Искупление кровью

– Забавный вопрос! Она называлась «Зеленый храм», вряд ли я когда-нибудь это забуду!

Марианна закрыла глаза.

– Что-то не так? – забеспокоилась Жюстина. – Ты выглядишь… как-то странно. С тобой тоже такое случилось?

– Нет, разумеется, нет.

– Знаешь, Марианна, я мало кому об этом рассказывала, и…

– И я сохраню твою тайну – даже под пытками!

– Спасибо… Но не беспокойся, здесь никого не пытают. Нас всех испытывает тюрьма.

Суббота, 7 мая, – арестный дом в городе С. – дисциплинарный блок

Тридцать дней. В мерзкой, вонючей дыре.

Семьсот двадцать часов одиночества.

Сорок три тысячи двести минут медленного падения. Без особой разницы между днем и ночью.

Два миллиона пятьсот девяносто две тысячи секунд отчаяния. Без намека на улыбку.

Марианна понаторела в устном счете. Надо чем-то занять время, которое, похоже, застопорилось и со злобным наслаждением превращается в вечность. По капле сочится вдоль темных, заплесневелых стен. Прилипает к решеткам, избирает для своего течения самые извилистые пути. Песчинки забили перемычку, невозможно, чтобы это тянулось так долго.

Марианна положила книгу на покрывало. «О мышах и о людях», настоящее откровение. Прорыв в другую реальность. Единственное, что было хорошего за эти тридцать дней. Самые чистые, прекрасные слезы. Но она уже трижды перечитала роман, почти что выучила наизусть. Что же до второй книги, которую узница с собой взяла, то она такая же тусклая, бесцветная, как и скука. Вдобавок Даниэль нанес удар исподтишка. Уехал в отпуск с женой и детьми, не пополнив запасы своей юной протеже. Нарочно. Это тоже, ясное дело, часть договора.

Всякий раз, как Марианну сажали в карцер, он забывал ее навещать. Делаешь глупости – остаешься без сладкого.

На хрен договор! Ты у меня дождешься. Уж я отточу о решетку зубы! Только вернись, я тебя на куски порву!

Оставалось на один укол. Один-единственный. Уже несколько дней она ощущала ломку. Еще не настал момент, когда чувствуешь, что все твое тело выкручивают, будто половую тряпку. Просто смутная тревога, все сильнее подтачивающая тебя изнутри. На аспирине и кодеине можно как-то продержаться. Отсюда атаки на медчасть, жалобы на неотступные, мучительные мигрени. Но нынче утром запасы иссякли. И медсестра определенно не даст больше ничего еще несколько дней. Не так-то она глупа, тетка в белом халате!

Один укол, один-единственный. Чтобы продержаться неделю. Начальник вернется через семь дней.

Не стоит колоться сегодня. Лучше подождать, пока это станет нестерпимым. Нестерпимым? Семьсот двадцать часов. В этой мерзкой клоаке. Что может быть более нестерпимым?

Сидя на продавленном тюфяке, Марианна вдруг подумала, что грядущие годы, раскрывающиеся перед ней, – не что иное, как бесконечное космическое пространство. Головокружение, не поддающееся контролю. Падение со скалы в бездонную пропасть, без лучика света. Она вскочила с койки, задыхаясь. Как это часто случалось с ней.

Выйти отсюда, быстро. Через запасной ход, пока не настигло безумие. Повеситься? Она уже обдумывала это много-много раз. Покончить с собой в тюрьме несложно. Детская игра. Что же тогда ее удерживает? Непонятно.

Духу не хватает, что ли? По правде говоря, глупая надежда всплывает на поверхность в ключевой момент. Инстинкт выживания? Выживание вместо жизни. «Выживание» – вот верное слово, вот стержень драмы.

Побег? Разумеется, она и об этом думала. Только побег куда труднее осуществить, чем самоубийство. Но по сути, это одно и то же. Они не прощают, когда кто-то испытывает судьбу, бросает вызов системе. Если жертве удается преодолеть ограду из колючей проволоки, объявляется охота, безжалостная, беспощадная. И возвращение в стойло – гарантированный спуск в самые глубины ада. Билет первого класса ко всем мыслимым и немыслимым ужасам. Но разве сейчас этих ужасов недостаточно? Больше ударов, придирок, даже истязаний – что это изменит?

Почему бы тогда не попытать счастья? Лучше быть убитой при попытке к бегству, чем медленно умирать здесь… Но как устроить побег? Взять в заложники надзирателя? Они и не подумают открыть двери. Пошлют переговорщика, а тот уболтает тебя, заморочит голову.

Подкоп? Но ничего не выйдет без сообщника. А сообщника нет. Нет вообще никого. Даже на свидания никто не приходит. Никто – с тех пор, как ее закрыли.

Внешний мир забыл тебя, Марианна. Ты заживо погребена. Тебя вычеркнули из общества. Стерли ластиком навсегда. Ты уже мертва. Смертная казнь, отсроченная, на медленном огне.

Лучше этот укол сделать сейчас в конечном счете. Пока голова не лопнет от нехватки надежды. Зачем добавлять еще и нехватку наркотика. Пусть будет что будет.

Она сделала укол, и в тот же момент поезд соизволил пройти, далеко-далеко – вместе с наркотиком, пробежавшим по совсем другим рельсам. Сладкий яд растекся по венам, по всему телу. Поезд удалялся, но она успела зацепиться, вскочить. Достаточно закрыть глаза, чтобы поверить…

…Пейзаж меняется очень быстро. Высокоскоростной поезд мчится на юг, к солнцу, жаре, морю, песку, пальмам, зонтикам. Банальности, радующие душу, почтовые открытки, которых ей никто не шлет. Которых ей никто не напишет. Да и не писал никогда.

Столько света, и небо, невероятно синее.

Не забыть о запахах. Запах свежескошенной травы, например. Да, именно этот запах, она его помнит, просто обожает его. Или запах леса после дождя: влажная кора деревьев, влажная земля. Смешанный аромат сирени и жасмина, знаменующий приход весны… А звуки, а музыка? Пение птиц, стрекот цикад, кузнечиков. Журчит ручеек, волны бьются о скалы, ливень шумит, гром грохочет с небес. Главное – ни ключей, ни замочных скважин. Только человеческие и природные звуки.

Она ступает на перрон, ее окружает, опьяняет толпа, слова, не ей предназначенные. И алкоголь, моря алкоголя. Все, чего она хочет, чего желает. Ее шатает от счастья… Полнота ощущений, оргазм, химерический, но такой подлинный. Вот он, приход: взрыв в голове – и она вспоминает, что есть у нее лицевые мышцы, чтобы смеяться; легкие, чтобы дышать; нос, чтобы чувствовать запахи; глаза, чтобы видеть; веки, чтобы не смотреть. Кожа, чтобы ощущать жару – и кожу кого-то другого. Тома. Он появляется, он рядом. Его руки, глаза, голос уносят ее далеко. Она воображает его в себе. Просто воображает.

Использовать каждую секунду трипа, ни крошки не оставить тараканам или кому-то еще. Не потерять этих минут, протекающих вне времени, вне гроба.

Но небо внезапно хмурится. Бесформенные силуэты подступают к ней, ищут ее. Чтобы вновь затащить в реальность. Возврат неизбежен, приземляться придется. Всегда приходить в себя.

Нужно вколоть всю дозу. Вот верное решение. Вот только нет больше волшебного порошка.

Я могу еще продержаться. Хотя бы несколько минут. Достаточно верить в это, не следовать за тенями. Не сейчас, чуть помедленнее, пожалуйста! Время проходит так быстро, забывает окольные дорожки, даже, коварное, срезает путь! Течет, как река в половодье; ручей обращается в бурлящий поток. Стрелки будильника начинают бешено вращаться. Нет, я пока не хочу раскрывать парашют! Хочу продолжать полет! Оставаться в вышине. Парить по воле жаркого ветра, взмыть над бедой, высоко-высоко, все выше и выше. Раствориться в тумане.

Не хочу, чтобы это кончалось. Дайте хотя бы заснуть! Черт, самолет вошел в пике, сейчас разобьется! Свободное падение. Жесткая вынужденная посадка. Даже нет времени раскрыть парашют…

…Поглощенная чудовищной пастью реальности, силой вырванная из мечты, Марианна свалилась с койки. Дурные, горькие слезы, удушающие рыдания взахлеб. Как не хотелось возвращаться, да еще так быстро!

Она подползла к решетке, поднялась, держась за прутья, и стала биться головой о металл, все сильней и сильней, пока губы не ощутили вкус крови. Сдерживать крик. Вертухайки того гляди услышат и запрут меня в камере для буйных, с обитыми войлоком стенами. Биться, биться, пока не потемнеет в глазах… Нет, недостаточно, по-прежнему ужас, по-прежнему гниль вокруг нее. В ней самой… Биться снова, еще сильней… Боль не властна над ней, бесчувственной Марианной.

Вдруг опустилась тьма. Внезапно, будто удар хлыста. Даже мечта угасла, опустилась ночь, густая, как туман над рекой, черная, как ее будущее.

Полная кома.

* * *

Марианна очнулась. Головная боль гарантирована. Грязные стены больничной палаты ласково приняли ее. Захотелось пощупать лоб правой рукой. Невозможно: запястье приковано к постели. Может быть, левой? Получилось. Толстая повязка на голове, перфузия через руку. Жюстина у изголовья.

– Ку-ку, Марианна…

Этот голос, как приятно слышать его, выходя из комы.

– Какой сегодня день?

– Воскресенье. Ты все утро провела в больничке. Тебе сделали рентгеноскопию, небольшая травма черепа, ничего страшного… Прекратила бы ты эти выходки, Марианна.

– Голова болит…

– Тебе наложили на лоб четыре шва, останется порядочный шрам.

– Плевать… У меня их и так полно…

– Зачем ты это сделала?

– Слишком рано приземлилась…

– Что?

– Тебе не понять… Как ты думаешь, я останусь здесь, пока не истекут сорок дней? – спросила Марианна с надеждой.

– Нет, вечером тебя отведут в камеру. Врач сказал, что уже можно.

– Дерьмо! – завопила она, колотясь затылком о мягкую подушку.

– Сейчас я должна оставить тебя… Пожалуйста, прекрати эти фокусы…

– Когда-нибудь прекращу. Обещаю все прекратить, раз и навсегда.

* * *

Голова кружилась, подступала тошнота. Марианна медленно шла следом за Дельбек. Лекарь накачал ее разноцветными успокоительными пилюлями: такая доза свалит с ног слона в расцвете лет. Даже наручники на нее не надели. Позади семенила Маркиза, предвкушая потеху. Марианна посреди медикаментозного бреда представляла себе ее кривую ухмылочку.

Назад – на исходную клетку. Подвал в дисциплинарном блоке. Но камера другая.

Нет, только не сюда!

– Вы же не посадите меня сюда! – слабо противилась Марианна. – Я ведь не буйная!

– Буйная, еще какая! – выскочила вперед Соланж.

С ней спорить бесполезно, лучше договориться с Дельбек.

– Надзиратель, я обещаю, это не повторится…

– У меня приказ, мадемуазель. Будьте добры, зайдите в камеру, без разговоров.

Камера для буйных, с мягкими стенами. Еще хуже, чем гнилой застенок под лестницей.

– Вы же знаете, что я не могу без курева! – взмолилась Марианна в отчаянии.

– Покурите на прогулке, – отвечала Дельбек.

Маркиза млела от удовольствия. Смаковала каждую секунду этого боя, заранее проигранного. Но Марианна все артачилась:

– Я туда не пойду!

– Да ну? Еще как пойдешь! Влетишь как миленькая и перестанешь нам мозг выносить!

Дельбек бросила на коллегу строгий взгляд. Ей претило, когда к заключенным обращались на «ты». Это было против распорядка. А она терпеть не могла, когда нарушали этот священный распорядок. Ее библию. Иногда Марианна так и видела свод тюремных правил на тумбочке у ее кровати. Но сейчас не время представлять себе Дельбек в сорочке и ночном чепце. Маркиза перешла в наступление:

– Ну что, сама пойдешь или тебя подтолкнуть?

Марианна пыталась угрожать, но голос от пилюль сделался густым, как патока:

– Хотела бы я на это посмотреть! Давай попробуй!

– Все, хватит! – рассердилась Дельбек. – Если придется, я позову пару охранников, и тогда уж вы точно войдете!

Угроза страшнее некуда. Позвать вертухаев из мужского блока, чтобы те применили силу. Марианна искала какой-то выход, чтобы избежать мучений. Попробовала смиренно попросить:

– Ну же, не будьте стервозой, надзиратель!

– Я не стервоза, я выполняю приказ непосредственного начальства. Вы пожинаете плоды своих действий. И обижаться можете только на себя…

Марианна проиграла. Ее втолкнули в камеру, тяжелая дверь клацнула за ее спиной. Быстрей заткнуть уши, не дожидаясь, пока ключ внедрится в скважину. Еще десять дней в обитой пенопластом клетке. Ни личных вещей, ни сигарет. Даже сортира нету. Нужно дожидаться обхода надзирательницы, чтобы пойти пописать. Дожидаться, пока принесут еду, чтобы напиться. Даже окна нет. Свет никогда не гаснет. Приглушенный, будто затянутый войлоком. Ни единый звук не проникает сквозь герметичные стены.

Абсолютный ужас. Знаменитая пытка бессонницей.

Марианна кружила по камере. В кармане – капсулы, которые ей вручила медсестра. Обезболивающие: одну вечером после еды, две – утром. Ей не выдержать здесь десяти дней. Это выше ее сил. Гораздо выше того, что она могла бы снести. Ей смертельно хотелось курить. Уже. А прогулка только через сутки. Черт! Просто не верится… Веки у нее смыкались, но сон не придет. Чтобы лекарства одолели тоску, им нужна помощь. Удары ногами по стенам, по двери. В пол. Удары кулаками, отдающиеся болью в воспаленном мозгу. Все заглушают, душат пенопластовые панели. Бесполезно. Разве что способ сорвать злость, выбиться из последних сил и заснуть. Колотить, кричать, завывать. Оторваться на полную катушку. В изнеможении рухнуть на скамью, покрытую тем же пенопластом.

Директор мне еще и это устроил. Когда-нибудь я и его завалю.

Но список удлиняется, и мне не хватит времени поубивать всех на свете.

Два жандарма пришли за ней в комнату, которую она уже привыкла считать надежным убежищем. Едва позволили одеться, поторапливали, нацепили наручники. Ей было трудно дышать, плечо болело. Рану перевязали кое-как, при малейшем движении начнет кровоточить. Им плевать, синим фуражкам. Волокут ее по коридорам, как тюк грязного белья, никому не нужный. Даже противный. Почти три недели ее не выводили из камеры, трудно приспособиться к ритму ходьбы. От наручников больно, она не привыкла. Их, наверное, затянули слишком туго. Нарочно.

– Куда вы меня ведете?

– В твой новый особняк! – ответил кто-то из них, свирепо ухмыляясь.

Они ее ненавидят. Логично: ведь она убила одного из них. Тяжело ранила другую. Их можно понять. Когда понимаешь чью-то ненависть, это утешает… Они выходят из пропахшего антисептиком здания, она жмурится под натиском холодного солнца. Снаружи ждет фургон, ее заталкивают внутрь. Клацают двери, рокочет мотор. У Марианны сжимается сердце, она цепляется за скамейку на каждом повороте. Еще и сирена завывает как проклятая… Наконец машина останавливается. Двери открываются к новой беде.

Тюрьма города Л.

Жандармы избавляются от тюка в «приемной» тюрьмы. С нее снимают наручники. Две надзирательницы по обе стороны, третья напротив, за чем-то вроде барьера. Кто-то позади вопит: «Не заходить за черту!» Что за черта, на хрен? Она опускает взгляд, на полу видна желтая линия. Простите, я не заметила. Нужно отдать личные вещи, украшения, кошелек. Немного набралось. Двое жандармов ведут ее в маленькую комнату, почти пустую. Стол, стул. Стены красили в последний раз лет сто назад. Преддверие смерти?

– Раздевайтесь! Снимайте все!

Чтобы я – нагишом? Еще чего захотели! Но отказ, очевидно, им действует на нервы.

– Крепкий орешек, да? Тут тебя научат основным правилам…

Одна встает перед Марианной: ни дать ни взять бойцовская псина: губа вздернута, клыки оскалены.

– Я мадам Симье, старшая по корпусу.

– Послушайте, мадам Симье…

– Вы ко мне обращаетесь: «надзиратель»! И делаете, что вам говорят! Иначе придет подкрепление и вас разденут насильно, поняли?

Черт, дело плохо! Попытаемся хотя бы избежать худшего.

– Может, по крайней мере окно закроете?

– Живо разделась, догола! Учись уважать старших, детка! Ты забила насмерть старика, застрелила полицейского, ранила беременную женщину… Сидеть тебе долго, это только начало!

Незачем напоминать, я не в маразме! Марианна наконец раздевается.

– Нагнись и покашляй… Сильней!

Она не может кашлять, слишком болит плечо. Но эти и слышать ничего не хотят. Вот питбулиха надевает латексные перчатки. Что она собирается делать? Посуду мыть? Черт, не станет же она… Ну, если она думает, что… Куда это она нацелилась пальцем… Тетка поднесла руку ближе, Марианна, распрямляясь, заехала ей локтем в нос. Злобная псина оседает с разбитой мордой; другая охранница, вопя во все горло, утаскивает из комнаты окровавленную питбулиху. Удары всегда хорошо действуют. Не то что языком трепать… Вот только они возвращаются, с подкреплением. Две бабы, два мужика. Марианна успела одеться. Честь спасена. Она отступает вглубь комнаты, те осторожно приближаются. Марианна выкладывает, что та ненормальная собиралась с ней сделать. Но их это, кажется, ничуть не шокирует. Не могу же я, едва прибыв в тюрьму, начистить рожу четверым охранникам! Наверняка ведь можно договориться. Но они набросились на нее, быстро скрутили.

Тренированные, сволочи!

– За то, что ты здесь устроила, тебе добавят срок…

– О’кей, запишите на мой счет, надзиратель!

– Давай-давай, насмехайся! Скоро тебе не до смеха будет…

С чувством юмора у них здесь слабовато. Наконец ее привели прямо в камеру, без личного досмотра. Конечно, ее скорее волокли, чем сопровождали, но главное – она избежала постыдной процедуры.

Камера 26. Это число она на всю жизнь запомнит. Дверь открылась в крохотную комнатку, где-то в глубине орет телевизор. Две девицы уставились на нее, глаза величиной с блюдце. Охранники втолкнули ее внутрь и захлопнули дверь, без лишних церемоний. Никаких тебе представлений: выпутывайся сама. В камере молодая арабка с пылающим взором, огненными волосами. Девчонка из предместий, явно главарь банды. Вторая – почти что ее клон, только в очках. Марианна под впечатлением. Она вторгается на их территорию с таким чувством, будто вламывается в чужой дом. Стоит на месте, не решаясь сделать шаг.

– Твой тюфяк под койкой. Забирай и не морочь нам голову.

Теплый прием. Сердечный.

– Я буду спать на полу?

– Ты умеешь считать? Сколько здесь коек? Две, так? А нас теперь трое. Так что да, ты будешь спать на полу…

Эта здесь главная. Лучше не возражать. Корпоративный регламент пересмотрим позже. У Марианны в руках полотенце, мыло, зубная щетка. Негусто.

– Вон ящик для твоих вещей, – добавляет царица Савская.

Марианна с ужасом открывает для себя свой новый мир. Туалет и раковина даже не в отдельном помещении. Низенькая перегородка, две створки, как в салуне, отделяют их от остальной камеры. Практично, для соблюдения приличий! Ящиков девять, все заняты. Все, кроме одного. Их, должно быть, предупредили обо мне. Мило с их стороны, что хоть один оставили! Но и об этом можно завтра поговорить. Впрочем, мне особо нечего туда класть. Они обе курят, какое счастье…

– Меня зовут Марианна.

– Насира.

– Самия.

– Можно мне сигаретку? У меня нет, а я…

– Размечталась! За них такую цену платишь!

– Я возмещу, когда…

– Когда выиграешь в лотерею?

У этих как раз чувство юмора на месте. С ними обеими можно будет столковаться.

Арабка, вздохнув, развалилась на койке, нижней.

– Ладно, держи. Но это в первый и в последний раз, о’кей?

Кивнув, Марианна закуривает. Смакует каждую затяжку. Три недели в больнице, без сигарет. Настоящий ад… Идет к умывальнику, споласкивает лицо холодной водой. Так или иначе, горячей нет. Потом кладет свой тюфяк у стены, под окном.

– Почему тебя тащили вчетвером? – вдруг спрашивает старшая по камере.

– Я их вывела из себя… Та начальница, Симье, хотела засунуть мне палец в задницу.

Вторая, молчаливая, фыркнула.

– И я ей разбила нос…

Восточная принцесса с интересом оглядывает Марианну. Вторая сидит разинув рот.

– Плохо начинаешь! – усмехнулась Насира. – Сразу попадешь в кондей.

– Куда?

– Проехали, до тебя быстро дойдет.

Остаток дня Марианна сидит на тюфяке, в ушах звенит от телика. Можно слушать, но не смотреть. Соседки по лофту объяснили: за просмотр полагается плата. Марианна глядит на дверь с бесстрастным лицом, окопавшись в своем мире, где никто ее не достанет. Пестуя свою боль, свои раны. И приходит ночь. Исподтишка, внезапно. Первая ночь в тюрьме. Первая из длинного ряда. Но этого она еще не знает. Они ведь поймут, что то был несчастный случай, что она не хотела никого убивать.

Через несколько месяцев она выйдет отсюда. Обязательно. Телевизор наконец умолкает, его сменяет храп, какой-то нечеловечески громкий. Тем лучше, никто не услышит, как она ревет.

Вторник, 17 мая

Открыв дверь, Даниэль разглядел Марианну, скорчившуюся на обитой пенопластом скамье.

– Дембель, красавица!

День избавления? Она потеряла счет времени без своего драгоценного будильника.

Собрала скудные пожитки – торопливо, неловко, дрожащими руками. Без кровинки в лице. Десять дней без сигарет, без наркоты. Двадцать три часа в сутки личинкой в мерзком коконе. Она бы не выдержала без химических подпорок, пресловутых разноцветных пилюль доктора Шезо. Доктора Шезо, да. Нарочно не придумаешь… Но от такого массивного употребления таблеток заодно чуть помутился рассудок.

Выйдя в коридор, она ускорила шаги, спеша оказаться наверху. Споткнулась на первой же ступеньке. Нужно бы привести себя в норму, смазать винтики. Даниэль помог ей подняться, она оттолкнула его, довольно резко.

– Эй! Я просто хотел помочь!

– Ну да! Заодно руки распустить!

Он рассмеялся. Она тоже. Не важно, по какой причине.

– Ты знаешь, что у меня пусто? Подумал бы обо мне, перед тем как сваливать!

– По-твоему, я только и думаю что о тебе? И потом, в карцере – никаких наркотиков. Таковы правила! Но я тебе занесу, вечерком… Если, конечно, тебя сегодня отведут в душ!

– Да пошел ты!

– Ну, не ершись, Марианна! Ты такая милая, когда улыбаешься!

– А у тебя, когда ты улыбаешься, совсем похабный вид!

– Знаешь, что мне больше всего в тебе нравится? Твоя деликатность! Изящество, женственность! И речь, подобающая девушке из высших кругов!

– Вот и хорошо! Только приди вечером с пустыми руками, отольется тебе твой отпуск!

Они уже почти выбрались из подвала, когда им навстречу вышла Жюстина.

– Рада снова видеть тебя среди нас, Марианна! – просияла она.

– Дайте хотя бы подняться! Что, скучали без меня?

В присутствии начальника она никогда не обращалась к Жюстине на «ты». Их особые отношения должны как можно дольше сохраняться в тайне. Но Даниэль был не так-то прост.

– Здесь у нас не соскучишься, – ответила надзирательница.

– Неужели! Вот это круто! А я в карцере три срока мотаю!

Они подошли к камере 119. Вот мы и дома.

– Кстати, – сказал Даниэль, – у тебя завтра свидание…

– Очень смешно, начальник! Ко мне никто никогда не приходит, и ты это отлично знаешь…

– Я не шучу. Завтра, в четырнадцать часов.

– С кем?

– Мне откуда знать? Я ведь не твой личный секретарь. До вечера, Марианна…

– Это если я захочу…

– Еще как захочешь! У меня полно для тебя подарков, надо же отпраздновать твое возвращение на этаж… И постарайся держать себя в руках, по крайней мере неделю не попадай в карцер!

Он изобразил шутливый поклон и удалился с улыбкой.

* * *

Марианна ходила кругами по двору. Свидание, завтра в четырнадцать часов. Но кто же мог прийти навестить ее? Дед с бабкой? Немыслимо! Они с места не сдвинутся. Впрочем, тем лучше… Тогда кто?

Хватит терзаться вопросами. Какая-нибудь ассоциация посылает волонтера, навещающего заключенных! Или явятся милые монашки, мечтающие примирить тебя с их Богом!

Она приникла к решетке. Щедрое солнце одаривало теплом, пыталось ее согреть. Марианна закрыла глаза, принимая этот неожиданный дар.

Но Дельбек очень скоро объявила, что рекреации конец.

– Уже? – надулась Марианна.

– Час прошел…

Настанет ли день, когда не нужно будет считать часы? Да. В один прекрасный день я вообще перестану считать. Что бы то ни было: часы, сигареты.

Перед тем как отправить в камеру, ее провели в душ, приятная отсрочка. Следующая помывка через сорок восемь часов. Здесь ты не имеешь права быть чистой. Ну, разве что через день.

Ключ в замочной скважине, койка с видом в никуда.

Но кто придет ко мне завтра? Шум скоростного поезда заставил отринуть вопросы. Смежив веки, она попыталась вскочить в вагон. Этот поезд проходит здесь не случайно. Он едет за ней, он походя похищает ее. Дух ее, мотылек, летящий на свет, воспарил над колючей проволокой. У нее был дар отрешать дух от тела, позволять ему летать далеко-далеко. Иногда даже слишком далеко. Странствия не всегда бывали приятными. Но она, по крайней мере, странствовала. В пространстве и во времени. В полном нежности мире воображения или в жестокой реальности. В мечтах о будущем, которого у нее никогда не будет, в смертных муках прошлого, которое она потеряла.

* * *

Час теней и тишины.

Марианне казалось, будто она улавливает сновидения заключенных, витающие в пространстве, попадающие в плен низких, прочных потолков. Она дожидалась часа, когда хищники выходят на охоту. После сорока дней в глубине бездны эта ночь должна быть безмятежной. Но следует оплатить цену цепей, которые она сама намотала себе на шею. Хотя лучше быть прикованной, чем пойти ко дну… Этим вечером ее занимало не похабное рандеву, от которого выворачивало наизнанку, но таинственное свидание днем. Пресловутая встреча, назначенная на завтра. С кем? Кому она еще может быть интересна? Это наверняка не к добру, ждать хорошего не приходится. Лучше поостеречься, не надеяться понапрасну.

Скрежет ключа в замочной скважине оторвал ее от размышлений. Даниэль пунктуален, не пропустит злачного часа. Положил дары на алтарь, без обмана. Три плитки черного шоколада, блок сигарет и два грамма. Новенький шприц. Товар из Перу. Или из Катманду! Ясно, что он не станет тратиться на какую-то дрянь! С его-то жалким жалованьем покупать дозу по такой цене!

Марианна наконец поднялась, подошла лениво. Он, конечно, предпочел бы видеть ее томной, сладострастной.

– За шоколад спасибо, это круто…

Она ожидала дальнейшей команды, как автомат, которому скормили монетку. Но Даниэль просто стоял, пожирая ее глазами.

– Что такое? Ты почему на меня так смотришь?

– Ты красивая, только и всего…

Улыбнулся. Подошел, погладил по щеке. Странный какой-то начальник сегодня ночью.

– Расслабься, – прошептал он.

Ничего себе заходы! Так я тебе и расслабилась, жди!

Даниэль обнял ее, прижал к себе… Крепче, еще крепче. Марианна закрыла глаза. Довольно приятно. Даже… Ее давно никто так не обнимал…

Что это с ним такое? Уж не собирается ли он целоваться? Ну да. Поцеловал.

– Знаешь, я по тебе скучал…

Еще и признание! У Марианны возникло странное ощущение. Тело обмякло, это уже становилось опасным.

– А ты? Ты не скучала? – шепнул он ей на ухо.

– Как не скучать, если дурь кончилась!

Ледышку в плавки! Ну, почти что так… Охолонул, но не до конца. Прилив нежности разбился о режущий риф, Даниэль оскорбился. Разжал объятия, забрал подарки, оставив только шоколад.

– Что это ты задумал? – забеспокоилась Марианна.

– Я ухожу.

С безмерной тоской Марианна смотрела, как исчезает необходимое для выживания.

– Эй! Что с тобой сегодня?

– Ничего… Охота пропала, вот и все.

– Не будь гадом, оставь мне дурь…

– И что дальше? – На губах его вновь появилась улыбка. – У тебя есть бабло, чтобы заплатить?

– Бабло?..

– Ну да, бабло! Нету? Тогда ничего и не получишь.

Марианна сжала кулаки. Хотелось врезать ему, а он стоял и холодно ее разглядывал. Приоткрыл дверь, выглянул в коридор.

Вот черт! Он и правда слиняет с моими сигаретами и моим порошком! Марианна схватила его за руку, силой затащила обратно:

– Не дури!

– Что такое, Марианна? Я тебе нужен?

– Не могу понять, в какие игры ты играешь сегодня! Чего ты хочешь, в конце концов? Чтобы я перед тобой стелилась, умоляла тебя? Размечтался!

– Серьезно? Это мне не интересно, однако, думаю, завтра ты будешь на руках ходить, если я попрошу!

– Отзынь! Уйди от меня!

– Уйти?! Да ты сама меня не пускаешь!

– Катись, я сказала!

– Спокойной ночи, Марианна.

Даниэль исчез, а она пнула ногой дверь. Стараясь не заорать в голос, мерила широкими шагами свои девять квадратных метров. Он вернется, притащится через десять минут… Что это еще за новый номер? Черт, если он не вернется, я умру!

Она приложила ухо к двери. Невозможно, чтобы Даниэль ей нанес такой удар. И все потому, что она сказала… что же такое она сказала? Но какая муха его укусила? Она взялась за пачку «кэмела»: три сигареты. Жгучий страх пронзил ее.

Если он не вернется, мне будет нечего курить! Да и ломка раскрыла пасть, готовая ее поглотить.

Ты можешь продержаться. Ему без тебя тоже невмоготу. Это он приползет сюда на коленях! И одним блоком не обойдется! И двумя дозами! Когда он вернется, мне будет чем поживиться! У тебя получится, Марианна. Просто прояви силу воли. Крепость. Выдержку.

Она улеглась, укрыла одеялом тело, задубевшее от холода. Впилась зубами в шоколад.

Выкурить сигаретку? Нет, лучше оставить на завтра. Я дрожу от холода, только и всего. Вот только холод поднимается изнутри. Она положила поверх одеяла свитер. Если бы точно знать, что завтра он придет…

В коридоре послышались шаги… Притвориться спящей, чтобы он не заметил, как я его жду. Свет резанул по сетчатке, окошко открылось. Это Маркиза явилась разбудить ее, просто из вредности.

Погасит она когда-нибудь проклятую лампочку? Медлит, хочет убедиться, что Марианна покинула объятия Морфея. Наконец вернулась ночь, окошко с грохотом закрылось. Даниэль совсем ушел. Но это к лучшему. Ведь Маркиза устроила дополнительный обход. Хотя начальник всегда мог прижаться к стене или спрятаться за перегородкой в туалете. Такое нередко случалось… Та гестаповка ничего не замечала. Но он ушел. Вместе с ним комплект первой помощи.

Если бы точно знать, что он придет завтра…