Святый Ангеле-Хранитель, моих чад покрый твоим покровом, моих чад от стрел демона, от глаз обольстителя и сохрани их сердце в Ангельской чистоте. Аминь. Аминь. Аминь.
Молитва.
Вот и есть огонь, а некого согреть…
М.В.
1
Электро-н(чужое тело)
Ветер,стучал кровельным железом,теребил форточку, шелестел тюлью наполнял комнату прохладным и пыльным воздухом. Галя, вышла в магазин купить котлет. А на первое к приезду детей,решила сварить борщ. Им не пришлось в спешке бежать с захваченного города. Им повезло их вывезли на несколько дней раньше. Детей направили в лагерь на Азов.Но здесь в безопасности, она переживала,за мужа.И думать не хотела, что если его ранят или.
Привычно,достала с морозилки, один из завернутых в полиэтилен кусков. Еще б парного, но пока, нет.А там дома целая морозилка осталась забита, все протухло наверно вспоминала она.
Ангел нашел их,после освобождения. Георгий погиб в бою от осколка,который перешиб сонную артерию. Ангел принял его вид. Зачем не знал, на сколько тоже. Да, и самого времени в человеческом представлении не ведал, являясь чем то иным. Галя казалось не чувствовала подмену,хотя во сне вздрагивала и если б даже, то верно сошла бы с ума.
Ночью выступала певица.«А ничего поет. – вдохновился,ангел как Георгий. – Пронзительно!» К тому ж выглядела певица, вопреки слухам неплохо. За окном гремело, но дождь не шел.Снова пахло пылью, и то ничего лишь бы помойка не горела, и масложиркомбинат на выходные не портил воздух, а еще кресла и стол от жары,как будто пропитались потом! Локти липли словно, уговаривая подожди,еще, посиди. Ангел взглянул со стороны,потом со спины и изнутри и внутрь, не вникая зачем и почему так, как есть с ним.И не найдя к чему бы могла прицепиться взглядом Галя,продолжил просмотр.
Уши в растопырку, шея короткая, голова большая, ноги футбольные. Рядом через фарфоровые зубы посапывала Галя. Чуть ближе стоял пустой стакан.
– Вот как. А еще, когда в арбузе вода, жаль испорченный вкус, пользовался он ощущениями Георгия. И еще, вчера тряхнул с копилки мелочь и поехал сдавать кровь, два с половиной часа в пробке, но добрался, жаль больных.Рассуждая как Георгий, рассказывал он уснувшей Гале, а на самом деле синему демону и желтой женщине, которые заговорщицки шептались. –И как здесь?–молча спросил Ангел.Галя слышала во сне: Милая, наконец то мы вместе!Пришельцы отвечали.
– К тебе пришли!
– Ко мне? Зачем?
– Если б знать?
– К тому ж не знаете! Только сплетничать можете.Все в прошлом ответил синий демон(вот у людей ничего,кроме прошлого). Вспомнил он окружающих, вспоминающих прошедшее с радостью. Ждите, сейчас оденусь, и взглянул за спину. – Ну, и куда?
– Приказано в район Лыжного.
– А где это?
– Без понятия.
– Тоже не знаете? Сколько помню, все без понятия. Пропили мозги что ли?– как Георгий спросил он.А Галя слышала сквозь сон : Иди ко мне девочка!
– Что? Да!
– Тогда не лечу.
– Надо!
– И вы,так говорите?!Олухи! Ангелы, могут в нескольких местах одновременно находится!
– Не знали.
– Не знали они!А что вообще знаете? Ну, и! Сделайте чтоб долго ис-ка-а-а-а-л!
Синий демон и желтая женщина исчезли. Ангел вздохнув как Георгий,взглянул на спящую и открыл невидимую панель, под которой скрывалось нечто вроде табло, на котором светилось: Ангелофилия, 2008 год. Перелистал Цхинвал, Тбилиси, Сухуми, Олимпиада в Пекине, мировой экономический кризис.Стёр написанное,и написал: Ангелофилия, 2000, и попенял, чувствуя как прошлое звенит, а то и колотит в висках: «Хоть бы что новое: ангелофилия, филия, странно, сделали б ангеллайф, или еще как красивее. Да собственно мне что?Я Ангел.Сказано!Филия так филия!Прости Галя, с тобой останется только голограмма, и ты не сойдёшь с ума наверное»
2
Красная планета
Сквозь кусты виднелись статуи.Затертые, смытые, и скорее серые, чем белые.Когда остовы возвышались вблизи, ощущалось, что то значительное. Приближение, навивало сравнение с римскими, греческими и петербургскими изваяниями. А когда касался холодного даже в жару камня, невольно возникало: откуда, здесь!? Кажется, что и не к месту,а только такого по Руси накопилось.Для себя же, не считал везением рядом с домом парк со статуями.Привычка вторая натура, и привык , а первая от предков и от Бога,это кому как!?Три повторения и пропал, или спасся. Вроде каждому свое так в страшном Освенциме. А мы ответ! (Никто не забыт, ничто не забыто!)
За парком следили.Местные называли,сквериком за небольшие,правильные формы,но и это мало кого волновало.Сквер хоть и мал, но делился еще на несколько более мелких зон. Около будки мороженного детская,с продолжением у входа на пляж. Рядом с каштановой аллеей,у пивнушки «шайба» поддатые мужики с полными и не очень кружками, с дымящимися, скрюченными папиросами, а около летнего кинотеатра шпана и их мопеды, восходы, иж-планеты тарахтящие по вечерам, а еще внизу на Оке, мойка для полоскания белья, а на бетонке ,лодочные ящики и сами «Казанки, прогрессы, и деревяшки».Выходы, тот что дальний, жуткий, где можно встретить ужасающих тюремщиков, и дальше к мельнице, на мрачные пустыри, а с той стороны входа, газвода и остановка транспорта. В парке велись озеленительные работы; зимой трактором чистили аллеи; весной сажали цветы, облагораживали клумбы. Трудились женщины,в халатах и платках.
Одна из аллей, каштановая. Южная редкость, а потому как падают то сразу на сувениры. Людей привлекала их схожесть с остроконечными молекулами!? Как хотите, но привлекала. От этого, или еще из какого любопытства некоторые загоняли детвору на верхние ветки. И те, пробираясь завладевали последними из оставшихся плодов. И пока никто не падал.
Лет десять назад охранник следил. Но развалился Союз, и многих красота угнетала. Почти как в октябрьские! Чем то схоже. И мало по малу статуям сломали рога, а за ними головы; горнисту руку, затем вторую и так до уничтожения.
Стало ясно что мазолят и мешают, некоторым. И им не то что красота нужна,а даже вредна они от нее мягчеют, когда б по ихому звереть. Их действия и желания просты. Вроде сам не хочу и другим не дам.Хочу крушить,и буду и никто не скажет! Не те времена!
Статуи их бесят,намеком, что некрасивы, черны в сравнении с этакой белой алебастрой. Вот смотрит с кухни,а рядом кислыми щами, вперемежку с прошлогодними носками смердит. Само пространство за. И так плохо, так муторно, что они там в парке белые стоят, напоминая о потерянной и уже недостижимой чистоте и красоте. И все позади и теперь с них, никакого толка! Одна морока.Вот после аванса, все к едреной фене, а пока пусть. Особо в кайф бить о твердые спины оленей бутылки.Пустые Агдам, Ркацетели, вермут, портвейн три семерки,да тот же денатурат, иль, пшеничка и так дальше. А как!? Спросите!По другому никак! Не получится! Карма! Народный гнев!Швах! Ржачка! Наши люди,пролетарии!
Выпили! И веселись! Дико но весело! И все лучше чем в живых табуретом, утюгом, или той же ноль семь угодить. Им то каменным! И уж ясно что нужно любых брызг, пусть из стекла. А что делать если не хватка, радости, моря, тепла, света, да что там ума. А злой рок, укором,подвис похмельным смогом. Зима!Скоро тепло, всего семь месяцев осталось, шутят бродяги.Выехать в Египет, да даже в Анапу не представляется. Да че там, если с похмелья даже до пляжа не добраться.А не было б статуй,били б друг друга, а так хоть, без стонов, и ментуры. А вот их уж и нет, ничинай по новой,разборки кровавые.
Статуи, доломали быстро, в месяцы управились. Заодно ободрали, кору каштанов. Оставшись без кожи, и не перенеся морозов,часть погибла. Дальше что-то рубили, что-то ломали, топтали и ничего, не сажали, не облагораживали. Город открыли и переименовали. В город хлынуло много народа. Праздник кончился. Да здравствует праздник!
Заканчивалась перестройка.В парке появились пеньки. Тем временем строители готовили площадку под метромост, который когда-то видел на огромном белом листе в филиале метроинститута,что находился на первом этаже школы. От парка мало что осталось – через пять лет после детства. Рядом со строящимся мостом ловкий делец,построил казино. Тем временем игра вышла из подполья и завладела умами советских людей.
Помнишь, брат, полупустые улицы, оживленные утром и вечером, когда люди торопились. Конвейерная лента не останавливалась.На улице жило много разного люда. Днем улицы пустые. Все хочешь, не хочешь, вкалывали!
А кто нет – таился. Все как то находили общий язык. Бабки сплетничали у подъездов. Учителя, продавцы, рабочие, гаишник, работник райкома, почтальон, инженер, алкоголики, тихони трезвенники, деды, их внуки, и есть тот интернационал. Гетто на ул. Марата. «Я счастлив был когда-то» – пел Розенбаум. У него, Питерская.
Первое мая ждало, как лысина расческу!Северо-западный трепал флаги. Как обычно солнце светило,но не грело! Демонстранты грелись «Пшеничкой», «Андроповкой», а кто и – «Агдамом», густым до блювоты, портвишком. Улицы таились шума. Глядя на заграждения, в памяти ожили некоторые моменты. В шесть утра гимн,врывался в комнаты как разбойник.
Дети и старики,вздрагивали спросони.Родители ушли полпятого, чтобы добраться до демонстрации. По радио гремит,Союз нерушимый республик свободных. Кто ж оставил? Бабка заскрипела на кровати, чтоб выключить,но опережаю ее и бегу.
На кухне подрагивает «Свияга»,и вот по холодище, где то форточка, и дверь на цепочке.А дальше чтоб бабка не опопмнилась, достаю стакан и несильным нажатием сифона вызываю смешения газаводы. Казалось всю ночь только, и ждал этого « движения». Пара глотков, и, во рту свежесть утра. Заряженный пузырьками,дальше преодолеваю коридор, и влетаю в ледяной туалет.А уже после, под ворчание бабки, еще пью газировки,моюсь одеваюсь, включаю телек,хотя там все одно.
На время майских и ноябрьских,улица преобразилась.Мутная река искусственной идеологии, драпированная в красное сари, тыкалась в гремящую репродукторами пустоту. Морды грузовиков и возбужденные лица, под немыми окнами,плыли чтоб в конце впасть в последнюю и завершающую стадию – брожения и распада. Но это в прошлый раз, а сейчас? Тоже! Ничего на первый взгляд! Торможение и волочение шло с потерями,состава словно их по дороге выкашивал вражеский пулемет, невидимыми пулями,и дальнейшей рассадкой по автобусам что в итоге оборачивалось дымкой истории.
Цирк,казалось никак не заслуживал, такой роли.Откуда нам тогда было знать что там мучат диких животных.Но словно чувствуя такое напряжение и кровавую природу таких представлений, в самом цирке шпана вела себя смирно. Словно боялась невидимой агрессивной силы, исходящей от укротителей, фокусников и мускулистых акробатов! И вокруг много чего еще. Да те же демонстрации и хулиганские разборки.
Сначала все как надо. Территория движения масс оцеплена, так что и мышь не проскочит. Мы местные,и то не могли проползти. Разве что под днищами.Да пачкаться не хотелось, да и оригиналы райотделовцы,кое где битого стекла сыпанут,поди заметь, пока не пропоришься.
И все, что и не выскользнешь разве что в цепкие когти.Автобусная ловушка, загон. Сейчас, такое только на марше несогласных и видишь и то редко.
От «ЛИАЗов» несет дешевым бензином,от «Икарусов» еще хуже солярой и жженой резиной. Из расхлябанных сальников,как кровь метелла капает черное масло. Поток, скоро хлынет. Обязательно явится.Так из пятилетки в пятилетку ничего не меняется. И все считают это благом.Привыкли и боятся перемен. Как бы хуже не стало! А приглядишься, как же глупо устроено и куда уж хуже. Человек ничто, партия все, почти как сейчас едросы и Путин! Ну уж не так категорично, человек все же,при любом раскладе что то, ведь народ и партия едины! А когда едины, то не победимы!А вот по одиночке конечно никто.
Милиция переговаривается с хрипами.Все в оцеплении.А потому на улицах тихо и пусто. Работники высматривают крамолу и зачатки провокаций.Хотя откуда им в закрытом городе взяться. Многоуровневая система контроля.Слышны негромкие но уверенные позывные. «Первый! Первый! Третий, как понял? Прием!» – «Вас слышу, понял , прием».
Уж не суть важно, когда начнется.Главное готово,а там пусть хоть не начинается. Все под контролем.Вот пастухи стада.Конвоиры и подконвойные.Как всегда все произойдет в привычном русле.Осечки не будет,потому что именно этой дорогой вымощена дорога в ад! Так в сад или в ад!? В ад, в ад! А может все же в сад? Время покажет! Уже показало?
Здесь на улице, поток превращается в пузырящийся газ эмоций,словно намеренно вызванных властью,по аналогии с вызыванием рвоты при пищевом отравлении.В том, все же, что то есть,а может нет,кому как. Многие годы народ шел на демонстрацию:Обязаловка да и обещанные отгулы,действовали положительно.Шли с настроением, что не зря: пройдут, пронесут, прокричат, пропоют,пропьют,а потом еще и отдохнут.
Поутру Интернациональная,и прилегающие улицы пусты и притягивают к себе нереально холодной,карикатурно-нейтронной,Картеровско-Рейгановской пустотой.Нас так и тянет швырнуться,по потайным ходам.На улице рисунок журнала начала 80- х.Кажется, что часть людей,вот конкретно с нашей и еще Коммунистической, Вокзальной улиц, совсем исчезли, скрылись в неизвестность,притихли в засаде на врага, спрятались в схроне от облавы, или что самое фантастичное,погрузились в космолеты и взмыли на Марс. А мы остались и бредем!?
На плите кастрюльки,включены телевизоры,звучит одинокое радио и никого.Вместе с другом идем под окнами,удивляясь отсутствию речи и какой то потусторонности происходящего.Словно из журнала про нейтронную войну!
Людей нет.Ужас подкрадывает.А людей нет? Где-то гремит музыка и ревут динамики.Преодолевая страх, бежим на берег,и из далека видим гордо марширующих по площади.Наши! Когда, издалека, слышишь их ура,то веришь в силу партии хотя еще не знаешь что это такое.Нагромождения праздника, флаги, тогда отпускает один, и возникает следующий,а дойдут? И подбадриваем. Дойдут, дойдут, рядом! Никуда не денутся!
Понимаешь, что так лучше, чем если б все в полном составе, на Марс, или еще куда (как писали фантасты А.Беляев,и И. Ефремов).Они взмыли в ракетах! Как, а почему не слышал старт!? Спал? Эх проспал! Они ночью! Ладно!Вырасту, полечу! И я!Только, выучусь, окрепну,до реальных бойцовских размеров бицепсов, трицепсов, косых и икроножных, мозгов. Они летели освобождать марсиан от капиталистов и скоро вернутся; они участники исторического события; сделают там образцово- показательную планету коммунизма.Храбрецы и герои! Пусть и посмертно! А с нуля начинать всегда легче,чем искоренять накопившееся. Там такое красное в квадрате,в кубе, емкое и всепоглощающее майское небо. Откуда знаешь!?Да через телескоп!Очень красное, как задница мартышки! Да ну! Тихо!Шучу как алое знамя, как кровь героя!Огонь очищения, фойер, гут, нихт, найн, цейн, цвольф.
Холод и отсутствие кислорода – вот красота!Ничего лишнего,и это еще не самое, что ждет, если хоть на миг расслабимся.Страшнее предательство!Но его пока нет! Все свои. Суперэнергия, Е.И тебе хорошо, что после пустоты наконец люди, и в их руках транспаранты, и развивающиеся, стяги, марсианские реки текут по воздуху,и голос волшебника выкрикивающего лозунги, в его исполнении больше,чем лозунги, они сама пустота, которую чтоб таковой не казалась озвучивают лучшие тембры.
Тональность высока:Партия,Ленин,Коммунизм.«Ура! Ура! Ура!», разгоряченная река, фан-фары трубят сбор.– «У-ра! У-ра! Ураааа!». А когда вернешься с набережной, то хочется назад к воде,зачем только ушел,а спустился по бетону, сел в лодку и по течению – туда, где они, все,навстречу!Жаль только лодка на замке.
Милиция при параде. Их рубахи не делают их более человечными. А им по статусу не положено улыбаться, потому что мы должны их бояться.И боимся и ропщем!Пойди,куда не следует,и там он, сторожит.
После центральной трибуны поток снижал скорость. Уже не торопятся. Это как бегун после финиша. А конец центральной трибуны есть финиш. Улица запружена ожиданием, уставших демонстрантов. Пять четыре, три, два, один, пшли… И хлынули, волны, под гремящие марши. При приближении видно, что некоторые уже готовы, слегонца; Еще никто не падает, улыбки и энтузиазм. Устали идти! Мимо трибуны как всегда по струночке, чеканя шаг, а уж после извините можно и выдохнуть и расслабиться и по второму, и по третьему, и по пятому ,из под полы с устатку.
За все! За светлые дали! За ночи кромешные! «Только бы не в милицию, чтобы квартальную не отфигачили». После двенадцати понеслась душа: начинаются потуги, разброд, шатание, скрип рессор, перегазовки, передовики рабского и не очень труда ведущих предприятий концлагеря. Все на мази, на лыжне, на выдохе, и во вздохе исторического чудовища,почти змея- горыныча и невдомек, что реликт не больше, не меньше как былинный персонаж.
Да, а, сказал бы тогда! В раз оказался б, где надо, несмотря на детский возраст. Где -то в районе Олы или Сосумана. Лучшие районы прошли, а за ними тянулись отсталые и совсем гетто вот вроде нашего и там уже другой народ. Все рассчитано, поминутно. К часу поток ослабнет, а к трем закончиться и улицы опустеют, станет одиноко и грустно.
Милиция и вытрезвители работают с перевыполнением. Все довольны. Даже пленум ЦК и тот не брюзжит. Им доложили. А тем временем, тут держи ухо – пьяные срама неймут. Охраняем двор и подъезд, с овчарками, коих во дворе аж две. А проблема, что по дороге демонстранты, пили, а теперь невтерпеж. «Ах, вы сильно хотели? Извините, не получится!» – «Почему?» – «А потому! Живем мы здесь! И не позволим!Вот вам острые клыки нашей собаки и заправьте-ка все обратно в штаны». –
«Ах, так!» – «Флойд, фас, фас, фас! Флойд рвет и брызжет слюной. «Сказал же взять, родной, откуси им, их.» И он хватает и дерет, а люди отпрянут, и снова лезут. Людям треба и они не могут вот так, посреди улицы, сесть. Хотя многие уже и садятся и уже через час ручьи горячей мочи, превратятся в вонючие лужи.
Но большинству нужно прятаться. Инстинкт! Даже кошка закапывает! Но когда хотят и перед этим уже выпили ноль-пять, а потом еще ноль-семь и пивом накрылись, и кумарит (при одном-то бутерброде) – то поймите, им теперь все нипочем, не то что зубы овчарки – даже крокодильи не устрашат. Клапан давит! И вот мы салаги в гипнотическом шоке видим множество сидящих оголенных женских поп и сильные струи мочи со звуком, бьющие из под них. Мы поражены, хотя видим это каждый раз.
А взрослые продолжают. «Вы спрашиваете, куда вам? А это уже как хотите! Да хоть в штаны – нам все равно, – сражая ехидством, отвечают сквозь щель, дворовые, растерянным демонстрантам. – А где туалет? Мы знаем, но за ваше хамство не скажем, что передвижной туалет в виде троллейбуса, за углом соседнего дома, но там очередина…»
И люди, удивленные, что их обвинили в хамстве, не в силах терпеть разрывающиеся пузыри облегчаются прямо на ворота, а мы сверху льем воду. Ни дать ни взять осада Трои! Льют дети вроде нас, которых подсаживают на ворота старшие. Льют, и хорошо еще, не кипяток, как кто-то предлагал. Смотрим на демонстрантов, как на захватчиков. Жалость все ж свербит, что они свои, советские, но здравомыслие в лице дяди Ромы подсказывает, что они пьяны, и если их запустить, то обгадят двор, а где потом играть, бабушкам посидеть на свежем воздухе. Демонстрация закончится, они уйдут, а нам жить!?
А за углами уже кое-кто лежит и сидит, подпирая стены, деревья, штакетник. Пьяный пролетариат, угрюмо блюет. Он сегодня имеет право! Он заслужил этот умательник, потому что устал от своей бесконечной диктатуры и липового господства. Правда, он еще об этом не знает, но начал догадываться. Да и кто ему скажет? А кое-кого уже шмонает местное жулье, но они не чувствуют потому что в алкогольной коме.
И в ответ только мычат, и пускают слюни. Беспомощно хлопают глазами, не понимая, что пройдет нескольких минут, и с них снимут все ценное.
Заплутавшую одинокую пьяную женщину заведут темными коридорами в блат-хату, что на втором этаже соседнего дома, там еще напоят бормотушкой, потом поимеют хором, а затем в бесчувственном состоянии отнесут за сараи, где вечером по их же наводке заберут менты. А что? Она ж ничего не помнит. А озабоченных уродов в округе хватает. А мы хоть и салаги но все обо всем знаем как никто другой.
Мы, местные, соревнуемся, кто больше выпросит шариков, флагов, значков и красных ленточек. На настойчивые просьбы откликается меньшинство. Большинство же жмет. Таким, стекляшку вдогонку и наутек. Если слышишь «пах», то попал, а если «Ай!», значит мы уже далеко. Нас, как ветер, уже никто не догонит.
На улице видим разное и, еще совсем не сравниваем увиденное с изнанкой или прямой кишкой, а тем более с итальянской клоакой, но что-то в этом есть. Мы счастливы и этому еще ничто не может помешать, и уж тем более ужасы бытия.
До поры, происходящее казалось праздничным и веселым, но почему-то с каждым годом выглядело все мрачнее. Сейчас понимаю, что так происходило из-за того, что много раз видели как парадное, лицо демонстрации, бодро улыбающееся перед трибуной, повернув на улицу, превращалось в мало приятную, субстанцию. Кто то говорил, что после финиша всегда так, особенно если ничего не выиграл.
Мутации происходили почти всегда после прохождения колоннами официальных трибун и если взглянуть в глаза демонстрантов, то заметны следы мысленного ритуального прикосновения к холодному остову, а точнее к чугунным башмакам, памятника и внутренней готовности к жертвоприношению. «Живите так всегда! Мне приятно! – говорил Ильич. – Но не забудьте, я высоко и, далеко и вообще я монстр, который если что, отгрызет вам головы.» Шли быстро, почти как зеки на прогулке, но в отличие от них пока еще улыбались. Мы хозяева! Мы дети Октября! Скоро на Марс! А пока трудимся на благо Родины!
Пролетарии всех стран соединяйтесь! Маршируем, под крики «ура», пси-ходелия, оркестры, делегации, транспаранты, флаги, механизмы, переделанные, в нечто и задрапированные грузовики как танки и автобусы как аэробусы. Режиссура парторгов. Их звездный час, а что делать дальше они не знают, такую глыбу за железным занавесом удержать все трудней, как выросшее дитя в детской кроватке.
Бессильные и безутешные оборотни, не дожидаясь полуночи и полнолуния – как то безутешно торопливо преображались прямо здесь, у истоков улицы Интернациональной. Видя, это из года в год мы уже ничему не удивлялись. Хотя мастодонтные декорации все еще притягивали внимание, но все слабже. А загадочные силы будили интерес, но все меньше.
Мы спокойно смотрели на них, а они на нас, безошибочно подмечая, что за техника прячется под очередной драпировкой и так же лихо наказывали тех, кто зазевался и оставил мат часть без присмотра. В ту же секунду, оставленное волоклось в закрома и пряталось.
Самым желанным был флаг. Взятие флага – это в нас замешано на живой пролетарской крови. Во лбу кокарда, в руках красные стяги. Добыть его – это высший пилотаж никому не нужного воровства. Хотя и знали, что не пригодится, но тащили под копье или еще под что. Воздушные шары уже в комнату не лезли, а нам все надо, и несли для того чтоб потом лопнуть или отпустить в небо и смотреть как уменьшаясь улетают. Зачем? Для чего? Родители все равно выкинут. А вот для того, чтоб сказать- Это мое!-. И тащили, кто больше, начинающие маленькие хапужки.
Игры воздушных шариков. Полно, разноцветных, круглых, волнистых, грушевидных и реальность как то размягчалась, как сухарь в горячем супе. И подобно им, округлялась и обрезинивалась. А пока еще день и вокруг, много людей, хотящих в туалет, но везде перекрыто, и их дети кричат, а мужчины покачиваются и ломают ворота. Пятая волна, десятая, двадцатая. Держим осаду, упираемся, и вот кажется сдержано. Можно расслабиться, но как раз в тот момент кое-кто мускулистый прорвался и наследил за сараями. Эх жаль собак увели и наш вдохновитель дядя Рома тоже ушел с ними, вот и прорвались.
Старики и малыши, помалкиваем. Но все же в общем удалось сдержать напор! Защитники ликуют. Подумаешь, один уголок. Там все равно ничейные сараи, гниющие доски, да и мы там не раз ходили, когда не хотелось бежать домой.
Наша Троя, устояла. Дальше понимаешь, что хуже, осады, только свои же пьяные родители, пришедшие с демонстрации в недухах. Еще хуже, если пьянка продолжается.
Костюмы, и, белые рубашки с запонками, начищенные туфли становятся совсем ни при чем, когда ждешь длинную ночь. Острую как битое стекло, разлетевшееся по полу. Хлопанье дверьми. Осыпанная штукатурка. Шум, гам, и слезы.
После многолюдья, одиноко. Автобусы набитые демонстрантами разъехались. Улицы свободны, но никуда не хочется. Ребята разбрелись по домам. Завидуешь тем, чьи родители умеют пить. На улицах пустота, и только заросшая немытая шпана снует в поисках поживы.
И вот тысячи пьяных и не очень отходят от процесса превращений в туалетах и ваннах, держа головы под слабенькими, но очень холодными струями. Плохо освещенные улицы, гудят трансформаторной подстанцией. Звезды спрятались в пухе облаков. Страдание переламывает, сильнее чем как перед сменой погоды, и выкручивает суставы. Отрыжка системы слышна и осязаема, похмельем. Миллионы страдают, тысячи клянутся больше не пить, потому что сходят с ума. Потому что опухшие, по утру не узнают себя.
Отходняки, перерастают в скандалы, надрывный плачь детей. И никого не волнует, как они там после мероприятий, а тем более какое-то далекое еле живое политбюро непричем, и не к чему, когда взрослые заняты выживанием. Белые горячки и алкогольные психозы зарождаются в недрах пролетариата И.Т.Р. и не только. Инженерные работники не отстают, от раб. массы. Их губы шепчут « Главное пропотеть, главное не схватить родимую за хвост, беги, прочь, от тьмы и кошмара, будь осторожен, пей воды, а там глядишь полегчает, там утро, свет надежды, мрак отступит.» Совсем не зная, что мы не логика и уж тем более не мозги которые думают или нет, а что то другое, на которое и одет этот абсурдный человечий балахон.От этого не легче но хоть что то что отвлекает. А когда то он казался идеальным.
Мероприятие проведено. Впереди сумерки, когда нет просвета, кроме фонарного, и долгая ночь, в которую может произойти что хочешь. Нет-нет, и вклинится плачем женщина, и заматерится облопавшийся мужик, и вместе с ним в горячке сойдет с ума уставший от ходьбы город.
Власть устала! Видано ли, рапортовала, но боится, и пока сама не знает чего. Себя же! Странные догадки бередят души иерархов! Вдруг кто из своих, что то затеет!? И затеет же, вот хотя бы Горби! ЦРУ не дремлет! Не подкачали, и еще не одно мероприятие не провалено, а это значит, народ по-прежнему свой, но нефть то уже копеешная, так что.
Проверку прошли и еще полгода можно спать. Народ и партия едины! Обещания еще действуют. Публика устала, но жалеет, ведь столько сил потрачено на построение. Политбюро уже знает, что Союз трещит. Активность масс вот, вот. И многочисленные, байстрюки уже готовы побороться за власть.
И только детские гадания тихим слезливым шепотом, готовым разрыдаться во мглу комнаты: «Боже, пожалуйста! Пусть успокоятся! Они устали, ведь столько прошли, полгорода. Хоть одну ночку. Хоть единственную! Ну, пожалуйста, Господи! Другие спят, а я чем хуже?» – теплится надежда. Так ребенок из соседней комнаты через стены гипнотизирует родителей.
Они уснут и не будут орать, а если и будут, то вяло, не страшно, без рукоприкладства, и тогда дядя Саша не поставит маме синяк и не сломает руку обломком хоккейной клюшки, как после ноябрьских.
А тем более не шуранет бутылкой из-под шампанского, и она не будет бесполезно по утру замазываться тональным кремом.
А то, что отчим курит в туалете «Беломор», и туда после не войти, уже привычно, потому что невыносимо только первые секунды. Радуйся, что хоть туалет не на улице как у одноклассника!
А когда вообще нечем дышать, то и не дышу. Задерживаю дыхание. Соседка тетя Вера ругает дядю Сашу. Говорит, что он достал дымить, и что он враг детям. На что тот только огрызается : «А мне пох-ю – они не мои!»
Тетя Вера обзывает его бесстыжей рожей и, медленно шаркая отекшими ногами, идет в коридор кормить кошек. Это ее ритуал. Иногда кажется, что она сама кошка.
Одним из красивых и добрых лиц улицы, являлся цирк, на который недавно некий министр отказал выделить деньги. Но если б он знал, сколько детских жизней он спас, то, возможно, передумал бы и обуздал свое упрямство и подозрительность. Нет правда спас. Хотя бы вот мою , не напрямую конечно, а так через отвлечение от психопатической и с ума сшедше однообразной реальности. Кто-то скажет, что железнодорожный вокзал важнее с него хоть куда уехать можно, а я считаю, пляж, парк и цирк здорово поддержали в отсутствие каких-либо развлечений и перспектив. После моего рассказа вы поймете, что с такими лицами, какие в избытке проживали здесь, трудно вести спокойную жизнь. Так как основным состоянием улицы оставалось: поглощать и скрашивать гримасы социализма, во время демонстраций, а так обычный глухой угол, в котором и провели свое детство и юность.
Город закрытый как и вся страна и поэтому жизнь протекала унылая. Еще и поэтому демонстрации необходимы – чтоб выпустить давящий на стенки, творческий пар. А еще пар от брожения и распада идеалов, жизней, надежд. По улице в межсезонье, когда нет демонстрации, не работает цирк, разведен мост на пляж, и на вокзале не бурлят ГДРовские дембеля, кроме дяди Сашиной телеги, ( не подумайте что отчима) запряженной к Орлику, редко проезжает еще и другой транспорт, не давая лично мне утонуть в узкой и очень глубокой, почти как Байкал, но совсем не такой чистой комнате.
Иногда кажется, что мы стали очень похожи на Индию с ее кастовым разделением, но оказалось, что в будущем у нас установится еще похлеще кастовое общество, но может мне только так кажется.
Спасают большие полукруглые еще дореволюционные окна и то, что, когда кто-то едет, обязательно выгляну и тем хоть на минуту, но спасусь мыслью, что меня здесь ну никак не забудут, не то что кого-то на задворках. Кто-то из друзей или знакомых, проходя мимо, обязательно крикнет: «Эй, Андрюха, выходи!» И я выйду, без оговорок потому что побаиваюсь своей комнаты, населенной самыми настоящими, кровожадными – клопами.
Да! Боюсь остаться в комнате навсегда, боюсь, что жизнь пройдет мимо, а я так и засижусь в жуткой вампирской клетке. Хочу сбежать из нее и знаю, что все равно убегу, когда вырасту, и от этого для начала бегу играть в футбол, ибо только он отвлекает, от сумрачного смрада, и от не детской, сказки о потерянном времени, и еще от озверевших сверстников, которые готовы накормить с унитаза, лишь бы показать свою нечеловеческую крутизну.