000
ОтложитьЧитал
Часть 1.
Самые страшные вещи в мире происходят, никак не будоража нашу интуицию.
1.
Был вечер июня, когда две машины двигались в сторону города из дачного поселка. Солнце стояло довольно низко, трасса после дождя превратилась в настоящее зеркало, было душно. В первой машине ехали четверо, Алексей и Светлана Костровы, обоим под пятьдесят, их старшая дочь, избалованная студентка Лена, и младшая пятилетняя Кристина. Алексея мучило похмелье. Раздражали блики на дороге. Раздражали жена и дочери. Особенно жена. «До чего же она растолстела. Стала почти копией своей матери. Если посмотреть в профиль, то и видишь-то сразу четыре подушки – второй подбородок, грудь, верх и низ живота – все почти одинакового размера. Гусеница хренова. А ведь женился, как говорится, на женщине прехорошенькой! И тихой… » – думал он. Он чувствовал, как в висках пульсировало, и от трескотни женских голосов, казалось, головная боль усиливалась. Да еще эта собака, которую всегда тошнит в пути, скулит в багажнике. Опять всё заблюет там…
Во второй машине обстановка была немногим лучше. Открыть окна и прогнать духоту было нельзя: «Ты простудишь детей!», и водитель, опустивший было стекло и закуривший сигарету, с досадой выбросил ее в окно, поднял стекло и нахмурился. Его тоже мутило, хоть и поменьше. Его звали Игорем, ему было двадцать четыре, его жене Наталье тоже. Четырехлетний Юра и Оксана двух лет сидели сзади в детских креслицах. Даже они чувствовали напряжение, сгустившееся в салоне автомобиля, и сидели тихо. Все устали.
Перед машиной Алексея тащился старенький жигуленок.
– Давай, старый хрыч, жми на педаль!
– Успокойся! У тебя дети в машине! – Светлана строго поджала губы. Дети. Точно. И племянник с семьей в машине, следующей сзади. Тот еще водила… Алексей сделал попытку обогнать медлительную развалюху, но на встречной ему сразу сердито засигналил синий внедорожник.
– Да чтоб тебя! – Алексей чувствовал нарастающее раздражение.
Игорь увидел попытку Алексея и загнусавил:
– Ну, давай уже, обгоняй это ведро!
Алексей снова прижался влево. Солнце и светящееся полотно дороги мешали рассмотреть, что происходит впереди.
– Осторожно ты!
Он с досадой покосился на жену. Вечно лезет с комментариями. Будто он сам не знает. Собака заскулила за задним сиденьем.
– Тихо, Герда! – раздраженно прикрикнула Лена. Ох уж ей эти семейные выезды! Ее раздражали демонстративно чинные посиделки с родителями и младшей сестрой, раздражал Игорь со своей семьей. Зачем они его к себе вытащили?! Всем было неприятно вспоминать, с чего началась эта «дружба семьями». Это мать еще пытается сделать вид, что все было сделано с некой великой целью, но остальные просто молчали и понимали, что вряд ли стоит ему бывать и в доме их, и на даче.
Игорь тоже знал это, даже лучше всех других. Наталья не знала, но тоже чувствовала напряженность и фальшь этих отношений. И как это тогда у него прокатило?! Он поверить не мог сам себе, каждую минуту ждал разоблачения, а ведь прокатило! Прокатило! И теперь поздно было доставать правду на свет, приходилось поддерживать эту комедию, терпеть. Он чувствовал себя приниженным в компании тетки и ее мужа, нервничал, много пил, много говорил и громко смеялся. Только бы не вспоминать, как началась эта «крепкая дружба». И потому он так часто в красках рассказывал эту историю, так часто, что и сам верил, что это он, он жертва! Но иногда спьяну злился и даже рыдал пару раз. И возможно, повторись все сначала, так бы не поступил с матерью…
Почему-то в этот вечер и пассажиры первой машины вспоминали эту историю. Лена отвернулась к окну и подумала, что если б тогда была поумней или постарше, то сейчас бы не пришлось терпеть еще и этого Игоря, не приходилось бы теперь иногда чувствовать себя так мерзко, ведь он своим присутствием, своей суетливой манерой поведения как будто специально напоминал ей ту историю, и ее, Ленкина, подлость так и лезла ей на глаза.
Светлана же чувствовала, что семья устала именно от племянника – она и сама жалела, что прибрала его так близко к рукам, но старалась, что называется, держать марку и делать вид, что вот такая вот они все большая дружная семья с крепкими традициями совместного отдыха.
Алексей снова дернулся было влево, и снова вернулся в свою полосу.
Игорь, видя, что дядя никак не обгонит жигуленок, злобно ткнул кулаком в центр руля, машина рявкнула.
– Ты еще там посигналь, сопля! – Алексей чувствовал, что теряет остатки терпения. Хорошо еще, что теща не увязалась с ними на этот раз. «На черта Светка тогда влезла в дела своей сестры?! Отдыхали бы сейчас без прихлебателей! Не впишется он никогда в нашу компанию, ни за что не впишется…» – подумал он, и вновь выкатившись левее жигуленка, наконец, увидел пустую дорогу. Он прибавил ходу, проворчал: «Наконец-то!», и откинул пульсирующую голову на подголовник.
Василий Петрович бодро держал курс за город. Его камаз только что с ТО, дома на балконе вялились окуни, пойманные за время ремонта его машины. Когда он, Василий Петрович, вернется, рыбка будет уже готова. И они с Валеркой распробуют ее как следует с пивом. Словом, настроение у Василия Петровича было бодрое, приподнятое. Даже захотелось подпеть хриплому голосу, вещавшему по радио что-то про романтику дальних дорог. Машина шла отлично, спасибо Валерке, дельный он механик. Кто сказал, что у Валерки рука несчастливая? Василий Петрович почесал ногу. «М-да. Комары, однако, в этом году чисто бешеные», – подумал он.
– Не торопись, а то успеешь! – весело подбодрил он обгоняющую его серебристую легковушку. Низкое солнце отражалось в зеркале и слепило глаза. «Это хорошо что он МЕНЯ обгонял, встречные на таком солнце, да на мокрой дороге ничего поди не видят», – подумал Василий Петрович, – «Мои десять тонн кирпича не вдруг остановишь!», он усмехнулся. Впрочем, так он думал каждый раз, когда его обгоняли. В глубине души ему тоже хотелось придавить педаль в пол и мчать с ветерком и в комфорте, а не в камазе трястись, но он себе не признавался, и эта зависть выходила из него желчными шутками, старыми и тысячекратно проверенными. Тем временем машина его довольно резво, пофыркивая, начала взбираться на пригорок.
– Это еще что?! – у Василия Петровича дух перехватило. Черный логан резко выскочил из-за старого жигуленка прямо на него. Василий Петрович изо всех сил надавил на сигнал и на тормоз.
– Уйди, твою мать! – заорал он и замахал рукой придурку за рулем.
Алексей топнул по тормозу, однако сзади к нему прижался Игорь на своей двенашке и тоже вдавил педаль тормоза до упора. Алексей взмокшими руками крутанул руль вправо.
– Держитесь все! – скомандовал он, уже переключив передачу и нажимая на газ. Одна секунда ушла на все, он опытный водитель, не впервой выруливать из трудных ситуаций.
Василий Петрович жал на тормоз и, словно в замедленном повторе футбольного гола, видел в зеркале, что его прицеп выносит на встречку.
Жигуленок встал. Логан ткнулся бампером в бок жигуленку, двенашка поддала логану в задний бампер, Игорь выругался – вместо этого пива на даче нужно было колодки новые купить, ведь как знал! Женщины в обеих машинах закричали. КамАЗ врезался в «Логан», шины заскрипели по асфальту. Логан развернуло поперёк дороги, Игорь дал задний ход, но подталкиваемый камазом логан развернул его двенашку в другую сторону, тяжело груженая машина продолжил неумолимое движение, сминая зажатый словно между створками пресса логан, в котором Алексей отчаянно жал на газ, пытаясь вырваться из смертельных тисков. Прицеп, вылетевший на встречную полосу ударил в лоб жигуленку, посыпался кирпич, будто камнепад обрушился в горах. Игорь надавил на педаль газа посильнее, силясь вырваться с траектории движения оранжевой громадины, но логан уже смяло со стороны водителя, и со стороны жены Игоря, машины сцепились, и ему никак не удавалось вырулить. Светлане зажало ногу, она закричала уже не от страха, а от страшной боли, которая устремилась потоком по всему телу. Собака лаяла без остановки.
– Папа! – взвизгнула Лена и загородила рукой Кристину, как будто это могло помочь.
Светлана уперлась обеими руками во вздыбившийся бардачок и попыталась вытянуть ногу – ни на миллиметр.
Нога Алексея тоже оказалась в капкане, он услышал мерзкий хруст и почувствовал резкую боль, будто в ноге лопнул наполненный кипящей смолой шар.
Наташа смотрела на происходящее в соседней машине и не могла отвести глаз. Игорь закричал:
– Да куда ты прешь-то, скотина?! Тормози! – и в его голосе была паника, мгновенно передавшаяся всем пассажирам двенашки. Дети заплакали, и Наташа, наконец, смогла отвернуться от окна.
В логане взорвался бак. Последнее, что увидел Игорь в своей жизни – это как пламя вырвалось огромным нарастающим шаром из недр логана, выбило стекла его двенашки и окатило волной Наташу и его самого, а потом он зажмурил глаза…
***
Час спустя конечно, приехали пожарные, даже скорая, но кому они уже могли помочь? Тела водителя КамАЗа и пожилой пары из старенькой ВАЗ 2103 еще можно было опознать, а две легковушки, подмятые КамАзом, определялись в основном по VIN номеру двигателя. И лишь остатки отброшенного взрывом детского автомобильного креслица и бело-рыжая собачья лапа говорили об ужасе случившегося, и снились потом Антону, который поступил на службу только первый день, и не в силах никому помочь, так и простоял целых три минуты безмолвно оглядывая следы трагедии, затем снял шлем и закурил…
2.
На следующий день, а точнее следующим погожим утром, Ира Зорина наливала себе в чашку кофе, а своему приятелю чай. Ира приближалась к тому возрасту, который называется средним, ее приятель, Сережка Северов, отставал от нее на этом пути на четыре года.
– Сереж, загляни в Интернет, что там сегодня про погоду пишут? Дождя не будет?
– Ага. А варенье осталось? – не поворачивая головы от монитора спросил он, – Нет, опять не повезло твоим босоножкам, бери зонт, обещают кратковременные дожди. А я тебе говорил, покупай кроссовки! – весело добавил он.
– Твоя бы воля, я бы и в берцах все лето проходила.
– А что? Неплохой вариант! – он посмотрел на нее так, будто прямо сейчас воочию увидел ее в сарафане и в берцах.
– Ну тебя! Ешь давай свое варенье, – она не отреагировала на провокацию.
– О, смотри-ка, на выезде из города вчера авария произошла, есть жертвы. Легковушка влетела под камаз, в нее врезалась вторая, а третью засыпало кирпичом из прицепа. Какие-то там пенсионеры ехали. И представляешь, это все еще и взорвалось.
– А неплохо, что у нас машины нет, правда? – усмехнулась она.
– Что ж в этом хорошего? Вот купили мы с тобой кусок земли, дом построим. Ты из пригорода на работу на лыжах что ли ходить будешь?
– На велосипеде! – засмеялась она.
– На трехколесном! На двухколесном-то я помню, как ты прокатилась! – и они оба весело расхохотались.
***
Прошла неделя, для Иры и Сережки ничем особенно не отличавшаяся от других рабочих недель, а в следующий понедельник Ирин телефон зазвонил. Номер был незнакомым. Подумав секунду, она ответила:
– Да.
– Ира, здравствуй, это тетя Лида Смирнова, помнишь меня?
– Тетя Лида? – Ирины брови подпрыгнули от удивления.
– Да, еле нашла твой номер, хорошо, что ты номера не меняешь, а то вечно теперь так, дадут номер, а через полгода и поменяют! Что за мода такая?
– Да, повезло. Тетя Лида, что-то случилось, наверное? Чтоб вы меня искали… – Ира замялась, чтобы не ввернуть в вопрос одно нелитературное выражение. Никакие другие слова так ясно не описали бы весь масштаб удивления.
– Да ты сама-то не знаешь, что ли? Новости смотришь по вечерам?
– Нет, не видела никаких новостей в последнее время, – «Потому что с упоением сажала лук, чеснок и петрушку все прошедшие вечера», подумала было Ира, – А что такое?
– Да как же так можно?! – Ира почувствовала, что где-то она вчера оставила лужу, и теперь ее порядком натыкают туда носом, – Авария произошла такая крупная, а она не знает! – и тетка фыркнула.
– А, про аварию слышала краем уха. А что, кто-то из ваших?.. Из наших… Кто пострадал? – Ира не знала, как сформулировать вопрос, чтобы поторопить тетку с сообщением, и чувствовала, что к горлу подступает истерический, абсолютно неуместный смех. Семь лет спустя ее нашли, самолично позвонили – уже странно, а тут еще это все.
– Все погибли! Хорошо еще, мать твоя дома осталась, как чувствовала худое! – врала тетка не моргнув глазом. Мать не поехала, чтобы отдохнуть от внука с его семьей.
– Сердце у нее плохое, постарела мать твоя, – перешла тетка на разговор в стиле Нонны Мордюковой, – проведай ее.
– А где она? В какой больнице?
– Она не в больнице. Она дома.
– И что, прямо хочет меня видеть? – не удержалась Ира.
– Не гневи Бога, проведай мать. Пора уж забыть все обиды, – назидательно сказала тетка Лида, – Мать у тебя одна.
– Ладно. Завтра после работы зайду.
– Зайди. И паспорт захвати.
– Паспорт? Зачем? – но связь оборвалась. Ира посмотрела на телефон вопросительно, словно тетке в глаза, но ответа естественно не получила.
– Ладно, посмотрим, что вы там задумали, старые заразы! – зло пробурчала Ира и набрала Сережкин номер.
***
– И что, ты серьезно хочешь туда пойти одна? Серега, ты чего молчишь? – Миша, двадцати шести лет отроду, выглядел едва на двадцать, тощий и конопатый, в майке тельняшке, он прибился к Сережке с Ирой как к старшему брату и сестре, часто ночевал у них, советовался по каждому пустяку, и не меньше пяти раз в неделю ужинал у них, а зачастую и ночевал. Он сидел за рулем Газели, на пассажирских местах сидели Ира и Сережка, оба мрачно молчали. Газель пробиралась по узкой дорожке вдоль панельного дома, в котором жила Ирина мать.
– А что, сам не видишь? Послушает она, как же! – он злился, Ирка иногда становилась упрямой, как баран. Она не особенно рассказывала о своей прошлой жизни, и никак не хотела знакомить его со своей умирающей матерью, отказалась наотрез от предложения пойти вместе. Он не понимал, обижался, но чувствовал, что это неспроста. Ирка все же была открытым человеком. Обычно. Но только не в этот раз.
– Ты хоть ори там громче, если что! Мы с Михой моментом подскочим к тебе.
– Ладно, если что – заору так, чтоб у вас тут шины спустило, – пошутила она, но даже не улыбнулась. Она чувствовала себя не в своей тарелке. Под ложечкой посасывало, давило неприятное предчувствие. Машина остановилась у подъезда, Ира потянула время еще несколько секунд, потом, разозлившись на себя, решительно выскочила из машины, чуть не упала, а затем твердо двинулась к подъезду.
В квартире почти ничего не изменилось, только хлама вдоль стен еще прибавилось. Пахло елкой, водкой, корвалолом. Тетка постарела. Предложила тапки, такие грязные, что Ира бы лучше их прямо на туфли надела, но сцепила зубы и переобулась.
– Ну, проходи вот сюда.
Мать лежала на диване, на груде подушек. Прямо-таки не лежала, а возлежала. Она еще больше растолстела, была очень бледной, волосы намокли от пота и прилипли к вискам. У Иры что-то сжалось в животе, когда она взглянула на мать.
– Ну, привет. Как ты? – она ожидала, что мать, как обычно это бывало раньше, будет театрально закатывать глаза и хвататься за сердце, но нет, похоже было, что все на этот раз по-настоящему. Мать дышала тяжело, с каким-то сипящим звуком воздух выходил из ее легких.
– А почему она не в больнице? В таком-то состоянии, – неуверенно обратилась она к тетке.
– Выписали ее, – тетка сделала скорбное лицо и многозначительно посмотрела на Иру. В туалете послышался звук спускаемой воды.
– У вас тут гости?
– Батюшка пришел, – тетка почтительно наклонила голову. «Ну и дела!», – подумала Ира. Ей совсем не нравилось происходящее. Мать наконец открыла глаза.
– Привет! – снова поздоровалась Ира, – Ты хотела меня видеть?
Мать разлепила губы и сипло проговорила:
– Пришла? Вот смотри, как меня боженька наказывает за тебя. Радуйся.
Ира промолчала, она не нашла, что сказать. Сзади подошел батюшка.
– Здравствуйте, – буркнула Ира, – Я – Ира.
– Здравствуй, дочь моя, – профессиональным голосом произнес тот и перекрестил ее. «Тьфу ты, клоун!», – подумала она раздраженно и повернулась к матери:
– Что врачи говорят?
– А что врачи скажут? Спихнули вот домой, да и вся недолга! – подхватила беседу тетка.
– Мать твоя желает последнюю волю тебе сообщить, Ирина, – разъяснил наконец священник, – Вот присядь тут и послушай.
Ира села. Все происходящее сильно напоминало какую-то пьесу школьного театра. Впрочем, как всегда. Она собралась с духом и твердо спросила:
– Что ты хочешь, чтобы я сделала для тебя?
Больная смотрела на нее, скосив глаза, не повернув головы, вообще никакого особого выражения лицо ее не приняло за прошедшее время. От этого Ира чувствовала себя как-то жутковато. Мать снова разлепила сухие губы:
– Вон, кошку мою забери. Некому за ней больше ухаживать, – на последних слогах голос ее совсем сошел на нет.
– Дайте ей воды. Есть чашка и ложка? – обернулась она к тетке. Та с готовностью протянула ей чашку. Ира поднесла ложку ко рту матери и тихо сказала:
– Выпей водички, тебе полегче станет.
Женщина открыла глаза, но губы сжала покрепче, дыхание ее участилось.
– Ну, нет так нет, – Ира вернула тетке чашку. Мать закрыла глаза, полежала несколько секунд молча, снова заговорила:
– Всех похоронила я в городе. Вот, Лида тебе бумаги отдаст. За могилами ухаживай, памятники поставь, оградку. Свете петунии посади, она любила…
Снова наступила тишина, прерываемая только тяжелым материным дыханием и шуршанием рясы батюшки, который явно скучал и переминался с ноги на ногу. Ира провела ладонью по лбу. Мать снова открыла глаза и с явным усилием продолжила:
– А меня в деревне похоронишь, рядом с отцом. Поняла?
– Хорошо, как скажешь.
– Лида, дай ей карту.
Тетка подала Ире вскрытый банковский конверт с пластиковой картой.
– Там пин-код. Там деньги. На мои похороны. Все тебе теперь остается. Все, – тон ее изменился, никогда бы она не могла и в страшном сне себе представить, что она сама, сама отдаст все имущество этой девке! И свое, и Светино, доченьки любимой, и дачу – все! Все это должно было достаться Светочке и Светочкиным девочкам, а вон оно как вышло.
– Паспорт принесла? – спросила мать, и слеза злобной досады блеснула в углу глаза.
– Принесла.
– Расписку мне напиши. «Вот теперь я тебя узнаю, старую барахольщицу! – подумала Ира, – Всех по себе судишь, даже последнюю волю в двух экземплярах за подписью двоих свидетелей хочешь расписать!» – а внешне это выразилось только дрогнувшим вниз уголком губ.
– Конечно, какой разговор. Бумага и ручка есть? Тетя Лида, дайте, пожалуйста, из той кучи что-нибудь, коробку или книгу, под листок положу.
– На вот, держи, – тетка готова была послужить у одра умирающей. Иру это раздражало. «Эк вас тянет поиграть в барынь восемнадцатого века! Тьфу!»
– Сестре моей, да и дочери ее, дуре, с мужиком-алкоголиком, ничего не давай, и не пускай их пожить. Проситься будут, это точно. И расписку им не показывай. Никому. А то все по нитке растащат, – она помолчала, – И ты на меня зла не держи, я мать твоя, – она снова скосила на Иру глаза. Никакого раскаяния, ни капельки, ни отблеска не увидела Ира в этих глазах.
– Не буду. Мама, – решительно добавила она последнее слово. У матери злобно дернулась щека.
Через час Ира вышла из подъезда и вдохнула уличный воздух с наслаждением, как будто тюремные ворота за ней закрылись. Сережка выскочил ей навстречу:
– Ты чего там так долго пропадала?! Это кто у тебя?
– Это нам кошка по наследству досталась.
– Фу! Ну и запах ты притащила с собой! Пихай ее в кабину, она от свежего воздуха свихнулась, смотри, сейчас сбежит!
***
Вечером все трое сидели в Сережкиной «однушке», пили холодное пиво и обсуждали новости этого вечера.
– Ирка, так ты теперь богатая наследница! Смотри, Серега, теперь она за тебя не выйдет! – Миша радовался больше всех.
– Ой, пока я богатой наследницей стану, успею в кредит влезть, пожалуй! Еще нужно проверить, сколько денег на этой карте, а то по расписочке мне предстоит похоронить ее со всеми почестями незаслуженными, да еще в деревню отвезти тело, а потом еще и банкет нормальный организовать, – устало заворчала Ира.
– Так говоришь, батюшка недоволен был? – уточнил Сережка.
– Ну, мне показалось, что он бы сам хотел заняться исполнением последней воли, всеми тратами-затратами особенно.
– Ты зря на батюшку не борщи, может он честный человек! – вступился Миша.
– Да там, ребята, такая обстановочка мрачная, что всякие гадости в голову лезут. Но мне показалось, что у этого батюшки невозможно рожа хитрая. И жадная.
– Нужно будет обе квартирки побыстрее сдать. А потом продать. Тогда мы свой домик в два счета достроим, и на свадьбу останется, да? – улыбнулся Сережка, глядя на Иру. Она оставалась мрачной.
– Еще Светкину квартиру мы, пожалуй, и сдадим. А вот с этой, материной, еще месяцок, а то и три провозимся.
– Почему? – Миша не донес до рта кусок сушеной рыбки.
– Там три камаза барахла придется на помойку перетаскать, ремонт сделать, вы бы видели эту свалку, – тихо сказала Ира, глядя куда-то вниз, и у обоих мужчин разом появилось предчувствие чего-то неприятного. Никто так толком и не развеселился этим вечером.
Прошло три дня, а Ирин телефон молчал. Прошло пять – ничего не изменилось. И лишь на восьмой день снова позвонила тетка, и по тяжелому вздоху Сережка понял, что Ирина мать умерла.
3.
Гроб в деревню отвез Миша. Сережка ни на секунду не отходил от Иры. Действительно порядочная армия родственников собралась на кладбище, ехали они в заказанном Ирой автобусе следом за Мишиной газелью. Все что-то говорили, некоторые плакали, все много пили. Ира, Сережка и Миша стояли посреди этой толпы, как архитектурная композиция, никто к ним не обращался, их обходили, через них переговаривались, и только когда копари закончили свою работу, все глаза устремились к ним. Ира сказала спокойно:
– Садитесь в автобус, кафе заказано в городе.
И все пошли занимать места в автобусе. К Сережке подошел какой-то оборванный и заросший недельной щетиной человек:
– Позвольте за упокой новопреставленной… – и просительно заглянул влажными телячьими глазами Сережке в лицо.
Сережка держал пакет с «чекушками» и конфетами – как требовала расписка, всем желающим помянуть усопшую, но не числившимся родственником или коллегой, полагалось дарить этакий комплект: «…0,25 л водки и горсть конфет». Дурацкий барский жест. Ира предположила, что это требовалось только с одной целью, чтобы большая часть накоплений матери была потрачена на нее же, а не досталась Ирке. Сережка не верил, но кто ж их знает? Родственнички и правда к Ире отнеслись как к обслуге, как к наемной распорядительнице похорон, даже не снизошли до разговора. Единицы подошли к ней поздороваться, да и то сделали это сухо, с оглядкой, не заметил ли кто их рядом с Ирой.
Итак, все поехали в кафе. Маленький оборванный человечек помахал им на прощание. Он несколько раз перекрестился правой рукой, в левой держа разномастные конфеты. Из кармана заношенного пиджачка выглядывало горлышко водочного шкалика. Он что-то добродушно лопотал, кивал головой, но никто не обращал на него внимания.
Газель и автобус остановились у кафе. Пассажиры выходили из автобуса по большей части нетвердой походкой, непохоже было, что банкет затянется.
Столы были уже накрыты, Ира встала, подняла рюмку, нерешительно кашлянула, взяла себя в руки и сказала вполне официальным тоном:
– Светлая память, – подняла руку выше, как бы призывая всех присоединиться, – Вспоминайте о ней хорошее, а я не буду вам мешать, нам пора, – выпила, Сережка тоже выпил, оба поставили рюмки на стол и собрались уходить.
– А ты-то сама ничего хорошего не вспомнишь о матери? Так и будешь чуркой стоять?
Все повернулись в сторону говорившего мужчины. Это был один из братьев Иры, не то двоюродный, не то еще более дальний родственник. На него шикнули, но он не сдался:
– Нет, мне интересно! Пусть скажет хоть что-нибудь.
Сережка взял Иру за руку, пальцы ее были холодными.
– А может у тебя есть вопрос поконкретней, Толик? – тихо, но без тени страха спросила Ира.
– Есть и поконкретней! – Толик был лет пятидесяти пяти, высок, худ и в стельку уже пьян, а потому отчаянно храбр, – Так вы и остались врагами? Ты теперь наследство получила, – слово «наследство» он насмешливо растянул, и наша троица поняла, в какое русло повернул разговор, – Чем мать-то отблагодарила, а? – спросил он, заводясь, и громко засопел в усы. Сережка тихо шепнул:
– Ирка, бежим отсюда, а?
– Отвечу. Я, Толик, с вами всеми тут не меньше семи лет не виделась. Вот, – она показала рукой на правый фланг стола, – тетя Лида мне позвонила и все печальные новости сообщила. Я приехала к матери, – ей было непривычно так ее называть, по большей части Ира обращалась к ней по имени отчеству, но так уж сложилась беседа, – все ее распоряжения последние мы тщательно записали, в двух экземплярах и при двух свидетелях, она попросила зла на нее не держать, я пообещала.
– И все? – Толик поднял брови, казалось, все они ждали долгого слезного рассказа. Плохо они Ирку знали. Она стала будто вся из железа и камня.
– Вот бы нам на эту расписочку взглянуть, я вот лично Ирке ни капли не верю! Я ее матери племянницей приходилась и на семь лет ее не бросала, а последнюю волю почему-то Ирка записала! И при каких еще там свидетелях?! – и все собрание вдруг заговорило одновременно.
– Ну, я свидетель! – легко перекрыла гул тетка Лида, – Да еще батюшка, который ее отпевал, отец Григорий. Могу подтвердить, что так и было, – она ткнула себя пальцем в грудь, – МНЕ поверите? – и облокотясь на стол, с вызовом обвела взглядом весь ряд сидящих напротив племянников и племянниц. Это был несколько неожиданный поворот, родственники на пару секунд растерялись и замолчали.
Сережка решительно схватил Иру и Мишу за локти, толкнул влево к выходу и злым шепотом скомандовал:
– Бежим, пока драка не началась! – через мгновение после их исчезновения из-за стола гости уже загомонили, застучали кулаками по столу, на тетку Лиду посыпались возмущенные вопросы и некрасивые слова, и бегства никто не заметил.
***
Сережка, Ира и Миша сидели за маленьким кухонным столом. От этих похорон остался пренеприятный осадок у всех троих. Сережка чувствовал себя обязанным взять ситуацию в свои руки.
– А мы что, так и будем чай пить? В такой день положено покрепче что-нибудь принять. Миша, сгоняй в магазин. Ира, давай что-нибудь приготовь на закуску! – это сработало, Миша и Ира отправились выполнять указания. Через пятнадцать минуть Сережка готов был приступить ко второму акту.
– С такими родственниками и я бы не захотел дружить, – сказал он.
– Да уж, это точно, – подхватил Миша.
– Ничего, все наладится. Вот завтра переедем, и некогда тебе будет грустить, – он говорил уверенно. Будущая жена рассеянно оглядела штабеля коробок и кучи пакетов.
– Да, конечно.
Завтра они переедут на съемную квартиру, так они решили еще полгода назад. Деньги от продажи Ириной квартиры пошли на покупку небольшого участка земли в пригороде, а его, Сережкину, квартиру продают, чтобы построить домик. Конечно, все не так просто, и через неделю еще не будет все готово, но участок был уже с готовым фундаментом, да к тому же с водяной скважиной, так что часть проблем с их плеч как бы уже упала, и дело обещало закрутиться быстрей. И Сережка знал, что Ирина печаль быстрей рассеется, как только мысли ее унесутся к будущему их семейному очагу.
4.
Следующее утро было свежим, погожим, день обещал как следует разогреться. Яна, круглолицая, розовощекая, крепкая девица лет двадцати пяти, открыла двери сельского магазина, пощурилась на солнышко и уже собралась было закурить, как заметила, что на крыльце сбоку спит, неловко привалившись к стене, местный дурачок, Илюша. Илюше было уже под шестьдесят, но ум его так и остался примерно в возрасте пяти лет. Безобидный, как бездомная собачонка, грязный и лохматый, всегда готовый поддержать любую компанию. Его жалели, подкармливали, он часто ночевал на улице летом, наугощавшись досыта у мужиков каким-нибудь дешевым пойлом.
– Илюша, доброе утро! С кем вчера чего праздновал? – весело спросила Яна. Илюша медленно поднял голову и повернулся к ней.
– Господи! Кто это тебя так?! – испугалась Яна, у Илюши заплыл глаз, похоже был разбит или даже разорван нос, сильно распухли губы. Яна не на шутку разозлилась: это все равно, что собаку бездомную избить!
– Наташка! Звони в медпункт! И участковому тоже звони! Илюшку нашего кто-то избил! Гляди ка, у него рука сломана, набок висит! Илюша, где тебя так угораздило?!
– Вчера на погосте, – с трудом прошамкал Илюшка. Его вырвало. Яна нахмурилась:
– Ты что, Илюша, землю ел?
– Ага, – кивнул тот, – Как не есть, – он криво улыбнулся распухшим ртом, и Яна увидела, что у него нет больше передних зубов. Ни одного.
5.
Сережка руководил уже вторым переездом и чувствовал себя уже опытным в этом деле. Сначала перевезли кошек – его поджарую черную Матильду, Ириного рыжего увальня Ваську и полученную по наследству (это звание так и закрепилось за ней) трехцветку Мурку. Это был самый сложный этап, и он прошел благополучно, поэтому никто уже не расстроился из-за нескольких чашек, рюмок и тарелок, коробку с которыми уронил Миша. Коробка с печальным звоном прокатилась по всем десяти ступенькам лестничного марша и Ира с Сережкой только махнули руками в ответ на испуганное Мишино «Ой, мамочки!». Герань оставили старушке тете Дусе со второго этажа, она прослезилась и перекрестила их на дорожку. Жизнь возвращалась в прежнее доброе русло.
6.
Вперед. Быстрей. Быстрей. Не останавливаться. Она бежала. Зачем? Она не могла сказать. Она вообще с трудом могла говорить. То, что происходило внутри нее, не складывалось в слова. К тому же, чтобы что-то сказать, нужно было вдохнуть. Язык плохо слушался. И губы. Чаще, чем слова, получалось нечто среднее между криком и рыком. Все тело плохо слушалось. Руки, например, действовали как молот или клещи. Если бы ей пришло в голову нажать кнопку пальцем, вряд ли это бы ей удалось. Хотя такие мелочи в голову и не приходили. Только зудящее неотступное беспокойство гнало ее вперед. Машины мешали. Сигналили и отвлекали ее, она останавливалась, оглядывалась, не соображая, что от нее хотят. Машины объезжали ее, а она кричала им вслед:
– ЫЫыыгрраааааааау! – и снова шла вперед, и снова переходила на бег.
Вчера эта глупая женщина разъярила ее, она не помнила, чем именно. Помнила, что спрыгнула на землю, на вскопанную рыхлую землю, замерла – земля полностью завладела ее вниманием, всем, на какое она только была способна. Она загребла непослушными руками землю к себе, вдруг новое дикое неуправляемое желание завладело ею. Она яростно принялась раскапывать землю, рыла, рыла, пока не опрокинулась в выкопанную яму. И почувствовала покой, полежала так. Поднялась и раскопала яму вглубь и вширь. Неуклюже забралась в нее, перевернулась на спину и замерла, глядя неподвижно в небо. Где-то кричал человек… Ее это не касалось… Наконец… А потом пришла собака. Чертова собака пришла и разбудила ее от ее сладостного оцепенения. Она скосила глаза, рассматривая пса. Большой. Смутный образ прозрачной дымкой промелькнул в голове, что-то про такую же собаку. Она не помнила. Пес деловито обнюхивал ее, стоя справа на краю ямы. Потом спустился вниз и встал лапами прямо на ее живот. Она вдохнула: