Кому мы обязаны «Афганом»

©Жемчугов А. А., 2012

©ООО «Издательский дом «Вече», 2012

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

К читателям

Афганская эпопея вроде бы исписана-переписана вдоль и поперек. Одних мемуаров – «вагон и маленькая тележка». Но ни в одной публикации нет внятного, однозначного ответа на вопрос: кому мы обязаны «афганом»?

На это еще в феврале 1999 года обратил внимание генерал-полковник К. В. Тоцкий в своей статье, опубликованной в журнале «Ветеран границы», № 1–2, 1999.

«Прошло десять лет с тех пор, как завершилась афганская война, война на земле Афганистана с участием наших воинов, – писал тогда директор Федеральной пограничной службы Российской Федерации. – Война, в определенной мере так и оставшаяся неясной, загадочной и таинственной. Не случайно ей давали так много скоропалительных определений – «неизвестная», «необъявленная» и т. д. Но все они остались не более как журналистскими, пропагандистскими приемами, так и не прижившись. А только «политическая» оценка войны, робкая, невнятная и с точки зрения нашего государственного интереса далеко не безупречная, не могла вобрать в себя ее истинного смысла»^[1].

…Восточная мудрость гласит: «Чтобы понять настоящее, нужно заглянуть в прошлое». Вот я и решил «заглянуть в прошлое», дабы постичь истинный смысл Афгана и наконец-то узнать, кому мы обязаны этой трагедией. Так родилось желание написать книгу. Она получилась такой, какой получилась.

Откровенный интерес к ней проявил академик Е. М. Примаков, по совету которого одна из глав книги претерпела существенные структурные изменения, а из прочих были устранены подмеченные им смысловые и стилистические погрешности и шероховатости.

Также положительно воспринял книгу бывший начальник советской внешней разведки Д. В. Шебаршин, который знает «афган» не понаслышке.

Теперь слово за вами, уважаемые читатели. Любой ваш вердикт будет принят с пониманием и благодарностью.

Автор

Введение. «Афган». У каждого свой и один на всех

Эта война отпечаталась в нашей отечественной истории нерусским словом «афган», коротким, всего из пяти букв, но очень емким.

Начавшись 27 декабря 1979 г. и закончившись 15 февраля 1989 г., она стала самой длительной войной в новой истории нашего отечества. «Десять кровавых лет» – так называют ее сами «афганцы».

«В общей сложности за эти годы в Афганистане побывало около 900 тысяч советских военнослужащих различных родов войск, – утверждает в своих мемуарах В. А. Крючков, один из творцов «афгана». – Их численность в отдельные периоды колебалась от 30 тысяч до не многим более 100 тысяч человек»^[2].

И у каждого был свой «афган».

А. А. Шахов, сапер, рядовой, за службу в Афганистане удостоен медали «За отвагу»:

«Мы, саперы, долго на одном месте не задерживались и видели всяких людей. Скажем, на боевых действиях все ведут себя примерно одинаково. Случись что с любым солдатом, ранили его или на мине подорвался, отношение только одно и реакция одна – помочь. А в остальном все обстояло, как в гражданской жизни. Только, пожалуй, раскрывались люди быстрее. Кто-то, скажем, писарем при штабе свои два года тихо-мирно просидел и раньше других домой поехал, потому что все время был на виду. Кто-то в полку пристраивался, как у нас говорили, к «общественной работе»: в казармах порядок наводить, стекло треснутое заменить, печку поправить. Кто-то на вещевом складе служил – двое из моего призыва, например, туда попали, так за полгода ни разу сапоги не надели, ходили в мягких тапочках, сытые, выспавшиеся.

Помню, направили нас вместе с разведвзводом в засаду. Ехать надо было на ночь глядя, решили попросить на складе хотя бы сухие пайки. Куда там – ни в какую не дают, все равно что в магазине за минуту перед закрытием… Конечно, и такая служба нужна, не хочу никого упрекать. Только если человеку это место не по душе, он и на другое мог попроситься. Были такие случаи, становилось ребятам рано или поздно совестно перед теми, кто ездит на боевые. Да и дома стыдно было рассказывать, что провел два года писарем или кладовщиком. Тут уже зависело от тебя самого.

Так же, на мой взгляд, обстояло дело и с офицерами. Многие, особенно те, кто воевал уже несколько лет, относились к нам хорошо. Солдат это ценить умеет. Но было ведь и такое: разведет командир полка рядовых по плацу, вызовет всех офицеров с прапорщиками к себе на середину и там часами с ними разбирается – изучает внешний вид, дает указания. Не торопится – подумаешь, солдаты ждут… Потом подойдет к нам и тоже «лекцию» читает. А жара под пятьдесят градусов, солнце жжет, с утра уже все мокрые. Весь полк стоит навытяжку, и офицеры тоже, и что тут поделаешь…

Были и такие, кто больше о наградах думал. Ордена и медали в основном получали честно. Но вот запомнился такой случай. Весной прошлого года, перед самым моим увольнением, пришел в одну роту новый командир. Уже объявлено, что скоро всей дивизии из Афганистана уходить, но когда именно – никто сказать не может, сколько еще будет боевых действий, неясно. А тому ротному нужно еще в курс своих дел войти. Отличиться хочется, только в бою никак не побывает. В это время командование полка дает указание – наградить троих самых отличившихся. Награждать было кого и за что, некоторые из ребят по многу раз подрывались, в засады попадали. Но ротный одного солдата из списка вычеркнул и вписал свою фамилию. Случайно увидел у него на постели этот листок замполит роты, на глазах у солдат скомкал и прямо ротному в лицо: «Не хочу, – говорит, – быть с вами в одной роте».

Не думаю, что мы стали какими-то особенными, отличными от других. Война, конечно, многое как бы упрощает. Там чувствуешь себя более или менее спокойно, когда под руками автомат, а рядом товарищ, который в случае чего тебя прикроет. Но потом, когда возвращаешься, это чувство быстро исчезает. Здесь все сложнее… В Афганистане случалось всякое – и в засады мы попадали, и на минах подрывались. И много было такого, что, казалось бы, скорее надо забыть. Но вычеркнуть из памяти эти годы мне не хотелось бы. Я научился, мне кажется, лучше видеть людей, оценивать их поступки, начал действительно понимать, что такое дружба, справедливость, что такое доверие. И главное, убедился, как много зависит от человека. Никакая организация и дисциплина не помогут, если с ним что-то неладно. Например, я как сапер точно знаю: многие из наших солдат подрывались на минах лишь потому, что после боевых действий их сразу отправляли в наряды, забывали дать им как следует отдохнуть, восстановиться не только физически, но и морально.

Мы научились иначе смотреть и на саму войну. Мои, например, представления о ней менялись резко. Когда нас призывали на службу, ни из газет, ни из телепередач нельзя было толком понять, что делается в Афганистане. Думал, прилечу, дадут нам по автомату, и сразу в окопы – и так все два года. Оказалось, ничего подобного, шли мы туда, совершенно не зная, с чем столкнемся. Видимо, надеялись, что поможем афганцам скорее наладить иную жизнь, чем та, к которой они привыкли. Мы ждали этого почти десять лет и, мне кажется, так и не дождались. Я много где побывал, и везде, кроме Кабула, картина примерно одна и та же: глинобитные хижины и лавки-дуканы, вокруг них и идет вся местная жизнь. Там, где мы в эту жизнь не вмешивались, отношения с населением были неплохие – правда, это только рядом с нашими частями. А попросят нас афганские власти отбить у неприятеля кишлак – отобьем, но гражданское население почти целиком убегает в горы, прячется по подземным колодцам, уходит в «зеленку», в заросли. Туда мы по возможности старались не забираться – и опасно, и, как правило, бесполезно. Вроде бы наступает тишина. Мы уходим – народ в кишлак возвращается, все там начинает идти по-прежнему. Через некоторое время местные власти опять просят помощи, мы снова занимаем кишлак, а жители оттуда опять разбегаются. И так по многу раз. В итоге нет ощущения нашего поражения, но и победы тоже. Как пришли, так и ушли»^[3].

С. Казакпаев, лейтенант, командовал ротой:

«За те два года, что я воевал в чужой стране, в 1983—1984-м, были убиты и скончались от ран, болезней 3789 наших ребят, из них 515 офицеров. Я был ничем не лучше их и мог бы разделить их участь. Повезло. Мне суждено было запомнить, запечатлеть в памяти навечно облик моей смерти – в бою, когда глаза ее смотрели на меня в упор, я даже видел, как душман убивает меня…

И по сей день каждая мелочь, каждое мгновение той ночи живет во мне, словно это было час назад.

Наш ротный командир, старший лейтенант Олег Бодров, месяц назад заболел брюшным тифом, и, казалось, сгинул в полевом госпитале, а я, исполняя его обязанности, командовал ротой.

С 22.00 мы ждали караван из Пакистана. По данным разведки, он должен был появиться сегодня ночью на дороге в ущелье, которую мы и оседлали… Я обошел солдат, в установленный на каждом автомате и пулемете прибор НСПУ осмотрел сектор обстрела и панораму местности каждого из подчиненных. Некоторым поменял позиции… Прилег, глядя на звезды. И вроде задремал, потому что очнулся от того, что кто-то тормошил меня:

– Товариш лейтенант, едут!

…Машин было шесть, впереди, мигая одной фарой, кажется, ехал мотоцикл. «Что ж, пропустим дозор, – решил я, – пусть живет мотоциклист. Открою огонь по первой машине».

Зачем-то посмотрел на часы: два часа…

Когда «мотоциклист» подъехал совсем близко, я понял: это никакой не мотоциклист, а автомобиль, он шел, освещая себе путь одной фарой. Размышлять уже не оставалось времени, и я, наскоро прицелившись, открыл огонь. В небо тут же взвились осветительные ракеты, стало бело как днем.

Я увидел, что однофарным автомобилем был японский «Семург» – машина, похожая на нашу «Волгу», только с кузовом. И понял, что попал в «Семург» наверняка. Он еще катился по дороге, но уже неуправляемый, не подчиненный воле «духа»…

Застрочил очередями АГС-17, гранаты начали хлопать среди разбегавшихся душманов. Кое-кто пытался отстреливаться. Но тщетно и недолго. Они не видели нас, а они – как на ладони.

Бой вскоре стал затихать.

– Прекратить огонь! – скомандовал я.

И ночь еще раз отступила перед залпом осветительных ракет, я осмотрел местность. В долине осталось пять машин, вокруг которых в разных позах лежали душманы. Шестая машина удалялась от засады на большой скорости, была уже недосягаема для пули.

Доложив комбату о результатах боя, собрал сержантов, поставил задачи… Через некоторое время на связь вновь вышел комбат:

– Казакпаев, я прошу тебя, глянь, что они везли в машинах…

– Селявин, Хайдаров, со мной! Пойдем вслепую, без света, только к первой машине, задача: собрать оружие и узнать, что в кузове…

По оврагу мы вышли к дороге. «Семург» стоял теперь перед нами метрах в десяти…

– Вперед!

У бампера приказал:

– Осмотрите правую сторону.

…Я шагнул в сторону дверцы пассажира. В ту же секунду увидел то, от чего вздрогнул сначала, а потом, словно голого, меня обдало колющим, пронзительным холодом. Из-за переднего колеса затравленно смотрели два блестящих глаза и ствол автомата. Никогда прежде не видел таких глаз: и ненависть, и страх, и ужас, и злорадство – все перемешалось в них. Вот сейчас, сейчас…

Помню, я успел еще подумать: «Это конец».

Душман надавил на курок, я совершенно отчетливо увидел это, показалось даже, что дернулся ствол автомата, но он …не выстрелил.

Сколько же это продолжалось? Потом мне казалось, что стоял на грани небытия и вечности. А в тот самый момент, когда я понял, что живу, и что теперь уже точно буду жить, выхватил из-под руки свой АКМ, нажал на спусковой крючок, и помимо моей воли палец словно прирос к нему. Автомат трясся в руках, пока в магазине от РПК не иссякли все патроны. И только тогда перевел дух…

Наверняка это был шок.

С оружием наготове возник из-за кузова Хайдаров.

– Вы что, товарищ лейтенант?

– Показалось.

– Снимайте ДШК и ящики, – приказал я, а сам стал быстро собирать оружие у лежащих вокруг «Семурга» мятежников.

Последним, к кому я подошел, был тот, в ком несколько минут назад таилась моя смерть. Я вытащил его из-под машины. Это был молодой бородатый мужчина, одетый в обычную афганскую одежду, поверх которой он был опоясан египетским подсумком, где плотно друг к другу лежали магазины и гранаты. На поясе – кобур. Мои пули прошли через подсумок в грудь душмана, пронзили обе его руки. Я машинально отстегнул ремень с кобурой и взял лежащий рядом автомат. Он был на взводе.

«Почему же он не выстрелил?» – подумал я, чувствуя, как вновь охватывает меня дрожь. Осмотрел оружие. Внешне оно выглядело нормально, я не сразу заметил маленькое отверстие на крышке ствольной коробки; отверстие было от 5,45-мм пули; может, я попал, когда стрелял из оврага, а может, кто-то из ребят – при первом обстреле.

«Вот что спасло мне жизнь», – понял я и словно вновь увидел направленное в лицо дуло автомата; меня трясло, как от холода, хотя было тепло, и даже душно…

…Потом там, в чужих горах, под чужим солнцем, я вспоминал часто этот свой бой, видел глаза своей смерти и лица улыбающихся парней в тельняшках на душманской фотографии. И думал: «А вот интересно, убьют меня, умру я, а мир останется таким же, люди такими же или жизнь остановится хотя бы на миг?»

И вот я выжил, не умер в госпитале от ран, вернулся и узнал, что мир не остался прежним, что люди по-другому теперь смотрят на многие вещи, что войну, на которой я воевал, объявили преступной и никому не нужной, что жизнь не задержалась ни на миг и что в чем-то ориентиры сместились, какие-то наши ценности распылились, а идеалы – отброшены»^[4].

В. Н. Сопряков, капитан первого ранга, в 1981–1982 гг. командовал отрядом специального назначения КГБ СССР «Каскад-3»:

«В апреле 1981 г. мне объявили, что моя просьба удовлетворена, и я командируюсь в Кабул сроком на девять месяцев. Вылет в афганскую столицу намечен на середину лета.

Предыдущий отряд «Каскад-2», на смену которому мы летели, пробыл в Афганистане полгода.

«Каскад» – это семь команд. Штаб отряда располагался в Кабуле, а его команды – в основных городах провинций под кодовыми названиями: «Карпаты» – в Герате, «Карпаты-1» – в Шиндандэ, «Тибет» – в Джелалабаде, «Кавказ» – в Кандагаре, «Алтай» – в Газни, «Север-1» – в Мазари-Шерифе, «Север-2» – в Кундузе.

У каждой команды и в кабульском штабе – своя бронетехника, автомашины, радиостанция.

Общая численность «каскадеров» – более 700 штыков.

Первейшая задача «Каскада» – обеспечение армейского командования разведывательными сведениями о готовящихся душманами диверсиях и терактах против советских войск и органов власти НДПА в Кабуле и на местах, о базах душманских формирований, складах оружия и боеприпасов, о путях доставки военного снаряжения и военной техники из Пакистана. Информация должна быть достоверной и упреждающей. Каждый день в 7 часов утра я докладывал ее на совещаниях, которые проводил генерал армии С. Ф. Ахромеев.

Об одном эпизоде я должен рассказать подробнее.

«Каскадер» Анатолий Зотов, сотрудник управления «С» ПГУ, мой сослуживец, получил от агента информацию о том, что в небольшом населенном пункте душманами накоплено большое количество оружия для создания мошной автономной группы, которая будет активно действовать в районе Кабула и на прилегающих к нему военных объектах Советской Армии. В определенный день на этой базе должны будут собраться главари банд. Для выработки и согласования плана боевых действий на встрече будут также и члены создаваемой группы.

Эта информация была срочно перепроверена и подтверждена. Да, главари собираются на совет в этом населенном пункте, дата встречи также подтвердилась. Я срочно доложил Ахромееву полученную информацию, и было принято решение уничтожить скопление бандитов и склад с оружием.

Операция началась по плану. Анатолий Зотов и его источник погрузились в один вертолет. Присутствие источника диктовалось необходимостью быть предельно точными при ударе с воздуха, чтобы не пострадали мирные жители близлежащих кишлаков, а источник уверял, что хорошо знает местность и точно укажет цель. Зотов занял место стрелка-радиста, пристроившись у пулемета и рассчитывая при необходимости принять участие в боевых действиях. Афганца разместили на коробках с боеприпасами. В сопровождении еще двух вертушек поднялись и пошли к цели. К ним в ходе операции должны были присоединиться и наши штурмовики.

Машина, где находился Зотов и источник, поднялась над целью выше других вертолетов, чтобы ее не смогли поразить с земли автоматным огнем. Трассирующими очередями Зотов открыл огонь из пулемета по дому, на который указал афганец. Два других вертолета, находившиеся ниже вертолета Зотова, увидели светящиеся трассы, определили цель, и начался бой. С земли ответили шквалом огня из всех видов оружия, включая и крупнокалиберные пулеметы. Дом бандитов загорелся, это было четкое указание цели для штурмовой авиации. Отбомбившись, они ушли на свою базу, а вертолеты еще кружили над скоплением бандитов, отвечая на их огонь.

Зотова и афганца смущало и тревожило одно обстоятельство – почему нет взрыва склада боеприпасов. Афганец уверял, что его информация точна, что здесь находится большой склад оружия, которое будет в самое ближайшее время использовано против шурави. На складе, кроме стрелкового оружия, большое количество мин, фугасов. Все это – будущая смерть для русских солдат.

Анатолий верил своему источнику и понимал, что до конца их задача не выполнена. С таким чувством они, израсходовав боезапас, вернулись на базу. На базе, поблагодарив афганца за помощь, Зотов настоял на том, что он должен на том же вертолете вернуться на место операции, поскольку «не привык бросать начатое дело на полпути».

На этот раз вертолет, в котором находился Зотов, не стал, по его настоянию, подниматься выше и остался в боевом строю с остальными. Трассирующие очереди Анатолия полетели точно в цель, туда же легли ракеты и бомбы штурмовиков. И случилось то, ради чего и затевалась эта операция – огромный силы взрыв потряс землю, разметав все вокруг. База душманов была полностью уничтожена. И, казалось бы, наступило затишье, как вдруг какая-то шальная очередь из крупнокалиберного пулемета угодила в вертолет Зотова. И он рухнул вниз.

Останки «каскадера» и двух вертолетчиков были извлечены из-под обломков вертолета и доставлены в Кабул на следующий день.

Я доложил Ахромееву обо всех деталях героического подвига Анатолия Зотова. Генерал, подумав, обратился ко мне с вопросом, может ли военное руководство, в частности он, ходатайствовать перед правительством Советского Союза о награждении погибшего «каскадера» боевым орденом. Понимая, что это вне моей компетенции, я ответил, что доложу об этом своему руководству, что и сделал без промедленья. Некоторое время спустя мне сообщили, что КГБ сможет сам решить этот вопрос.

Смерть Анатолия Зотова стала первой потерей для «Каскада-3».

He менее сложным направлением деятельности «Каскада» была оперативная разработка душманских банд, как правило, местного масштаба. Используя агентурно-оперативные возможности, мы выискивали таких главарей душманских формирований, которые по тем или иным причинам, как нам казалось, могли бы пойти на контакт с нами. В поле нашего внимания попадали главари – выходцы из близлежащих кишлаков, у которых многочисленная родня проживала в районах, надежно контролируемых нашими войсками и новой властью. Таких главарей нам иногда удавалось переманить на сторону местной власти, сложить оружие и перейти к мирной жизни. В этом случае они требовали от нас гарантии, что их не будут преследовать за прошлые дела. И мы, согласовав все вопросы с правительственными чиновниками и службой безопасности Афганистана, давали им такие гарантии.

Правда, чаще всего главарь душманов не соглашался на мир с местной властью, не признавал НДПА, но готов был прекратить вооруженные вылазки против шурави. Приходилось довольствоваться и этим.

Естественно, что установление контактов с главарями душманов было весьма рискованным мероприятием. Ведь встречи с ними проводились на их условиях. Они указывали место встречи, требовали, чтобы наши представители не имели при себе оружия и приходили без всякого сопровождения. И мы шли на такой риск, считая его оправданным. К счастью, печальных срывов в этой тонкой работе у нас не было. А вот неудачи случались. Уже в ходе начавшихся переговоров душманы подчас вдруг отказывались от их продолжения, но наших «парламентеров» не трогали, позволяли им вернуться обратно живыми.

Много хлопот нам доставляли местные афганские болячки – желудочные расстройства и особенно гепатит. Болели офицеры, болели и солдаты. Но удивительное дело, даже больные «каскадеры» не хотели покидать свои команды, не хотели уезжать из Афганистана на лечение в Ташкент и даже в Москву. Любыми путями они стремились остаться в строю.

Однажды со мной связались из военной комендатуры Кабула. Дежурный офицер сообщил, что у них находится задержанный солдат, никаких документов при нем нет, но он утверждает, что является рядовым команды из Кандагара (отряда «Каскад»). Попросил разрешения доставить этого солдата в расположение нашего отряда. Я согласился.

Передо мной появился солдат, худой, измызганный, но держался с достоинством. Прежде всего, я выяснил, имеет ли он отношение к пограничникам. Он ответил утвердительно. Это указывало на то, что он наш человек.

Солдат поведал следующее. Он заболел, его поместили в местный военный госпиталь, а оттуда перевезли, вопреки его желанию остаться в Афганистане, в госпиталь в Ташкенте. Почувствовав себя лучше, он сбежал из госпиталя и вот спустя неделю оказался в Кабуле. Пытался попасть на самолет, летящий в Кандагар, но его задержали и посадили на гауптвахту. Тогда ему пришлось сознаться, что он член команды «Каскада», чтобы его вновь не отправили в Союз. Я поинтересовался, чем же он питался всю неделю до Кабула. Беглец философски ответил, что мир не без добрых людей. И я поверил ему. Его накормили, помыли и запросили Кандагар о беглеце. Оттуда сообщили, что такой-то солдат в настоящее время находится на излечении в госпитале в Ташкенте.

Я поздравил солдата с благополучным прибытием к месту боевой службы и отправил его в родную команду. Иначе я поступить не мог, так как видел по его глазам, что он все равно вернется в «Каскад».

Нечто похожее случилось и с командиром одной из команд «Каскада». Он заболел гепатитом и несколько недель уже находился на излечении в местном военном госпитале. Мы проинформировали о его болезни Центр и через некоторое время получили из Москвы сообщение, что на место больного командиром команды назначается другой офицер, его заместитель. А больного мы должны были по возможности направить в Союз для продолжения лечения. Прошло еще какое-то время, и вот бывший командир прибыл в Кабул и появился у меня. Болезнь еще не совсем прошла, выглядел он плохо, был слаб. Я сообщил ему о решении Центра и предложил готовиться к отправке домой, убеждая, что ему нужно хорошо залечить болезнь, чтобы окончательно встать на ноги. Офицер молчал, опустив голову. А когда поднял ее и взглянул на меня, я впервые увидел плачущего «каскадера». Крупные слезы катились по щекам, губы подрагивали, руки, сжатые в кулак, посинели.

Я пытался успокоить его, говорил, что он еще молод, ему надо победить болезнь и еще много сделать дел на пользу Отечества. А для этого нужно здоровье и сила. Но по его глазам я видел, что он не слышит меня. Он произнес, а затем несколько раз повторил только одну фразу: «Мне стыдно ехать домой, я не успел ничего сделать здесь, в Афганистане. Что же я скажу своему сыну, что по болезни сбежал отсюда, испугался трудностей?»

И я растерялся, не знал, что сказать, как поступить. Ведь решение Центра уже было – ему нужно возвращаться домой на лечение. Выход из создавшегося положения помог мне найти только что прибывший из Джелалабада командир «Тибета». Он быстро включился в ситуацию, посоветовал мне не спешить с выполнением указания Центра, ведь там сказано «по возможности», а он, больной, сейчас не готов к далекому перелету. Командир «Тибета» предложил мне отправить больного к нему в команду, климат в той провинции мягкий, самое лучшее место в Афганистане, где он сможет достать для больного даже свежее молоко. Через одну-две недели больной поправится, а я за это время улажу его дальнейшую судьбу. Я согласился с этим предложением. А потом все решилось самым наилучшим образом»^[5].

Р. С. Лобачев, полковник, в 1980–1981 гг. руководил командой «Карпаты-1»:

«Операция «Бумеранг» была разработана нами, но проведена во взаимодействии с армейскими подразделениями.

Началось все с конфиденциальной встречи с неким Саттаром, которого мы считали главарем небольшой, но довольно мобильной и потому неуловимой банды. Нельзя сказать, что люди Саттара проявляли особую агрессивность или беспокоили наши воинские подразделения. Здесь Саттар активности не проявлял, но местные органы власти игнорировал полностью, чем наносил определенный ущерб стабилизации обстановки в районе кишлака и аэродрома Шиндандэ. На эту группу постоянно жаловались местные ХАДовцы^[6]. Здравый смысл подсказывал, что настало время разобраться с Саттаром и решить, что же делать с ним, тем более что он постоянно вертелся в непосредственной близости от нашей «базы», а кишлаки в зоне его деятельности оказывались на путях выдвижения наших групп на оперативно-боевые задания. Таким образом, назрела необходимость определиться, что же нам обещают встречи с людьми Саттара.

Пусть останется оперативной тайной процесс проведения предварительных переговоров с Саттаром, но встреча с ним, в конце концов, состоялась. Он объяснил, что возглавляет группу вооруженных земляков, которые являются практически все родственниками. Никаких четких политических взглядов они не придерживаются. Они объединились, добыли оружие с единственной целью: обеспечить спокойную жизнь жителей нескольких кишлаков. Они не желают, чтобы в их жизнь вмешивались со своей политикой местные представители правительства, не говоря уже о блуждающих бандах криминального характера. К шурави у него нет претензий, к нашей команде – тем более. О существовании команды он знал уже давно, видел, что мы не каратели, что не обижаем местных жителей и т. д. Из уважения к нам и поверив нашим гарантиям, он согласился на эту встречу.

Встречу обставил, по его пониманию, по всем правилам военного искусства, чем и похвастал, указав мне на посты и засады вокруг места встречи. Каково же было его удивление и крушение иллюзий, когда я продемонстрировал ему, что все его посты и засады находятся на «мушке» у наших групп. Так ему был еще раз продемонстрирован наш профессионализм и, кстати, отпала необходимость выполнить категорическое требование Саттара сдать личное оружие. В процессе встречи и довольно откровенной беседы мы поняли, что имеем дело с типичным отрядом самообороны. Одновременно еще раз убедились, что информация наших друзей ХАДовцев не всегда объективна, более того – предвзята.

Во время встречи Саттар, желая доказать свою лояльность и готовность к сотрудничеству с нами, сообщил, что через несколько дней по известному ему маршруту в направлении провинции Герат проследует караван, в котором, по имевшимся у него сведениям, будет около сорока инструкторов и прошедших в Пакистане переподготовку бандитов, часть из которых ранее «засветилась» при грабежах его «подшефных» кишлаков. Мы не исключали, что Саттар руководствуется чувством мести, но своими силами справиться с обидчиками не может.

Своим поведением Саттар вызывал доверие, а информация, безусловно, заслуживала внимания. К сожалению, перепроверить ее возможности у нас не было, да и на тщательную подготовку операции времени оставалось очень мало. Терзались сомнениями, но решились идти на риск. При разработке операции мы постарались «соломы подстелить» достаточно. Главная идея заключалась в применении известной нам тактики противника – затягивание в «мешок» с последующим замыканием кольца окружения. А дальше решили действовать по обстановке, по одному из нескольких проработанных вариантов. То есть решили бить врага его же оружием.

При расчете сил и средств пришли к выводу, что с учетом численности и подготовленности противника для успеха операции своих сил у команды явно недостаточно, даже если задействовать все имеющиеся боевые группы. Привлечение гератской команды «Карпаты» было проблематично, так как ее личный состав валил гепатит, да и люди устали от постоянных рейдов и участия в армейских операциях. Поэтому я обратился к командованию дивизии, которое с готовностью предоставило в наше распоряжение танковый и разведывательный батальоны. Командирам и личному составу был представлен подробный план проведения операции. И хотя при инструктаже командиров армейских подразделений особое внимание акцентировалось на необходимости взятия в плен максимального числа бандитов, все же была допушена серьезная ошибка, ставшая позже роковой. Дело в том, что не был учтен существенный момент, а именно настроение бойцов разведбата, который буквально за месяц до этого попал в аналогичную засаду, но устроенную душманами, где потерял практически всех своих командиров и более половины личного состава. Целый месяц разведбат «залечивал раны», в боях не участвовал. Жажда мщения затмила разум бойцов. Мы этого не знали. Получилось, что информацию о противнике мы имели, а вот информацию о настроениях советских солдат не собирали. Да это и в голову не приходило.

Операция завершилась, можно сказать, успешно – было взято много разнообразного оружия, боеприпасов и снаряжения, медикаментов, пропагандистской и учебной литературы, документов и даже денег. К сожалению, не было только пленных – вся бандгруппа (34 человека) была полностью уничтожена, хотя в процессе боя некоторые бандиты оказывали слабое сопротивление и готовы были сдаться. Командиры разведбата и личный состав наших трех боевых групп, принимавших участие в операции, погасить выброс эмоций солдат-разведбатовцев не смогли, действительно, не бросаться же под свои автоматы. Таким образом, мы потеряли возможность получить интересующую нас информацию, допросив захваченных бандитов с европейскими чертами лица, которые там были (предположительно иностранные инструкторы или советники). А это было очень важно, чтобы подтвердить или опровергнуть имевшиеся у нас разведданные о поддержке контрреволюционеров в Афганистане европейскими, а может быть, и американскими организациями. То, что моджахедов поддерживают арабские страны и в их рядах воюют арабы, нам было известно однозначно, но арабов и афганцев по внешности не различишь. А вот европейцы – это же совсем другое дело. Короче, данная операция еще раз продемонстрировала, что в жизни мелочей не бывает. Горький опыт!»^[7]