука Яги сгребла таблетки, йод и шприцы в пакет. Пригнув голову, Яга засеменила к двери.
На улице по-прежнему было пусто. Яга спустилась по лестнице и быстро пошла по асфальтированной дорожке через двор какого-то дома, бросая взгляды по бокам. С желтым пакетом в руках.
Свернув на свою улицу, состоящую из деревянных домов, Яга на секунду застыла перед лужей, тянувшейся от одного края дороги к другому. Она пошла по кромке, обходя лужу и медленно переставляя резиновые шлепанцы, поджимая пальцы и высоко поднимая ноги. Она была похожа на цаплю. Шлепанцы чавкали в черной грязи. В луже отражались деревья и кусок неба.
По обе стороны дороги стояли косые заборы и низкие дома. Мимо проехала белая «Лада», разворачивая лужу до самых внутренностей. Яга трусливо втянула голову в плечи. Свернула влево. В глаза сунулась черная верхушка яблони – отсыревшая, как все заборы в этом районе. На яблоне змеем металась зеленая лента, привязанная к ветке.
Забор гулял – падал назад, выпрямлялся и заваливался вперед. Яга застыла с поднятой ногой. Тупо уставилась на забор.
– Светка, блядь! Сука, блядь, выходи…
Услышав голос Олега, Яга быстро отвела руку с пакетом за спину.
Олег висел на заборе, раскачивая его. Залаяла собака.
Боком, крадучись, Яга начала обходить Олега.
– Свет-ка! Шлю-ха! – после каждого слога Олег сглатывал и сипло втягивал воздух. Слова выходили сухими, будто вдыхал он не весну, а плохой табак. – Мать твоя – шлюха. И сестра твоя – шлюха.
– Сестру мою не тронь! – вылетел из дома каркающий голос Светки.
Когда до калитки оставалось два метра, Яга полуприсела, как от удара под колени, боднула воздух, резко выпрямилась и побежала, размахивая свободной рукой. Олег задохнулся на полуслове.
Распахнув калитку, Яга влетела во двор. Олег прыгнул за ней, нырнув в открывшийся проем. Захлопнувшись, калитка стукнула его по спине.
У самого крыльца он схватил Ягу за капюшон. Двинул кулаком ей в спину. Яга упала на коленки, мазнув ладонями по шершавой ступени. Перекатилась на спину, села на пакет и ткнула Олега ногой в грудь. Одной рукой он сгреб ее волосы на макуше, другой дернул за пакет. Яга вжалась в землю сильнее. Замычала и засучила ногами. Шлепанцы с ее ног упали на землю.
Дверь открылась, из дома выскочила худая высокая Светка. Повисла на Олеге сзади.
– Сестру мою не тронь! – крикнула картаво.
Олег двинул локтем назад, попал Светке в живот. Светка упала. Олег выпустил Ягу, повернулся к Светке. Не вставая с земли, она подтянула к подбородку коленки. Ее глаза, не мигая, смотрели на Олега из-под тонко выщипанных бровей и дергались вместе с ресницами.
– Коза сливочная! – выдохнул Олег, скалясь широкими зубами.
Одежда болталась на его худом теле, и казалось – под ней пусто. Олег, шаркнув о землю, пнул Светку по почкам. Светка подтянула колени выше. Олег обошел ее и снова ударил в то же место. Он прыгал и пинал, трясясь на ветру тряпичной куклой. Светка, не отрываясь, смотрела на зеленую ленту, пляшущую на яблоне. Тело ее дергалось от каждого пинка.
Яга схватила пакет, рванула к крыльцу, споткнулась на первой же ступени, ухватилась за верхнюю, уперлась обеими руками в дверной проем и с силой качнулась в дом. Захлопнула дверь. Села на пол, прислонившись к двери, обнимая пакет и вслушиваясь в звуки, доносящиеся снаружи.
Скоро шея ее перестала держать голову, голова упала на грудь.
Яга открыла глаза, только когда в дверь постучали.
– Кто, блядь? – спросила она, встрепенувшись.
– Это я, – отозвалась Светка.
Яга поднялась, с трудом распрямляя затекшую спину. Открыла дверь. Посторонилась, пропуская Светку и глядя на нее, будто в первый раз.
Яга вытащила из пакета мятую пластиковую бутылку, пузырек с кислотой, таблетки, шприцы.
Из пластикового окна виднелись огород и передняя часть двора. В почерневшей стене дома белая пластиковая рама выглядела вставной челюстью на старых деснах. На грядках уже появились перья лука, росли они неровно, то там, то сям. Земля начала оттаивать в середине апреля. Сейчас, в конце месяца, она снова замерзла и держала в холодных тисках поспешившие лук и траву. Посреди огорода стояла покосившаяся теплица, закрытая мутным стеклом. За забором, отделяющим этот участок от соседского, земля была вскопана ровными грядками. Но лук там еще не рос.
Пугало хлопнуло полами старого пальто. Яга встрепенулась. Она достала из шкафа глубокую миску, налила в нее горячей воды из эмалированного чайника, поставила на стол. Села на табурет. Взяла со стола губку, макнула в воду… Мелкие черные трещины на руках Яги покраснели. Ее тело качалось то вправо, то влево, а глаза, не отрываясь, смотрели на чайное пятно на столе, словно между ним и ею была невидимая опора, не дававшая Яге упасть.
Она подняла голову и посмотрела в окно.
– Где Миша? – хрипло спросила она.
– Придет, – ответила Светка из комнаты. – Он у Вадика варится.
– Везде хочет успеть, – пробубнила Яга.
Светка ничего не ответила.
– Че, блядь, разлеглась! – крикнула Яга, словно через стену видела, как Светка лежит на кровати. – Мне одной, что ли, все надо?!
В комнате скрипнула кровать. Послышался звук вспоротой бумаги. Светка вошла в кухню со страничками, неровно вырванными из книги. Взяла со стола таблетки. Положила на табуретку листы. Верхний начинался словами «Все мы знаем, что продажа – это искусство». Выдавила таблетки из упаковок. Взяла со столешницы скалку и принялась раскатывать таблетки в порошок. Таблетки хрустели. В кофте с узкими рукавами Светкины руки выглядели совсем худыми. И Светка, и Яга поглядывали в окно.
Яга встала, зажгла конфорку, чиркнув спичкой. Сухой звук вспорол кухню, деля ее на две половины – ту, где в пятне света нависала над табуретом Светка, и ту, где в тени у плиты стояла Яга.
Яга поставила миску на огонь. Наклонилась и надолго уставилась в нее. Из миски полез сизый пар, Яга заморгала опухшими глазами, но от миски оторвалась не сразу – словно и из нее росла невидимая опора.
Она сняла миску с огня, поскребла дно лезвием. Посыпался бордовый порошок. Его частицы ударились друг о друга со звуком металлической стружки. Яга вздохнула.
Залаяла собака. Мимо теплицы шмыгнула мужская тень.
– Миша идет, – без выражения произнесла Светка.
Миша юркнул в дом и, ни слова не говоря, сразу направился к истолченным таблеткам. Аккуратно взял лист с табурета и засыпал порошок в кастрюльную крышку, уже стоявшую на плите.
– Еще Анька и Старая придут, – предупредила Яга.
– Капле´й нет? – спросил Миша, ударяя второй слог.
– Нет, – отозвалась Яга и, не удержавшись, метнула взгляд на куртку, висящую у двери на крючке. Там в кармане лежал пузырек.
Сестры уселись на табуретки и молча смотрели на Мишину спину, на то, как дергаются его лопатки, когда он крутит крышку, греющуюся на плите. На то, как серый свет, падая из окна, растворяется в спине Миши в тонком черном свитере. Внизу света не было, только тень, и худые Мишины ноги сливались с темнотой. От этого казалось, что ног у Миши нет и он просто висит в воздухе. Временами он переступал с ноги на ногу, вставал к сестрам боком, скрипя половицей. Его нижняя губа была вывернута вперед, на ее бледном внутреннем мясе отпечатались следы верхних зубов.
Яга пошевелила губами, когда Миша открыл бутылку. Пополз маслянистый запах. Миша звякнул о стол нагретой крышкой.
– Анюта идет, – сказала Светка, заметив в окне сгорбившуюся фигурку.
Анюта шла согнувшись, выставив голову вперед, как будто несла на спине что-то тяжелое. Руками она постоянно запахивала на груди куртку.
Войдя, Анюта первым делом посмотрела на плиту. Ее загораживал Миша, и на лице Анюты промелькнуло радостное выражение – еще не начинали.
– Привет, – поздоровалась она.
Никто не ответил. Она сняла с плеча дерматиновую сумку и бросила на пол. Ее темные волосы были собраны в хвост, доходивший почти до пояса. Овал лица одряб, но кожа на лбу держалась туго.
– Капли принесла? – спросила Яга.
– Нет, – быстро ответила Аня. – Лешка обещал, не принес.
– А че пришла, если нет? – хрипло спросила Яга.
Анюта промолчала.
– Вообще… – прошипела Яга.
В расстегнутой куртке Анюта стояла у двери и не двигалась дальше. В ее карих глаза появилось выражение готовности – не уходить, что бы ей сейчас ни сказали, что бы ни сделали.
– Олег приходил, – лениво прокартавила Светка в сторону Анюты, и та восприняла это как приглашение войти.
– Зачем? – коротко спросила она.
– Мириться, – ответила Светка.
– Он бухой был, – сказала Яга.
– Кричал такой на всю улицу, – добавила Светка.
– И че ты? – спросила Аня, всем видом выражая интерес.
– Ниче. Он мать мою оскорбил – шлюхой назвал.
– Анюта, – хрипло затянула Яга, – че ты там стоишь, не раздеваешься? Как бедная родственница. Садися, – глазами Яга показала на свободную табуретку.
Аня поспешно села на нее.
– Вчера знаешь че было? – спросила она Ягу пугливо и подобострастно, как будто хотела интересной новостью заменить капли, которых не принесла.
– Ну? – спросила Яга.
– Вчера Оля чуть не отъехала, – быстро начала Аня. – Она четыре куба взяла. Я ей еще говорю: «Оля, не ставь столько, отъедешь». Она такая не послушалась, половину-то загнала. А я смотрю, она уже падает. Мы в туалете были. Тут ванна, тут унитаз. Она чуть головой не ударилась. А она же в два раза больше меня. Как я ее удержу? Она так медленно сползает, синеет и не дышит.
– И че? – безучастно спросила Яга.
– Я давай ее по щекам бить, всякое разное. Привела в чувство кое-как, – договорила Аня и замолчала, поглядывая на Ягу.
– Сколько наливать? – повернулся от плиты Миша.
– На пятерых наливай – еще Старая придет.
Когда Яга произнесла эти слова, подбородок Ани дрогнул.
Яга достала из пакета шприц со светло-зеленым поршнем. Подошла к плите и потянула шприцем раствор, похожий на мочу заболевшего гепатитом. За ее спиной со своими шприцами уже стояли Светка, Аня и Миша.
Яга пошла в комнату, опустилась на узкую кровать. У стены напротив стояла Светкина – такая же узкая и накрытая таким же голубым покрывалом. Яга сняла кофту, оставшись в лифчике, расстегнула пуговицу на джинсах и легла, закинув правую руку за голову.
Побродила глазами по стене, оклеенной голубыми обоями. Над кроватью висела картинка в гипсовой рамке – речной залив, окаймленный осенними деревьями. Масляные мазки позолотили залив отражением заката. Зеркало, стоящее на подоконнике, ловило отражение этого залива, и, глядя в него, можно было подумать, что сейчас вместе весны – осень.
Слышно было, как в кладовке мягко затворилась дверь, и Яга, положив шприц на живот, закрыла глаза. Вошла Светка и постояла над Ягой, упав тенью на ее молодой гладкий живот и тенью же будто отрезав его от старого Ягиного лица. Потом Светка отошла, сняла кофту, легла на кровать, так же, как сестра, закинула руку за голову, блеснув синевой бритой подмышки.
– Еще раз подумай, – откуда-то издалека сказала Яга.
– Я подумала, – живо бросила Светка.
– Че ты подумала? – заворчала Яга. – Полгода не кололась, нахуй сейчас начинать.
– Меня никто не толкает, – отозвалась Светка.
В кладовке Миша расстегнул штаны, спустил их на колени вместе с трусами. Присел на мешок с прошлогодней картошкой. Из нее уже выросли глазки – короткие живые усики. Сами клубни, на которые опустились сморщенные Мишины яички, были пожухшими, словно глазки выпили из них всю жизнь. Миша защипнул между ног складку кожи, поросшую редкими светлыми волосами, поводил пальцами, нащупывая в скользком худом мясе вену. Та спряталась под бугорок, который оканчивался вислым отростком. Миша расслабил пальцы, вена обманулась, вышла из-под бугорка, и Миша ее ухватил. Вена вся напряглась и запульсировала. Миша прицелился и воткнул в нее иглу. Откинул голову, но до стены еще оставалось расстояние. Голова его мотнулась, губы вытянулись в нитку, глаза ушли под глазницы.
Через минуту Миша открыл глаза, встал, натянул штаны, взял с мешка пустой шприц, аккуратно закрыл колпачком и спрятал в карман.
Когда Миша коснулся легкими пальцами подмышки Яги, покрытой сосочками черных бритых волос, там проступила крупная фиолетовая вена. Яга открыла глаза. Миша взял с живота Яги шприц, снял с иглы колпачок и прошил вялую кожу подмышки. Игла уперлась в твердую глянцевую стенку вены, поскользнулась, но Миша не пустил ее в сторону, надавил, проколол. Опустил поршень до упора.
Сочно потекла кровь – темная и тугая, словно все время стояла в вене, не двигаясь. Яга почувствовала, как в пальцах забегали мурашки. И сама кровь забегала, разгоняясь. Яга сразу что-то вспомнила и что-то забыла. Тело зашевелилось, принимая позу, на которую Яга не могла посмотреть со стороны, но знала, что поза эта – главная в жизни. Наконец, кровь добежала до стоп, затекла в вечно холодный большой палец правой ноги, палец стал гибким и поведал мозгу, что он, а не мозг, тут главный. Когда палец себя осознал, Яга спустила ноги с кровати, встала и, двигаясь прерывисто, словно постоянно натыкаясь на тонкую скорлупу, которую надо ломать, пошла к окну.
Окно предстало занавеской – голубой с разводами. Яга растопырила ноги, готовая стать тем, кем уже когда-то была. Присела. Вывернула запястья. Отъехала от одного конца подоконника к другому, ухватилась за оконную ручку, чуть не упала, но упасть она не могла – от глаз до окна росла невидимая опора, которая выдержала бы десять таких, как Яга. Сдвинув колени, Яга прижала локти к бокам, подвернула кисти рук. Изумилась, застыла, не шевелясь и не падая. Кровь текла по жилам, не стояла. Точка в занавеске держала, не отпускала.
Светка смотрела на Ягу до тех пор, пока Миша, наклонившись, не загородил ее. Миша тронул подмышку Светки.
– Гонишь? – она подняла на него лицо и выгнулась, когда Миша ее проколол.
На лице Светки мелькнуло выражение – «Ах, вот оно как может быть!» и быстро исчезло, как исчезла и сама Светка. Но она вдруг вернулась.
– Яга, че расселась?! Вставай давай! – Светка поднялась, подошла к Яге и пнула ее. Яга не пошевелилась. Она сидела с закинутой головой, и по всему ее опухшему лицу разливалось тупое блаженство.
Поставив на табуретку ногу, покрытую язвами, Анюта тыкала в нее иглой. Из самых глубоких язв вытекал гной, и Анюта вытирала его концом белой кружевной косынки, повязанной на щиколотку.
Светка прошла мимо нее, прихватив с кухонного стола бутылку с бензином.
Она спустилась с крыльца. Потянулась до хруста в костях. На ее спине по всей длине обозначились позвоночные бугорки.
Подошла к яблоне.
– Я тебя садийа, я тебя йюбйю, – сказала стволу, похожему на ящерицу, застывшую и затянутую темной корой.
Яблоня росла высокая, неподрезанные ветки уходили в разные стороны. Кое-где на них висели буро-коричневые, сгнившие за зиму и высохшие за весну плоды, которых никто никогда не ел. Они и похожи были на младенцев, которых не срезали с пуповины потому, что уже в момент рождения те были мертвы.
Светка потянулась за веткой, наклонила к себе и принялась развязывать мокрый узел. Яблоня качнулась под порывом ветра, Светка выпустила ветку из рук, лента метнулась от нее. Но Светка снова поймала ветку и развязала узел.
Зеленую атласную ленту покрывали темные крапинки.
Светка пошла в теплицу. Открыла раскисшую за зиму дверь. Внутри оказалось холодней, чем снаружи. Посередине были свалены пустые коробки, в которые мать по весне сажала рассаду.
Светка положила ленту на землю, полила из бутылки бензином. Достала из кармана спички, чиркнула.
– Забирайте своего Ойега, – громко сказала она.
Светка сидела на корточках и смотрела, как огонь жрет ленту, сначала превращая ее в черную.
– Вот каким Ойег оказался, – тихо проговорила Светка. – А строий из себя… Пусть уходит.
Она резво встала, но тут же согнулась, обхватив рукой коленки, будто кто-то дернул за жилы в ногах.
Светка потрогала коленные чашечки, поплелась в дом, вошла в комнату, переступив через вытянутые ноги еще не вернувшейся Яги, открыла шкаф и долго смотрела на моток новой фиолетовой ленты.
Похабно растянув рот, Старая с закрытыми глазами сидела в кухне. Она раскачивалась, как будто находясь в полусне.
– Ты че, реально потолок недо… белила? – спросила Яга, заплетаясь языком.
– Реально все бросила, сюда побежала, – Старая открыла мутные глаза. – Хозяйка вернется, че будет… Скандал будет.
– Так невтерпячку, да? – злобно спросила Яга, но Старая из осторожности промолчала.
– Че, хата хоть крутая, скажи, Старая, – снова заговорила Яга уже другим голосом.
– Круче, чем у Анькиных родителей, – ответила та, и лицо ее дернулось.
– А че там? Такая же широкая плазма?
– Шире, – Старая шмыгнула носом.
– А кухня какая?
– С вытяжками всякими.
– Еще че там?
– Круто там.
– Была бы у меня такая хата, я б никогда не кололась, – сказала Яга. – И ребенка, может быть, родила б.
– Как можно колоться, когда у тебя своя хата есть, – вяло сказала Светка. – Хоть какая, все равно своя. Я б ремонт делать начала.
Анюта промолчала.
– Че, блядь, все такие умные! – вдруг закричала Яга. – Бляди! Я одна по точкам хожу, одна закуп делаю! Надоело всех тащить! Сами никто не встанут! Жоп не оторвут! А как сваришься, все первые лезут!
Ее злые голубые глаза остро вспарывали не только пространство вокруг, но и само ее одутловатое лицо.
– Опять ты на психах, – проворчала Старая и ушла в комнату.
За ней потянулась Светка.
– Че, блядь, все такие ранимые? – забубнила Яга. – Я тут королева, блядь. Моя кухня, блядь. Закуп – мой. Блядь. Сдохли б тут без меня… Опять, блядь, кровь не течет. Стоит, блядь, стоймя. Как хуйня пластиковая. Как болит, блядь… Миша, давай быстрей. Скоро мама придет. Говорю, мама придет. Миша, быстрей. Кому говорю – Миш-ша… Ижди-венцы, блядь.
Миша не обернулся и ничего не ответил, но начал быстрее крутить кастрюльную крышку.
– Че ты, Миша, а? – с угрозой спросила Яга. – Че ты такой Миша, а?
– Да, такой Миша, – ответил он, не оборачиваясь.
– Че ты, Миша? – заулыбалась Яга. – К Вадику ходишь. А мы тут тебя ждем.
– Нич-че, – бросил Миша.
– Анюта! – требовательно позвала Яга. – А-ню-та!
Аня показалась из комнаты. Ее лицо покрывал толстый слой тонального крема.
– Тоналку мою схватила, – сощурилась Яга, улыбаясь.
Под тональным кремом лицо Анюты казалось старше, словно она выдавила на него из чужого тюбика и чужую старость.
– Ты когда завтра у меня будешь, я тебе голову знаешь чем дам помыть? – затараторила она. – Материным кондиционером. От него волосы такие – живые.
– Мне краску для волос купить не на что, – сказала Яга. – Хожу, как пугало позорное.
Аня села на табурет. Распустила волосы – темные и густые.
– Ты этим кондиционером волосы моешь? – спросила Светка, заходя в кухню. – Они у тебя так блестят.
– Так я ж с Лешкой маленько уже не живу, – ответила Аня, проводя рукой по волосам. – Мы ж маленько поругались, я ж у родителей теперь.
– А че так? – спросила Светка.
– А у меня же это, бунт в душе. Против матери его. Она же как приехала, сразу Лешка переменился.
– В этой церкви была, протестантской, куда хотела пойти? – спросила Светка.
– В четверг была, – скромно ответила Анюта.
– И че там? – спросила Яга.
– Ничего так, – ответила Анюта. – Лекцию писали. Пастор всякое рассказывал.
– Лек-ци-ю? – растянула Яга. – Ни хуя себе, все какие вокруг умные. Че, Анюта, нам тоже расскажи, про что лекция была.
– Я так не помню, только своими словами могу.
– Давай своими, нам чужими не надо, – сказала Яга, стрельнув глазами в спину Миши.
Анюта потянулась к сумке, достала из нее тонкую тетрадь и пролистала исписанные листы.
– Там пастор как бы сказал, что слова, которые говорит Иисус, – они есть как бы жизнь для каждого из нас, – быстро заговорила она, глядя в написанные ручкой буквы.
– Че? – спросил Яга. – Какая еще жизнь?
– Это метафора, – не оборачиваясь, проговорил Миша.
– Ну давай, че там дальше, – сказала Яга.
– Он еще сказал, что Иисус знает сердце каждого из нас. Ну, типа, что мы говорим, как мы говорим. Короче, слово имеет силу, когда мы его произносим.
– Че ты толстую тетрадь не купишь? – спросила Яга. – Эта у тебя скоро закончится.
– Потому что, как бы это, толстая тетрадь пятьдесят рублей стоит. А я вчера попросила у бабушки сорок рублей, а она такая сразу отчиму позвонила – Анюта опять денег на наркотики просит. Он мне вчера скандал устроил… Вот и получается… – она запнулась, – опять двадцать пять.
– Еще че этот пастор говорил? – требовательно спросила Яга.
– Он еще, короче, вопрос поставил, на который мы… типа каждый из нас должен для себя ответить.
– Че за вопрос?
– Сейчас… – Анюта полистала тетрадь. – Короче, почему змей подошел к Еве?
– Че? Какой еще змей?
– Искуситель, – снова повернулся Миша.
– С яблоком! – подала из комнаты скрипучий голос Старая.
– Ага, – подтвердила Анюта.
– И че он к ней подошел с этим блядским яблоком?
– Я еще не нашла ответа на этот вопрос, – сказала Анюта и почесала голову. Из головы выпал волос.
– Может, влюбился? – спросила Светка.
– Она хоть красивая – Ева, что ль? – спросила Яга.
– Змей – это метафора, – произнес Миша.
– Че, блядь, заладил – метафора! – заорала Яга. – Че мне, блядь, мозги пудрите. Какие-то змеи, блядь. Яблоки какие-то. Вообще… Сейчас мама, говорю, придет!
Светка ушла в комнату, а Анюта осталась и сидела смотрела на черный волос, который, не долетев до пола, опустился на ногу и увяз в гное.
Больше ничего не было. Ягу смыло водой – теплой, прохладной и пенной. Вода была повсюду, и Яга была в ней одна. А больше ничего. Яга поняла, что когда повсюду что-то одно и его много, многажды множе тебя самой, но ты с ним – один на один, значит, то, что повсюду, – это ничто. Поняв это, Яга распустилась в ничем, как будто в ней открылись разные створки. Как будто у ней по всему телу были такие узенькие полосочки – жабры. Она ими в воде дышала, а когда надышалась, они ожили окончательно и начали раскрываться, как лепестки цветка. Наверное, большой розы. Роза была тяжелее, чем ничто, но именно потому, что она дышала ничем, она как бы тоже обезвесилась, сохранив при этом вес. И этот вес потянул розу вниз, на дно ничто. Внизу, как ни странно, Яга почувствовала себя еще невесомее. Раскрылась всеми жабрами ему навстречу, хоть оно и было повсюду, и куда ни поплыви – везде оно. Даже если просто будешь колыхаться на месте, оно тоже – везде. Дна не было, потому что у ничто дна быть не может. Яга об этом не догадывалась, но роза с самого начала знала об отсутствии дна. Телом Яга чувствовала, куда она движется – вверх или вниз. Яга двигалась вниз – к самому сердцу.
Она еще не дошла до низа, потому что низа не было и дойти до него было невозможно, но ничто ее уже обняло и пенно убаюкало. У Яги между ног потекла нега, и она поняла, чем мужчина отличается от женщины. Чем Ева принципиально отличается от Адама. Яга погружалась в негу, погружалась, жабры дышали сами по себе, а нос тонул. Нос задыхался. Носу нужен был кислород. Нос потянул наверх, Яга разозлилась и вынырнула.
– Нахуй, блядь? – хрипло спросила она, имея в виду нос, который был, и она не могла этого изменить.
Яга встала с кровати и пошла к зеркалу, висящему на стене. Так они и стояли друг против друга – Яга и Яга. На выпуклом лице другой Яги, которая появилась, оспорив право этой Яги на единоличное присутствие в разлитом повсюду ничто, опухшие веки прорисовывались скобками. Из них выглядывали зрачки – голубые, как вода и ничто. Яга подняла руку и, кажется, хотела потрогать макушку, но бросила руку вниз на полпути, потрогала между ног под джинсами.
– Конец, нахуй… – прохрипела она. – Конец – всему пиздец…
Яга повернулась к окну. Посмотрела на занавеску. Ее ноги подогнулись, она упала, растопырила ноги. Хотела расстегнуть джинсы. Поковырялась в пупке. Бессильно вывернула запястья.
Мать откинула голову, будто с порога ей нанесли прямой удар в лицо. На секунду прикрыла глаза. По лицу как будто прошла судорога, поделив его на две половины.
Замерев, Яга смотрела на мать с пола так, словно та не рожала ее. Словно сама Яга никогда не была младенцем. Словно никогда между ними ничего не было и эта посторонняя женщина случайно вошла в эту кухню.
Лицо Яги стало злым. Мать посмотрела дочери в глаза, быстренько отвела взгляд, медленно повернулась к мойке, в которой стояла миска с бордовой фосфорной водой. Прижала руку груди, будто там сильно жгло, отвернулась совсем и вышла в распахнутую дверь.
Яга посмотрела в окно. Мать шла мимо покосившейся теплицы, мимо первых перьев лука. Яга перевела взгляд на свою руку. Рука опухла от фосфора.
Стеклянная дверь «Гринвича» шумно распахивалась, пропуская покупателей. Яга стояла сбоку, засунув руки в карманы.
Ветер подул снизу.
– Че, уже весна, – пробубнила Яга.
Через дорогу виднелся другой магазин – маленький, но тоже продуктовый.
Из супермаркета выезжали тележки, нагруженные продуктами. Яга постояла еще немного и, вихляя бедрами, пошла к двери.
– Столько, блядь, всего надо сделать, – пробубнила она, входя в разъехавшуюся дверь.
В овощном отделе пахло пластиком. Фрукты и овощи, лежавшие на прилавке, отливали глянцем. Яга шла по проходу между лотками, а увидев женщину с тележкой, выскочила впереди нее.
Тележка завернула в молочный отдел. Из-за стеллажа с кефиром показался мужчина в синем пальто и розовом галстуке. Яга, глядя в сторону от него, поправила волосы и укусила губу.
Тележки столкнулись в узком проходе. Яга, оказавшись рядом с мужчиной, повернулась к полке с кефиром и зашевелила губами, беззвучно читая названия упаковок. Рукой она сделала колесо по карману пальто – прижалась тыльной стороной согнутой ладони и прокатилась по нему. В чужом кармане хрустнули деньги. Руки Яги затряслись, как бывает от сильного страха или азарта. Она скользнула пальцами по шершавым ворсинкам пальто. Пальцы юркнули за отворот кармана. Яга поддела указательным и средним пальцами купюру, подтолкнула ее под большой, плавно потянула руку, не сгибая пальцев. Сжала деньги в ладони и, не отрываясь глазами от кефирных полок, обогнала тележку.
На повороте она на миг разжала кулак, мелькнул голубой уголок. Яга сунула кулак в карман.
Возле темной застекленной полки с бутылками коньяка Яга покрутилась, ловя то отражение, в котором меньше были видны припухлости на лице. Их стало меньше, только когда она откинула голову и посмотрела на себя сверху вниз.
В рыбном отделе Яга застыла перед лотками со льдом, где были разложены куски розовой семги. Она вытянула лицо, как это делала Старая, ее отчего-то передернуло.
– Супер-блядь-маркет, – пробубнила она.
Она потрясла ногой, как будто разгоняя кровь. Пошла в сырный отдел. Взяла с полки камамбер в холодной упаковке, понюхала. Лицо снова стало как у Старой. Вернула сыр на полку, походила, изучая и трогая, ушла в хлебный отдел. Вернулась. Дрожащими руками взяла три головки камамбера, сунула за пазуху.
Идя к выходу, Яга сделала разочарованное лицо. Когда она поравнялась с охранником, стоявшим у стеклянных дверей, лицо ее стало злым. Ноги дрогнули в коленках. Охранник на Ягу не смотрел.
Вынырнув из супермаркета, Яга расправила плечи и, виляя худыми бедрами, пошла через дорогу в продуктовый магазин – относить сыр.
Яга скатала трубочкой пять сторублевок, полученных за сыр, и закрыла их в кармане на молнию. Тысячную сунула во внутренний карман куртки. Пошла по тротуару. Ветер дул сзади, разделяя волосы на затылке прямым пробором.
Дома, ударенные весенним солнцем, отдавали каменный холод. Яга съежилась. Ее мотало и качало. Она остановилась возле двухэтажного здания с кирпичной облицовкой. Над стеклянной дверью было написано желтыми буквами: «Солярий». «О» была обведена короткими лучами.
– Жестоко, – протянула Яга. – Как, блядь, жестоко…
Она открыла дверь и вошла в узкое светлое помещение. На стойке стоял горшок с живой орхидеей. За стойкой сидела администратор – девушка с белым лицом, темными волосами и голубыми глазами. Свет, падавший из стеклянной двери, казалось, играл с тонкими костями, из которых было составлено ее лицо.
Зазвонил телефон. Девушка повернулась к нему, оказавшись к Яге полубоком.
– Салон красоты «Орхидея», добрый день, – прожурчала она в трубку.
Как бы свет ни играл с ее лицом, на нем не проступало ни впадин, ни опухлостей. Глаза Яги загорелись злостью. Она поправила волосы, потрогала пирсинг на пупке и посмотрела на администраторшу сверху вниз.
– Извините, кха… – кашлянула она. – Ой, вы не подскажете, сколько пять минут солярия стоят?
Говоря, Яга отводила глаза от белого лица администраторши, словно оно обжигало их.
– Сто рублей, – ответила девушка таким голосом, как будто у нее в горле правда тек ручей.
– Спасибо, – протяжно ответила Яга, доставая из кармана трубочку сторублевок.
Яга положила деньги на стойку. Администраторша взглянула в лицо Яги, и глаза у нее стали слезливыми – как у кошки, которой сломали хвост. Яга придвинулась и задержала руку, покрытую черными трещинами, на деньгах. Администраторша отпрянула.
Яга сняла руку со стойки.
Белый солярий, похожий на саркофаг, стоял у стены. Яга сняла куртку, свитер и лифчик. Из-за тонкой перегородки доносились телефонные трели и журчание администраторши: «Салон красоты “Орхидея”, добрый день».
– Орхидея, блядь, еще какая-то, – проворчала Яга и стянула трусы. Пощупала их. Почесала волосы между ног. Понюхала руку.
Открыла солярий, подтянула колено к его плоскому стеклу. Другая нога задрожала в икре. Напрягая зад, Яга подтянула и ее. Встала на колени. Села. Ягодицы растеклись по стеклу. Легла. Опустила крышку. Нажала на кнопку. Солярий загудел. И Яга лежала неподвижно, расставив большие ступни, вся пронзенная фиолетовыми лучами.