В полночных звёздах правды нет. Избранное

Крейсера

 
Мамаша – Фрегат, что в морской заварушке,
Линкоры вела на британские пушки,
И мы, её Дочки, спешим поскорее
Врага навести на свои батареи.
 
 
Мы служим приманкой, мы служим в конвое.
Идём по ночам и берём за живое,
Как шалые девки ретивого сорта,
Что встретят матроса у каждого порта.
 
 
Шпионки, мы в гонке за нашим клиентом.
В финале – догнали и сдали моментом,
И – в полную мощь бронированных грудей –
Вступают хоралы британских орудий!
 
 
На море купчина кручины не чает,
Не чает, покуда сестёр не встречает.
И мы окружаем его, легкоума,
И груза лишаем без лишнего шума.
 
 
Наш флот – что-то вроде разинутой пасти.
Мы будим в противнике страсти-мордасти,
И пасть замыкается грозно и разом,
И поздно включать осторожность и разум!
 
 
При этом, Фрегата проворные Дочки,
Мы действуем живо и без проволочки:
На берег одна с донесеньем несётся,
Другая следить за врагом остаётся.
 
 
Там – горы, долины и дождик унылый.
Здесь – мы собираем наличные силы,
Здесь – кружимся в танце всё снова и снова
На плавной округлости шара земного.
 
 
Слепит нас луна, что сверкает и блещет,
Слепит нас волна, что бежит и трепещет,
Но сходимся, сёстры, железной оравой
В стихии, кипящей и слева, и справа.
 
 
Как девушки, ждущие выход невесты,
Смеются, разносят последние вести,
Так рядом со смертью друг дружке мы вторим,
И каждая каждой сигналит над морем:
 
 
«Что видишь? Сигналы иль молний разряды?
Что слышишь? Гром Божий иль гром канонады?
Что – что опознала? Тяжёлые тучи
Иль дым над армадой – враждебной, могучей?»
 
 
Врагу постоянно мы путаем карты,
Туманны-обманны здесь финиши-старты,
Но по окончании наших прелюдий
Вступают хоралы британских орудий!
 
 
Кончается мир – веселеют ребята:
Законы, над нами висевшие, сняты.
И в водах прибрежных, и в море открытом
Нет удержу нам, Дочерям знаменитым!
 

1899

Песня во время шторма

 
Держись! Мятежные моря –
На нашей стороне,
Хоть рея – прочь – и якоря
Остались там, на дне.
Не войны, брат, а волны, брат,
Бросают нас на бой,
Но славен Рок, что дать урок
Берётся нам с тобой:
Средь наших бед – или побед, –
И обретений, и пропаж.
Игра – это больше, чем игрок,
Корабль – это больше, чем экипаж!
 
 
Уходят волны в полный мрак,
Мерцая и спеша,
И говорит любой моряк:
В них тоже есть душа,
Они – наш враг; британский флаг
Врагу не нутру.
Но славен Рок, его урок
На штормовом ветру:
Средь наших бед – или побед, –
И обретений, и пропаж
Игра – это больше, чем игрок,
Корабль – это больше, чем экипаж!
 
 
Держись, хоть ветер и волна
В сраженье против нас
Мощней удары – и сполна –
Имеют про запас.
Идем вперёд, не сбавив ход,
Волне наперекор,
Прославим Рок, – и пусть урок
Поддержит звёздный хор:
Средь наших бед – или побед, –
И обретений, и пропаж
Игра – это больше, чем игрок,
Корабль – это больше, чем экипаж!
 
 
Вот мачта рухнула; теперь
Решай, как поступить,
Но знай: потеря из потерь –
Вернуться, отступить.
Взыграйте ж, горны, меж Чертей
И океанским дном,
Прославим Рок, что, дав урок,
Нам скажет об одном:
Средь наших бед – или побед, –
И обретений, и пропаж
Игра – это больше, чем игрок,
Корабль – это больше, чем экипаж!
 
 
Держись, хоть нету сил уже,
И небо всё в слезах,
И на последнем рубеже
Слабеем на глазах.
Пока Приказ и Служба нас
Удерживают здесь,
Прославим Рок, что дал урок
И повторил нам днесь:
Средь наших бед – или побед, –
И обретений, и пропаж
Игра – это больше, чем игрок,
Корабль – это больше, чем экипаж!
 

1914–1918

Песнь Диего Вальдеса

 
Бог Добрых Начинаний
Меня благословил
И в годы испытаний
Дал ветра для ветрил.
В пустыне океанской
Я жил и побеждал,
И вот я – гранд испанский
И Главный Адмирал!
 
 
Король меня отметил
Дворянством и звездой.
И радостен, и светел
При мне народ простой.
И всюду повторяют
Мне люди всякий раз:
«Испании не знают
Не знающие вас!»
 
 
И всё ж любовь безмерна
К прошедшим временам.
Мышьяк сбывал я серный
Туземным племенам.
Ах, где моя команда,
Что знала, как родня,
Не Вальдеса, не гранда,
А прежнего меня?
 
 
Добычу мы делили,
И славу, и успех,
Когда вино мы пили,
То каждый пил при всех.
Он обсуждал в собранье
Замеченную мель,
Ходя на килеванье
За тридевять земель.^[10]
 
 
Мы жгли под небесами
Весёлые костры,
И мачты с парусами
Вставали, как шатры.
Со скоростью паденья
Железных якорей
Бросались в наступленье
Властители морей.
 
 
Где нынче отпечатки
Босых, усталых ног?
В какой кабак ребятки
Бредут на огонёк?
О ключ, спасенье наше
В неведомых песках!
О капли, что из чаши
Я пролил впопыхах!
 
 
Мечтает о супруге
Несчастная вдова,
И девушка о друге
Мечтает, чуть жива.
Та к я мечтал когда-то,
Но – глубже и сильней,
О счастье, как расплате
За боль пропащих дней!
 
 
Я думал: делу – время,
Потехе – краткий час.
Я думал: делу – время,
А счастье – не про нас.
Не зря я пред Фортуной
Природу усмирял:
Сегодня я – дон Вальдес
И Главный Адмирал.
 
 
Мне ветер дул попутный,
Попутный вал катил,
И риск ежеминутный
Меня не погубил.
Но в этом – их измена.
Разбит мой прежний мир.
Сегодня я – дон Вальдес,
Испании кумир.
 
 
Я сдался ураганам.
Всё стало трын-трава.
Но храбрым капитаном
Сочла меня молва.
Когда же я устало
Мечту прогнал взашей.
Молва меня признала
Мудрейшим из мужей!
 
 
А в сердце – ни покоя,
Ни счастья, ни любви.
Зовут меня с собою
Товарищи мои.
Увы, у высшей власти
На высшем я счету.
Увы, Диего Вальдес
Прогнал свою мечту.
 
 
Мольба его не тронет.
Он глух не без причин:
Он в бриллиантах тонет,
На нём высокий чин.
Других пошлёт он в море,
Но, тяжкий, как балласт,
Сам дон Диего Вальдес
Швартóвы не отдаст.
 
 
Как прежде, ветер дует,
Как прежде, бьёт волна,
Они не наколдуют
Былые времена,
И ключ, спасенье наше
В неведомых песках,
И капли, что из чаши
Я пролил впопыхах.
 
 
Конец любой надежде,
Где горе – без конца.
Не брошу я, как прежде,
Галеру на купца.
Тюрьму найдёшь ли строже,
Чем та, где я пропал,
Я – я, дон Вальдес, Боже,
Я, Главный Адмирал!
 

1902

Лайнер – знатная дама…

 
Лайнер – знатная дама,
Ходит гордо и прямо,
Лайнер – леди внутри и наружно.
Хороша! – И, к тому же,
От линкора, от мужа,
Получает всё то, что ей нужно.
А суда небольшие,
А суда грузовые,
Тяжело живут, но упёрто,
И, как мы с тобою,
Не знают покоя,
И ходют от порта до порта.
 
 
И мы на трамвае,
Покоя не зная,
Ползём тем же сортом, Дженни.
Хочем не хочем,
Весь день челночим
Меж доком и портом, Дженни.
Мы заняты делом –
Торгуем телом,
Две клячи, – а как же иначе?
Торгуем с голоду,
Торгуем смолоду,
А холод вокруг – собачий!
 
 
Лайнер – леди из сказки.
Как подобраны краски!
Как узоры приятны для взора!
И линкор в передряге
Подминает коряги,
Избавляет её от позора.
А суда небольшие,
А суда грузовые
Между жизнью и смертью толкутся:
С грузом кажное судно
Будет жить, хоть и трудно,
А без груза – ребята загнутся!
 
 
Лайнер – леди; маршруты
До последней минуты
Ей вперёд расписали на годы.
И линкор её рядом
С броненосным отрядом
Бережёт от малейшей невзгоды.
А суда небольшие,
А суда грузовые
Беззащитны идут, бесконвойны
И справляются с делом
За последним пределом,
Словно их не касаются войны!
 
 
Лайнер – леди; не бремя
Ей военное время,
Ей не нужно бежать, укрываться:
Муж-линкор её грозный,
Хлопотун скрупулёзный,
Убедит её дома остаться
И суда небольшие,
И суда грузовые,
Проявляя британскую твёрдость,
От захвата и плена
Оградит непременно,
Потому что они – наша гордость!
 
 
Лайнер – леди и чудо.
Но когда бы их люди
Не строили, ярких и броских,
Всё равно б небольшие
Суда грузовые
Паслись на морских перевозках.
При супруге-линкоре
Нет ни страха, ни горя,
Но без нас – нету смысла в линкоре:
Ради дома родного
Снова, снова и снова
Он врагов сокрушает на море!
 
 
Меж тем на трамвае,
Моя дорогая,
Снова, снова и снова, Дженни.
Хочем не хочем,
Весь день челночим
Ради дома родного, Дженни.
Мы заняты делом –
Торгуем телом,
Две клячи, – а как же иначе?
Торгуем с голоду,
Торгуем смолоду,
А холод вокруг – собачий!
 

1894

Глубоководные кабели

 
Обломки –
Над нами;
Их прах на нас
Падает
Издалека.
Прямо во тьму,
В великую тьму,
Что от века
И на века.
Ни звука,
Ни эха звука внизу,
На океанском дне,
Где ил
Бесконечной равниной лежит,
Где кабель
Лежит на дне.
 
 
Здесь, в матке мира –
На ребрах земли –
Мерцают людские слова,
Бьются,
Трепещут
Людские слова,
И в змейках бегущих строк –
Предупреждение,
Радость и скорбь
Слух и пустая молва.
Сила здесь
Будоражит Покой,
Покой без гласа и ног.
Кабель
Вневременье
Здесь разбудил,
Отца его – Время – убил.
В крепком пожатии
Руки сошлись,
Как вокруг ни темно.
Слышит беседу
Двух человек
Пустынный придонный ил.
Новое Слово
Кабель донёс:
«Будем теперь –
Заодно!»
 

Мой дом и твой дом Песнь Доминионов

 
Меж домом моим и меж домом твоим –
дорога – чрез океаны.
В доме моём и в доме твоём –
полмира – люди и страны.
В доме моём и в доме твоём –
мира судьба, планида.
Но над домом моим и над домом твоим –
полумира злость и обида.
И должен мой дом, и должен твой дом
жить в сердечном согласье,
Иначе мой дом, иначе твой дом
погибнут враз, в одночасье.
Если будет мой дом захвачен врагом,
захватят и твой – непременно,
А если в твой дом войдут напролом,
и в моём не выдержат стены.
 
 
Что спор вести, кто больше в чести,
кто платит кому и сколько,
Чья больше власть и чья больше часть,
кто роль играет, кто – рольку?
Что платит мой дом – в основанье твоём,
в моём – твой замес и плиты.
Мой дом и твой дом – взаимный заём,
и, значит, с тобой мы квиты.
Мой дом и твой дом уверены в том,
что все здесь за всех в ответе.
Мой дом и твой дом, как Король с Королём,
заседают в одном Совете!
 

1898

Фараон и Сержант

 
«…Примите во внимание, что служба сержан –
тов-инструкторов, прикомандированных к Еги –
петской Армии, – эта служба, достойная всяче –
ского поощ рения, по-прежнему возна граждается
недостаточно.… И если в качественном со ставе
армии его высочества Хедива наблюдается зна –
чительное улучшение, то это, в основном, бла –
годаря отличной работе наших сержантов».
Отрывок из письма.
 
 
Был у Англии серьёзный с Фараоном разговор:
«Встань из праха, встань – отныне и навек!
И чтоб крепко ты усвоил, как врагу давать отпор,
Я пришлю к тебе Сержанта Имярек».
Не было ни Графа, ни Барона.
Был простой, обычный человек,
Что науку и тупице преподнёс бы
по крупице, –
Наш Сержант, – Сержант
британский Имярек.
 
 
Был у Англии серьёзный с Фараоном разговор:
«Ты силён и всё же чую слабину!»
И Сержанта с Фараоном, объявив им общий сбор,
Погнала в пески, в пустынную страну.
Не было ни Парка, ни Собора
И пивной там не было вовек,
Только был песок зыбучий, бесконечный,
красный, жгучий,
И домишко – для Сержанта Имярек.
 
 
Дальше Англия сказала: «Чудотворец Аарон
Превратил речной поток в кровавый, – но
Делать воинов из грязи, – это чудо, Фараон,
Лишь Сержантом может быть совершено!»
Объясняясь чёрт-те по-каковски,
Палкой, – чтоб запомнилось навек! –
Растолмачил Фараону про атаку, оборону
Наш Сержант, – Сержант британский
Имярек.
 
 
Были страхи и сомненья; журналистский наш
десант
Не был вовремя заброшен. – Между тем
Как Сержант на Фараона тратил время и талант,
Мир английский оставался глух и нем.
Наши современные имперцы –
Поколенье умственных калек,
Простецы, для коих святы лишь
дворцовые палаты
И не свят Сержант британский
Имярек.
 
 
Дальше Англия сказала: «Выводи, Сержант, народ!»
И повёл, и был противник удивлён:
Все египетские казни, что донёс до нас «Исход»,
Позабыл в сержантской школе Фараон!
Было войско дёшево, да гнило.
Начала кампания разбег.
Десять лет латал прорехи наш Сержант,
и вот успехи:
Фараон сражался, словно
Имярек!
 
 
Всё там дёшево, да гнило было с самых первых
дней,
И жара, и пыль, и мухи без конца,
И холера, и безводье, и укусы гадких змей, –
Фараон остался – «парень – молодцá!».
Как Израильтяне шли из плена,
Шёл и он, держась дорог и рек,
Шёл вперёд за чудодеем, за новейшим
Моисеем,
Коим был Сержант британский
Имярек!
 
 
Грязь едим и хлеб насущный не торопимся почать:
Горек хлеб у ненавидящих купцов.
Поднимать не нужно шума и монетами бренчать,
Где Сержант когда-то поднял мертвецов.
Поднял их, да сам-то – не поднялся.
Вымуштровав сотни человек,
Здесь Инструктором зовётся, там –
Капралом (как придётся),
Имярек остался Имярек.
Длится нескончаемое чудо
Ныне, присно и, увы, – из века
в век!
 

1897

Вампир

 
Дурак, полюбив, до небес превознёс
(Точно как ты и я!)
Лишь тряпку, да кость, да копну волос
(Беспечною женщиной это звалось).
Но дурень-то видел всё вкривь и вкось.
(Точно как ты и я!)
 
 
Минувшие годы – то наши невзгоды,
Работа ума и рук,
Но женщина всё забрала без изъятья,
О наших трудах не имея понятья,
Не зная душевных мук!
 
 
Дурак промотал и добро, и власть.
(Точно как ты и я!)
Он вере и чести позволил пасть
(Но леди всё мало и всё не всласть),
Однако дурак подтвердил свою масть.
(Точно как ты и я!)
 
 
Сулила удача большую отдачу,
Мы строили планы, друг,
Но леди вмешалась в великое дело,
И нашей победой она овладела,
Не зная душевных мук!
 
 
Она дурака обглодала сперва
(Всё – как у нас с тобой!)
И – в мусор его (в чём трижды права).
Дурак – живёт, но – едва-едва:
Ведь бóльшая часть дурака – мертва.
(Всё – как у нас с тобой!)
 
 
И стыд меня гложет, что ныне, быть может,
Мы носим клеймо, как скоты,
Что леди, владевшая всем без изъятья,
Жила, ни о чём не имея понятья,
Но дурни-то – я и ты!
 

1897

«Когда закончит рассказ о Земле…»

 
Когда закончит рассказ о Земле
последний холст на мольберте,
И древние краски, и критик юнец
равно достанутся смерти,
Тогда мы устроим на эру (иль две)
отдых душе и телу,
Пока нас Мастер Всех Добрых Трудяг
опять не приставит к делу.
 
 
Всем праведным – благо: на трон золотой
их Мастер посадит охотно.
Он даст им кисти – хвосты комет –
и – в десять лиг – полотна.
И Магдалина, и Павел, и Пётр
пред ними въяве предстанут,
И век позировать станут они,
и век они не устанут!
 
 
Хвалу воздавать и хулу раздавать
лишь Мастер нам будет вправе.
И мы не пойдём на поклон к деньгам,
а также к суетной славе.
Работа – наш высший удел и восторг,
и каждый, как сможет, правдиво
Напишет Вещь для Бога Вещей,
их суть подтвердив и диво!
 

1892

Последняя сати

Не так давно, всего лишь несколько лет назад, в одном из кня жеств Раджпутáны скончался тамошний верховный правитель. Жёны его, нарушая закон против сáти, введённый англичанами, готовы были вырваться из дворца и сжечь себя рядом с телом покойного супруга. Но ворота были заперты. Тогда одна из них, переодевшись любимой танцовщицей правителя, прошла через оцепление стражни ков и направилась к погребальному костру. Здесь храбрость оставила её, и она попросила своего родственника, вельможу при дворе прави теля, убить её. Он исполнил её желание, не догадавшись, кто был перед ним.

 
Удаи Чанд, повелитель, покидал земную обитель.
В Гангру пришли мы, друзья и вассалы владыки.
Гонги – целую ночь – печальную весть разносили,
Жёны – целую ночь – громко о нём голосили,
Мы – целую ночь – упросить их были не в силе
Вытереть слёзы и удержать свои крики.
 
 
Целую ночь вельможи были в покои вхожи.
Стражники были угрюмы и каменнолики.
Факелов пламя блистало тускло, неяро,
На ружьях Тонка блистало, на саблях Ульвара,
На сбруях Мевара блистало и на доспехах Марвара;
Звон во дворце в ту ночь стоял превеликий.
 
 
Целую ночь дышал он хрипло, неровно; лежал он
В Комнате Золотой, что на дворцовом крове.
Были шёпот и плач на женской слышны половине.
Жадные взоры Бунди державной княгини
Смерти искали – той смерти, которую ныне
C мужем она разделить не могла из любови.
 
 
Утром ушёл он на встречу с Богом; костры далече
Весть разнесли от горы до устья речного,
От Мальвы широких равнин к Абу кряжам скалистым.
И плач, догоняя плач, к звёздам взлетел серебристым,
Плач многочисленных жён – горе их было истым –
К звёздам взлетал всё снова, и снова, и снова.
 
 
Жрец, молчальник великий, рот завязал владыке,
Переодел его, в путь отправляя печальный.
Те, кто там был, княгини крик услыхали:
«Ныне с супругом отправимся в дальние дали!
Ныне умрём, как матери умирали!
Женщины, женщины! – Все – в огонь погребальный!»
 
 
Быстро дворцовая рота закрыла большие ворота.
Стражники в белом встали слева и справа.
И не успели на улицу выбежать вдовы,
Пали решётки и заскрипели засовы,
Заговорил барабан караульный дворцовый, –
На голубиц наших быстро нашли мы управу.
 
 
День горел-разгорался, и голос внезапно раздался.
Женщина, звонко смеясь, сверху нам прокричала:
«Быстро откройте! Я – Азизун-танцовщица.
Если дом прогнил, всякая крыса стремится
С прежним жилищем своим поскорее проститься,
И в новый вселиться дом, и всё повторить сначала!
 
 
Рáджею я вертела, правила им, как хотела.
Вечером женщины править решили мною!
Пусть без меня они мукой насытятся горько.
Мне отворите, а их стерегите зорко!»
Мрачно смотрела ей вслед на утренней зорьке
Стража, стоявшая там мощной стеною.
Знали все, что от страсти Рáджа считал за счастье
Там, где она прошла, целовать даже землю.
Бога её плосконосого чтил как святыню.
Если же, выпив, его земная богиня
Смерти хотела вельможе иль простолюдину,
Он их немедля казнил, кивку её внемля.
 
 
Мы отнесли его к славным предкам его державным:
Там издревле стоят Солнцерождённых гробницы.
Там обезьяны качаются, виснут, летают,
Там на колонне резной павлины блистают,
Там в помещенье Княгини кабан обитает,
Там вековечно песок пустыни струится.
 
 
Крикнул глашатай: «Боги, встречь откройте чертоги!»
(Мы же костёр разожгли, вождя провожая далече.)
«Друг англичан и воин с отвагой без меры,
Здесь владеющий всем – от Луни до Джейсульмера,
Джунглей великий Царь и Князь Песков Биканера,
В путь отправляйся – вечным богам навстречу!»
 
 
Пламя, багрово-ало, копья в небо бросало,
И, разгораясь, бросало всё выше и выше.
Женщина вышла из башни, что век пустовала,
Крадучись вышла, спрятав лицо в покрывало,
Плакала женщина, тщетно к Рáдже взывала:
Спал правитель, женского плача не слыша.
 
 
Спал он, забыв впервые страхи и страсти былые,
Холод ли, жар ли, – всё ему было едино.
Женщина трижды несмело к огню подходила,
Трижды войти и остаться в нём – не было силы,
Трижды сгорев от стыда, заголосила,
Ибо сгореть не смогла на костре господина.
 
 
Тут же неподалёку, вперив гневное око,
Некто за ней наблюдал. При господине
Он пребывал на пиру и в жестоком сраженье,
С ним кабанов он в кровавом травил упоенье.
Был по рожденью высокого происхожденья,
Близкой роднёй приходясь державной княгине.
 
 
Молвил он гневно: «Вижу, женщины нет бесстыжей!
Живо ступай в огонь, прочь с лица покрывало!
Разве не ты госпожой здесь была настоящей?
Разве не вождь покорился девчонке гулящей?
Разве пепел не бел, от сгоревшей щепки летящий?
Живо ступай и с владыкой ложись, как бывало!»
 
 
Она же – в ответ – поспешно: «Клянусь
душой своей грешной,
Всё, что ни делала, делала всё я неверно.
Вот, возмечтала: пока здесь не умерло пламя,
С мужем возлягу, восцарствую над Небесами,
Стану женою единственной! Прочие – в Яме
Пусть завывают – гееннской, безмерной и скверной!
 
 
Пламя дохнуло жаром, – злым, удушливым, ярым.
Праведный путь в Небеса оказался ужасен!
Если бы страж благородный, что строг, безупречен,
Век мой прервал, что великим пороком отмечен,
Низменный дух мой, такурскою сталью излечен,
Ввысь воспарил бы…». Такурец промолвил: «Согласен».
 
 
Сталь вонзилась прямая, кровь и жизнь отнимая…
«Думал, взойдёт на костёр владычица края.
Вместо неё простая пришла танцовщица.
Девкой была – умирает, чиста, как девица.
В путь, дорогая сестра! Улетай, голубица!
Рядом с раджпутским вождём удостоишься Рая!»
 
 
Пламя под грудой пепла ожило и окрепло, –
Женщине слава – подруге, жене, берегине!
Красный, как рана, и синий, как сталь боевая,
От головы и до пят с нетерпеньем свой путь пробегая,
Вспыхнул огонь: о, добыча его дорогая,
Вот оно – сердце божественной
Бунди-княгини!
 

1889

Баллада о королевском милосердии

 
Абдур Рахман, Дуранийский вождь, –
о нём история эта.
Хайберские пики милость владыки
славят по белу свету.
И Северу он нанёс урон,
и юг не избег удара,
Но милосердие славят его –
от Балха до Кандагара!
 
 
У древних пешаварских ворот
среди бесконечного гула
Кафиры и Курды взирали на суд,
что творил Правитель Кабула.
 
 
Он судил сплеча быстрее меча,
быстрее петли скользящей,
Но в свою звезду верил всякий, мзду
Правителю приносящий.
 
 
Хиндустанский пёс оскорбленье нанёс
кому-то из правоверных,
И, от гнева слепа, потащила толпа –
на смерть погрязшего в сквернах.
 
 
Но Король проезжал там, и он узрел,
что нож занесён над глоткой,
И внял Хиндустанцу великий король,
мольбе его жалкой и кроткой.
 
 
И сказал Король: «Я смирю твою боль:
конец твой не будет позорным».
И Начальника Стражи вызвать к себе
велел он своим Придворным.
 
 
Яр Ханом звали его. Был слух,
что Яр Хан был рождён вне брака.
Но Король – да продлит Аллах его дни! –
его приблизил, однако.
 
 
Горячей кровью пошёл он в отца.
Дауд Шах, почтенный родитель,
Был родом из Дуранийских владык, –
«Бранных Полей Похититель».
 
 
Ни рай, ни Ад не могли обуздать
гордыню Яр Хана-Афганца.
И Король решил заставить его
стать палачом Хиндустанца.
 
 
«Казни! – он велел. – Благороден твой род,
и примет он смерть без муки.
Не бойся!» – И крикнул, чтоб слышали все:
«У Кафира связаны руки!»
 
 
И выступил могучий Яр Хан,
и саблей взмахнул хайберской.
«Великий Король, – он молвил, – изволь:
Кафир уничтожен мерзкий».
 
 
Абдур Рахман, Дуранийский вождь,
в Гильзае стяг развевает,
А Север и Юг охватил испуг:
они только рты разевают.
И с Хайберских гор ведут разговор
пушки, воздух терзая.
Ты замер, не дышишь – ты слышишь?
ты слышишь? – песню волков
Абазая!
 
 
Смеркалось. Кабул затих и заснул –
от мала и до велика.
Правитель Кабула спросил: «Скажи,
ты не боишься, владыка?
 
 
Ты знаешь…» Но, чуя гнев Короля,
он поперхнулся от страха.
И мрачно молвил Король: «Здесь я –
правлю по воле Аллаха.
 
 
Здесь – моя стезя, там – твоя стезя;
спать ложась, поразмысли
О сабле, что над твоей головой,
может, уже нависла».
 
 
Закрыли ворота, что в город вели,
а также к великому Трону.
В садовом домике Государь
устроился уединённо.
 
 
Когда наступила «ночи ночь» –
луну обложили тучи –
Желая честь обелить, к Королю
прокрался Яp Хан могучий.
 
 
Малые дети смеялись над ним,
вслед ему корчили рожи.
Продажные девки: «Мясник! Мясник!» –
с крыш насмехались. Боже!
 
 
Он крался, но вдруг пара крепких рук –
пала ему на плечи.
И молвил сзади сам Государь:
«Ты не в себе, человече!
 
 
Негоже днём шутить с Королём
и являться с прошеньем ночью,
Что в руке? Перо? Чересчур остро:
разрывает бумагу в клочья!
 
 
Об одном меня умолять три дня
будешь всего ты боле
И будешь имя славить моё,
корчась от смертной боли.
 
 
Ко всем я милостив, а к тебе –
в особенности, ей-Богу;
Ты, мой мясник, опешил и сник,
твой нож тебе не в подмогу!
 
 
Абдур Рахман, Дуранийский вождь,
Севера, Юга владетель.
Тают снега и берега
смывают; Гильзай – свидетель.
И британский солдат не знает преград,
и от пик – никакого толку.
Ты замер, не дышишь – ты слышишь?
ты слышишь? – поют
зукка-хейлские волки!
 
 
И начали побивать его
камнями ещё на рассвете.
Но был приказ, что в рассветный час –
не дóлжно ему умерети.
 
 
И камни градом летели и рядом
падали возле Яp Хана.
И лишь об одном жалел он: о том,
что он – не труп бездыханный.
 
 
«Могильный курган насыпаем, Яр Хан!» –
заметил остряк завзятый,
И Король, смеясь, прозвал его
«мой королевский глашатай».
 
 
И вот наступает вторая ночь, –
то ночь была рамазана.
И услышал страж, как идёт от земли
слабый голос Яр Хана.
 
 
Доносится из разбитой груди
хриплый молящий голос:
«Избавь меня, друг, от жестоких мук,
жизнь перерви, как волос!»
И слуги пришли к государю в гарем,
моля и дрожа от боязни:
«Защитник слабых, сжалься над ним,
предай милосердной казни!»
 
 
Молвил Король: «Пусть ночь поживёт,
а утром его расстреляют.
Однако, пусть молится он за меня,
пусть имя моё прославляет!»
 
 
И трижды Яр Хан простонал до зари,
и ещё раз – при алом блике:
«Избавь меня, друг, от жестоких мук;
о, будь славен, Король великий»!
 
 
Во время намаза казнили его,
предав милосердной каре.
И снова, когда зажгли фитили,
восславил Яр Хан Государя.
 
 
И песню об этом сложили певцы,
и песню пропели люду,
Чтобы о милости Короля
люди знали повсюду.
Абдур Рахман, Дуранийский вождь,
рот свой раскрыл когда-то.
И Север, и Юг, как в бездонный сундук,
в него кладут своё злато.
И певцы поют, что Король не лют
и что мягка его кара.
И они поют, и внимает им люд –
от Балха до Кандагара!
 

1889