1.
Катаржина в нетерпении ерзала на стуле. Хотя внучке Агнешки Кравчик шел семнадцатый год, в Гвяздку она становилась сущим ребенком. В деревне горожанка Кася превращалась в непоседу, жадную до всего того, что может дать провинциальная жизнь с ее сохранившимися устоями и обрядами. Вместе с детьми караулила первую звезду, чтобы радостными криками известить бабушкиных гостей о начале праздничного застолья, верила, что кусочек оплатки непременно исполнит тайное желание, а съев хлебец, жила в предвкушении чуда.
– Бабушка, бабушка, а гадать уже можно? – Серые глаза Катаржины горели в предвкушении предстоящего действа. Святки, на которые она возлагала большие надежды, вот–вот начнутся. Ее так и подмывало сунуть руку под скатерть и вытащить самую длинную соломинку, как доказательство того, что грядущий год будет гораздо лучше уходящего. – На часах почти полночь!
Хозяйка усадьбы, сидящая во главе рождественского стола, укоризненно покачала головой, но залюбовавшись на внучку, улыбнулась.
– И в кого ты такая нетерпеливая? – Агнешка прекрасно знала ответ на вопрос. Сейчас она словно в зеркало смотрелась: только лицо без морщин да русые, не испорченные сединой волосы выдавали разницу между постаревшим оригиналом и его пышущим здоровьем отражением. – Разве в Варшаве на Анджейки не наворожилась вволю?
Катаржина, еще раз взглянув на циферблат, где минутная стрелка застыла в нескольких шагах от двенадцати, досадливо опустила край праздничной скатерти.
Анджейковскую ночь и вспоминать не хотелось. Подруги привели с собой девушку, у которой исполнились все прошлогодние гадания, и та с видом знатока постоянно одергивала Касю. Все холере ясной было не по душе. Кася притащила соседского пса, чтобы мохнатый съел лакомство у той, что первая выскочит замуж, а, оказывается, надо было принести гуся. Его предсказание, видите ли, надежнее. Ну откуда в городской квартире взяться живому гусю?!
Катаржина вздохнула, и чтобы заглушить страдания от нахлынувших воспоминаний, отхлебнула сладкого узвара.
И чесночный крест от упырей она нарисовала не на той двери, и башмак швырнула не через то плечо, да и закончились Анджейковские гадания полным крахом. Расплавленный воск, пропущенный через ушко амбарного ключа, застыл такой нелепой фигурой, что Катаржина готова была разрыдаться. Вместо лика таинственного суженого на ее ладони лежала свинская харя. Вся надежда оставалась на святки. А тут бабушка со своим «давайте поговорим». Словно они не успеют наговориться за те три праздничных дня, на которые вся семья собралась вместе.
– Давайте хоть сегодня подольше посидим за столом, – произнесла Агнешка, удерживая за руку сына, собравшегося покурить. – А то разбредетесь, кто куда… Может это мое последнее Рождество с вами.
– Что вы такое говорите, мама? – Магда укоризненно посмотрела на свекровь. – Вам еще жить да жить!
– Мама, опять ты за свое! Два года прошло! – Франчишек досадливо отодвинул от себя бокал с водой, которую ему торопливо плеснула Магда, желая, чтобы муж успокоился. – Не только ты, мы все горюем по отцу, но жизнь продолжается!
– Да, жизнь продолжается, – кутаясь в нарядную шаль, Агнешка с тоской посмотрела на тарелку, которую поставили для нежданного гостя.
Катаржина любила бабушку. Многие в шестнадцать лет представляют, что возраст за шестьдесят – это глубокая старость, но Агнешка Кравчик легко опровергала сложившееся мнение. Особенно когда разъезжала по своим угодьям верхом на лошади. Высокая, подтянутая, с озорным блеском в глазах и неизменной улыбкой на лице, она притягивала к себе взгляды. А потому разговоры о том, что ей осталось недолго, вызывали недоумение, а порой и раздражение. Да, бабушка сильно изменилась после скоропостижной смерти деда. Это отметили все. Агнешка стала какой–то тихой, часто задумывалась, уставившись в одну точку, отвечала невпопад и вздрагивала, если ее окликали. Встревоженные сын и сноха водили ее по докторам, но те ничего серьезного так и не нашли. Поэтому сегодняшние затянувшиеся посиделки Катаржина воспринимала как очередную блажь бабушки.
А за окном слышались смех и пение. Народ колядовал. Где–то там веселились Касины подруги и, наверное, уже точно знали, как выглядит их суженый–ряженый.
– Спасибо, вам, мои дорогие, за прекрасный сочельник. Я как никогда отвела душу.
Уставшие от долгого застолья гости, тихо переговариваясь, разбрелись по огромному дому. Комнат всем хватало. Только во флигель никогда никого не селили. Туда складывалась старая мебель и ставшие ненужными вещи, которые бабушка категорически отказывалась выбрасывать, полагая, что когда–нибудь они пригодятся.
– Кася, – позвала Агнешка внучку, когда та проходила мимо ее приоткрытой двери. Спальню бабушки слабо освещал ночник. – Ты на меня обижаешься?
Катаржина поджала губы.
– Когда–нибудь ты поймешь, как для меня был важен этот вечер. – Агнешка уже лежала в постели, и собранные днем волосы рассыпались по подушке. – В твоей жизни еще не раз случатся святки и Анджейки, не хмурься. Иди, поцелуй меня.
Когда внучка наклонилась, бабушка крепко ее обняла.
– Помни, я всех вас очень люблю. А тебя особенно, – ее глаза влажно мерцали.
– Мы тоже тебя любим. – Катаржина вздохнула и поцеловала бабушку в седой висок. – А я особенно. Спокойной ночи.
– И тебе добрых снов, милая.
Закрывая дверь, Кася оглянулась. Бабушка повернулась на бок, ее рука потянулась к выключателю. Комната погрузилась в темноту.
«Отчего ее голос дрожал?» – пронеслись тревожные мысли, но идущая навстречу мама отвлекла.
– Давай, быстро в постель, – скомандовала она и, прикрыв рот ладонью, протяжно зевнула.
Праздничное утро проходило шумно и весело. Катаржина помогала накрывать стол для рождественского завтрака. На белоснежной скатерти, украшенной живыми еловыми веточками, дразнились ароматами свиные колбаски и тушеные в сметане грибы, исходили паром вареники с вишней. Ноздрястый сыр, нарезанный тонкими ломтиками, радовал глаз солнечным цветом, а горячий хлеб с хрустящей корочкой заставлял сглатывать голодную слюну. Капельки воды, ползущие по принесенной из погреба бутылке, притягивала взоры жаждущих испробовать знаменитую сливовицу, собственноручно приготовленную пани Агнешкой. Прошел сочельник с его постной едой и запретом на спиртное, а потому насыщенный цвет и незабываемый вкус вина делали для мужчин ожидание предстоящего застолья особо волнительным.
– Франек, позови маму! – Магда как последнюю точку поставила на стол плошки со сметаной и по–летнему пахнущим малиновым вареньем. – Можно садиться.
Произнесенные слова послужили долгожданным сигналом. Возбужденные ароматами гости заторопились занять свои места, лишь кресло хозяйки усадьбы оставалось пустым.
– А мамы в спальне нет. – Франчишек, спускаясь по широкой лестнице, ведущей на второй этаж, выглядел растерянным. – Я обошел все комнаты, но ее нигде нет. Кто–нибудь видел пани Агнешку?
Гости переглянулись, заговорили все разом, мужчины неохотно отставили наполненные зубровкой и сливовицей рюмки.