Примерно 1600 лет назад, мир Алатуса
Драконьи Пещеры
Во чреве два созревших яйца просились наружу. Наступало время делать кладку – и желудочные спазмы машинально сдвинули малышей, второй раз за сутки.
Но дети должны были появиться тогда, когда это будет нужно. А пока… Чтобы успокоиться самой и успокоить малышей, Авала запела Песнь – и в соседних пещерах услышали, начали подпевать:
– Слушайте, дети мои, сказку,
что расскажу вам я,
ваша мать, выносившая вас
в тёмных драконьих пещерах…
Жил-был однажды глупый король,
Дракон, лишённый крыльев.
Зависть и жалость к себе –
вот что не давало ему покоя…
Позвал он однажды к себе феоманта
И спросил сего странного гостя:
«Как вырастить крылья,
скажи, феомант, ведь ты же Алатуса мудрого глас?..»
Она жила в темноте несколько месяцев, несмотря на её просьбу оставить хотя бы один факел. Мучители цинично рассудили: мол, Авала-эве при желании в любой момент сумеет осветить просторные казематы своим драконьим дыханием. Ликторов не интересовал тот факт, что она не может круглосуточно производить огонь, тем более на сносях: внутренний жар требовался для полноценного роста потомства. И в этой темноте Авала-эве медленно сходила с ума. От безысходности, от предчувствия новых унижений, которые последуют за нынешними. И от растущей ненависти к своим мучителям.
Спустя много месяцев заточения она не просто подозревала – твёрдо знала: не будет никакой обещанной свободы. Либерис Первый обманет, предаст, ибо уже сделал это с собратьями-алатусами. Рождённый с тенью крыльев, вместо настоящих, будучи, как и его покойный отец, дизалатусом, но имеющий право на трон по материнской линии, – он всегда страдал от собственной неполноценности. Никто об этом не сплетничал, но все видели и его зависть, и тоску по настоящим полётам, и ненависть к судьбе, обделившей его, сына королевы драконов, той самой сутью, ради которой тысячелетия назад был создан мир. Мир Алатуса, первого крылатого, первого познавшего ветер и свободу, время и пространство, мудрость и долголетие.
– «Тому, кто бескрылым рождён,
испытанье сулил сам Алатус,
ведь некогда сам он смиренно постиг:
не может великим стать гордый.
Лишь тот, кто стократ победил
уязвления мира и выжил…
Лишь тот, кто страшную цену принял
и поклялся стать камнем в ступенях… »
Что будет, когда наконец она выносит яйца и сделает кладку? Да, ей позволят принять человеческий облик… И наденут другие кольца из ираниума, только поменьше, – на горло, руки и ноги, чтобы при перевоплощении те её четвертовали, подобно случившемуся с Рентером-эве, посмевшим сопротивляться во время переворота. Увы, его маленькая голова, прокатившаяся по площади с онемевшими алатусами, стала лучшим аргументом к их послушанию.
Затем новорождённые яйца Авалы заберут во дворец, а вылупившихся алатусов воспитают рабами, покорными животными, заставив забыть человеческую суть. Её дети никогда не будут играть с другими человеческими детьми, не смогут учиться в Академии и, более того, не узнают, что имеют право говорить на другом языке, кроме животного, пронзительного, ящерского. Все, кто был или будет рождён в Драконьих Пещерах, обречён стать рабом!
Но, возможно, со всеми ныне здравствующими алатусами, пока ещё окончательно не преклонившими колени, Либерис уже делает кое-что похуже.
С каждым месяцем Сальватор, любимый муж и достойный воин, выглядел слабее, всё больше походя на человеческих аскетов, что рубят пещеры в глинистых горах и посвящают жизнь молитвам. Если сейчас снять с Сальватора кольца, сможет ли он перевоплотиться или построить портал? Суть древнего алатуса, одарённого крыльями и магией пространства, требовала больших энергетических ресурсов, которых у мужа наверняка уже не было.
Поэтому она выдвинула условие – и мужа раз в месяц приводили к ней, чтобы Авала-эве убедилась: Либерис благороден и готов дать время подумать. Но ему также необходима уверенность в разумности молодого поколения, поэтому важно знать, как себя чувствует Авала-эве и другие алатусы женского пола, содержащиеся в Драконовых Пещерах.
Не голодает ли Авала-эве, не мёрзнет ли она, и, главное, как себя чувствуют её малыши в утробе? Точно один? Или, может быть, второй на малом сроке не ощущался, но теперь-то дал о себе знать?
– Нет, наследник один, к сожалению, тоже алатус, – Авала неприкрыто скорбела об этом: в её благословлённой богами семье все женщины приносили только крылатое потомство. Но сейчас – как бы она хотела сейчас – чтобы родился бескрылый малыш! Тогда, возможно, их оставили бы под присмотром, но в покое.
Сальватор плакал вместе с ней, безмолвно, стоя спиной к ликтору, застывшему статуей у входа в пещеру. Плакал, пока его не ткнули кнутом в спину, напоминая об уточнении. Разумеется, об этом мог спросить и сам ликтор, в чьи вены наверняка была влита драконья кровь, позволяющая понимать тайный язык, но тут было дело принципа – в подчинении.
– Милая, ликторы узнали, что ты говорила служанке о двойном стуке сердец. Ты уверена, что малыш только один? – желваки играли на лице супруга, невыразительно глядящего в дальний угол пещеры.
«… Семь дней и ночей жёг феомант
священные травы и камень-янтарь,
постигнуть желая грядущего линии.
Взывал он к теням и ушедшим эве,
к растущим в Ущелье драконовым лилиям.
Чертил руны мёртвых и руны живых
на камнях засохшей долины…
Пока в знаках мира, немых, кондовых,
не родился вдруг лик властелина…»
Муж ждал ответа, ликтор тоже. И она обманула. Да, малышей было двое, но «второй пострадал от материнских переживаний. Придёт время, и мёртвый плод появится вместе с последом – в этом ликторы пусть не сомневаются».
Жаль, что пришлось обмануть супруга, впрочем, он, кажется, догадался о задуманном, иначе с чего бы при каждой встрече, говоря про скорое освобождение, дополнял свои «успокаивающие» речи противоречивыми фактами:
– Потерпи, Авала, скоро всё закончится, и мы уедем на наш остров. Киваруиды-эве уже там, и, говорят, довольны. Илус купается в море каждое утро и благодарит Либериса за милость. Ликторы… – муж покосился на безмолвного жреца, выпившего час назад кровь его, Сальватора, и оттого понимающего не только все слова, но и все оттенки их значений. – Ликторы и там есть, но это больше для безопасности драконов.
– Как Илус-эве чувствует себя после расставания с малышами? – горько усмехнулась тогда Авала, прекрасно понимая намёк. Илус боялась воды: в детстве её чуть было не унесло в смертельный водоворот, если бы не подоспевшая на помощь мать…
Эта знакомая, отдавшая недавно два новорожденных яйца, действительно покинула пещеру, рыдая от некоторого облегчения и счастья, ведь теперь она могла вернуться в человеческую ипостась и жить дальше, подобно другим алатусам, принёсшим присягу самозванцу. Да, без возможности создавать порталы и летать, но всё же находиться на относительной свободе.
– Киваруиды молоды, они родят ещё, – морозным тоном ответил супруг.
Илус была юна – чуть больше ста лет. Но в клетке даже глупые птицы редко делают кладки. Сможет ли Илус-эве пережить боль многомесячного одиночества в драконьей ипостаси и потерю детей? Что, если всех дракониц, решивших рожать алатусов, будут снова и снова заключать здесь, словно овцематок в овине?
– Ты видел малышей? Кто за ними ухаживает? Как их воспитывают?
Сопровождавший мужа ликтор, который до этого стоял с опущенной в капюшоне головой, поднял её и расцепил руки, собираясь жестом закончить свидание. Тема, очевидно, была запрещённой. И Сальватор торопливо ответил:
– Говорят, хорошо, и малыши ни в чём не нуждаются.
Когда состоялся этот разговор, Авала уже не помнила точно. Удачный переворот Либериса состоялся в те дни, когда у Авалы-женщины давно перестали идти регулы и она набралась духа перед многомесячным вынашиванием своих детей.
Ни мига не сомневалась – она вытерпит, вынесет свою материнскую долю, как-нибудь проживёт в драконьей сути год. И за первые двадцать дней малыши так стремительно набрали вес, что разорвали бы её изнутри, реши она вернуться в человеческую ипостась – ни одна женщина не выдержала бы такого груза.
А потом опасно долго – целых два дня! – она с Сальватором не верила слухам, дошедшим до их острова. Но письмо от Либериса, провозглашённого королём после смерти королевы, было таким тёплым и уважительным, что они, словно малые дети, которых поманили сладостями, бросили остров и полетели в Аалам. Их соседи оказались умнее – порталом ушли в Алатерру, или, может, в другой мир, где затаились до безопасных времён.
В Ааламе всё решили за неё – обручья и цепь из ираниума, металла, который не плавило даже драконье священное пламя. Казематы Драконьи Пещеры, место, куда раньше прилетали просто выспаться и побыть в покое, теперь стали тюрьмой для беременных дракониц.
Сколько здесь было женщин, Авала могла догадываться по многочисленным приглушённым, доносящимся из соседних пещер, вздохам таких же, как она «счастливиц», «будущих мамочек».
****
Драконы поют своим детям, но не только для них и ради них. Попробуй просуществуй в ипостаси дракона целый год! За это время можно забыть и человеческий язык, и вообще разучиться общаться с людьми. Именно поэтому дракониц на сносях всегда сопровождают супруги – уходят от государственных дел, берут с собой как можно больше прислуги на один из многочисленных небольших островов мира Алатуса.
Будущих матерей, изменившихся в размерах, продолжают холить, как если бы они оставались обыкновенными женщинами, привыкшими к неге и комфорту, – чешую скребут до блеска, натирают благовониями; блюда чаще приготовлены на огне, сырыми подаются только овощи – чтобы эве не увлеклась вкусом сырого мяса. И каждый день ей читают книги, а она поёт песни своим неродившимся малышам. Все знают: здоровый маленький алатус – залог безопасности этого мира, на который никто не смеет нападать. А мудрость, которую мать прививает своим детям ещё в утробе, должна будет сохранить их разум для долголетия, которое слабых развращает.
Здесь, в Драконьих Пещерах, ни о здоровье матери, ни о душах будущих алатусов не заботились. С первого дня стражи приносили и бросали небрежно на пол сырые бараньи туши, к тому же неразделанные, и Авала, поголодав, научилась подавлять тошноту, заставляя себя съедать, пока не протухло, принесённое мясо и немытые высыпанные из мешка корнеплоды. Ради детей, которые не ведали о происходящем.
Дважды по часу в день, когда слуги в долине качали насос, поднимающий воду из реки, она лилась тонкой грязной струйкой по желобкам: в Драконьих Пещерах отродясь не было влаги. Эта же вода уносила нечистоты по другую сторону скал, и оттого в одном углу всегда было сыро, как ни старалась Авала высушить его огнём.
А разговаривать, утешать и тем более развлекать её никто не собирался. Первые дни были самыми тяжёлыми, и она отказалась есть и пить, пытаясь массой тела разнести пещеру и выбраться самой или завалить её с остальными – тогда к ней привели супруга, и она выторговала себе право раз в месяц видеться с мужем, до дня родов, на которых он должен присутствовать. Авала-эве должна быть уверена в том, что Либерис держит своё слово, и с Сальватором всё в порядке.
Если бы ей удалось хотя бы на миг уговорить снять оковы из ираниума, усиленные теневой магией! Она не стала бы больше раздумывать – в пещере создала бы портал, сначала до долины, чтобы там набраться силы ветра. И потом уйти далеко, в мир свободы… Сальватор бы понял её, если бы Авала не смогла забрать его с собой. Потому что оба знают: нет ничего важнее потомства, гарантов их будущего и будущего мира драконов, который перевернулся с ног на голову благодаря алчности одного недоделанного правителя и его лицемерных жрецов.
Но магия ликторов, заточенная в металле, не ослабевала, а будто бы, наоборот, становилась сильнее. Возможно, оттого, что Авала начинала забывать свою главную ипостась – человеческую, превращаясь в животное, сильное, но обречённое на покорство.
И всё же солнце посылает свои лучи даже в самые мрачные дни.
В начале заточения, когда ей показалось, что она больше не выдержит – пусть её разорвут собственные дети, но она прекратит страдать, – где-то приглушённая раздалась песня матери, другой заключённой. Слёзы покатились из драконьих глаз, вымывая животное равнодушие, и Авала, выплакавшись, взяла себя в руки, если можно было так выразиться.
Надежда и ненависть – именно на этом магическом замесе родилась, как на свежих дрожжах, песня о принце, однажды появившемся в одном сказочном мире и уничтожившем проклятого короля и всех его приспешников. Пригодилось образование, полученное в Академии от лучших преподавателей Аалама – и прислушивавшиеся к драконьей песне ликторы нашли то ли балладу, то ли какой-то другой незнакомый эпический жанр провокационным, но, впрочем, допустимым. Имя короля Либериса не называлось, обстоятельства тоже были во многом отличающимися и, главное, дракониц эта заунывная длинная колыбельная успокаивала, даже новенькие быстро привыкали к новому положению.
Нашёлся среди прочих один дотошный ликтор, который садился по ту сторону входа и скрипел пером, записывая, насколько успевал, слова. Догадаются ли надзиратели Авалы о её намерениях, она не знала, поэтому к риску была готова. Но с увеличивающейся популярностью баллады о принце-освободителе количество появлений в пещере жрецов или дознавателей не выросло. Вероятно, ещё и потому, что ликторы совсем недавно массово обнаружили блестящие лингвистические способности понимать драконий язык. До переворота этим могли похвастаться единицы и то с дозволения самих истинных драконов, пускающих в свой разум лекарей, например. Материнский драконий фольклор, таким образом, не был исследован в полной мере.
– « … «Скажи нам, о принц наш великий!
В годины невзгод для всех, кто летал,
как спасся ты, как избежал
ты участи рабской, позорной?
Ты так возмужал и много узнал,
в изгнаниях в странах холодных…»
Им принц отвечал, не скрывая тоски
по матери, умершей рано, хоть голос её
и по сей день звучал в душе спасительной варной 1 …»
Когда Сальватор впервые услышал песню, он незримо содрогнулся и с деланной ироничной интонацией произнёс, качая головой:
– Бедная мать принца Арженти! Хорошо ли она подумала, прежде чем лишиться разума? И с чего тебе, милая, вспоминается этот древний обычай? Хвала Алатусу, сейчас нет необходимости сопровождать наших детей: у них учителей больше, чем у нас слуг…
Конечно, он догадался – на что собиралась решиться Авала. Если у неё получится главное – отправить наследника в другой мир, а сама она не сумеет уйти от магии Тени, то… Если так случится, то прежней Авалы не будет. Древнее драконье заклятие, которое тысячу лет никто по понятным причинам не использовал, отнимет разум у матери, чтобы оградить неразумное чадо, находящееся в опасности.
Так поступали некогда королевы. Возможно, это следовало сделать и матери Либериса, добавив ему совести и мудрости сложным и болезненным способом. Согласно легендам, мать, отдавшая часть своей памяти наследнику, со временем восстанавливала её, правда, за счёт многочисленных помощников, учивших королеву заново узнавать и принимать мир Алатуса.
В случае с Авалой Сальватор сомневался, что Либерис простит ей выходку. Тем паче массовая промывка мозгов ему была только на руку. Никто не будет плясать возле поглупевшей Авалы-эве и учить её: «Это трава – трава зелёная. А это камень – камень твёрдый…»
– Мы с тобой лишились разума, когда поверили письму из Аалама, – сердито и не заботясь о реакции застывшего у входа соглядатая, ответила Сальватору Авала. – Безумным жить легче. Но если рядом будут близкие, то вылечить безумие не составит труда, не так ли?
Ликтор всё же отреагировал, взмахнул рукой, призывая вооружённую стражу. В тот день Авале подали пищи в два раза меньше, намекая на то, что её бунт не потерпят. Но ведь петь не запретили!
И она пела, вдохновляя других дракониц.
– «Цена есть успеху и власти цена,
цена поцелуям и страсти любовной,
цена огорченьям, приправам, и жемчугу лунному –
всему есть цена, даже мыслям безумным.
И только свобода всей сутью своей
не может стремиться к монетным итогам –
свободой владеют лишь те, кто отдал за неё,
всё, что имел, и больше, чем мог, и разум, и сердце своё,
не прельстясь обещаниями лживого бога…»
Но шло время, и Авала, слыша, как сотоварки по несчастью, ей подпевают, начала сомневаться в правильности своего решения. Если всё получится… Если она ускользнёт… Что будет с ними?
Никогда с того дня Либерис не даст послабления несчастным роженицам! Авала убежит, да, возможно, её сын однажды станет спасителем алатусов, но как она будет жить, зная, что по её вине погибли отважные эве, поверившие в неё?
И она приняла решение остаться.
Чем ближе подходил срок, тем страшнее становилось. Сальватор чувствовал её переживания, но и ему требовалась поддержка – супруг таял на глазах.
– Ты будешь любить меня глупую? – спросила она в их последнее свидание.
– Всегда, моя любовь! – устало, но с блеском в глазах, поклялся он. Понял, значит, снова всё понял…
****
Желудочные спазмы снова напомнили о себе, продвигая два плода на выход – к жизни под лучами Алатуса, а не в материнском чреве, где жар временно замирал, нисходя до температуры человеческого тела. И Авала взревела, множа эхо в соседних сводах, – ей откликнулись. Послышалось или нет, кто-то сказал:
– Подожди меня!
– И меня!
О, жарколикий Алатус! Они, что, собираются родить раньше срока или терпели ради неё? Или в Драконьих Пещерах намечается бунт, и Авала – его предводитель?
Потребность вытолкать из себя раскалённые яйца-колыбели была невыносимой, и Авала чуть было не забыла о плане. Нужно было сплести заклятие, но внезапно оказалось, что в теневых путах это сделать невозможно. Тогда она развернулась хвостом к выходу, натягивая цепь, и принялась крушить хвостом входную арку, поторапливая заметавшуюся стражу: рёв доносился сначала из нескольких пещер, а потом словно всех дракониц охватило безумие.
К пещерам ликторы начали стягиваться через час – пока дошла весть до дворца, пока собрали свой ареопаг, привели из дворцовых казематов супругов рожениц и всю эту толпу погнали на запад от Аалама. К этому времени первый малыш родился и был покрыт защитным горячим слоем кладки: колыбель не должна резко остывать. Авала, тяжело дыша и подвывая от тянущей боли, прижималась разгорячённым брюхом к той стене, что всегда казалась прохладной и сырой.
Но вот появился Сальватор и бросился к ней:
– Я здесь! Авала, любимая, ты меня слышишь?!
– Пусть снимут свою проклятую цепь, – прошипела она, – скажи, я не могу вытолкать мёртвое дитя. Магия Тени считает его частью себя, и, клянусь, если они этого не сделают, я вытащу цепь вместе со всеми алатусами…
Она с трудом поднялась на лапы, встряхивая крыльями. Сальватор обернулся к ликторам, одни исследовали кладку, ещё двое наблюдали за супружеской четой.
– Да что б вы сдохли, проклятые! Разве вы не видите – она умирает! – заорал Сальватор на них.
Авала вдруг обессилела, снова легла, вытягивая шею и демонстрируя пророческие слова мужа. Ликторы только тогда подошли, направили артефакты на цепи, освобождая роженицу. Какое-то время она лежала неподвижно, набираясь сил и решимости. Своей толстой шкурой дракона она ощущала дрожащую руку мужа, которой он гладил её голову, негромко вливая словами силу решимости:
– Ты сильная, Авала, умница моя, любимая. Я горжусь тобой, и однажды наши потомки помянут тебя перед ликом Алатуса… – голос его дрожал, голос мужчины сильного духом и одного из регулярных победителей на турнирах.
– Пусть они выйдут, скажи им, я не хочу, чтобы они видели меня без одежды, – мысленно обратилась к супругу Авала, продолжая лежать, вывернув морду так, чтобы видеть происходящее в пещере.
Ликторы выносили яйцо, погрузив его на металлические носилки вместе с горячей лавой. Не занятый страж снял с себя плащ, доказывая: жрецы всё понимают. Поднёс одежду Сальватору и вернулся на прежнее место. Мимо него пронесли носилки, и Авала дёрнулась машинально, отбрасывая мужа в сторону. Её! Малыша! Забирали!
Впервые ликтор почувствовал себя беззащитным – отшатнулся: драконица не сменила ипостась и по-прежнему была сильной. Жрец крикнул, выставляя перед собой ладонь – и магический щит перекрыл выход из пещеры. Но он зря беспокоился за собственную безопасность. Вместе с криком отчаяния за одного сына на свет появился второй, и недолгая, но Авале потребовалась передышка.
Ликтор этого не знал и продолжал звать подмогу. Подмога медлила: в соседних пещерах точно так же бесновались те, чьи яйца-колыбели выносили, и те, кто не родил, в знак поддержки. В пещерах с потолков начала осыпаться каменная крупная крошка, а по подъёмным склонам, останавливая мучителей, покатились с содрогаемой вершины валуны.
Стража разделилась на две части: одна жалась к стенам пещеры, пытаясь выбраться наружу, вторая застыла в нерешительности внизу, наблюдая за драконьим бунтом. Безумные женщины-алатусы готовы были похоронить себя заживо, вместе с беспомощными супругами в человеческих ипостасях, но не отдать детей.
Хлёсткий голос внезапно разрезал воздух снаружи, и Авала через защитную пелену ликтора, приглушающую звуки, узнала голос Либериса. Значит, сам лично прибыл на подавление женского мятежа. Вспомнилось, как тогда, в Ааламе, в ожидании ушедшего Сальватора захотелось спать, и она всего лишь смежила веки, так ей думалось, а проснулась уже с кольцом на шее и цепью, в этой пещере.
Затихали крики сотоварок, магия на них, скованных цепями ликторов, действовала быстрее.
– Авала, быстрее! – добавил решимости супруг.
Она встряхнулась, но – передумала: к драконьей ипостаси магия текла быстрее, из них двоих сейчас Авала была сильнее. Забыв о могущественной магии ираниума, машинально дохнула на мужа, и огненные кольца обняли шею, запястья и щиколотки любимого – и вдруг оковы упали. Сальватор изумлённо воззрился на них, не веря своим глазам, но почти сразу его пошатнуло от изменившегося баланса магии. Где-то закричали удивлённо и испуганно, он обернулся на серую пелену за своей спиной:
– Авала!
За ней магической стеной стояло несколько стражей, они ещё раздумывали – как бороться с теми, кто избавился от оков, но был заперт в пещере со стенами, на которых бледнели защитные руны.
И тогда Авала выдохнула всё, что могла – на стены, стирая и проклятую магию Либериса, и разрушая тонкую преграду между собой и мучителями. Сальватор успел вцепиться в её крыло (она ведь знала, что ему не хватит сил на перевоплощение!), она подхватила яйцо в пасть – и ослепительная вспышка известила медлящих ликторов о неизбежном: пещера пуста, эве исчезла с наследником и мужем.
Теперь грохот и гомон голосов доносился издалека, а беглецов ещё не заметили, полагая, что те бежали без оглядки и сейчас находились на каком-нибудь острове.
Но, как и планировала Авала, первый портал был коротким – неподалёку от пещер. И, хотя Сальватор торопил её, напоминая об остывающей колыбели и об опасности снова быть схваченными, Авала медлила. Она видела: драгоценную поклажу с несколькими яйцами разных размеров увозят, торопливо, воровито… Ликтор стоит спиной к ним, очевидно, продолжая укрощать своей накопленной магией самых сильных дракониц или, быть может, мужей, которые, конечно же, тоже слышали Песнь Авалы.
Ей доверились, ей помогали и, если бы только они все могли избавиться от оков, то присоединились бы…
– Авала, стой, безумная! Их не спасти! – крикнул Сальватор, догадываясь, куда разворачивается супруга.
– Я должна! – прозвучало в его голове. Взмах крыльев – и над ослабевшим мужчиной, чьи злые слёзы на собственную немощь не могли мгновенно изменить его положение, два крыла взбили сухой горячий ветер.
– Авала! Спасай нашего сына!
– Там – второй!
Сальватор захлебнулся воздухом, пришлось зажмурить глаза от прыснувшей в них пыли, и вдруг его подхватило, унося в воронку межмирового портала.