000
ОтложитьЧитал
– Твоя Надька – дура, – разрушил моё первое романтическое впечатление Павлик, когда мы шли после школы домой.
– Она не моя, – возразил я.
– Ну она же тебе звёздочку прикалывала. Я видел. Я её брата знаю, он во втором классе учится. А он говорит, что Надька – дура. Она на своём Ленине жениться хочет…
– Ну и пусть женится… – сказал я. – Мне то что?
И мы пошли дальше, разбивая каблуками ботинок первый тонкий лёд на подмосковных лужах.
В четвёртом классе нас принимали в пионеры.
Приняли всех. Даже двоечника Сёмина. Хотя наша учительница, Агриппина Васильевна, пугала, что его не примут. А Сёмин оказался таким активным пионером, что даже майских жуков приходил ловить в пионерском галстуке. Потом, в старших классах, он стал чемпионом области по лыжам, и его забрали в спецшколу для одарённых спортсменов. Больше я о нём ничего не слышал. Наверное, его спортивный талант оказался недостаточно большим, чтобы показывать по телевизору.
Торжественное мероприятие проводили на сцене ГДО (гарнизонного дома офицеров). В глубине сцены на тумбочке стояла большая белая гипсовая голова Ленина. Её освещали несколько дополнительных лампочек. Старшие товарищи говорили пламенные речи о том, что мы уже не октябрята – внучата Ильича, а пионеры – будущие комсомольцы. Родственные связи с вождём при этом, вероятно, обрывались.
Нас выстроили по категориям. Сначала – отличники и октябрятские активисты, а за ними все остальные. Передовикам галстуки повязывали почётные гости, а остальным внучатам – комсомольцы из старших классов.
– Здравствуй, Илья, а я тебя помню, – сказала девочка в белом парадном фартуке.
Надя Гречихина сильно изменилась. Она оказалась на голову выше меня. И первое, что я увидел, когда она подошла вплотную, был маленький значок в форме красного знамени с золотистым профилем Ленина и буквами ВЛКСМ. Значок висел на белой лямке, плавно обтекавшей уже сформированную девичью грудь.
Вспоминая этот момент партийной эволюции – переход от головастика к лягушонку, – мне захотелось добавить в печатный текст своего рассказа немного эротизма, для остроты, но, подумав, я решил этого не делать: в десятилетнем возрасте меня нисколько не волновала внешность девчонок, тем более старшеклассниц.
Я стоял ровно, глядя перед собой. На согнутой в локте руке концами вниз висел старательно выглаженный пионерский галстук. Надя взяла его, перекинула, как косынку, через мою голову и завязала на шее красивым узлом.
– Ну вот, – сказала она, расправляя уголки красной ткани поверх белой рубашки, – теперь ты настоящий пионер. Будешь помогать комсомольцам строить коммунизм и любить Владимира Ильича Ленина – вождя всех рабочих и крестьян во всём мире.
Она ещё раз поправила концы галстука на моей груди. Это было невыносимо.
«А вдруг она заметила? – подумал я. – Чего она там всё разглаживает».
Высокие слова о любви к вождю, сказанные высокой девочкой, улетели ещё выше – куда-то в безвоздушный космос, минуя мой детский формирующийся мозг. В этот миг он был заполнен только одной мыслью: «Лишь бы она не заметила и никому не рассказала, что у меня… девчачья рубашка».
В нашем военторге белые рубашки детских размеров были только для девочек: с застёжкой на другую сторону и выточками. А ехать в Москву и искать мальчиковую рубашку было уже некогда. Выточки мама распорола и разгладила утюгом, а вот пуговицы переставлять не стала. Сказала, что на своей машинке она не сможет обметать петли.
Не знаю, кого следует благодарить: господа бога или пролетарского вождя, но Надя мою позорную рубашку не заметила. Она была вся поглощена величием возложенной на неё миссии… Наконец, оставив в покое мой галстук, она отошла на несколько шагов назад. На меня она больше не смотрела, а свой счастливый взор обратила к белой ленинской голове.
– Внимание, пионеры! – скомандовал, кто-то из взрослых. – К борьбе за дело Коммунистической партии Советского Союза будьте готовы!
– Всегда готовы! – хором ответили мы и салютуя подняли руки.
– Вот почему так? – сказал мне Павлик по пути домой. – Парамонихе, отличнице, галстук завязывал спортсмен – чемпион мира по тяжёлой атлетике, а мне какая-то толстая девка из десятого класса. Где справедливость?
Я не ответил. С возрастом пришло понимание, что мир вообще устроен несправедливо, а детство потихоньку уходит.
Дома, по случаю праздничного события, бабушка испекла кекс. Мой любимый – из пакета. И подарила мне красивую чайную чашку с блюдцем.
После седьмого класса меня отправили в пионерский лагерь. Обычное лето для советского школьника. В лагеря ездили почти все мои друзья, а некоторые на две или даже три смены. Не все родители могли достать путёвку в «Маяк» или «Чайку», что на берегу Чёрного моря в Евпатории, но в какой-нибудь простенький подмосковный лагерь на одну смену ездили практически все.
Эта смена была для меня последней. Мне исполнялось четырнадцать лет – предельный возраст для пионера. В лагере «Красная Пахра» в первом – самом старшем – отряде я, к своему удивлению, оказался самым младшим. Отряд считался комсомольским, и у нас даже было несколько человек, которые в этом году закончили школу и готовились к поступлению в институт.
Одной из вожатых нашего великовозрастного отряда работала Надя Гречихина. В это время она училась в педагогическом институте и проходила летнюю практику.
– Что это у тебя за галстук такой? – спросила она меня на утренней линейке.
– По наследству достался, – ответил я.
– Как у первых пионеров, – сказала Надя восхищённо. – Сразу видно – самодельный. Раньше ведь, не то что теперь. Люди были скромнее. Всё сами себе делали. Даже Владимир Ильич, когда женился на Надежде Константиновне Крупской, не стал золотые кольца покупать, как теперь моду взяли, чтобы своё богатство показать, а попросил товарища – кузнеца. Он им кольца выковал из медных пятаков. Я, когда замуж буду выходить, тоже себе такое кольцо сделаю. Вот только мужиков сейчас таких, как Ленин, нет… Все только о себе думают… Мещане… Они и в коммунизм уже не верят… Ты-то хоть веришь?
– Верю, – ответил я. Я был уже достаточно взрослый и знал, как надо отвечать на подобные вопросы.
Она удовлетворённо кивнула, повернулась и пошла в свою комнату.
При первой встрече Надя меня не узнала. Наверное, я сильно вырос. А она, на мой взгляд, стала довольно симпатичной девушкой. Немного полноватой, но это её совсем не портило. Я входил в тот возраст, когда мальчики перестают бить девочек портфелями по голове и вместо школьных кличек начинают называть одноклассниц по именам. У неё были удивительные глаза. Они казались огромными из-за густого слоя тёмно-синей туши, которой она красила ресницы. Дешёвая тушь висела на концах ресничек большими пушистыми комками. Казалось странным, что веки, обведённые чёрным карандашом, могут легко открываться при такой тяжести. Однажды рано утром я видел, как она идёт из умывальника (умывальники, как и туалеты, размещались на улице в деревянных домиках) абсолютно не накрашенная. Я её не узнал. Глазки казались маленькими бусинками на круглом и плоском, как у деревянной матрёшки, лице. С этого дня я понял, для чего женщинам нужна косметика.
Кстати, о галстуке. В лагерь я отправлялся в июле, во вторую смену, после первого месяца летних каникул, которые я проводил в гостях у бабушки. Родители уехали в отпуск. О том, что в лагере мне понадобится галстук, я вспомнил в последний день, собирая чемодан. Ехать в другой город домой за галстуком было некогда. Я пошёл в магазин, но галстуков в продаже не было. Плановая экономика СССР производила этот партийно-политический ширпотреб только в августе, перед началом учебного года.
– Я тебе его сошью, – сказала бабушка. – Это же обычный равнобедренный прямоугольный треугольник с подрубленным краем.
Я посмотрел на неё с восхищением. Со своими четырьмя классами церковно-приходской школы она легко произнесла сложный геометрический термин. Про треугольники я знал всё, но что такое подрубленный край, не имел понятия. Я решил не показывать бабушке свою безграмотность, всё-таки у меня за плечами было уже семь классов средней школы, и попросил деньги на ткань.
В магазине «Ткани» неожиданно выяснилось, что галстуки шьют из шёлка. При этом цвет щёлка не такой, чтобы красный-красный, а то, что называется «алый» – ярче и немного светлее красного. Алого шёлка в продаже не было. Времена, когда капитан Грей в обычной портовой лавке мог купить две тысячи метров алого шёлка для парусов своего корабля, безвозвратно канули в прошлое. На прилавке советского универмага одиноко лежал рулон красного сатина, годного разве что для пошивки семейных труселей легендарному челябинскому фрезеровщику Ивану Дулину.
Мой галстук отличался от фабричных не только цветовым оттенком, но и стилем. Через несколько дней сатин потерял свой первородный блеск, помялся от постоянного завязывания и стал похож не на символ советской пионерии, а на ковбойский шейный платок, которым бандиты в вестернах закрывают лица перед тем, как ограбить почтовый дилижанс. Мне это очень нравилось. Слово «бандана» в гардеробный словарь тогда ещё не вошло.