000
ОтложитьЧитал
Пролог
– Ты сволочь, Доронин, тебе самому от себя не противно?
– Противно, Элька, очень противно.
– Убирайся отсюда!
Он тяжело вздыхает. Чувствую его злость. Почему-то я всегда его тонко чувствую.
– Ты не дашь даже шанса?
Отрицательно качаю головой. У него нет права на этот шанс. У него больше ни на что нет права.
– Значит, всё, что было между нами, твоё потрясающее притворство?
– Что? Нет… – осекаюсь, теряя свою непоколебимую уверенность.
– Я, возможно, самый ужасный человек, но ты не лучше, Эля. Разве это любовь? Ты вычеркнула меня из своей жизни, вот так просто. А сколько было сказано красивых слов, ты такая же лгунья, как и я!
Замираю, а после уже не могу остановиться:
– Я лгунья, я не любила? Как ты смеешь, после всего… разве это я изуродовала тебе жизнь? Я скрылась с места аварии? Я спорила на тебя, как на кусок мяса? Я врала и прикидывалась не собой? Смотри на меня, Доронин, это всё делала я?! Как у тебя только хватает совести… Данил, это не игра, слышишь, уходи. Всё кончено. Хватит твоих игр! Хватит!
Ору, закрывая уши руками, оседая на пол по стене.
Доронин тянется ко мне, но я пресекаю любые попытки одним только взглядом. Мне так больно. Невыносимо. Он чудовище. Чудовище, в которое я имела глупость влюбиться. Почему судьба так коварна, почему человеком, который смог меня починить, стал именно тот, кто сломал?!
Глава 1
"Ночь. Вы когда-нибудь задумывались о том, что чувствуют незрячие? Ведь их жизнь – вечная ночь. Тёмная, холодная, страшная. Когда ты находишься в коме, ты испытываешь то же самое. Нет никаких туннелей, яркого света или же какой-то счастливой, другой реальности. Нет. Есть только тьма и ничего больше.
Наверное, первое, что тебя раздражает, когда ты приходишь в себя, это свет. Яркий, режущий. Он кажется чужим. Ты привыкаешь к вечному сумраку настолько, что лучи солнца больше не заслуживают твоего внимания.
Когда я открыла глаза, то первое, что я видела и чувствовала, белый потолок и встроенные в него лампы. Они светили слишком ярко. Убивали мои глаза. Терзали их и будто смеялись. Они смеялись надо мной и моей беспомощностью.
Второе – мамины руки. Они с такой силой стискивали моё запястье, что хотелось закричать, чтобы она их убрала. Но голоса не было, только нездоровые, еле слышные хрипы.
Третье – это боль. Адская, поглощающая, она терзала моё тело, не останавливаясь ни на минуту.
Четвертое – страх. Жуткий. Порождающий панику страх.
Я не видела себя, не знала, что со мной. Не чувствовала. Не помнила, я почти ничего не помнила. Только то, как мы возвращались в город с дачи. У Ольки с Витькой была такая замечательная дача в сосновом поселке, летом мы ездили туда на шашлыки, а зимой кататься на лыжах. Мы ехали, пели песни, улыбались и совершенно не подозревали, что через минуту всё будет закончено.
Я помню удар, помню, как мир крутился вокруг меня, пока машина, переворачиваясь, слетела в кювет. Я помню боль, крики, вспыхнувший огонь. Я помню, как рыдала Оля. Так громко. А ещё помню, что так и не смогла дотянуться до её руки, которую она мне протягивала.
Эти крики, жуткие образы, окутавшее пламя, они врывались в моё сознание, я металась по больничной койке в агонии, хрипела вновь и вновь проживая ту ночь. Мне кололи успокоительное, обезболивающее, но это не помогало. Из раза в раз я открывала глаза и проходила через этот ад. Снова и снова. Снова и снова".
Настоящее.
Мама стоит в кухонном проёме, на голове у неё закрученное полотенце, и она явно походит на египетскую мадемуазель времён до нашей эры. На ней васильковая пижама и смешные тапки-единороги, я подарила их ей на Восьмое марта. Милые, пушистые и такие разноцветные. Она долго смеялась, но не забросила их в далёкие дебри шкафа, а поставила красоваться перед кроватью и теперь каждое утро разгуливает в них по дому.
Она внимательно наблюдает, как я обуваюсь, и делает глоток чёрного, но до ужаса сладкого кофе. Он приторный, и я такой не люблю.
Разгибаюсь, вешая на плечо сумку. Мамуля пробегает по мне глазами, и её лицо украшает улыбка. Она тёплая, родная.
– Не задерживайся, – целует в щёку, мимоходом поправляя воротничок моей рубашки.
Мама всегда так делает, когда я собираюсь выходить из дома. Провожает. А ещё, наверное, безумно за меня переживает. Я её понимаю. После всего, что им с отцом пришлось пережить, я бы так же караулила своего ребёнка у дверей. А возможно, везде таскала бы с собой за руку, и плевать, что ему уже девятнадцать лет.
У меня замечательные родители, самые лучшие на свете. И я благодарна Богу, что мне с ними так повезло.
– Хорошо, если что, я позвоню и предупрежу тебя.
– Договорились.
– А папа скоро вернётся? – беру с полки зонт.
– Обещал к концу недели.
– Я по нему уже соскучилась. Знаешь, я иногда жалею, что он в постоянных разъездах.
– Не поверишь, но я испытываю аналогичные чувства, – усмехается, – всё, беги, а то опоздаешь.
– Точно.
Выйдя из подъезда, я с опаской перехожу дорогу и с ещё большим страхом сажусь в автобус. Он набирает скорость, и я чувствую, как волоски на руках встают дыбом. Нужно перетерпеть. Всего пару остановок. Совсем немного…
Пока автобус скользит по мокрой дороге, а на его окнах то и дело струятся водные реки, расползаясь по стеклу паутинкой, я заворожённо наблюдаю за маленьким мальчиком, лопающим огромную сладкую вату. Она розовая и такая красивая. В детстве я обожала ходить с родителями на карусели. Мы уходили в парк на целый день. Гуляли, катались, лежали на траве и были самыми счастливыми. Такие воспоминания детства бесценны.
Я хорошо помню своё детство. Оно было ярким. Родители пытались его таким сделать настолько, насколько могли. Мы часто гуляли, играли, почти всё-всё делали вместе. Я была желанным ребенком. Я это всегда чувствовала. Остро чувствовала.
Даже в школе почти всех моих подружек постоянно стращали, заставляли хорошо учиться, наказывали, запирали дома. А меня… меня нет. Родители мне доверяли, старались найти компромисс, поговорить. Вообще, они всегда со мной общались, пытались понять, что я чувствую и насколько это для меня важно. Наверное, из них бы вышли неплохие психологи. О своём детстве я помню только хорошее. Самые светлые воспоминания родом из детства, у меня вот именно так.
Перешагиваю через лужу и, ускоряя шаг, иду к зданию университета. Я мечтала поступить сюда, как только стала задумываться о будущей профессии. Мне всегда хотелось, чтобы моя работа была креативной, такая, где я бы могла реализовывать изобилие своих самых странных идей. Наверное, поэтому пошла на связь с общественностью. Тут тебе и пиар, и реклама. Делай всё, что душе угодно.
Я хотела учиться именно здесь, в стенах МГУ. Поэтому, пока в школе девчонки ходили на дискотеки, я сидела за учебниками, потому что знала, что, кроме меня самой, поступить сюда мне никто не поможет. Мои родители никогда не потянут платное обучение в таком месте. Поэтому я должна была стараться и много работать над собой. У меня был план, была цель, и я её достигала.
Олька, моя подруга, находилась в таком же положении и дни напролёт сидела над химией и биологией, потому что собиралась поступать в медицинскую академию.
Мы днями и ночами зависали у меня в комнате, а мама приносила нам вкусняшки, подкармливала уставший мозг. Папа частенько рассказывал смешные истории из своей студенческой жизни, он, кстати, тоже учился в МГУ, даже в аспирантуру поступал. Вообще, он филолог по образованию, но в девяностые почти ничего не платили. Так, он начал ездить с челноками в только что отделившиеся страны бывшего Союза, потом познакомился с мамой и осел на одном месте.
Теперь у него магазинчик. Мама там и бухгалтер, и продавец. В общем, такой вот небольшой семейный бизнес. На жизнь нам хватает.
Конечно, за последний год все наши финансовые запасы иссякли, но родители пытаются не подавать виду. Но я-то знаю, что дела идут не так хорошо, да и все накопления уже давно утекли на мое лечение.
Нам повезло, что друг отца работает на кафедре в моём вузе и любезно, но я уверена, что за деньги, замолвил словечко, и мне позволили сдать пропущенные сессии и продолжить обучение после почти годового отсутствия.
Тяну дверь на себя, чувствуя прилив энергии, смешанной с волнением.
Оказывается, это так страшно – вновь оказаться здесь. Внутри.
Как дурочка, рассматриваю огромный вестибюль, а когда понимаю, что опаздываю, несусь наверх. Спешно вышагиваю по коридору пятого этажа, чувствуя на себе не слишком приятный взгляд двух стоящих у окна парней.
Оборачиваюсь совсем немного, так чтобы на них не пялиться. Внимание само приковывается к тому, что повыше. С взъерошенными волосами, будто он только что поднялся с постели. Ну, или же спал где-то на подоконнике, хоть вот на этом, к которому сейчас прижимается. Лицо я не разглядываю, потому что привлеку к себе ещё больше внимания. Кроме этого хаоса на голове, я замечаю дыру в джинсах на всё колено и режущую глаз кипельно белую рубашку. Кстати, вот она идеально отглажена. Такое ощущение, что человек, надевавший её и укладывающий волосы, был двумя разными людьми.
Эти двое никуда не спешат. Стоят, беседуют, и в их разговоре явно проскальзывает моя персона, по крайней мере, мне так кажется. Я уже хочу забыть об этом "столкновении", но этот холёный тип с отвращением смотрит на мою обувь. Становится не по себе. Такой пренебрежительный, насмешливый взгляд, словно он увидел что-то мерзкое. Обхватываю свои плечи руками и спешу поскорее отсюда убраться.
Меня ещё долго преследует это странное и неясно откуда взявшееся чувство стыда. Будто меня в чём-то уличили, но я не понимаю в чём…
Первой парой стоит теория и практика массовой информации. Я странный человек, по мнению Оли, но, у меня нет нелюбимых предметов. Я люблю учиться, узнавать что-то новое. Ведь это интересно, как ещё можно расширить свой кругозор?
Может показаться, что я заучка и серая мышь. Но это не так, к своей внешности я никогда не относилась наплевательски. Всегда делала укладки, макияж, красила волосы и была до ужаса рада, что у моих родителей именно магазин одежды. Мне нравились стильные вещи в аккаунтах инстаграм-моделей и блогеров. Оттуда нередко можно было что-то почерпнуть, что я, впрочем, и делала.
Правда, в последнее время мои лёгкие кружевные платья сменились джинсами, а высокие каблуки – обувью на плоской подошве. Но это лишь потому, что мини меня теперь вовсе не красит. Скорее изуродует.
В аудитории шумно. Преподавателя ещё нет. Все заняты своими делами, в первую очередь болтовнёй. Первая пара, первого учебного дня, второго курса.
В том году я мало с кем успела подружиться, а теперь вообще чувствую себя здесь лишней. Все уже давно собрались в группки по интересам, а я осталась в стороне. Сажусь на первое попавшееся свободное место, доставая планшет. Галдёж резко прекращается. Соколовская, наш препод, королевской походкой идёт к своему столу и, поправив очки, пробегает по нам небрежным взглядом. Она мне не понравилась ещё тогда, в том сентябре. Высокомерная, наряжающаяся в бренды и до ужаса не любящая простых студентов. Да-да. Марта Александровна у нас предпочитает ставить пятерки девочкам с сумками, ценник за которые улетает в космос и мальчикам на дорогих тачках. Социальная дискриминация по финансовым возможностям. Не очень-то педагогично, но, думаю, ей до этого дела нет.
– Переведённая? – прищурено рассматривает моё лицо, опускаясь взглядом ниже.
Одета я вполне себе нормально, светло-голубая рубашка, жилет винного цвета, джинсы с лёгкими подворотами. Не бренды, конечно, но и не на помойке же я всё это взяла.
Хотя Соколовская, кажется, думает иначе. Слегка приподымает свою идеально татуажную бровь.
– Нет, академ был по болезни.
– Ясно, – отводит взгляд.
Следующие полтора часа я записываю всё, что она говорит, иногда посматривая на часы, ощущая лёгкое чувство голода. И почему не позавтракала? Мама же предлагала.
К концу пары Марта просит нас подготовить к следующему занятию доклады и быстро раскидывает темы.
На большом перерыве я остаюсь всё так же одна. Стою в стороне и не решаюсь заводить новые знакомства. Читаю книжку и пью сок, сидя на подоконнике напротив аудитории, которую до сих пор не открыли. Настолько погрузившись в сюжет, совсем не замечаю, что сижу уже не одна. Оборачиваюсь и вздрагиваю.
– Привет.
– Привет, – бормочу, немного шокированная.
– Я Аня, помнишь?
– Конечно помню.
В том году мы довольно неплохо общались, Аня даже пару раз меня навещала, но потом исчезла. Я её, в принципе, понимала. Не так уж долго мы были знакомы, чтобы сидеть у меня в палате каждый день.
– Я рада, что ты смогла вернуться. Хорошо выглядишь.
– Всяко лучше, чем тогда, когда ты видела меня в последний раз , – усмехаюсь.
– Это точно. Ну как первый день? Освоилась?
– Вполне себе.
– Изменилось всё, правда?
– Что-то есть.
– А знаешь что? Или ещё не поняла?
– Просветишь?
– Я, ты, Дашка, там вон в белом платье, Марат, сзади тебя на первой паре сидел, Никита, не видела ещё, мы здесь немного лишние.
– В смысле?
– Бюджет.
– И что?
– Ничего. В других группах ничего, а в нашей, как бы тебе сказать… в нашей есть элита, и есть мы – отбросы.
– Что за бред? Мы не в школе, да даже в школе такого не было.
– А даже в потоке нашем такого нет. Только наша группа. А всё знаешь из-за кого? Вот, – кивает в конец коридора, – Викуша Дягилева.
– И?
– Королевишна наша. Это с её подачи в группе пошло это дурацкое деление. Видите ли, не барское это дело – с холопами на равных быть. А ты думаешь, почему все проигнорировали, что у нас новенькая? Потому что ты не одна из них.
– Мне кажется ты преувеличиваешь.
– Я преуменьшаю. И предупреждаю. Не ведись, если они будут с тобой любезничать, приглашать куда-то…в том году, Леську так опозорили. На камеру сняли. Она даже документы забрала. Ушла после этого позора…
***
После пар я иду домой пешком. Погода решила сделать милость и даже явить нам солнце. Лужицы теперь поблёскивают от этих ярких лучей и не кажутся такими унылыми.
Во дворе вновь замечаю ту парочку парней, которых видела с утра. Они опять на меня как-то странно смотрят, или мне это кажется? Мне вообще всегда кажется, что я как-то выделяюсь. В плохом смысле. Если в толпе кто-то посмеётся, я буду уверена, что надо мной. Хоть внешне я и стараюсь казаться отстранённой и сдержанной, на самом деле я до ужаса закомплексована. Всегда такой была, а вследствие некоторых событий того года моя закомплексованность превратилась в непоколебимую неуверенность в себе.
Ускоряю шаг и, больше не смотря по сторонам, иду домой.
По дороге захожу к Оле. Она сейчас дома, точнее она всегда дома. Надавливаю пальцем на кнопку звонка и жду, когда мне откроют дверь. Витька, стоящий на пороге, улыбается и сгребает меня в свои медвежьи объятия.
– Привет, – глажу ладонями его спину, – как вы? Уже гуляли?
– Собирались как раз.
– Вить, кто там? – раздаётся из комнаты.
– Оль, Элькин пришла.
– Оля-я-я-я-я! Привет.
– Приве-е-ет, – она выезжает из комнаты.
Её руки упираются в ручки коляски и кажутся такими мощными. Я вижу выступающие венки на её запястьях и внутренней стороне предплечья. Оля улыбается. Теперь уже улыбается, потому что смирилась.
– Я к тебе в гости, но Витька сказал, вы на улицу собрались.
– Ой, давай потом с этой улицей. Пошли на кухню, расскажешь, как на учёбу сходила. Интересно же.
Мы проходим в кухню, а я всё думаю и думаю о том, как она так может, держаться. Я бы сошла с ума. Оля сильная. Такая сильная, а я слабачка. Подумаешь, ожоги…
– Эль, ты опять меня жалеешь?
Её губы изгибаются в улыбке, в грустной улыбке.
– Не стоит. Мне не станет от этого легче. Я хочу забыть всё, что было, и двигаться дальше. Тебе советую сделать то же самое. Кстати, я же теперь прохожу интерактивное обучение. Врачом, конечно, не буду, но экономика тоже вполне интересное занятие.
– Я так за тебя рада.
– Ой, лучше расскажи, как день первый в универе прошёл?
– Хорошо. Только как-то страшилок многовато мне понарассказывали. Социальное неравенство, элита, холопы. Бред какой-то.
Как бы я ни старалась это проигнорировать, но от этих предостережений меня передернуло.
В прошлом году все общались друг с другом на равных, правда, и Дягилевой тогда не было. Она к середине года перевелась. И вот теперь… меня не то чтобы это напрягает, но всё же заставляет почувствовать себя слегка не в своей тарелке. По крайней мере, почти на всех перерывах разговоры одногруппников сводились к тому, кто где был летом, какую новую шмотку приобрёл и в каких клубах тусил на выходных. Так вот в Турции из них никто не отдыхал, я услышала столько названий различных островов и городов, что померещилось, словно я снова в школе на уроке географии.
– Сборище богатеньких уродцев?
– Да нет, все достаточно адекватные. Мне кажется, Аня преувеличивает…
– Это хорошо. Но ты всё же будь поаккуратнее, мало ли что у них там в башке. Может, вина? Отметим, так сказать.
– Тебе можно?
– Ой, да можно конечно. Достали эти таблетки. Так ты как? Поддержишь?
– Конечно.
– Ви-и-ить, принеси вино с балкона. Мама которое делала.
Витька копошится за стенкой, а потом приходит с пластиковой полуторалитровой бутылочкой красного напитка.
– Малиновое, – ставит на стол, – вы тут без фанатизма, а то некоторым завтра ещё на массаж, – стреляет в Олю глазами.
– Я помню. Мы немного.
– Сестрён, пока Элька здесь, я до сервиса добегу. Анатолий Андреевич работу предложил
– Иди, конечно, – распоряжается Оля.
А меня слегка передёргивает от имени бывшего свёкра.
Когда мы остаёмся вдвоём, я хозяйничаю под Олюшкиным чутким руководством, выставляя на стол пару тарелочек с едой.
– Ну всё, садись, хватит уже, – хмурится подруга, – как ты? Грустная такая.
– Нормальная, Оль, просто… сама знаешь. Никогда бы даже в страшном сне не представила, что наши жизни сложатся вот так. Извини, давай не будем. Лучше выпьем. За встречу!
– За неё. Кстати, вчера следователь этот несуразный приходил. Сказал, дело закрыли.
– В смысле?
Хорошо, что я уже успела проглотить вино, иначе оно бы встало у меня поперёк горла от таких новостей.
– Сами мы, Элька, в кювет слетели. Никто в нас не въезжал.
– Что за бред?
– А вот так. Записи с камер якобы нет и никогда не было. Машина наша в мясо, никаких улик удара, короче, сами мы. Скорость, наверное, превысили, а участок был не безопасный.
– Но как же так? Я помню. Я помню красную машину. Красную спортивную машину, Оля!
– Беда в том, что ты одна её помнишь. Меня сразу вырубило, я понять ничего не успела. А Витька видел только, как его фары слепили, но опять же, что со страху ни померещится. Да ещё и под градусом.
– Каким градусом?
– А так, следак сказал, что Витька пьяный был. Да-да, врачи заключение в тот же день дали, сразу после операции, и в крови алкоголь был.
– Мы же не пили, – шепчу, – мы чернику собирали. И не было никакого заключения. Ещё месяц назад не было!
– Вот и пособирали. Весело, Элька, так весело, что выть от этого веселья хочется.
– Может быть, можно что-то ещё сделать… адвоката нанять другого.
– Думаю, там уже ничего не изменится. Всё уже решили где-то сверху. Очень далеко от нашего с тобой мира.
Ответить мне на это нечем. Мы сидим так часа три. Болтаем, пьём чай, и я ухожу домой. Пока иду по тротуару, меня не покидает ощущение, что на меня кто-то смотрит. Оглядываюсь, но позади никого нет. Паранойя какая-то. Ускоряю шаг и почти забегаю в подъезд.
Мама встречает меня тёплым и вкусным ужином. Подробно расспрашивая о том, как прошёл день, и сильно расстраивается, когда узнаёт новость о следствии. И я её понимаю, самой тошно.
Глава 2
Смотрю в боковое зеркало и сдаю немного назад. Пара сантиметров отделяет меня от стоящей сзади груды металлолома.
Из машины охраны уже успевают выскочить верные церберы, искоса поглядывая на мои действия.
Что я, собственно, делаю? Втискиваюсь в ряд машин, в аккурат под знак «стоянка запрещена». Знаю, знаю, если проехать метров четыреста вперёд, то там будет свободное место, но у меня нет желания туда ехать. Я остановился здесь, а значит, и припаркуюсь тоже здесь.
Да, водителю, которого я подпёр, не повезёт, если он решит свалить отсюда раньше меня, но это его проблемы. И лучше ему не пытаться сделать их моими, ведь Артурио и Василий в мгновение ока будут спущены с поводка и подробно ему объяснят, что так делать не стоит.
Глушу двигатель и выхожу на улицу. Эта погода раздражает. Как кайфово было на яхте. Жара, тусы… А здесь? Полнейшее уныние. Но даже там мой вездесущий батя не дал мне оттянуться. Притащил обратно в Москву. Не сам, конечно, к чему пачкать руки? Его свита ему в помощь.
И вот я здесь. Помятый, с перекошенной рожей и не спавший почти двое суток.
Где-то на пятом этаже пересекаюсь с Дягилевым, этот чёрт выглядит не лучше меня, опять зависал со шлюхами по клубам. В таких заездах я не участвую. Брезгую, мало ли где и кто в них побывал. Мерзость же.
Захар выставляет ладонь для рукопожатия, явно замечая мою отстранённую рожу.
– Слышь, белоручка…
Всё же здороваюсь с ним и сразу выдавливаю на руки антисептика. Откуда я знаю, где и с кем он тусил, хрен его знает, поэтому лучше перестраховаться.
Дягилев привык к моим закидонам и внимания уже давно не обращает. Ну, или делает вид.
– Смотри какая, – облизывая свою рожу, пялится на зад пробегающей мимо нас девчонки в отвратительных ботинках.
– Что за нафталин? Захарий? Она эти тапки, явно с покойной бабки сняла.
– Да ты не туда смотришь, на задницу смотри. Крутая деваха.
Приподымаю бровь, не видя ничего выдающегося. Дешёвые джинсы, в которые втиснута самая обычная жопа. Что я, жоп не видел? Бред.
– Посредственность.
– Я её здесь раньше не видел.
– А ты что, здесь всех знаешь?
– Ну с симпатичными мордами, сиськами и жопами – всех.
– Какой моветон, господин Дягилев. Разве матушка с батенькой не учили вас хорошим манерам?
– Слышь, ты чего такой козёл, ещё и с самого утра?
– Спать хочу. Но обещал «любимому» отцу быть сегодня здесь как штык.
– Ладно, буржуй, пошли похаваем.
– Бутылка минералки мне не помешает, – убираю руки в карманы, оглядываясь на ушедшую в конец коридора девчонку. – Хотя лучше бы джина.
– Так поехали.
– Говорю же, клятвенно обещал торчать здесь весь день.
– Боишься, что опять отец психанёт?
– Мне бы этого не хотелось.
Морщусь, вспоминая, как год назад приходилось побираться по друзьям. Папенька тогда был явно не в духе. Ну подумаешь, немного перегнули палку, перебрали, с кем не бывает? А у него планку так сорвало, что берегись все в радиусе ста километров. Хорошо хоть Шелест ключи от пентхауса в штатах дал. А то пришлось бы жить в коробке. Утрирую, конечно, но где-то переждать гнев громовержца мне было необходимо. И лучше подальше.
До четырёх я тусуюсь в этой обители знаний и с чистой совестью и чувством выполненного долга выхожу на улицу. Артурио пялится в лобовуху тачки, на которой они таскаются за мной по пятам.
Они приставлены, конечно, не столько меня охранять, сколько следить и стучать бате о каждом моем шаге. Хотя, думаю, он их нечасто выслушивает. Ему, в принципе, не интересно, где я и чем занят.
Они поставлены, конечно, не столько меня охранять, сколько следить и стучать бате о каждом моем шаге. Хотя, думаю, он их нечасто выслушивает. Ему, в принципе, не интересно, где я и чем занят.
Мой отец – не рядовой бизнесмен, не влиятельный инвестор, нет. В моей семье всё запущено гораздо хуже. Мой отец – это особая каста миллиардеров. Если в двух словах, то он один из столпов отечественной экономики, если в пяти, то один из десятки ключевых олигархов, по совместительству возглавляющих компании, выручка которых эквивалентна четверти ВВП. Иногда СМИ называют их спутниками. Спросите чьими? Президентскими. Когда ты контролируешь одну из высот российской экономики, то вся твоя жизнь – работа. Ты сам – олицетворение своей работы, со всеми вытекающими…
Моя характеристика отцу очень тесно переплетается с одним-единственным словом – призрак. Многие о нём слышали, но видели лишь единицы.
Только частные самолёты, зарытые курорты (а лучше аренда целого острова), никакой прессы, фото, интервью, светских мероприятий, ничего. Охрана по максимуму, жизнь по графику. Строго. Чётко. Ясно. Как он выглядит, какое имеет состояние, есть ли у него семья, знает лишь круг приближённых лиц. Почти все, кто имеют с ним дела, даже в лицо его не видели. Всё, что им перепадает, это размашистая подпись на контракте – в лучшем случае. В худшем же – они лишь добыча для всегда голодной машины-убийцы, готовой поглотить их в любой момент.
И это, я скажу вам, ни фига не радостно – жить в такой семье. Роскошь, бабки… это всё поверхностно. Всё куда сложнее. Я с пелёнок в системе.
Мой отец – жестокий и безразличный человек. Ему плевать на меня. плевать на всех.
Я могу делать всё, что хочу. Любые мои косяки закроются по шевелению одного его пальца. Никто и ничего не узнает. Все в курсе, что я очень богат, но никто толком не знает, кто мой отец. Как он выглядит и существует ли вообще.
А мне, ровно, как и моему отцу не интересны мирские проблемы, потому что у меня их просто нет.
Дождь закончился, но от этой унылой пародии настоящего солнца веселее не стало. Сразу вспоминаются палёные тапки на ногах той девчонки. Примерно вот такая же муть.
Спускаюсь по ступенькам, когда Дягилевская лапа ложится мне на плечо.
– О, смотри, опять эта пошла. С жопой которая.
– Было бы страшно, если без, – иду к тачке.
– Слушай, надо бы с ней познакомиться. Зуб даю, новенькая она. Не москвичка явно. Забитая вся.
– Ты думаешь, что забитые только за третьим кольцом обитают? Я поспешу тебя расстроить, друг мой.
– Думаешь?
– Ага.
– Да пох вообще.
– Не поведётся.
– На меня? Да тачку увидит и сразу ноги раздвинет. Что я их, не знаю, что ли? Ну максимум цветочки и ресторан еще.
– Таких не знаешь. Целка она и бабло ей твоё не интересно. Веник туда же.
– Не рассказывай, все ведутся.
– А я и не сказал, что совсем не поведётся. Поведётся, конечно, но, если ты будешь работать по своей привычной схеме, тебя ждёт облом. Огромный такой.
– Гонишь!
– Ничуть. Ты посмотри на неё, тихоня-тихоней. Книжки читает, на учебу, как на праздник, бегает. Сто процентов по клубам не ходит и маме дома помогает.
– Слышь, Доронин, раз такой знаток душ, давай вместе. На кого поведётся и кому даст, тот отдаёт свою тачку.
– Мне это зачем?
– Спортивный интерес?!
– Слабовато.
– Уделать меня.
– Тоже не великая радость.
– Пополнить свой кукольный домик.
– Не той модели кукла, да и фасончик так себе.
– Так приоденешь, если она, конечно, тебя выберет. Эт ж самый кайф – посмотреть, как эта замарашка будет пытаться нам соответствовать, сам знаешь.
– Я обдумаю твоё предложение на досуге.
– Ставлю свой мерин. С тебя Континенталь, – не унимается Дягилев.
– Говорю же, подумаю. Ты ща куда?
– Вику жду, просила домой докинуть.
– Привет ей.
– Ага, передам. Жаль, что вы расстались, сестрёнка всё ещё по тебе сохнет.
– Позвоню, – сажусь в машину, чтобы побыстрее свалить и не столкнуться с его долбанутой сестрой.
Слушать о Викушиной душевной травме мне незачем. Это только её проблемы. Мы славно потусили, с меня хватит. Она сама предложила без обязательств. Теперь сидит страдает. Не дура ли?
Пока еду домой, начинаю прикидывать план действий. Я хоть на Континентале не езжу, но отдавать его Дягилеву жалко, да и не играл я давно.
Эта забава началась ещё в Европе, мы с Захаром учились в частной школе, и нам было лет по шестнадцать. Игра была до неприличия проста, находишь какую-нибудь миленькую простушку и разводишь на всё, что только можно. Она, уверенная, что одна-единственная и непременно любовь всей твоей жизни, заглядывает тебе в рот. Отдаёт своё самое сокровенное, блея, что любит, и конечно, пытается тебе соответствовать. Наивная. Кто она и кто я?!
Они серьёзно верят в то, что это возможно? Один случай на миллион. Не больше.
Пока она грезит единорогами, ты ей поддакиваешь, а потом конкретно так и при всех подрезаешь крылья. Высшим пилотажем было снять хоум-видео и, конечно, выставить его на всеобщее обозрение в каком-нибудь клубешнике, под завершение этого романа.
Жёстко? Возможно! Только вывод один – не прыгай выше головы, ничем хорошим не обернётся.
Дома забегаю на кухню, сталкиваясь с Мариной. Она с интересом смотрит на то, как я выдавливаю себе в рот сок из половинки лимона, и делает глоток чая.
– Здрасьте, тёть Марин.
– И тебе добрый день, Даниил. Как первый учебный день?
– Со знанием, что это последний учебный год, вполне неплохо.
– Есть будешь?
– Не, я спать. Отец дома?
– Будет к ужину.
– Вот до ужина я и посплю.
– Давай-давай.
Марина уходит, оставив чашку на столе, и её в момент убирает… хрен знает, как эту девку зовут. Горничная какая-то. Я их лиц не то что не помню, я их не различаю.
Скажи я такое вслух, мой распрекрасный папенька прочёл бы с десяток лекций, но, с другой стороны, чего он ожидал? Если воспитывало меня его бабло, а не он и мама.
Они развелись, когда мне было года три. С тех времён я жил либо в Москве с бабушкой Аней, матерью отца, либо в Италии с моей мамой и её новым хахалем. Ну, теперь уже мужем. Витторио. Типчик альфонсовой наружности, балерун какой-то. Вроде как даже известный. Второй вариант проживания, мне, кстати не особо нравился.
Пока была жива бабушка, было весело. Я её очень хорошо помню, когда она умерла, мне было двенадцать. Я тогда много-много ночей, как девчонка, выл в подушку. А потом, потом отец засунул меня в частную школу. В Лондоне. Поначалу мне было там некомфортно, но я быстро привык. В среде себе подобных адаптироваться всегда легче. Там, кстати, мы и познакомились с Дягилевым.
А годам к пятнадцати я окончательно понял, что мне повезло родиться тем, кто я есть. Потому что я могу делать абсолютно всё, что только пожелаю.
Отец никогда не скупился на деньги. Ему было проще заплатить, чем в чём-то разбираться. И это очень радовало маму. Маму, которая до сих пор ошивается у широкого отцовского кармана, по факту батя содержит и её, и её молодого муженька.
Кстати, говоря о маме, через непоколебимый авторитет Марины, на которую все в этом доме молятся, невольно начинаешь понимать, почему с матерью отец развёлся. Просто небо и земля. Марина любит отца, а вот мамулька любила только его деньги, кстати, никогда этого и не скрывала.
В общем, семейка ещё та. Санта-Барбара нервно курит в сторонке.
Заваливаюсь на кровать прямо в кроссовках. А в мыслях возвращаюсь к нашему с Захаром недоспору. Теперь же надо с ней заобщаться. С девчонкой этой. Хотя делать мне этого не хочется. Мне она не нравится. Слишком просто. Даже скучно. Никакой изюминки. Серая. Неприметная, может, немного смазливая, не больше.