000
ОтложитьЧитал
– Да, но какое отношение к этому народу имеем мы?… Я? – спросил Алекс.
Он уже не иронизировал над Сургоном. Убеждённость собеседника и знания, которые чувствовались за подобной убеждённостью, заставляли если не поверить безоговорочно в существование древнего племени, то, по крайней мере, допустить подобное. Почему бы и нет? Алекс лишь пытался понять, к чему Сургон клонит?
– Ты являешься внуком, прямым потомком Бориса Холвишева, – сказал Сургон.
– Это так. Но разве мой дед не был русским?
– Он был исседоном. Настоящее имя твоего деда Боеру Холви. Мы скрываем имена, обычаи и сам факт своего существования с тех времён, когда, проиграв войны полчищам диких племён, хлынувших на наши земли, вынуждены были затаиться на долгие века, чтобы не быть уничтоженными окончательно. С тех пор тайное пребывание стало нашей сущностью, и мы считаем, что благодаря ему до сих пор сохранились как отдельный чистокровный народ.
Алекс, осмысливая услышанное, заскользил взглядом по озеру. Он не знал, как отнестись к словам Сургона. Допустить, что Борис Холвишев принадлежал к забытому ныне народу исседонов, а значит, отнести в какой-то степени к исседонам себя, было слишком необычно. Но разве обычно было сидеть у построек, в которых молитвы звучат на протяжении шести тысяч лет? Или обычно было испытать неясный страх, приближаясь к «жилищу Духа смерти»? Да расскажи Алекс подобное своим знакомым, ему бы не поверили, а то ещё и смеяться бы стали за глаза. И тем не менее и постройки, и окружающая их аура являлись правдой, виденной и прочувствованной самим Алексом. Необычной, но правдой.
– А бабушка Вера? Она тоже… принадлежала к исседонам? – спросил Алекс.
– Она была русской. Женитьба твоего деда противоречила нашим законам, и он порвал с общиной.
Алекс подался вперёд.
– Поэтому он бежал из России?
– Нет, – покачал головой Сургон. – Причина отъезда Боеру из страны связана, скорее всего, с его ремеслом золотоискателя: каким именно образом связана, нам неизвестно. Что же касается внутренней жизни исседонов, то в то время, как Боеру Холви взбунтовался против древних обычаев, в нашей среде уже шла дискуссия о необходимости проведения очередной реформы. В истории исседонов было несколько важнейший реформ, которые, меняя законы в соответствии с меняющимися обстоятельствами, позволяли существовать народу и дальше. Во времена твоего деда Боеру Холви назрели очередные изменения. В результате развернувшейся дискуссии Большим Кругом Старейшин был принят закон «Об освящении разбавленной крови». Этим законом членам нашей общины разрешалось вступать в браки с представителями других народов при условии, что родившееся потомство в случае необходимости может быть признано в качестве исседонов и послужить общему благу. А вскоре старейшины приняли закон и о внуках, рождённых в подобных браках. Увы, исседонов на земле остаётся слишком мало.
– И по этой причине вы заинтересовались мной? – спросил Алекс, начиная понимать, что оказался в России не только по собственной воле.
– Верно, – не стал увиливать Сургон.
– Но как вы про меня узнали?
– Ты объявился сам. А я лишь наладил с тобой контакт.
– Поясни, – потребовал Алекс.
– Охотно. В общине исседонов на мне лежит несколько обязанностей, в том числе поиск сородичей и их отпрысков по всему миру. Я говорил: нас осталось не так много, и все имена и фамилии исседонов, как настоящие, так и изменённые для жизни среди иноплеменников, нам хорошо известны. Компьютерная программа ищет эти фамилии в интернете, и как только что-либо находит, тут же сообщает мне. Ты разместил объявление с упоминанием фамилии Холвишев, и я об этом сразу узнал.
– Но ведь я сам вышел на твою фирму, которая занимается поиском людей в России!
– А рекламный проспект с услугами фирмы подкинул на языковые курсы я.
Алекс в гневе поднялся с камня:
– Значит, вся наша переписка была ложью?
– Нет. Я честно пытался выяснить, где жил твой дед в Миассе и почему бежал в США? Место жительства установить удалось, а причины отъезда – пока не получается. Но дело не в этом. Пойми…
Сургон тоже встал.
– …По крови ты принадлежишь к древнему могучему народу – исседонов! А это гораздо важнее, чем внутрисемейные тайны.
Воспоминания о маме пронеслись в голове Алекса.
– Не думаю, – сказал он.
– Хорошо, не важнее, но не менее важно! – горячился Сургон. – Ведь ты можешь стать членом общины исседонов и поддержать существование рода! А причины отъезда твоего деда всё равно выяснятся, это только дело времени.
ГЛАВА 26
Алекс молчал. В дополнение к свалившимся на него сведениям о путешественнике Аристее, одноглазых аримаспах и народе исседонов добавилась ещё правда о том, как его, Алекса, завлекали в Россию. Завлекали расчётливо и хладнокровно, используя в качестве приманки очень важную для него тему и будучи абсолютно уверенными, что он клюнет. Подобная циничность по отношению к себе была крайне неприятна Алексу, но в то же время его подкупала откровенность, с какой теперь, когда настало время, ему было всё открыто.
– Мне надо собраться с мыслями, – сказал Алекс.
– Конечно, – понимающе кивнул Сургон. – А пока, вот, возьми.
– Что это?
– Деньги, которые ты передал мне за поиски твоего деда. Здесь то, что было перечислено из Соединённых Штатов, и твоя доплата в Екатеринбурге.
– Но ведь ты работал, – возразил Алекс.
– Мы с тобой исседоны, – отмёл возражения Сургон, – и отношения между нами строятся на родственной основе. Мы с тобой в прямом смысле слова братья. И если помогаем друг другу, то совершенно бескорыстно.
– Наверное, твои слова очень почётны, – как можно деликатнее, дабы не обидеть собеседника, сказал Алекс, – и быть твоим родственником можно считать честью, но, мне кажется, мы должны сразу расставить акценты: я, Александр Коннелл, уже имею брата, являюсь членом своей семьи и не собираюсь примыкать к новой.
– Братья бывают близкими и дальними, – заметил Сургон, – и остаются братьями, если даже не знают друг о друге. Тем не менее, я не стремлюсь навязаться к тебе в родню. Просто хочу сказать, что для меня вернуть вознаграждение, полученное за восстановление рода, является не прихотью и не широким жестом, а непреложной обязанностью.
Алекс деньги взял: Сургон поступал по отношению к нему благородно и, по крайней мере, в данный момент, чистосердечно. В качестве ответного жеста Алекс решил сообщить Сургону дни рождения своих бабушки и деда, которые теперь ясно для чего Сургону требовались – ведь он являлся хранителем сведений о всех представителях своего народа, включая их семьи, – и не сообщил немедленно только потому, что надеялся сделать это более к месту, когда зайдёт подходящий разговор. Сургон же продолжал обращаться к Алексу тем доверительным тоном, который устанавливается между по-родственному близкими людьми.
– Тебе пока многое непонятно, – говорил он, – но постепенно я буду знакомить тебя с обычаями народа исседонов и делиться некоторыми нашими сокровенными знаниями, главным из которых является знание об острове Веры. На протяжении тысячелетий исседоны воздавали здесь хвалу Всевышнему Богу, дающему жизнь, молили о помощи и снисхождении Великих Духов, следящих за жизнью, и поддерживали связь с умершими предками.
– Так все эти сооружения на острове воздвигли вы?.. Мы?.. – не знал как правильно выразиться Алекс. – Воздвигли исседоны?
– Нет, мегалиты были установлены неизвестными нам людьми древности. Мы лишь повстречали на своём пути великие храмы, узрели их небесную сущность и благоговейно припали к гранитным подножиям. В отличие от других народов исседоны не сочли возможным докучать священному острову своим постоянным присутствием. Но мы неизменно возвращаемся сюда, чтобы исполнить древние ритуалы.
Речь Сургона о связи настоящего и далёкого прошлого лилась ровно, неторопливо, подобно течению времени, и лишь иногда, как бы некстати, перебивалась звуками острова. Звуков этих было много: с силой бил волною о камни исполин-Тургояк, шумела на разные голоса неспокойная листва, пронзительно вскрикивала за мысом чайка. О чём она кричала? Что оплакивала и что хотела передать? Казалось, остров разговаривает с Алексом, но тот не в силах был понять его языка.
– Когда-нибудь мы поговорим о сокровенных знаниях более подробно, – сказал Сургон, – а сейчас нам пора в обратный путь.
Убрав следы обеденного привала, они отправились к берегу, где дожидалась их лодка с перевозчиком. Задержавшись на высоких гранитных валунах, Алекс ещё раз оглядел землю, по которой сегодня прошёл.
– Удивительное место этот остров, – повторил он прежде сказанную фразу. И немного погодя, добавил: – Символическое.
Сургон, дожидаясь спутника, тоже остановился.
– Что ты имеешь ввиду?
Алекс имел ввиду то, что иногда его размышления о жизни неожиданно получали зримую, материальную форму. Отдельные предметы, объекты становились воплощением его субъективных переживаний, и он сам удивлялся, насколько подобные воплощения представали полными, законченными, словно специально созданными для раскрытия прежде ускользающего смысла.
– То, что каждый из нас пребывает на своём острове веры – faith, belief, – окружённом со всех сторон водой, – сказал Алекс. – Ты не находишь?
– Э-э… – замешался Сургон. – Пожалуй. По крайней мере, очень может быть.
– Мы совершаем по нему переход от «царства живых» в направлении «царства мёртвых» и на основании пережитого строим нашу личную веру. Не обязательно веру в Бога. Во что угодно: веру в людей, в лучшую жизнь, в свои силы, в детей, в мировой прогресс, в цель существования… И в Бога, конечно, тоже. Вот мы с моим братом Вильямом выросли в одной семье, а верим по-разному. И не так, как наши родители. Не говоря про кого-то постороннего. Нет двух людей с одинаковой верой, у всех она своя, у каждого свой остров. И чтобы добраться даже до соседнего острова – необходимо переплыть ледяные воды.
– Ого! – рассмеялся Сургон. – Да ты в душе тоже писатель. Прекрасная метафора! Разреши, я вставлю её в свой роман?
– Если хочешь.
Они дошли до отмели, где возле лодки, уже частично сдвинутой в воду, ждал их сторож турбазы. Остроконечные уши его были спрятаны под шапочку, густые брови недовольно топорщились. Не останавливая на собеседниках вороватого взгляда, сторож принялся высказывать им претензии за долгое отсутствие, очевидно желая выторговать дополнительную плату. Но Сургон не стал вступать в разговоры: забравшись в лодку, он уселся на корму и, пригласив последовать своему примеру Алекса, стал терпеливо ждать отправления, и сторожу ничего не оставалось, как, недовольно ворча, сесть за вёсла.
Развернувшись, лодка взяла курс на турбазу. Теперь остров Веры находился у сидящего впереди Алекса перед глазами. И опять ему представилось, что это не лодка отплывает от острова, а остров отпускает людей, в любой момент имея силу вернуть их обратно.
Алексу и впрямь нужно было вернуться сюда ещё раз. Он думал о том, что не слишком продвинулся к цели, стоявшей перед ним во время похода к острову Веры: понять значение записки деда. Да, возможно, что место, куда проникает луч солнца в дни равноденствия, найти удалось – это пещера «Духа смерти», в оконца которой проглядывает несколько деревьев. Возможно также, что заходящий луч укажет точку, из которой останется видно единственное дерево. Но что предстоит совершить у того дерева Алекс так и не знал и даже не мог предположить, где стоит искать ответ на свой вопрос.
Обратиться за помощью к Сургону? Тем более, по его словам, они являются с Алексом братьями. Алекс усмехнулся про себя. Ну, или родственниками, поскольку оба, пусть и в разной степени, принадлежат к народу исседонов. Но тот же Сургон сказал, что история с бегством Бориса Холвишева из России, а значит, и записка деда, имеют отношение не к Боеру Холви, не к исседонам, а только к семье Холвишевых, и абсолютно необязательно интересы исседонов и Холвишевых должны совпадать. Ведь в противном случае дед оставил бы послание не потомкам, а своим соплеменникам.
С которыми, кстати, тоже много неясного. Они действительно существуют? И тогда насколько они многочисленны? Сургон сказал, не слишком. Но сколько это: единицы, десятки, а может быть, тысячи? И не менее важно, насколько они адекватны действительности? В двадцать первом веке несколько странно верить в духов и поддерживать связи с умершими предками. Конечно, Алекс тоже чувствовал связь с мамой, дедушками и бабушками, но это была материя столь тонкая, что не поддавалась рациональному объяснению, а тут о контактах с предками говорилось как о личной встрече, или телефонном разговоре: «поддерживаем связи».
Алекс при стороже турбазы не стал задавать Сургону подобных вопросов, но когда «Шевроле-Нива» отправилась в путь от Тургояка к Миассу, спросил и о духах, и о численности исседонов.
– Будь готов, что на все твои вопросы ответить я не смогу, – сказал ему Сургон. – Ответы на какие-то из них тебе знать пока рановато, а на какие-то и вовсе не положено. Но, разумеется, это не относится к вопросам миропонимания – тут никаких тайн нет: мы уверены в существовании и Всевышнего Бога, дающего жизнь, и Великих Духов, следящих за жизнью, и в невидимом бытии умерших предков.
– Мне кажется, такие представления больше подошли бы первобытным людям, – заметил Алекс.
– Тебе так кажется? – глянул на него Сургон. – Ну, во Всевышнего Бога, дающего жизнь, ты, как христианин, я полагаю, веришь.
– В Бога верю, а в остальное…
– А что же такое в христианстве ангелы и демоны, как не духи? Самые настоящие духи и есть. И подавляющее большинство других религий отводят в своих космогониях духам важное место. Что же касается связи с предками, то её пытаются установить и поддерживать многие люди, только не все в этом признаются, и далеко не у всех получается.
– У вас получается?
– Мы пытаемся. Но об этом как-нибудь после. Я за утренними сборами не сообщил тебе вот о чём, – переменил тему разговора Сургон. – Есть информация, имеющая отношение к поискам следов Бориса Холвишева.
– Да-да, – с готовностью отозвался Алекс.
– Похоже, поиски осложняются. По крайней мере, нам уже точно не помогут люди, проживающие в доме твоего деда. Вчера я заезжал туда, чтобы самостоятельно, уж не обессудь, поговорить с ними: мне было по пути, а наши с тобой совместные выезды бывают слишком хлопотны. Я заехал. Но когда подошёл к дому, то увидел возле него полицейскую машину.
При упоминании полицейской машины Алекс насторожился.
– Я ненавязчиво поспрашивал соседей, в чём дело, – продолжал Сургон. – И оказалось, что днём ранее хозяин дома был убит. Тот тип, который пугал нас вилами, помнишь?
– Убит?! – вырвалось у Алекса.
– Представь себе. Кто-то забрался к ним в дом с целью кражи. Хозяин с друзьями попытались задержать вора, но тот в возникшей драке свалил хозяина насмерть. Видимо, парень был не слабак, да и не робкого десятка.
– И что же полицейские?
– Надеются поймать убийцу. Говорят, и приметы его известны, и улик собрано достаточно.
Алекс, услышав новость, сидел как громом поражённый. Всё время, прошедшее после стычки в районе «Америка», он надеялся, что с хозяином дома – человеком, похожим на орангутанга – ничего серьёзного не произошло: упал, поднимется и пойдёт дальше. Но оказалось, что произошло, причём, самое худшее из того, что могло случиться: падение оказалось для хозяина смертельным, и виноват в этом был Алекс.
– Ты расстроился? – спросил Сургон. – Не стоит. По моему мнению, человек был дрянь, и ничего относительно твоего деда он нам бы не сказал.
ГЛАВА 27
«Как такое случилось, и что теперь делать?» Эти два вопроса, словно тиски, сжимали голову Алекса. С того момента, как Сургон сообщил ему, что хозяин бывшего дома Холвишевых умер от удара о землю, Алекс не мог думать ни о чём другом. Он не мог ни избавиться от обоих вопросов, ни отложить их на потом: они требовали немедленных ответов для того, чтобы ему продолжать ходить, дышать, мыслить – чтобы продолжать существовать.
Алекс чувствовал, что на него навалилось нечто ужасное, после чего возврата к прежнему уже не будет. Что те несколько минут схватки во дворе и каждая из минут в отдельности, дроблёная на секунды, теперь останутся навеки с ним, вновь и вновь возникая в памяти и обжигая её неотвратимой последовательностью событий. Что обожженная, сочащаяся сукровицей память, станет отравлять его мозг и душу, пока не превратит их во что-то другое, имеющее толстые стенки и изъеденную внутренность.
В иные же минуты Алекс со стыдом сознавал, что муки от содеянного уступают в его сердце место страхам о приближающемся возмездии. Поимка, суд за убийство, обвинение в шпионской деятельности, а затем долгие годы в ужасной русской тюрьме… Эти видения были столь явственны, словно являлись не плодом воображения, а непреложными фактами. Грядущее наказание представлялось Алексу не искупительным, а лишь карающим, и он всеми силами хотел его избежать.
И пожалуй, он мог бы ещё успеть: прямо в этот миг подняться с кровати, на которой лежал с ночи, не выходя на завтрак и обед, и быстро покинуть заброшенную лабораторию, город и стран: улететь в Соединённые Штаты, чтобы там в безопасности предаваться мукам совести о совершённом убийстве и тайной радости от сохраненной свободы. Вот так же, наверное, пятьдесят с лишним лет назад бежал с беременной женой через океан Борис Холвишев, и Алекс как никогда понимал и оправдывал сейчас деда. Алексу требовалось поступить тем же образом: улететь в Америку, затаиться и до конца дней ни с кем не обмолвиться о происшедшем в России. Пусть его тайна останется только с ним, пусть когда-нибудь с ним и исчезнет. А в данную минуту следовало подняться и бежать!
Но Алекс не делал этого. В глубине души он понимал, что бегство не принесёт ему облегчения, а если и принесёт, то только временное, поскольку явится главным поражением его жизни, отказом от всего, к чему он так стремился, отказом от того, что обещал выполнить себе и маме, отказом от себя. А как можно жить, потеряв себя? С вечными укорами совести, с сознанием роковой уступки малодушию? Нет, бежать было невозможно. Но нельзя было и оставаться.
Неразрешимость возникшего противоречия и необходимость сделать одинаково проигрышный выбор нависли над Алексом, будто занесённый меч, под сверкающим лезвием которого человек не силах находиться бесконечно долго. И Алекс чувствовал это всё сильней.
В комнату, запертую изнутри на крючок, постучали. Это была Тая. Сургон ещё утром ушёл по делам, спросив через дверь у не вышедшего к столу Алекса, не случилось ли с ним чего? Алекс сказал, что с ним всё в порядке, и просто он хочет ещё подремать, поскольку ночью плохо спал. Полдня Алекса никто не беспокоил, но он слышал в коридоре лёгкие Таины шаги, и вот теперь она пришла вновь.
И тут Алекс решил ей всё рассказать. Честно, без утайки, как самому дорогому человеку, который выслушает и поймёт. И простит, конечно, простит! А может быть, чем-то поможет. Трудно сказать, чего в желании рассказать было больше: найти у Таи сочувствия или совета, наверное, того и того, и Алекс, быстро поднявшись, направился на стук.
Скинув крючок и распахнув дверь, Алекс встретился с приветливо улыбающейся и несколько напуганной резкостью его движений Таей.
– Добрый день! – проговорила Тая. – Ты выспался?
– Пройди, – попросил он, и когда она сделала шаг, сказал без обиняков: – Я убил человека.
То же выражение приветливости и некоторого испуга застыло на Таином лице.
– Что с тобой? Тебе что-то приснилось?
– Я не спал. Ты слышала мои слова? Я убил человека!
– Что ты говоришь?
– Это правда.
– Когда? Кого?
– Помнишь, я уходил один в город? Сургона не было в лаборатории.
– Помню.
– Так вот. Я ездил в дом, который принадлежал раньше моим бабушке и деду, я тебе говорил.
– Конечно.
– Там я взял одну записку, которую в тайнике оставил дед. Вот эта записка, ты её потом прочтёшь.
Тая посмотрела на свёрнутый листик, а потом вновь подняла глаза на Алекса. Улыбка с её лица исчезла.
– Когда я взял записку и хотел уйти, на меня напали: хозяин дома и ещё двое. Они были очень опасны, один пытался ударить меня дубиной. И я толкнул хозяина. Понимаешь? Просто толкнул! Он упал, а я быстро покинул дом. А теперь оказалось, что этот человек умер. Меня ищет полиция.
По лицу девушки Алекс увидел, что она ему наконец поверила. И поверив, кажется, поняла всё как надо: то есть – почему он ей это рассказывает.
– Боже мой! Бедный, – произнесла Тая.
Тон её не оставлял сомнений, что жалеет она не погибшего человека, а Алекса. Так сказала бы мама, узнав, что её сын попал в беду. Первыми реакциями мамы были бы жалость и безотчётное желание защитить своего мальчика. От того, что Алекс увидел подобное выражение на лице Таи, ему сразу стало легче, хотя ничего ещё не изменилось.
– Что же теперь будет? – проговорила Тая.
– Меня могут арестовать.
– Этого нельзя допустить! Надо что-то делать. Тебе нужно уехать!
– Я не могу. Я должен закончить то, ради чего оказался в России. Вот, прочитай.
Алекс протянул записку. Тая взяла её и, развернув, попыталась вникнуть в текст.
– Я ничего не могу понять, – призналась она.
– Потому что это обрывок. Здесь написано про день равноденствия и остров Веры, о котором ты мне рассказывала. Мы вчера с Сургоном были на острове. Я нашёл место, откуда в день равноденствия станет видно дерево. Этот день наступит очень скоро, и я хочу дождаться.
– Дождаться чего?
– Не знаю. Но в указанный день хочу быть на том месте. Видишь ли, я приехал в Россию, уже догадываясь о наличии дедушкиного тайника, а теперь обнаружил этот тайник, а в нём – записку. Дед писал её не просто так. Возможно, она многое прояснит для моей семьи.
Алекс говорил сбивчиво, мешая русские и английские слова и не зная, вполне ли доходит до Таи смысл его сумбурной речи. Но, кажется, она по-прежнему всё понимала, или, по крайней мере, главное из того, что он до неё пытался донести.
– Это так важно для тебя?
– Очень важно, – сказал Алекс.
Тая опустилась на кровать.
– Если для тебя это очень важно, то стоит закончить начатое. Ты сказал, нужно ждать?
– Да, дня равноденствия. Он наступает через пять суток.
Тая кивнула.
– За пять суток здесь тебя никто не найдёт. Но что будет потом, когда ты попытаешься уехать? Ведь у полиции, наверное, есть твои приметы?
– Я был в парике, вот в этом дурацком рыжем парике, в котором и сам-то не очень себя узнаю, – показал Алекс на маскировку, брошенную поверх сумки. – Правда, там остались очки… Их тоже дал мне Сургон, и они слетели в драке. На очках есть, конечно, отпечатки пальцев, но ведь полиция не знает, что отпечатки эти принадлежат мне! А то, что я иностранец, которого нужно ловить в аэропорту, полицейские могут не догадаться, или догадаться не сразу.
– Мне кажется, лучше рассказать обо всём дяде, Сургону.
Алекс покачал головой.
– Этого я бы пока не хотел. Всё-таки мои семейные тайны остаются моими семейными тайнами, и раскрыл я их только тебе.
– Я понимаю, я буду молчать, – пообещала Тая.
Алекс сказал всё, что хотел, и добавить пока было нечего. Остальное Тая видела по его состоянию.
– Ты должен знать, – взяла она его руку, – что ни в чём не виноват. Это произошло само собой. Ты защищался. И по другому не мог. Ведь ты мужчина, настоящий мужчина.
ГЛАВА 28
Тая кормила Алекса с трогательной заботой, будто он был ребёнком, или долго отсутствовал дома: подкладывала лучшие куски, спрашивала, чего он хочет на добавку? Алекс, к которому после суточного голодания вернулось наконец желание поесть, хотел всего. Тая радовалась, глядя, как он опустошает одну тарелку за другой, а Алекс как мог доставлял ей такую радость. Когда же обед кончился, он пошёл прогуляться.
Поддержка Таи и в немалой степени её блюда заметно приободрили Алекса. Конечно, во всём случившемся была большая доля его вины, хотя бы потому, что он без позволения влез на чужую придомовую территорию. В Соединённых Штатах иные владельцы могли его запросто за это застрелить. Но ведь в первые визиты он искренне пытался поговорить с хозяевами, расспросить их о судьбе своих родственников, а с ним мало того что не стали разговаривать, так ещё и попытались прибить дубиной. Он только защищался. Он должен был защищаться как любой нормальный мужчина. «Настоящий мужчина», – сказала Тая.
Да, ему придётся жить с мыслью о содеянном, но сейчас с помощью Таи, которая безоговорочно заявила о его моральной невиновности, Алекс смог разобраться с собой и решить, что делать дальше. Он спрячет роковые минуты вглубь памяти – до того времени, когда их можно будет воскресить. И произойдёт это не раньше, чем он вернётся в Сиэтл и окажется в безопасности. Если, конечно, удастся избежать сетей русской полиции. Если удастся.
Алекс глубоко вздохнул. Лес затрепетал листьями, будто от вздоха человека, хотя на самом деле просто подул ветер. Трепет листьев и внутренняя мелкая дрожь вследствие бессонно проведённой ночи воскресили в памяти Алекса ощущение зыбкости, охватившее его возле острова Веры. Словно нарочно в тон воспоминанию поблизости заскрипела, застонала старая береза, едва державшаяся на корнях, а в вышине всполошились невидимые глазу горластые птицы.
И тут Алекс в очередной раз понял, что рядом с ним кто-то есть. Причём постороннее присутствие сквозило отовсюду. Внимательно оглядев окрестности, он никого не увидел, но чувство тревоги не прошло, а напротив, нарастало, будто бы в поставленном на плите ведре закипала вода, и из-под крышки вот-вот должен был вырваться пар. Алекс остановился, размышляя, не лучше ли повернуть назад, как вдруг услышал устрашающий хрип, вслед за которым из расположенного впереди низкорослого ельника выпрыгнула стая одичавших собак.
Тотчас стало ясно, что спастись не удастся. Нападение произошло неожиданно, быстро и на местности, где не росло деревьев, способных выдержать вес человека. Как зачарованный смотрел Алекс на приближающихся животных, стремительно сокращавших расстояние до него, на их вытянутые морды и оскаленные пасти и, будто бы это имело смысл, лишь пошире расставил ноги, готовясь принять первый удар, да опустил подбородок, прикрывая шею.
Вот первый свирепый пёс с голой мордой и кривыми лапами, оттолкнувшись от камня, сделал прыжок, перелетев Алекса правее плеча. Следом прыгнул чёрный дьявол с бельмом вместо глаза и отгрызенным ухом, зубы которого впустую клацнули в воздухе. Пытаясь защититься от других подоспевших собак, ещё более крупных и сильных, способных разорвать жертву в одну минуту, Алекс невольно присел к земле, но собаки, не причиняя ему вреда, одна за одной перепрыгивали дальше и пролетали так близко, что ощущался их псиный запах и прикосновение жёсткой шерсти. Уже промелькнула несущаяся последней разная злобная мелочь, а Алекс всё не решался поверить, что собаки его не тронули. И тут позади, с той стороны, куда они умчались, раздался крик.
Алекс обернулся: в паре десятков шагов от него стая терзала человека, мужчину. Тот был одет в камуфляжную форму, незаметную в лесу, и такого же цвета маску, скрывающую голову и лицо. Крича от боли, мужчина катался по земле, пытаясь как мог защититься от навалившихся на него скопом собак, но это ему слабо удавалось. Во многих местах камуфляжная одежда была уже порвана, обнажая под собой кровавые раны и лоскуты свисающей кожи.
Не сознавая, что делает, Алекс бросился к месту трагедии. По пути отломив от поваленного дерева увесистую палку, он ворвался в гущу обезумевшей стаи и принялся наносить удары направо и налево. Удары достигали цели: мелкие и средние собаки с визгом отлетали в стороны, разбрызгивая капли собственной слюны и чужой крови; более крупные, удержавшись на лапах, с хрипом пытались схватить палку зубами.
Но теперь Алекс перевёл гнев стаи на себя. Перестроившись, она бросилась в новую атаку. Орудуя палкой, как клюшкой, Алекс сбил трёх или четырёх собак, одну, вцепившуюся было в штанину, отшвырнул в сторону и полетел на землю от удара в грудь тяжеловесного медного окраса кобеля. Алекс успел подставить палку под приблизившиеся клыки, готовые содрать ему лицо, но от другой страшной пасти, потянувшейся к шее, защититься было уже нечем. Достигнув шеи, пасть обхватила её с двух сторон и вдруг замерла, не сделав одного-единственного, последнего движения мощных челюстей. Властный отрывистый лай, уже слышанный Алексом однажды, огласил окрестности. Нападение немедленно прекратилось. Невероятно, но в одну секунду собаки перестали драть поверженных и отбежали в сторону, даже не рыча. Освобождая шею Алекса, над ним проплыли острые клыки.
Алекс полежал несколько секунд и тяжело приподнялся на руках. Стая находилась поодаль, не проявляя по отношению к недавним жертвам ни малейших признаков агрессии. Отдельно на пригорке стояла очень крупная собака палевого окраса, чей лай, по-видимому, положил конец готовой завершиться трагедии. Алекс понял, что видит перед собой вожака стаи одичавших собак – их лидера и полновластного повелителя.
Вожак имел крупную голову с острыми ушами, широким лбом, вытянутой мордой и развитыми скулами. Держащая голову толстая шея переходила в крепкое, покрытое не слишком длинной шерстью тело, гордо покоящееся на мускулистых конечностях. Но поражали не столько видимая мощь и царственная осанка вожака, сколько его жёлтые глаза, неотрывно и почти не мигая глядящие на Алекса. Через них проглядывало существо умное, решительное и до некоторой степени безразличное, чьи безразличие, решительность и ум являлись, казалось, отблеском сфер, непостижимых не то что животному, но и человеку.
Не в силах видеть жёлтых глаз, Алекс отвёл взгляд в сторону. Вожак отвернулся и потрусил в чащу, а за ним, снявшись, побежала многочисленная стая.
Рядом с Алексом послышался стон: пострадавший мужчина, чьё лицо скрывала маска, пытался подняться с земли. Алекс поспешил на помощь. Мужчина самостоятельно встал на колено, а дальше они поднялись вместе. Выпрямившись, мужчина снова невольно застонал.
– Опирайтесь на меня, – сказал Алекс. – Вам тяжело.
– Ничего, – отозвался тот, – я в порядке.
Но вряд ли это соответствовало действительности. Тело мужчины было покрыто рваными ранами, из которых сочилась и капала кровь. Один из клоков мужчина закрывал рукой, глянув на которую, Алекс увидел, что на ней не хватает одного пальца – безымянного или среднего. Вначале Алекс решил, что палец откусили собаки, но приглядевшись, заметил, что кисть мужчины не повреждена, равно как не несла следов старых ран или швов, а значит, являлась, скорее всего, четырёхпалой с рождения. Когда же мужчина поднял другую руку, то и на ней обнаружился тот же физический недостаток: четыре пальца вместо пяти.