Шепот под землей

Памяти Блейка Снайдера (1957–2009), который спас не только кошку, но еще писателя, ипотеку и карьеру

 
И я бы спросил их, от страха немых:
– Что мудрость всех ваших книг,
Что дерзкий резец, вольный мрамору дать
Живой человеческий лик,
Пред зверем, что дремлет в недрах земли
И ждет, когда мы придем,
Поднимем на свет, в огне закалим
И новую жизнь вдохнем?
 

Александр Андерсон. Паровоз

Ben Aaronovitch

Whispers Under Ground

Copyright © Ben Aaronovitch 2012

First published by Gollancz,

an imprint of the Orion Publishing Group, London

Fanzon Publishers

An imprint of Eksmo Publishing House

© Трубецкая Е., перевод на русский язык, 2023

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023

Воскресенье

1. Тафнелл-парк

Еще летом я совершил ужасную ошибку: рассказал маме, чем зарабатываю на жизнь. Я имею в виду не службу в полиции: мама о ней прекрасно знает, ибо своими глазами видела, как мне торжественно выдали диплом в Хендоне. Нет, я поведал ей, что работаю в особом подразделении столичной полиции, которое расследует сверхъестественные преступления. Мама тут же окрестила мою деятельность «охотой на ведьм», и это было хорошо, поскольку она, как многие уроженцы Западной Африки, считает охоту на ведьм профессией гораздо более престижной, чем служба в полиции. И вот, в порыве внезапной гордости за сына, она принялась расписывать его, то есть мои, трудовые подвиги всем друзьям и родичам. А это, насколько мне известно, минимум двадцать процентов сьерра-леонской диаспоры, проживающей ныне в Соединенном Королевстве. Включая Альфреда Камару, маминого соседа, – и, соответственно, его тринадцатилетнюю дочь Эбигейл. В последнее воскресенье перед Рождеством эта самая Эбигейл решила, что я просто должен взглянуть на привидение, которое она якобы обнаружила. И так допекла мою маму, что та в конце концов не выдержала, позвонила мне на мобильный и попросила приехать.

Это не слишком радовало, ибо воскресенье – один из немногих дней, когда не надо с утра тренироваться в тире. Я как раз планировал до упора валяться в кровати, а потом отправиться в паб смотреть футбол.

– Ну и где твое привидение? – с порога спросил я.

– А чего это вас двое? – удивилась Эбигейл. Худенькая и невысокая, она, будучи плодом смешанного брака, обладала не слишком темной кожей, которая к зиме вдобавок слегка пожелтела.

– Это Лесли Мэй, мы работаем вместе, – пояснил я.

Эбигейл перевела взгляд на Лесли и недоверчиво сощурилась.

– А почему ты в маске? – спросила она.

– Потому что у меня лицо отвалилось, – ответила Лесли.

Эбигейл пару секунд размышляла, стоит ли верить. Потом кивнула.

– Окей.

– Так где оно? – спросил я.

– Не «оно», а «он», – поправила Эбигейл. – Призрак. Там, в школе.

– Тогда пошли.

– Прямо сейчас? Ты чего, холодно же.

– Мы в курсе, – сказал я. Был один из тех унылых и мрачных зимних дней, когда ледяной ветер со злобным упорством забирается вам под одежду. – Так идем или нет?

Она уставилась на меня, как смотрят подростки-бунтари на родителей и учителей. Но, в отличие от упомянутых, я не собирался заставлять ее что-то делать, а хотел просто поехать домой смотреть футбол.

– Как хочешь, – сказал я и развернулся, делая вид, что ухожу.

– Погоди, – буркнула она, – сейчас выйду.

Я повернулся обратно к двери, и Эбигейл ее захлопнула у меня перед носом.

– А войти не предложила, – заметила Лесли.

Если хозяева не предлагают зайти в дом, заполняется одна клеточка на эдакой «карточке бинго», которую каждый коп держит в голове. Там много «подозрительных» клеточек, вроде «глупой буйной собаки», которая помешала вовремя открыть дверь, или с ходу представленного идеального алиби. Заполните их все – и выиграете экскурсию в полицейский участок за казенный счет.

– Сейчас утро воскресенья, – напомнил я. – Папа у нее, небось, еще дрыхнет.

Решив подождать внизу, мы спустились, сели в машину и от нечего делать стали рыться пакетах со «стратегическими запасами», которых к концу года набралось изрядно. Нашли целую пачку жевательного мармелада. Лесли успела только попросить меня не смотреть, как она сдвигает маску и жует, когда Эбигейл постучала в стекло.

Как и мне, волосы ей достались «не от того родителя». Но я был мальчик, и меня просто-напросто стригли под ноль. А Эбигейл папаша вечно таскал по многочисленным парикмахерским, родственникам и добрым соседям в надежде, что хоть где-то ее волосы приведут в порядок. Она всякий раз ныла, вертелась и мешала тому, кто в данный момент заплетал ей косичку или выпрямлял волосы с помощью бальзама либо плойки. Но папочка был непреклонен: дочь ни в коем случае не должна его позорить своим видом. Произвол закончился, когда Эбигейл исполнилось одиннадцать и она совершенно спокойно, без скандала, заявила: у нее теперь есть телефон Детской службы доверия^[1] и любой, кто подойдет к ней с шиньоном, плойкой или, прости господи, горячей расческой, будет иметь дело с Обществом защиты детей. И с тех пор она стягивает свое афро, которое становится все пышнее и пышнее, на затылке в пучок. Он не поместился под капюшон зимней розовой куртки, поэтому Эбигейл вышла к нам в огромной вязаной растаманской кепке: классический негритос в представлении расистов семидесятых годов. Мама говорит, прическа Эбигейл – стыд и позор, так ходить нельзя. А мне очевидно, что кепка, надетая поверх гигантского пучка, хорошо защищает от дождя лицо.

Я открыл заднюю дверь, и Эбигейл села в машину.

– А где же твой «Ягуар»? – спросила она.

У моего шефа есть самый настоящий раритетный «Ягуар-марк-2», с однорядным двигателем на 3,8 литра. Я как-то припарковал его во дворе, заехав к родителям, и с тех пор он стал местной легендой. Такой раритет считается крутым даже по меркам подростков, выросших на смартфонах, в то время как мой ярко-оранжевый «Форд ST» – всего лишь обычная полицейская машина.

– Ему пока запретили ездить на «Ягуаре», – сказала Лесли. – Надо пройти дополнительный курс вождения.

– А-а-а, потому что ты врезался в «Скорую помощь» и столкнул ее в реку?

– Ничего я никуда не сталкивал, – буркнул я, выруливая на Лейтон-роуд. И решил вернуться к насущному вопросу: – А где именно в школе ты видела это привидение?

– Не прямо в школе, – ответила Эбигейл, – а под школой. Там, где поезда ходят. И не привидение, а призрака.

Речь шла о ближайшей школе: Экланд Баргли, той самой, в которой учились бесчисленные поколения обитателей «Пекуотер Истейт», включая меня и Эбигейл. Найтингейл обязательно поправил бы: Эбигейл и меня. Насчет «бесчисленных поколений» я, конечно, вру: их было от силы четыре, школу-то построили только в конце шестидесятых.

Ее здание, третье по счету вверх по Дартмут-парк-хилл, явно проектировал какой-то страстный поклонник Альберта Шпеера^[2]. Особенно его позднего творчества, колоссальных военных сооружений Атлантического Вала. Из этой школы, с ее тремя башнями и толстыми бетонными стенами, легко можно было бы контролировать стратегически важный перекресток пяти улиц, да так, чтобы ни один летучий отряд Айлингтонской легкой пехоты не подобрался по Тафнелл-парк.

На Инжестр-роуд я нашел пятачок прямо возле школы и припарковался там. Мы вышли из машины и двинулись, хрустя гравием, к пешеходному мосту за школой: под ним тянулась двухпутная линия. Ветка, идущая на юг, скрывалась в тоннель как минимум на два метра ниже северной. Это означало, что нам надо одолеть целых два пролета скользких ступенек, чтобы подняться на пешеходный мост и оглядеть окрестности сквозь сетку ограды.

Школьная спортивная площадка и крытый спортзал находились на бетонной платформе как раз между двумя рядами рельсов. И на схеме, и отсюда, с моста, все это выглядело точь-в-точь как бункер для подводной лодки.

– Вон там, – показала Эбигейл на левый тоннель.

– Ты что, ходила по путям? – нахмурилась Лесли.

– Ну, я осторожно.

Но Лесли сердилась, да и я, по правде сказать, тоже. Ходить по рельсам смертельно опасно. В год около шестидесяти человек гибнет под колесами поездов. Плюс у этой статистики только один: когда кого-то насмерть сбивает поезд, это не наша головная боль, а транспортной полиции.

Хороший, правильный полицейский не станет делать глупостей вроде прогулки по рельсам без предварительной оценки рисков. По всем правилам я сейчас должен был связаться с транспортниками, чтобы они выслали на место техническую группу по обеспечению безопасности. Эта группа, возможно, перекрыла бы движение в обе стороны линии, дабы мы с Эбигейл могли отправиться на поиски призрака. Допустим, я не стану им звонить – но, случись что с Эбигейл, я однозначно попрощаюсь с карьерой. Да наверняка и с жизнью тоже, учитывая патриархальные западноафриканские взгляды ее папочки.

А если позвонить, придется объяснять, что именно я ищу в тоннеле. И конечно, транспортники поднимут меня на смех. Подобно юным героям древности, я предпочел возможную гибель неизбежному позору.

Лесли, правда, заметила, что неплохо бы сперва глянуть расписание.

– Воскресенье же, – напомнила Эбигейл. – Путевые работы весь день.

– А ты откуда знаешь? – удивилась Лесли.

– Специально проверила. А почему у тебя лицо отвалилось?

– Болтала слишком много, вот и отвалилось.

– Где спускаться будем? – поспешно вмешался я.

Из-за близости к железной дороге земля здесь была дешевая, и с обеих сторон от путей тянулись муниципальные жилые дома. На северной стороне за одной такой многоквартирной коробкой виднелся пятачок жухлой травы, окруженный кустами, а за ними – сетчатый забор. Сквозь кусты проходил узкий лаз, как раз ребенку пролезть. Он вел к дыре в заборе и, соответственно, к путям. Скрючившись, мы полезли через кусты вслед за Эбигейл. Лесли, шедшая впереди, ехидно фыркала, когда ветки хлестали меня по лицу. У забора она остановилась, внимательно осмотрела дыру и сказала:

– Сетку не резали, а просто растянули. Скорее всего, лисы.

Под ногами у самого забора валялось множество банок из-под колы и пакетиков от чипсов и шоколадок. Лесли расшвыривала их носком ботинка.

– Нарики, – заметила она, – эту дыру еще не разнюхали. Шприцов не видно. А ты-то откуда про нее знаешь? – спросила она Эбигейл.

– Да с моста увидела, – ответила та.

Держась как можно дальше от рельсов, мы спустились под мост и направились ко входу в тоннель. Его стены до самого верха покрывали граффити. Поверх аккуратных круглых букв, искусно выведенных с помощью баллончика и уже слегка выцветших, пестрели всевозможные каракули начинающих «художников», нарисованные чем попало, от аэрозольной краски до маркера. Виднелась даже пара свастик, и все равно этот «бункер для подлодок» вряд ли впечатлил бы адмирала Дёница^[3].

Под мостом нас хотя бы не донимала морось. Правда, воняло мочой, но вряд ли человеческой: уж очень едким был запах. Наверняка тоже лисы, подумал я. Своими гигантскими размерами, плоским потолком и толстыми бетонными стенами это место скорее напоминало заброшенный склад, чем железнодорожный тоннель.

– Так где ты его видела? – снова спросил я у Эбигейл.

– Вон там, подальше, где темно, – ответила она.

Как же иначе-то, подумал я.

Лесли спросила, за каким чертом она вообще сюда лазила.

– Хотела увидеть Хогвартс-экспресс, – сказала девчонка.

Ну, не прямо настоящий Хогвартс-экспресс, тут же поправилась она. Потому что такого поезда не существует на самом деле, правда ведь? Так что это никак не мог быть Хогвартс-экспресс. Но вот у подружки Кары окна выходят на железную дорогу, так она сказала, что там иногда ездит паровоз – эта штука ведь так называется, да? Вот она и подумала, что его снимали в роли Хогвартс-экспресса.

– Ну, в кино, про Гарри Поттера, – уточнила она.

– А с моста нельзя было посмотреть? – спросила Лесли.

– Не-а, едет слишком быстро, – помотала головой Эбигейл, – не успеваю пересчитать колеса. В кино был локомотив GWR4900 класс 5972, там схема колес 4–6–0^[4].

– А ты у нас, оказывается, настоящий трейнспоттер^[5], – улыбнулся я. – Не знал.

– Да ну тебя! – Эбигейл стукнула меня кулаком по руке. – Трейнспоттеры коллекционируют номера поездов, а я хочу проверить свою догадку. Это совсем другое дело.

– Так ты видела этот поезд? – снова спросила Лесли.

– Нет, – сказала Эбигейл, – но зато я видела призрака. Потому и хотела, чтоб Питер приехал.

Я спросил, где конкретно видела, и Эбигейл показала отметки, которые сделала на стене мелом.

– И ты уверена, что привидение появилось на этом самом месте? – уточнил я.

– Призрак, – недовольно поправила Эбигейл, – ну сколько можно повторять?

– Но сейчас-то его тут нет, – заметил я.

– Еще бы, – фыркнула Эбигейл, – если бы он тут был все время, кто-нибудь давно бы уже заметил и сообщил.

В точку, подумал я. Доберусь до Безумства – обязательно проверю, не было ли похожих заявлений. Рядом с общей библиотекой я нашел подсобку, в которой были архивные шкафы с документами довоенной поры. Среди них попадались тетради, от корки до корки полные наблюдений за призраками. Видимо, это было популярное хобби у тогдашних будущих волшебников.

– Ты не сфотографировала его? – спросила Лесли.

– Я ждала поезд, поэтому заранее включила камеру на телефоне, – сказала Эбигейл, – но когда сообразила, что можно и призрака снять, он уже исчез.

Лесли обернулась ко мне.

– Чувствуешь что-нибудь?

Я шагнул точно туда, где, по словам Эбигейл, появился призрак. Стало зябко, и сквозь запахи лисьей мочи и мокрого бетона едва уловимо потянуло бутановым топливом. Донеслось хихиканье Маттли, пса из мультика, и далекий глухой рев гигантского дизельного двигателя.

Магия всегда оставляет следы. Вестигии, если говорить научным языком. Лучше всего вестигии держит камень, а хуже всего – плоть живых существ. Бетон в этом смысле от камня почти не отличается, и все равно следы магии могут быть очень слабы. Ничего не стоит перепутать их с плодами собственного воображения. Умение отличать одно от другого – важнейший навык, без которого не обойтись, если хочешь заниматься магией. Холодно, например, сейчас было и снаружи, а хихиканье, всамделишное или нет, могло исходить от Эбигейл. Но вот запах газа и рев двигателя указывали на трагедию, вполне понятную и знакомую.

– Ну? – не выдержала Лесли. Я лучше нее улавливаю вестигии, и не только потому, что учусь дольше.

– Что-то есть, – кивнул я. – Хочешь, повесь светлячок.

Лесли вынула из телефона аккумулятор и велела Эбигейл сделать то же самое. Та не поняла, и я сказал:

– Магия уничтожит микропроцессор, если батарейка будет внутри. А вообще, как хочешь, это же твой телефон.

Эбигейл достала из кармана «Эрикссон» последней модели, привычным движением сняла крышку и извлекла аккумулятор. Я кивнул Лесли – мол, теперь можно. Свой аккумулятор вынимать не стал: один кузен, с двенадцати лет умеющий взламывать защиту на телефонах, уже давно установил мне ручной выключатель.

Лесли вытянула вперед руку, произнесла волшебное слово, и шарик света величиной с мяч для гольфа поднялся над ее ладонью. Волшебное слово было «Люкс», а само заклинание в быту называется «светлячок». Это первое, чему наставники учат будущих магов. Светлячок Лесли озарил тоннель неярким жемчужным светом, по бетонным стенам пролегли мягкие тени.

– Вау! – выдохнула Эбигейл. – Вы реально колдуете!

– Вон он, – сказала Лесли.

Около стены появился какой-то парень. Лет восемнадцати-двадцати, белый, с неестественно светлыми волосами, собранными с помощью геля в «шипы». Одет он был в рабочую куртку и джинсы, на ногах были дешевые белые кроссовки. При помощи баллончика с аэрозольной краской он тщательно выводил какую-то надпись на своде тоннеля. Но краска распылялась почти без шипения и не оставляла никаких следов на бетонной стене. Когда райтер встряхнул свой баллончик, характерного звука я тоже не услышал.

Светлячок Лесли потускнел и стал из жемчужного красным.

– Добавь чуть-чуть силы, – посоветовал я.

Лесли сосредоточилась, шарик снова вспыхнул, но сразу померк. Шипение краски стало громче, надпись на стене начала проявляться. Тянулась она от самого входа в тоннель: самоуверенности автору было не занимать.

– «Будьте добры друг…» – прочитала Эбигейл. – И как это понимать?

Я приложил палец к губам и глянул на Лесли. Та помотала головой – мол, силы у меня хватит, могу хоть весь день держать. Но я, конечно, этого допускать не собирался. А потому достал из кармана казенный блокнот и ручку и самым профессиональным полицейским тоном окликнул «художника»:

– Простите, можно вас на минутку?

В Хендоне будущим копам на полном серьезе «ставят» голос. Цель – выработать тон, который пробьется сквозь все, что может затуманить сознание гражданина, будь то алкогольные пары, пелена ярости или внезапное чувство вины.

Парень даже не повернул головы. Вынул из кармана второй баллончик с краской и принялся штриховать краешки буквы К. Я попробовал еще пару раз, но он, не обращая внимания, продолжал сосредоточенно зарисовывать внутреннюю сторону «К».

– Эй, белобрысый! – подключилась Лесли. – А ну прекрати! И повернись, когда с тобой разговаривают.

Шипение умолкло. Парень рассовал баллончики по карманам и повернулся к нам. Лицо было бледное, угловатое, глаза скрывали темные очки а-ля Оззи Осборн.

– Я занят, – сказал он.

– Мы заметили, – кивнул я и показал удостоверение. – Как тебя зовут?

– Макки, – ответил он. И повторил, разворачиваясь обратно к стене: – Я занят.

– И чем же? – спросила Лесли.

– Делаю этот мир лучше.

– Это призрак! – изумленно выдохнула Эбигейл.

– Ты же сама его увидела и позвала нас посмотреть, – напомнил я.

– Да, в тот раз он был гораздо прозрачнее!

Я объяснил, что сейчас призрак поглощает магию Лесли и становится более плотным. И конечно, за этим последовал вопрос, которого я так боюсь.

– А что вообще такое магия?

– Никто не знает, – ответил я. – Наверняка могу сказать только, что электромагнитное излучение тут ни при чем.

– Может, тогда мозговые волны? – предположила Эбигейл.

– Вряд ли, – покачал я головой, – мозговые волны – это электрохимия. Но если в голове идут электрохимические процессы, они должны как-то проявляться внешне.

Поэтому все магические феномены мы списываем на действие волшебной пыльцы либо квантовой запутанности, которая суть то же самое, только со словом «квантовая».

– Ну так что, будем разговаривать? – не выдержала Лесли, и шарик у нее над ладонью слегка колыхнулся. – Или я гашу.

– Эй, Макки! – позвал я. – Поди-ка сюда на пару слов.

Но Макки не собирался отвлекаться от своих художеств: он продолжал аккуратно штриховать внутреннюю часть буквы.

– Я занят, – повторил он, – делаю мир лучше.

– И каким же образом?

Макки наконец решил, что «К» готово, и отошел на пару шагов полюбоваться своим творением. Мы с девчонками старательно держались как можно дальше от рельсов, а вот он либо намеренно захотел рискнуть, либо, что вероятнее, просто забыл об опасности.

Я увидел, как Эбигейл беззвучно прошептала «о, черт!» – поняла, видимо, что сейчас будет.

– Потому что, – сказал Макки, и тут его сбил призрачный поезд.

Он промчался мимо совершено бесшумно и незаметно, обдав нас жаром и вонью дизельного топлива. Макки смело с рельсов, и он свалился бесформенной кучей прямо под буквой Д в слове «ДРУГУ». Издал странный булькающий звук, дернул пару раз ногой и затих. А затем растаял, и вместе с ним исчезла надпись на стене.

– Теперь-то можно гасить? – спросила Лесли. Шарик не становился ярче: Макки по-прежнему поглощал из него магическую энергию.

– Подержи еще чуть-чуть.

Послышался негромкий шорох. Обернувшись ко входу в тоннель, я увидел прозрачный силуэт: он начинал выводить на стене букву Б с помощью все того же баллончика аэрозольной краски.

Проявляется циклично, пометил я в блокноте, возм., невосприимчив. Потом кивнул Лесли, та погасила светлячок, и Макки сразу же исчез. Эбигейл, опасливо прижавшись к стене тоннеля, глядела, как мы бегло осматриваем полоску земли вдоль рельсов.

На полпути к выходу я наклонился и выудил из перемешанного с мусором песка очки Макки – вернее, то, что от них осталось. Сжал в ладони и закрыл глаза. Когда речь идет о вестигиях, и металл, и стекло могут вести себя одинаково непредсказуемо, но сейчас я, хоть и с трудом, уловил пару баррэ на электрогитаре.

Отметил в блокноте, что очки – вещественное доказательство существования этого призрака. И задумался: а стоит ли брать их с собой? Что станется с призраком, если оттуда, где он появляется, забрать его вещь, его неотъемлемую часть? И если он от этого пострадает или вовсе исчезнет, будет ли это преступлением против личности? И считается ли личностью бесплотный дух?

Из тех книг о призраках, что стояли на полках общей библиотеки Безумия, я не прочитал и десятой части. А по правде говоря, вообще только те, что велел Найтингейл. Ну, и еще несколько, вроде Вольфе и Полидори^[6], которые нужны были в ходе расследования. Из прочитанного я уяснил одно: отношение официальных магов к призракам сильно менялось с течением времени.

Сэр Исаак Ньютон, основатель современной магии, похоже, считал призраков досадным изъяном, портящим прекрасный облик его чистой, уютной вселенной. В семнадцатом веке все оголтело принялись классифицировать духов, словно животных или растения, а в эпоху Просвещения велись горячие дискуссии на тему свободной воли. Современники же королевы Виктории четко разделились в этом смысле на две партии: одна полагала, что призраки – это души, которые следует спасать, другая же считала их своего рода бестелесными паразитами и призывала искоренять. А в тридцатые годы, когда релятивизм и квантовая теория, ворвавшись в Безумство, нарушили там старые порядки и сорвали вековые покровы, рассуждения о призраках достигли накала. И несчастные духи попали под раздачу, став удобным материалом для всевозможных магических опытов. Ибо все пришли к единому выводу: призрак – это неодушевленный оттиск ушедшей жизни, нечто вроде граммофонной записи. А значит, этический статус у него такой же, как у плодовой мушки в биолаборатории.

Я пытался выяснить подробности у Найтингейла – как-никак, он застал этот период. Но он сказал только, что в те времена нечасто появлялся в Безумстве: постоянно колесил туда-сюда по всей Империи и даже ее окрестностям. Я спросил, с какой целью, и он ответил:

– Помню только, что составлял великое множество отчетов. Правда, никогда толком не понимал зачем.

Я не считал, что призраки являются «душами», но решил на всякий случай соблюдать нормы этики, пока не узнаю, чем же они являются. Раскидал носком ботинка мусор там, где показала Эбигейл, и зарыл очки в получившейся неглубокой ямке. Потом записал в блокнот точное время и место обнаружения призрака, чтобы, добравшись до Безумства, внести эти данные в базу. Лесли, в свою очередь, отметила расположение дыры в заборе, но, поскольку официально все еще числилась на больничном, вызывать транспортную полицию все равно пришлось мне.

Мы купили Эбигейл твикс и банку колы, заставив дать честное слово, что она и близко не подойдет к этой железной дороге, пусть там едут хоть десять Хогвартс-экспрессов. Я надеялся, что, став свидетельницей трагической, хоть и призрачной, кончины Макки, девчонка сама не захочет больше сюда соваться. Мы завезли ее домой и поехали к себе на Рассел-сквер.

– Куртка ей маловата, заметил? – спросила Лесли. – И ты видел, чтоб нормальная девчонка так интересовалась паровозами?

– Думаешь, у нее с родичами проблемы?

Лесли засунула палец под маску, чтобы почесать лицо.

– Ни хрена эта штука не гипоаллергенная.

– Так сними, – посоветовал я, – мы почти приехали.

– Думаю, тебе стоит сообщить о своих опасениях в Службу социальной защиты, – сказала Лесли.

– А ты отмечала время?

– Если ее родители – твои знакомые, – не дала себя увести от темы Лесли, – это не повод закрывать глаза на такие вещи. Ты окажешь ей очень плохую услугу, если ничего не сделаешь.

– Хорошо, – сказал я, – поговорю с мамой. Так ты засекала время? Сколько было минут?

– Пять.

– Разве? А по-моему, около десяти.

Лесли можно колдовать всего по пять минут в день. Это одно из условий, на которых доктор Валид разрешил ей поступить в ученицы к Найтингейлу. Кроме того, он обязал ее вести «магический дневник», каждый раз подробно расписывая используемые заклинания. А еще раз в неделю ей надо таскаться в Королевский госпиталь и засовывать голову в магнитно-резонансный томограф: доктор Валид проверяет, не появилось ли у нее в мозгу патологических изменений, первых признаков гипермагической деградации. Если злоупотреблять магией, в лучшем случае можно заработать обширный инсульт. А в худшем – аневризму сосудов головного мозга, которая несет верную смерть. До изобретения МРТ смерть адепта была первым и единственным признаком передозировки магии – неудивительно, что мало кому хотелось колдовать ради удовольствия.

– Нет, пять, – уперлась Лесли.

В итоге сошлись на шести.

Старший инспектор отдела расследования убийств Томас Найтингейл – мой шеф, наставник и мастер (ну в смысле взаимодействия «мастер – ученик»), и по воскресеньям мы с ним обычно вкушаем ранний ужин в так называемой малой столовой.

Найтингейл чуть ниже меня ростом, худощавый, волосы у него темные, а глаза серые. На вид ему лет сорок, взаправду же гораздо больше. К ужину он обычно не переодевается, но я сильно подозреваю, что это чисто из солидарности со мной.

Сегодня нас ждала свинина в сливовом соусе, вот только Молли почему-то считает, что идеальный гарнир к этому блюду – йоркширский пудинг с тушеной капустой. Лесли, как обычно, ушла есть к себе в комнату. Нисколько ее не осуждаю: трудно есть йоркширский пудинг, сохраняя достоинство.

– Мне надо, чтобы вы завтра совершили небольшую вылазку за город, – сообщил Найтингейл.

– В самом деле? Куда же на этот раз?

– В Хенли-он-Темз.

– А что там такое?

– Возможно, очередной Крокодильчик. Профессор Постмартин провел кое-какую работу и нашел еще нескольких членов клуба.

– Все метят в сыщики, – усмехнулся я.

Хотя это я зря – профессор Постмартин, хранитель университетских архивов и оксфордский старожил, как никто другой годился для поиска студентов, которых подпольно учили магии. Нам уже известно минимум о двух: из них выросли черные маги – и мерзавцы – очень высокого пошиба. Один действовал в Лондоне еще в шестидесятые, а другой и сейчас жив-здоров. Нынешним летом он пытался скинуть меня с крыши. До земли было целых пять этажей, так что я обиделся.

– Думаю, Постмартин всегда числил себя сыщиком-любителем, – сказал Найтингейл, – особенно если говорить о сборе университетских слухов. Теперь он уверен, что обнаружил одного Крокодильчика в Хенли, а другого – в нашей богоспасаемой столице. Аж в Барбикане, представляете? Словом, поезжайте завтра в Хенли и проверьте, действительно ли профессор обнаружил адепта магии. Если что, порядок действий вам знаком. А мы с Лесли тем временем навестим второго.

Я промокнул с тарелки сливовый соус последним кусочком пудинга.

– Боюсь, Хенли лежит за границами моей территории.

– Что ж, это прекрасный повод их расширить, – ответил Найтингейл. – Кроме того, вы сможете заодно навестить Беверли Брук в ее… сельском уединении. Думаю, она по-прежнему живет в верхнем течении Темзы.

Интересно, подумал я, он это в переносном смысле или в прямом?

– Был бы рад.

– Я так и думал, – улыбнулся Найтингейл.

Лондонская полиция почему-то не удосужилась разработать специальную форму для отчетов по призракам. Пришлось самому состряпать ее в экселе. В прежние времена в каждом полицейском участке был сверщик, в чьи обязанности входило поддерживать порядок в архиве и сортировать каталожные карточки сообразно тематике: местные правонарушители, старые дела, всяческие слухи и тому подобное. То есть делать все, чтобы облаченные в синюю форму герои закона и порядка могли пойти и сразу постучать в нужную дверь. Или хотя бы в соседнюю. В Хендоне даже сохранился кабинет сверщика: запыленная каморка, полностью забитая ящиками каталожных карточек. Курсантам показывают это помещение и вполголоса рассказывают о далеких днях прошлого столетия, когда данные вручную писали на клочках бумаги.

В наши дни, имея соответствующий уровень доступа, получить информацию можно в считаные минуты. Просто заходите в терминал AWARE и выбираете нужную базу: в CRIS хранятся заявления о преступлениях, в CRIMINT – оперативная информация, в NCALT – библиотека учебных программ, а в MERLIN – данные по преступлениям против несовершеннолетних.

Но Безумство, официальное хранилище таких материалов, о которых добропорядочные копы предпочитают не говорить, не доверяет электронным базам данных: до них могут добраться все, кому не лень, хоть репортеры из «Дейли мейл». Нет, Безумство пользуется старым добрым средством передачи информации – живым словом. Основная часть этой информации поступает Найтингейлу, а он все записывает – надо признать, исключительно разборчивым почерком – на листах обычной бумаги. Эти листы я потом складываю в нужные папки, после того как перенесу краткое содержание на карточку размером 5 на 3 дюйма и помещу ее в соответствующую секцию каталога общей библиотеки.

В отличие от шефа я набираю отчеты на ноутбуке, на специальном бланке. Потом распечатываю и прячу в соответствующую папку. В общей библиотеке таких папок, наверно, тысячи три или даже больше. И это не считая тетрадей с описанием призраков – с тридцатых годов они нигде не учитывались. Когда-нибудь я и их внесу в базу, но для этого, наверно, придется научить Молли печатать.

Покончив с бумагами, я на полчаса – предел моих возможностей – погрузился в творчество Плиния Старшего, который прославился в веках тем, что его, во-первых, угораздило написать первую в мире энциклопедию, а во-вторых, плыть мимо Везувия, когда тот учинил свое показательное выступление.

Закрыв книгу, я взял Тоби и пошел гулять с ним вокруг Рассел-сквер. Заглянул в «Маркиз», выпил пинту пива и, вернувшись в Безумcтво, завалился спать.

Если отдел состоит из одного старшего инспектора и одного констебля, то угадайте, кто из них отвечает на ночные звонки. Угробив три мобильника подряд, я завел привычку в стенах особняка отключать телефон. Но это означало, что, если будут звонить по работе, Молли возьмет трубку внизу, в атриуме. А потом придет за мной, встанет в дверях спальни и будет стоять до тех пор, пока я не проснусь от чистого животного ужаса. Я уже и табличку «Стучите» вешал, и дверь изнутри закрывал, и стулом ее подпирал – бесполезно. Нет, я очень люблю стряпню Молли, но как-то раз она меня самого чуть не съела. Потому одна только мысль о ней, беззвучно вплывающей туда, где я мирно сплю, почти лишила меня этого самого сна. Понадобилось два дня тяжелого труда и помощь эксперта из Музея науки, чтобы провести, наконец, ко мне в спальню добавочную телефонную линию.