Лисица и виноград (сборник)

Ласточка и Птички
Перевод И. Дмитриева

 
Летунья Ласточка и там, и сям бывала,
                   Про многое слыхала,
                   И многое видала,
                       А потому она
                   И боле многих знала.
                       Пришла весна,
И стали сеять лен. «Не по сердцу мне это! –
            Пичужечкам она твердит. –
Сама я не боюсь, но вас жаль; придет лето,
И это семя вам напасти породит,
                   Произведет силки и сетки,
                   И будет вам виной
                   Иль смерти, иль неволи злой;
                   Страшитесь вертела и клетки!
Но ум поправит всё, и вот его совет:
Слетитесь на загон и выклюйте все семя».
«Пустое! – рассмеясь, вскричало мелко племя. –
Как будто нам в полях другого корма нет!»
   Чрез сколько дней потом, не знаю,
       Лен вышел, начал зеленеть,
       А Птичка ту же песню петь:
«Эй, худу быть! еще вам, Птички, предвещаю:
       Не дайте льну созреть;
Вон с корнем! или вам придет дождаться лиха!»
   «Молчи, зловещая вралиха! –
       Вскричали Птички ей. –
Ты думаешь, легко выщипывать все поле!»
   Еще прошло десяток дней,
       А может и гораздо боле;
               Лен вырос и созрел.
   «Ну, Птички, вот уж лен поспел;
               Как хо́чете меня зовите, –
   Сказала Ласточка, – а я в последний раз
       Еще пришла наставить вас:
               Теперь того и ждите,
Что пахари начнут хлеб с поля убирать,
       А после с вами воевать:
Силками вас ловить, из ружей убивать
               И сетью накрывать;
           Избавиться такого бедства
           Другого нет вам средства,
Как дале, дале прочь. Но вы не журавли,
           Для вас ведь море – край земли;
           Так лучше ближе приютиться,
Забиться в гнёздышко, да в нем не шевелиться».
           «Пошла, пошла! других стращай
               Своим ты вздором! –
           Вскричали Пташечки ей хором. –
           А нам гулять ты не мешай!»
И так они в полях летали, да летали,
               Да в клетку и попали.
       Всяк только своему рассудку вслед идет:
       А верует беде не прежде, как придет.
 

Городская и полевая Крысы
Перевод Г-та

 
Однажды Крыса городская
На пир к себе землячку позвала.
        Землячка ж та была
        Провинциалка – Крыса полевая.
Вот гостья в барский дом является на зов.
    Там в зале, на ковре французском,
        Хозяйка ждет ее. Обед уже готов,
            И счету нет всем яствам и закускам.
                Какая роскошь! подлинно что рай!
С господского стола за месяц все объедки
    Приберегла хозяйка для соседки –
            Что хочешь, то и выбирай!
    Тут, насказав любезностей несчетно
        И весело болтая всякий вздор,
            Уселись Крысы на ковер
        И принялись за яства беззаботно.
    Вдруг слабый шум раздался у дверей…
    Хозяйка взвизгнула, кричит: «Беги скорей!»
    И в угол шмыг; за нею гостья следом.
Но вскоре шум замолк, и потчевать обедом
    Хозяйка гостью снова начала.
    «Пойдем, – промолвила она, –
    Теперь все тихо, слава Богу!»
            А гостья ей в ответ:
    «Нет, милая, прощай! Хоть вкусен твой обед,
            А мне пора в дорогу.
    Прошу теперь ко мне: я ем не на коврах,
И редких блюд таких в деревне не бывает,
Зато в обеде мне никто уж не мешает,
    И радостей моих не прерывает страх».
 

Волк и Ягненок
Перевод И. Крылова

 
У сильного всегда бессильный виноват:
    Тому в Истории мы тьму примеров слышим,
        Но мы Истории не пишем;
А вот о том как в Баснях говорят.
Ягненок в жаркий день зашел к ручью напиться;
        И надобно ж беде случиться,
Что около тех мест голодный рыскал Волк.
Ягненка видит он, на добычу стремится;
Но, делу дать хотя законный вид и толк,
Кричит: «Как смеешь ты, наглец, нечистым рылом
        Здесь чистое мутить питье
                            Мое
            С песком и с илом?
                За дерзость такову
                Я голову с тебя сорву».
        «Когда светлейший Волк позволит,
        Осмелюсь я донесть, что ниже по ручью
        От Светлости его шагов я на сто пью;
        И гневаться напрасно он изволит:
        Питья мутить ему никак я не могу».
                «Поэтому я лгу!
Негодный! слыхана ль такая дерзость в свете!
Да помнится, что ты еще в запрошлом лете
        Мне здесь же как-то нагрубил:
        Я этого, приятель, не забыл!»
«Помилуй, мне еще и от роду нет году», –
Ягненок говорит. «Так это был твой брат». –
«Нет братьев у меня». – «Так это кум иль сват
И, словом, кто-нибудь из вашего же роду.
        Вы сами, ваши псы и ваши пастухи,
            Вы все мне зла хотите
И, если можете, то мне всегда вредите,
Но я с тобой за их разведаюсь грехи». –
«Ах, я чем виноват?» – «Молчи! устал я слушать,
Досуг мне разбирать вины твои, щенок!
Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать».
Сказал – и в темный лес Ягненка поволок.
 

Человек и его Изображение
Перевод О. Чюминой

Герцогу де Ларошфуко

 
Жил некто; сам себя любя,
   И без соперников, на диво
       Считал красавцем он себя,
   Найдя, что зеркала показывают криво.
       И счастлив был, гордясь собой,
       Он в заблуждении упрямом.
   Представлены услужливой судьбой,
   Советники, столь дорогие дамам,
Напрасно перед ним являлися гурьбой.
Повсюду зеркала: в окне у фабрикантов,
       На поясе у модниц и у франтов,
   Во всех домах! И вот, страшась зеркал,
Что делает Нарцисс? – бежит в уединенье.
   Но там ручей прозрачный протекал.
       Разгневанный, в недоуменье,
       В струях свое он видит отраженье
       И прочь бежит от светлого ручья,
           Но сожаленье затая:
Настолько тот ручей заманчив и прекрасен.
       Смысл этой басни очень ясен:
Тот, кто в себя без памяти влюблен, –
       Души подобье нашей он,
   А зеркала – чужие заблужденья;
   Нам образ наш являют зеркала
       В правдивом воспроизведенье.
           Ручей же, чья вода светла, –
           Составленное в назиданье
Полезных «правил» мудрое собранье.
 

Стоглавый и стохвостый Драконы
Перевод О. Чюминой

 
У императора посланник падишаха
    (Гласит предание) держал себя без страха,
И силы сравнивал обеих их держав.
Тут немец вымолвил, слова его прервав:
        – У князя нашего есть многие вассалы,
        Владенья чьи воистину не малы,
И каждый, в силу данных прав,
        Своею властию, на помощь господину
Способен выставить наемную дружину.
        Но рассудительно сказал ему чауш:^[1]
– Я знаю, кто и сколько душ
Здесь может выставить, и это очень живо
            Напоминает мне рассказ,
        В котором все хоть странно, но правдиво.
            Из-за ограды как-то раз
        Дракон предстал мне стоголовый,
            На жертву броситься готовый.
        Смертельным ужасом томим,
Я чувствовал, что кровь моя застыла в жилах;
            Но страхом я отделался одним:
        Достать меня он был не в силах.
Об этом думал я, когда Дракон другой –
Стохвостый, но зато с одною головой,
        Явился мне. Затрепетал я снова,
            Увидев, как прошла сперва
        В отверстие Дракона голова,
Путь проложив затем для остального.
Ваш господин – даю в том слово –
        Подобье первого, а мой – второго.
 

Осел и Воры
Перевод Г-та

 
Украв вдвоем Осла, сцепилися два Вора.
        «Он мой!» – кричит один.
        «Нет, мой!» – в ответ ему вопит другой.
    До драки вмиг дошла их ссора:
        Гремит по лесу шумный бой,
Друг друга бьют они без счету и без толку;
А третий Вор меж тем, подкравшись втихомолку,
        Схватил Осла за холку
        И в лес увел с собой.
 
 
Не так же ль точно часто поступают
Державы сильные со слабою страной?!
Из-за нее заводят спор между собой,
Одна другую в битвах поражают,
        И обе ничего не достигают;
А третий кто-нибудь без шума и хлопот
        Добычу их себе берет.
 

Предостережение богов Симониду
Перевод Ф. Зарина

 
«Перехвалить нельзя, хваля
            Богов, любовницу и короля», –
Сказал Малерб. Согласен с этим я,
И это правило всегда блюсти нам надо:
                Лесть и спасет, и охранит.
Но вот как в древности платили боги
            За похвалы. Однажды Симонид
Атлета восхвалить хотел в высоком слоге;
        Но, рассмотрев поближе свой сюжет,
Увидел, что почти в нем содержанья нет.
            О чем писать? Родители Атлета
        Совсем неведомы для света:
Отец его – лишь скромный мещанин,
        Для песнопения предмет ничтожный;
            Известен лишь Атлет один.
И вот Поэт, сказав о нем, что лишь возможно,
        Отвлекся в сторону: поставил
    В пример всем доблестным борцам
    Кастора и Поллукса, их прославил,
Да так, что похвала сим славным близнецам
    Две трети заняла в создании Поэта
        И только треть осталась для Атлета.
    Когда Атлет прочел стихотворенье,
Он не обещанный талант Поэту дал,
А только треть одну; причем сказал,
    Что за другие две вознагражденье
        Дать Симониду те должны,
        Кому они посвящены.
    «Но все ж тебя я угостить желаю, –
Прибавил тут Атлет, – приди на пир в мой дом,
    Куда я избранных сегодня приглашаю:
В кругу друзей, родных мы время проведем».
Согласен Симонид. Быть может, он страшился,
Чтоб также и похвал, как денег, не лишился.
        На славу праздник был:
            Всяк веселился, ел и пил.
Вдруг подошел слуга к Поэту торопливо
                    И заявил, что у ворот
            Два незнакомца ждут его. И вот
        Пошел Поэт, а за столом шумливо
    Меж тем все гости пьют, едят
        И тратить время не хотят.
    Те незнакомцы – были близнецами,
            Воспетыми его стихами.
    Из благодарности за похвалы его
            Они ему велели удалиться
                Скорее с пиршества того:
    Атлета дом был должен обвалиться.
        Пророчеству свершиться суждено;
    Подгнивший потолок внезапно обвалился
На пиршественный стол, на яства, на вино,
    На головы гостей; пир грустно прекратился.
        Чтоб совершилась месть полней
                За оскорбление Поэта,
        Сломало балкой ноги у Атлета,
                И искалеченных гостей
        Спешили унести скорей.
    Об этом случае прошла молва повсюду,
        Дивился всяк такому чуду,
                И вдвое начали ценить
        Стихи певца, любимого богами.
И каждый добрый сын был рад ему платить,
Как можно более, чтоб предков восхвалить
                Его стихами.
    Я возвращаюсь к теме. Я сказал,
        Что лучше не жалеть похвал
Нам для богов; к тому ж для Мельпомены
        Нет униженья торговать стихом,
                И следует при том
        Искусству нашему знать цену.
    От высших милость – честь для нас;
Олимпу некогда был друг и брат – Парнас.
 

Смерть и Несчастный
Перевод Ф. Зарина

 
        Один Несчастный каждый день
    Звал Смерть к себе, в надежде облегченья.
    Он говорил: «Прерви мои мученья!
    Приди за мной, возлюбленная тень!»
    Не отказала Смерть ему в услуге;
И вот открылась дверь, идет к нему она.
Но, увидав ее, он закричал в испуге:
    «Что вижу я! Уйди! Ты мне страшна!
При взгляде на тебя кровь в жилах леденеет,
    Могильным холодом твое дыханье веет!
                Не подходи!
            О Смерть! о Смерть! Уйди!»
 
 
Вельможный Меценат, проживший столь беспечно,
    Сказал: хотел бы жить я вечно
        Как нищий, жалкий и больной,
    Но только б жить! до сени гробовой
        Я жизни буду более чем рад!
«О Смерть, не приходи!» – так все тебе твердят.
 

Крестьянин и Смерть
Перевод И. Крылова

 
Набрав валежнику порой холодной, зимней,
    Старик, иссохший весь от нужды и трудов,
Тащился медленно к своей лачужке дымной,
Кряхтя и охая под тяжкой ношей дров.
                Нес, нес он их и утомился,
                        Остановился,
            На землю с плеч спустил дрова долой,
Присел на них, вздохнул и думал сам с собой:
                «Куда я беден, Боже мой!
Нуждаюся во всем; к тому ж жена и дети,
            А там подушное, боярщина, оброк…
                        И выдался ль когда на свете
            Хотя один мне радостный денек?»
В таком унынии, на свой пеняя рок,
Зовет он Смерть: она у нас не за горами,
                А за плечами.
                Явилась вмиг
И говорит: «Зачем ты звал меня, старик?»
        Увидевши ее свирепую осанку,
Едва промолвить мог бедняк, оторопев:
        «Я звал тебя, коль не во гнев,
Чтоб помогла ты мне поднять мою вязанку».
 
 
                        Из басни сей
                Нам видеть можно,
        Что как бывает жить ни тошно,
        А умирать еще тошней.
 

Мужчина средних лет и его две Возлюбленные
Перевод О. Чюминой

 
Мужчина средних лет, заметив седину,
        Которая в кудрях его блистала,
    Решил, что для него избрать себе жену
        Теперь как раз пора настала.
        Он был владельцем капитала,
                    А потому
    Мог выбирать: понравиться ему
    Желали все. Он не спешит, однако:
    Ведь дело здесь касалось брака.
    Две вдовушки приобрели права
Над сердцем зрелого поклонника и чувством.
            Была моложе первая вдова,
    Но старшая была одарена искусством
        Восстановлять успешно то,
            Что было у нее природой отнято.
        И обе вдовушки исправно,
            Среди веселья, смеха и услад,
            Его на свой причесывали лад,
И голову притом намыливали славно.
Меж тем как старшая из них по волоску,
                Своих корыстных целей ради,
            Все темные выдергивала пряди,
        Другая седину щипала бедняку.
Жених, оставшись лыс, заметил эту штуку.
– Спасибо, – молвил он, – красотки, за науку.
Пусть вами я ощипан наголо,
                Зато в другом мне повезло:
            О свадьбе мы отложим попеченье.
Которую б из вас ни выбрал я женой –
        Она по-своему вертеть захочет мной.
        Ценой волос купил я избавленье,
            И голове плешивой впрок
            Пойдет, красотки, ваш урок!
 

Лисица и Аист
Перевод Г-та

 
Лиса, скупая от природы,
        Вдруг хлебосолкою затеяла прослыть.
            Да только как тут быть,
Чтоб не вовлечь себя в излишние расходы?
        Вопрос мудрен – решит его не всяк,
        Но для Лисы такой вопрос пустяк:
        Плутовка каши жидкой наварила,
            Ее на блюдо тонко наложила,
        И Аиста зовет преважно на обед.
            На зов является сосед,
И оба принялись за поданное блюдо.
        Ну, кашка, хоть куда! Одно лишь худо,
        Что Аист есть так не привык:
        Он в блюдо носом тык да тык,
Но в клюв ему ни крошки не попало;
        А Лисанька меж тем в единый миг
            Всю кашу языком слизала.
                Вот Аист в свой черед,
Чтоб наказать Лису, а частью для забавы,
        Ее на завтра ужинать зовет.
Нажарил мяса он, сварил к нему приправы,
        На мелкие кусочки накрошил
            И в узенький кувшин сложил.
    Меж тем Лиса, почуяв запах мяса,
Пришла голодная, едва дождавшись часа,
                И ну, что было сил,
    Давай вокруг стола юлить и увиваться
        И щедрости соседа удивляться,
        Но лесть ей тут не помогла:
По клюву Аисту кувшин пришелся впору,
У гостьи ж мордочка чресчур была кругла…
И жадная Кума ни с чем, как и пришла,
Поджавши хвост, к себе убралась в нору.