000
ОтложитьЧитал
Часть 1
Глава 1. Волшебной бабочки крылья
Бабочка с коричневыми крыльями кружилась надо мной. Мне захотелось посмотреть, какой рисунок у неё на крыльях, радужные глазки или зелёные полосочки? Или она коричневая сплошь, будто в скромном платье, как та девушка, что только что прошла мимо навеса, где я сидел, и где порхала над моей головой эта чудесная бабочка.
Обычно я вижу желтых бабочек с чёрным глазком на верхнем крылышке и чёрной каёмкой, а такие вот, большие коричневые, необычные бабочки попадаются так редко.
Я люблю бабочек. Я люблю смотреть на них. Как на женщин. Я поднялся со скамьи, чтобы взглянуть сверху на крылышки этой смелой бабочки, что, не боясь, села на столб, поддерживающий крышу навеса. Так и есть: радужные синие глазки на крылышках.
– Ну, что не улетаешь? Так уверена, что я не обижу тебя? – сказал я бабочке, и протянул к ней руку, может быть, позволит коснуться своих крылышек.
Позволила, вот чудо! Раскрыла их моему взгляду помедленнее, она говорит ими: «Взгляни-взгляни разочек, да я полечу!..» И, медленно взмахнув ещё раз своими нарядными крыльями, действительно улетела. Я всегда хорошо понимал безмолвный язык и людей и животных. Лучше моих братьев.
Проводив взглядом мою прекрасную крылатую подругу, я посмотрел на моего вечного спутника, уже двенадцать лет, из моих двадцати девяти, он со мной, рядом вырос и, хотя считается, что он мой раб, шут-песенник, ближе у меня, пожалуй, никого нет.
Тощий, востроносый, с длинной худой шеей, лохматыми ярко-рыжими волосами, которые на деле у него были светло-русыми, но он красил их хной, привозимой и в этот город с далёкого юга, где наши сколоты выторговывают её у персов, он вытянул шею, будто следит за кем-то. Я не видел ещё, чтобы он так пристально куда-то смотрел. Или… На кого он смотрит? На ту, что прошла давеча мимо? Но что-то слишком уж внимательно, это странно, я ничего особенного не заметил, я вообще не смотрел, хотя, мы сюда приезжаем во второй раз и, по-моему, за те недели, что мы здесь, уже разглядел всех местных девиц и женщин.
– Ты чего это, Лай-Дон? – засмеялся я. – Влюбился? Может, женить тебя, а?
Лай-Дон посмотрел на меня:
– Шутишь всё, кто за меня пойдёт? – он нахмурил густые брови. Сердится почти всерьёз, ишь ты…
– Да и кем моя жена при мне будет? Твоей рабыней?… Ещё спать вздумаешь с ней, – он отвернулся. – Нет, Яван Медведь, жениться не будем.
Я захохотал, ему единственному разрешалось так смело говорить со мной, со мной, младшим братом царя Северных сколотов. Даже моя жена, что родила мне пятерых здоровых сыновей, никогда не говорила со мной так вольно.
Вообще мы мало говорим с Веей. Я люблю её, потому что она создаёт мне дом, которого нет ни у одного из моих братьев. Ещё потому что мои сыновья здоровы и сильны, сообразительны, и я могу только гордиться ими, благодаря ей, их матери. А ещё потому, что она никогда не устраивала мне ревнивых истерик, хотя наложниц я беру сотнями. Тех, кто нравился мне больше, с кем я проводил по много времени, я после выдавал замуж за моих воинов или за Явора, нашего среднего брата.
Вее всегда хватало мудрости, не принимать всерьёз всех этих женщин, хотя бы, потому что у меня не было даже побочных детей, за этим я зорко следил. Как мне не любить её? Она надёжная стена за моей спиной, стена, которая удержит меня всегда, что бы ни происходило.
Такой стены, не было ни у Великсая, царя Северных сколотов, потому что его царица умерла семь лет назад и его единственный сын Орик, тогда двенадцатилетний подросток, повзрослел разом, став полноправным членом и царского Совета и войска.
А у Явора, нашего среднего брата вообще невезение с жёнами: их у него было такое множество, что он, думаю, и не помнил всех. Глядя на дядю, и царевич Орик взял ту же моду: за ним таскалось столько, так называемых жён, что от их шатров бывало тесно, если он с ними со всеми выезжал из столицы, а в самой столице они занимали целый квартал, он так и назывался: «царёвы соты».
И детей, мой юный племянник, наплодил уже уйму. В его девятнадцать их у него, обоего пола, было уже восемь человек, причём два старших сына ухитрились родиться в один день. Но для наследования это обстоятельство ровным счётом ничего не значит: наследником царя станет только сын царицы. А царица у него появится, когда он сам станет царём, то есть по смерти отца. Будет это одна из его теперешних жён или он возьмёт себе новую, кто знает…
Мы пришли сюда, на Великий Север, четыре года назад, вслед за, завоевавшим его за два года до нас, нашим вечным врагом и соперником Колоксаем, из рода южных кочевых царей. Они проходили набегам и по нашим землям, и мы спорили с ними многие уже десятки, а я думаю, и сотни лет, то уступая, то одолевая.
Но именно здесь мы окончательно сломили их, перед этим сломивших Великий Север. Наверное, это должно было произойти именно на этой благословенной земле, откуда вышли некогда наши предки. Они уходили с севера, спасаясь от наступающего льда и моря, уже поглотившего большую часть их цветущей страны. Теперь от неё остался только Великий Север, широкой полосой лежащий по берегу Северного океана, где ещё продолжали жить эти необыкновенные люди, хранящие тайны наших общих пращуров.
Впрочем, великим Великий Север перестал быть ещё до завоевания нашими предшественниками. Рухнула прежняя династия, та, что управляла благословенным народом всю его историю, не потерявшая власти даже после того, как большая часть народа ушла на юг, рассеиваясь среди чужих народов и земель, она подломилась теперь.
Почему? Я углубился в изучение этого вопроса. Больше меня этим интересовался только Орик. Из нашей семьи, я, пожалуй, ближе всего именно с ним. Мне нравится бешеный нрав моего племянника, его страстная, нетерпеливая, жадная до жизни натура, а он симпатизирует мне по причинам нашего с ним сходства. Из всех родных я ему ближе ещё и по возрасту. Все бои и охоты мы с ним оказывались рядом.
При этом он умён и образован, с ним вдвоём мы и изучали предания и рассказы тех, кто готов был рассказывать нам историю этой страны, потерявшей неожиданно благословение Богов. Главным рассказчиком повествователем стал для нас кудесник-далегляд Белогор, Вышний жрец Солнца, хранитель и проводник в жизнь знаний сотен и сотен поколений Северян. Он, дальний племянник последнего царя, обладатель древних тайн, позволявшими ему, одному из всех оставшихся живущих, заглядывать в даль времени, в прошлое и в будущее, оживлять каменные спирали. И, я думаю, много чего ещё может этот, кажущийся холодным, но прячущий под внешним спокойствием, кипучий ум и горячую душу, и много-много тайн, которые пока не торопился поведать нам.
Изворотливый ум и хитрость позволили ему, единственному из всего их прежнего царского рода, остаться в живых при Колоксае. Вот он-то, Белогор, и поведал нам с Ориком, что царский род прервался не иначе как по проклятию богов. Последний из царей Великого Севера, Светояр, имел множество жён и незаконных детей. Его единственная законная дочь, царевна Авилла, должна была стать следующей царицей Великого Севера. Однако Авилла вступила в постыдную связь со своим сводным братом Дамагоем, старшим из ублюдков отца. После этого Дамагой сбежал, а Авиллу, развенчав, обрив наголо, изгнали.
– Почему не казнили его? – выпалил Орик.
Белогор посмотрел на него и улыбнулся:
– В самый корень зришь, царевич, – у Белогора вспыхнули глаза на его немного жёстком, будто вы рубленном из камня лице, безбородом, как положено кудесникам. Бороды им воспрещаются, «дабы не могли солгать и в бороде ложь спрятать».
– Должны были казнить, конечно, ничего иного и быть не могло, – сказал он, хмурясь и опуская глаза, ему самому, очевидно, тяжело вспоминать о тех событиях, – обязательно казнили бы, тем более что ему было двадцать пять, а царевне двенадцать…
– Двенадцать?! – будто отхлынули мы с Ориком…
Белогор со вздохом поднял плечи, показывая, насколько ему жаль юную царевну.
– Дамагой сбежал той же ночью, когда их застал отец. Это сохраняется в тайне. Царевну объявили умершей, чтобы сберечь царский род от позора. И никто, даже в тереме не знал о том, что действительно произошло. Но… Царь остался без наследников. Царица, мать Авиллы, умоляла мужа сжалиться над дочерью, уверяя, что девочка не могла быть сама повинна в таком деле, что это Дамагой, насильник и подлец, таким манером мстил ей и самому царю, своему отцу, за то, что тот отнял у него все надежды стать царём, что жестоко изгонять девочку, ещё игравшую в куклы… – голос у Белогора дрогнул, чуть треснув, он нахмурился, стараясь справиться с собой.
И я будто его глазами увидел девочку, с которой поступили так жестоко и несправедливо и которую Белогор любил, должно быть, и не забыл до сих пор её злую судьбу… Одну, совсем одну… из терема, на произвол судьбы, на произвол злых людей.
– Светояр был непреклонен…
– Похоже, свет погас в разуме вашего Светояра, – сказал Орик, белея от злости. Он взглянул на Белогора: – Неужели одну выгнал? Никого не послал с ней? Чтобы… Ну, хотя бы для защиты?
У него блестят глаза, даже брови поднялись, жалеет девчонку. Я всегда знал, что у него доброе, даже мягкое сердце, каким бы жестоким воином и яростным охотником он не представал всегда.
Я знаю его с младенчества, когда он родился, мне самому было одиннадцать лет, мы, в общем-то, росли вместе. До смерти матери он был самым добрым мальчишкой, что я вообще видел, на охоту было невозможно его брать, он жалел пойманных и раненых зверей, как котят… Только со смертью матери всё изменилось. Впрочем, эту неизвестную царевну, несомненно, погибшую теперь, было жаль и мне. Страшно вообразить, как сложилась её судьба…
– Совершенно одну… – повторил Белогор, понижая голос и отворачиваясь, не желая больше обнажать перед нами свои чувства, я вообще впервые видел в нём проявление каких-либо чувств.
Что ж удивляться, это всё близкие ему люди, его семья. Девчонка Авилла, надо понимать, росла у него перед глазами, как Орик перед моими. Но Белогор довёл до конца свой рассказ:
– Мать Авиллы вскоре умерла с горя, так и не простив жестокость мужа. А через пару лет пришли сколоты Колоксая и очень легко заняли всю нашу страну. Мы уже не могли обороняться, как лев с переломанным хребтом…
– Так что за красавица, на кого ты смотрел-то? Я в жизни не видел, чтобы ты так заинтересовался… Да ещё с таким волнением! – не унимаюсь я, коверкая голос и дурачась, со скуки донимая моего верного Лай-Дона расспросами.
Мы в этом городе с ежегодной инспекцией, объезжаем города и деревни, вызнавая нужды и чаяния людей, проверяя, кто недоволен, и чем. Нет ли тайно зреющих заговоров против нас. Всю знать перебили ещё предыдущие завоеватели, мы не делали даже этого, и вообще не обижали, как мне казалось, местное население – северян, но недовольные всё равно всегда были и будут.
У меня здесь была более или менее постоянная девица, ещё с прошлого года, я навещал её в доме, нарочно содержащимся для таких свиданий, приятно проводя время.
Белогор, однако, утверждал, что до прихода сколотов, продажных женщин у них вовсе не было. Но я в это не верил. Это пусть Орик верит, он всех своих девок сразу под крыло берёт, на чёрта они сдались! По молодости, должно быть и от той же своей жалостливости. Ничего, лет через пять, когда их несколько сотен у него накопится и будет не прокормить, опомнится.
– Ты хоть знаешь, где живёт-то? – не унимаюсь я, продолжая посмеиваться над Лай-Доном.
– Ничего я тебе не скажу, не то ты опередишь меня, соблазнишь её и опять Явору потом сплавишь! – отмахнулся Лай-Дон.
– Ну, хочешь, тебе сплавлю, почему обязательно Явору! – засмеялся я. Ничего я не добился от моего скомороха.
Пока мы болтали, разглядывали бабочек, обед, которого мы и ожидали под этим навесом, уже был готов.
Удивительно, но через пару дней я опять увидел удивительную бабочку. Мало того, что ещё раз за эту осень, уже развернувшую багряно-золотые объятия, так ещё и такую же точно, а может быть ту же. Может быть, это некий знак мне. Кудесники-провидцы говорят, надо верить знакам, которые посылает Судьба. Сегодня я был один, и бабочка, порхая, «повела» меня за собой, куда то на берег озера.
Я спустился, поскальзываясь на каждом шагу на огромных круглых камнях и лишайниках, которыми они поросли, к самой воде. И, едва гладь озера предстала перед моим взором, я увидел внизу, на совершенно пустом здесь берегу, между камней, небольшую бухточку с песчаным берегом и дном, и девушку, которая развязывала пояс, собираясь снять платье, будет купаться?!..
Неужели правда станет купаться? Вода ледяная в этих озёрах круглый год, недели через три ледяными караваями браться начнёт…
Она не оглядывается, уверена, что никто не будет смотреть на неё в этом, кажущемся ей тайном месте. Сняла пояс, мигом сбросила платье, волосы скрыли её до бёдер от моего взгляда, я надеялся, что соберёт сейчас и откроется опять мне её тонкая белая, как берёза, девичья фигурка, но ничего подобного, лишь связала их лентой и пошла к воде.
Последние шаги пробежала и бросилась в воду с разбега, нырнула… Меня даже на берегу, далеко от воды пробрало до костей от того холода, который, должен был охватить девушку.
Я не видел ещё, чтобы кто-то из людей так свободно чувствовал себя в воде. Либо она дочь морского царя, либо… Я не верю, что среди людей могут быть демоны и прочая волшебная нечисть, болтают много, я сам таких не встречал. Но кто тогда эта девушка?..
Я не могу не подойти ближе, чтобы хотя бы рассмотреть её получше. Уж слишком красивой и, главное необыкновенной, она показалась издали. А ведь я думал, что видел здесь уже всех.
Я спустился в эту бухту, вблизи оказавшуюся не такой уж и маленькой. Девушка, вернувшись, может испугаться меня, подумал я, и предусмотрительно скрылся за круглым, как и все камни здесь, выступом скалы. Но я её вижу. Вот возвращается, накупавшись, наконец… Я давно околел бы в этой воде. Выходит тонкая, высокая, очень тонкие кости, длинные упругие мышцы, это здешняя сильная порода… Волосы мокрой массой, похожие на водоросли, перекинула со спины, отжимает, скрутив в жгут. Ещё посмотрю, ещё немного, не то выйду, визжать примется… Кожа светится, опалесцирует будто, белым тёплым светом, будто хорошее молоко…Лицо…
Нет-нет, не в этом всём дело… Ни в теле и коже, и даже не в лице. Что-то в ней особенное. Что-то такое, чего я ещё не видел, даже здесь, среди этого на редкость красивого народа. Пока не пойму… интересно.
Капельки воды высыхают на гладкой коже, ещё немного и оденется, пора, наверное, выйти…
Она и не подумала бежать. Спокойно, даже насмешливо взглянула на меня, уперев руки на талию, длинные пальцы, будто пояс…
– Что смотришь, сколот, бесстыжие глаза? Не видал, разве обнажённых женщин? Ты на жену свою иди, гляди! – проговорила она, голос журчливый, как ручеёк и такой же спокойный. Как он может быть спокойным? Неужели нисколько не боится меня?
– Далеко жена, в столице… – растерянно сказал я.
Вот это да, девчонка, моложе меня, чуть ли не вдвое, нагая стоит передо мной и ещё…
– Твоя беда, сколот.
Ну, да, насмехается! Вообразите?! Я могу тут же овладеть ею, даже синяков не насажав на её кожу, просто потому что я настолько больше и сильнее, что мне не придётся применять большой силы для этого, а она насмехается! Неслыханное что-то. Откуда такая наглая уверенность? Тут я понял, что меня так задело сразу, когда я разглядывал её исподтишка: гордая осанка. Как ни у кого. Будто у неё струна в спине, которая тянет её к небу, прямо к солнцу… Она между тем взяла платье, спокойно встряхнула, собираясь надеть…
– Я нагих видел, разумеется, но такой красы… – продолжил я свои речи, не теряя всё же надежды, приблизится к этой красоте, притягивающей меня.
Но она лишь поморщилась на это:
– О, сколот, не сори словами. Слово – золото, но к моим ногам не бросай, я не нагнусь поднять, – платье упало как полог, закрыв от меня светящееся тело.
– Отчего же? – я удивился её речам.
В этом городке Ганеше, книг-то сроду не было, если только у Солнечных жрецов, не то что грамотных людей, сталь, правда, умеют варить, как и в других городах, но чтобы… чтобы так разговаривать, как надо уметь думать?.. Она улыбается, волосы крупными кудрями берутся, высыхая:
– Опасно, знаешь ли, нагибаться – зад оказывается выше головы.
Я не мог не засмеяться над её словами:
– Ты за голову опасаешься или…
– Да мне дорого всё, что есть, всё моё! Так что иди, сколот, своей дорогой, – вот и пояс затягивает на талии, которую я легко сжал бы двумя ладонями…
– Я – Яван.
– Мне всё равно, – она вдела ступни в босоножки, до сих пор босоножки носит, уж осень… Пошевелила пальчиками, продвигаясь по плотной коже подошвы.
– Как тебя звать? – спросил я.
– Не скажу, – уходить намерилась, ловко и легко преодолевая валуны, на которых я чуть себе ноги не переломал, пока подбирался к ней. – Тебе незачем звать меня, я не приду!
– Так я сам приду! – я догнал её уже на гладкой скале наверху, пытаясь поймать за руку.
– И думать не смей! Ишь ты, не балуй! – она отшатнулась, гневно сверкнув глазами. – Руку отрежу тебе, если ещё протянешь!
– Да постой же! – я не пытаюсь больше коснуться её, почему-то верится, что может отрезать.
– И ходить за мной не вздумай, муж увидит, шею тебе свернёт!
– Да нет у тебя мужа! – я уверен, что нет.
– Не твоя печаль! – она исчезает за ближним валуном, мелькнули только кончики волос.
Пока я взобрался на самый верх, её и след простыл, быстрая, лёгкая как лань, убежала. Хотя нравом совсем не лань, скорее дикая кошка. Орик, такой же, он парень резкий, и тоже руку отрезал бы, если что. Других таких бешеных я больше не знаю, тем более среди женщин. О, как защекотала моё самолюбие, моё воображение эта встреча…
Глава 2. Прокляни себя
Всё, что рассказал обо мне царевичу и брату царя сколотов кудесник Белогор, всё правда. Я, Дамагой, был старшим, любимым сыном царя Светояра, его наследником. В те счастливые и светлые времена я звался Ольгом и рос настоящим царевичем, во время трапез и на Советах, я сидел о правую руку отца. Я жил в царских покоях с золотыми потолками, ел и пил на золоте, постель мне застилали самым тонким полотном, расшитым Берегинями, сварогами и коловоротами. Все знали, что я следующий царь Великого Севера.
Но мой отец вдруг надумал жениться на девушке настоящей царской крови, считая, что это ещё укрепит наше и без того великое царство. И, как и следовало ожидать, у них родилась дочь через год!
Не имело значения то, что она не мужчина, важно только, что она – дочь царицы, а не обычной наложницы, одной из десятка, как я. С этого дня моя жизнь поменялась. Теперь меня не кормили с золотой посуды, сбруя моего коня теперь стала простой, как у всех воинов, а в саадаке (колчане) обычные деревянные стрелы, а не с золотым оперением, как раньше. И обращались теперь ко мне не Ольг, славный царевич, теперь я стал просто Дамагой.
И девчонка проклятая не умерла! Ни через месяц, ни через год, ни через десять лет! Умирает столько детей, иногда странно, что вообще кто-то умудряется вырасти, а эта девчонка не умерла!
Жгучая, едкая ненависть, как кислота, выступающая на стенах тайных помещений наших пещер, как рассказывают, такая кислота разъедала мою душу каждый день все эти годы, не отпуская, не прекращаясь ни на миг.
У меня были уже жена и дети, но ничто не радовал меня, потому что я потерял главное, я потерял то, что было смыслом моей жизни с самого моего рождения. Для чего я жил теперь? Чтобы быть одним из воинов в войске моего отца. Пусть одним из воевод, но таким как все, не царём…
Все эти годы я держался вблизи девчонки, царевны Авиллы, сначала думая, как бы мне убить её и не попасться, но обдумывая это, понял, что это слишком лёгкий выход для неё, что она в этом случае ничего не почувствует, ничего из того, что чувствую я!
Нет, мерзавка! Ты не умрёшь! Ты потеряешь всё, и ты будешь мучиться, как и я!
Вот тогда, когда проклятой Авилле было десять лет, я и придумал, что мне надо сделать, чтобы она перестала быть царевной, но осталась жива.
Авилла, росла не только доброй и милой, что её обожали все до последнего раба, каждый готов был во всём услужить ей, но она была настолько деликатной и тонкой, что лишний раз никого не утруждала, не вела себя как положено при её положении, как вёл я, когда был главным мальчиком царства. Поэтому так сложно было найти людей, кто помог бы мне в том, что я затевал. Пришлось всё делать самому.
Авилла знала, что я был наследником до её появления, знала, что меня даже из царских покоев переселили, чтобы освободить их для неё, и, будто бы нарочно, чтобы злить меня ещё сильнее, она всегда старалась вести себя со мной так, будто я её полноправный старший брат, а не бесправный ублюдок её отца, которого он вышвырнул как чесоточного щенка за дверь…
Именно это и помогло мне, её уверенность, что она виновата передо мной уже своим существованием. Она всегда искала как бы сделать так, чтобы я не чувствовал своих потерь, жалела меня, дьявол её возьми! Она, сопля, жалела меня, взрослого мужчину!
Но я не пожалел её. Я использовал её отношение. Её готовность выполнить любое моё желание, это было её слабостью, её любовь ко мне и то, что она считала меня своим братом, а значит, доверяла безоговорочно.
Поэтому я смог уговорить её сделать то, что и выбросило её не только из царского терема, но и из жизни царя, нашего отца, из жизни всего нашего царства.
Нет, я не был тогда ещё полным чудовищем и не жил с ней. Вполне достаточно было того, чтобы мой отец, царь, возлагавший на эту девчонку будущую судьбу царства, чтобы он убедился, что она недостойна трона, потому что она блудница. Грязная кровосмесительная блудница. Картина, которая предстала его глазам, была настолько красноречива, что оценить как то её иначе у царя Светояра не было возможности.
Вставая с ложа в ту ночь, я не смотрел на Авиллу. И, не потому что спешил сбежать на поджидавшем меня корабле, не потому что боялся неминуемой смерти, промедли я хотя бы несколько мгновений. Нет, я боялся почувствовать жалость к ней. Запомнить её взгляд. Запомнить её, ещё ребёнка, который подчинился мне, считая невинной игрой то, что я делал с ней, запомнить такой, обнажённой, удивлённой и растерянной. Такой, выброшенной внезапно из гнезда.
Я предполагал, что с ней будет. Именно этого я и хотел, но добившись, ужаснулся…
Я бежал по тёмным улицам к пристани, слыша, как просыпается город за моей спиной, как факелы множатся, растекаясь по улицам, похожие на огненную реку, ещё немного и затопит меня и поглотит. Навсегда, так, чтобы никто никогда не вспомнил даже моего имени.
И всё же, убегая, я продолжал чувствовать, как сжалось и никак не может расслабиться и спокойно биться моё сердце. Как бы я ни был озлоблен и жесток, я ни разу в жизни не обижал детей. Авилла была ребёнком, она была моей сестрой…
И даже, когда наш корабль отчалил от пристани, а преследовать меня никто не смог бы, потому что мы испортили все корабли, стоявшие на приколе, даже тогда, и после, когда мы много дней плыли и плыли уже не преследуемые никем посреди ледяной океанской пустыни, я всё же не мог избавиться от мыслей о том, что я сделал.
Не только потому, что я навсегда стал изгоем, проклинаемым в моей семье, потерял навсегда семью и родину, но и потому, что раньше я никогда не был злодеем. Теперь я им стал.
Это оказалось тяжелее, чем я думал. Вернее сказать, когда я задумывал всё, я не мог даже предположить, как мучительно будет преуспеть в моём предприятии. Я много думал о том, что будет, если я не смогу осуществить то, что задумал, как и что я буду делать в этом случае. Но я ни разу не подумал о том, что будет, если всё получится. Я не подумал ни о чём, кроме путей к отступлению, потому что быть казнённым за то, что совратил девушку, тем более сводную сестру, в мои планы не входило. А вот, что я буду чувствовать в случае удачи, я не думал.
Планируя всё, я злорадно представлял, как будет страдать она, моя жертва, но я не предполагал, что будет после со мной. Оказалось не так-то просто стать мерзавцем. Не в чужих глазах. В своей душе.
Но мог бы я поступить иначе? Мог я не отомстить, в первую очередь отцу за то, что он в одночасье отказался от меня, как от наследника, подчеркнув моё низкое происхождение? Мог не показать ему, что его законная дочь, его царевна, не только не лучше, а в сто раз ниже и грязнее меня! Ведь женщину судят строже, и карают страшнее. Что такое казнь, которая угрожала мне, по сравнению с тем, что ожидало её…
Пока размышляешь об этом, всё кажется правильно и красиво. Но когда всё сделано, куда девается красота и правильность? Я не знаю, что именно сделали с Авиллой, но зная нрав нашего отца, легко предположить, что его сердце не смягчится. И всё же… он мог бы… он мог бы…
Он мог бы, это в его власти, он мог бы, лишив Авиллу права наследования, просто выдать её замуж и отправить в какой-нибудь дальний город. Или не выдавать замуж и позволить скрытно жить где-нибудь, в окружении верных людей.
Но я знал нашего отца. И так, как он не смягчился бы ко мне, он не смягчился, конечно, и к Авилле… Мне не хотелось думать об этом. Я измучился, стараясь не думать об этом. К концу пути, когда мы почти дошли до далёких берегов, куда я стремился, чтобы там найти себе новую родину и новую семью, я уже сожалел о том, что оставил Авиллу нетронутой, лучше бы я и правда сделал с ней то, что все думают, я сделал, чем она досталась кому-то, кто мог быть с ней груб и жесток, кто… Ведь она может умереть только от того, что… Она слабая и нежная, она, конечно, погибнет, если её отправят быть шлюхой… Лучше бы я убил её.
А ещё лучше, стал бы советчиком и помощником при ней. Она была бы царицей, но правила бы моим умом. Это было тем более вероятно, что мужем Авиллы должен был стать Белогор-кудесник, друг моего детства, с кем я рос и был близок, настолько, насколько я вообще мог быть с кем-либо близок. Только одно я скрывал от него, то, что я затевал против его наречённой невесты, а значит и против него. Стань они следующими царями Великого Севера, я был бы первым среди первых.
Я не был бы только царём. Но меньше от того была бы моя власть, о которой я так мечтал?.. Почему злоба во мне оказалась сильнее хитрости?
Как я жалел о том, что натворил! О том, что ничего нельзя повернуть назад. Ничего сделанного не исправить. Но терзаться вечно невозможно. Переболев угрызениями и сожалениями как морской болезнью, я сходил на берег уже освобождённым человеком. Не от мук совести. Мне стало легко от сознания, что совести у меня нет.
Спускаясь по сходням на берег, я оставил все муки, всё, что изводило меня, на этом корабле, который был последним, что связывало меня с покинутой родиной и начать жить заново. С новым именем, новой судьбой…
В новой стране я остался недолго, не больше года. В последующие несколько лет я переезжал и переплывал из страны в страну, пока не добрался до берегов внутреннего моря, земель сколотов, обладателей несметных богатств, воинственных и решительных, к тому же родственных мне по крови. Я остался с ними.
Мне нравятся эти люди. Их весёлый и в чём-то бесшабашный нрав, радушие и добродушие, которых я не встретил больше нигде, лёгкость на подъём, жажда справедливости даже в мелочах, непримиримость к врагам, преданность дружбе и однажды данному слову.
Я вступил в ряды их ратников и в первом же бою, при обороне от ратей, пришедших из-за моря, они на моих глазах проявили такую храбрость, такую удивительную стойкость и мужество, что я понял, эти люди для меня будут подходящей новой семьёй. Они приняли меня. Я стал их побратимом, а это у них выше, чем кровное родство.
От них я и узнал, что Великий Север моего отца пал под копытами царя Колоксая, который убил и моего отца, и всю знать, всех, кого я знал с детства… но и Колоксай недолго провёл на троне моих предков.
Царь Великсай занял его место теперь. Ему легче – царской семьи, тех, кто мог быть недоволен их приходом в страну Великого Севера, теперь не осталось. Поэтому теперешние хозяева Великого Севера правили относительно спокойно.
Но во мне стал зреть новый план. Я хотел вернуться. Я всегда хотел вернуться. Я не переставал тосковать по моей родине. Я последний из сыновей царя Великого Севера, я должен править моими землями, я, а не Великсай или его наследники…
Я спешила от озера не только потому, что ко мне привязался этот Яван, он не первый, но больше потому, что опасалась, как бы не увидел кто-нибудь ещё. Никто не купался в озере в такое время. Летом-то никто не купается – слишком холодная вода, а тем более осенью, как теперь, когда начинают желтеть листья и ночи становятся почти равны дням.
Ещё дней двадцать и упадёт первый снег. Я и тогда приходила на берег плавать. И зимой ныряла в полынью. Если кто-нибудь узнает об этом, меня станут считать демоном. Никто не может того, что делаю я. Люди хорошо относятся ко мне, только поэтому не выискивают во мне подозрительного.
Но был один человек, кто почти неотступно следит за мной уже несколько лет. Волк, прилип ко мне ещё в Пещерном, когда я уехала оттуда с лекарями, жрецами Солнца, к которым мне удалось плотно прибиться. И с тех пор так и преследует, пытаясь то изнасиловать, но это мне не в новость, таких попыток я за много лет отбила уже, наверное, сотни, то жениться на мне, что было, пожалуй, ещё хуже.
Девушка, живущая сама по себе, магнит для тех, кто жаждет поразвлечься. Много моих подруг стали жёнами сколотов, другие просто переходили из рук в руки, таким манером зарабатывая на жизнь и некоторые даже неплохо зарабатывали, куда больше, чем я своей помощью лекарям, жрецам Солнца. Меня, как девушку, в эти жрецы принять не могут, я могу быть только помощницей, повитухой, перевязывать раны, лечить бедняков, у которых нет золота, чтобы платить настоящим жрецам. Но я столько лет при них, что научилась делать всё, что делают они, только без красивых величественных обрядов и песнопений, которыми жрецы сопровождают действо. У меня просто лечение. Но входить в транс умею и я, не прибегая к танцам и пению, которые соединяют жреца и Бога Солнце. Он, Бог Солнце, со мной говорит непосредственно и не словами, я чувствую Его, Он будто входит в меня управляет мыслями. Может быть потому, что я женщина. Природа женщины ближе к земле, а Солнце любит землю…
Но об этих моих способностях не должен догадаться никто и никогда. Поэтому я при Солнечном дворе, или дворах, переезжая из города в город, я перехожу с одного Солнечного двора на другой. Так я могу и на хлеб заработать и применить способности, которыми меня наградил Бог, не вызывая подозрений.