Сделка

1.

Они считали, что я должна покаяться. Выходило, покаяться я должна за то, что родилась не здесь, а на далекой, богопротивной земле, и что с рождения унаследовала проклятие богов, как они это называли. Магию. Тот талант, что в родных мне Пурпурных землях Империи признавался великим благословением, здесь, в богобоязненном Пар-ооле, считался самым постыдным и грязным, отвратительнее, чем гнойные язвы, более неприличным, чем сношение с козами и разграбление могил.

Я сидела в клетке, которую они сковали задолго до моего рождения, в клетке, на полу которой побывало так много отчаявшихся иноземцев, что он покрылся слоем грязи их потных от ужаса и одуряющей пар-оольской жары тел. На потемневших досках застыла соль слез, в пористое податливое дерево впиталась кровь. Мне не хотелось касаться этой многолетней грязи, не хотелось вдыхать сладковато-металлический запах витающих в воздухе благовоний.

Я почти отчаялась. Но не оставила надежды – не потому, что у меня сохранились силы, а лишь служителям храма тысячи богов назло. Черные, как уголь, громадные, как горы, разодетые в багровые одежды, звенящие металлом, с широкими носами и пухлыми губами, со светящимися на темных лицах белками глаз – мои охранники были похожи на оживших идолов. Я пыталась говорить себе, что еще больше они напоминают мне карикатурные деревянные фигурки, хранившиеся у моей матери Дилланы. Фигурки, сгоревшие вместе с ней.

Они заставляли меня каяться на коленях.

Я елозила руками по отвратительному полу, молясь не занозить предплечья и не умереть следом от гниения крови. Я делала вид, что утираю слезы, и даже не поднимала на служителей храма глаз: это было мне не нужно. В их жестоких сердцах я, светлокожая, с вытянутыми глазами и светлыми волосами, не вызывала даже жалости. Я не была для них привлекательна, не заслуживала сочувствия. Когда вечерами я обмывалась выдержанной в розовой воде тканью, ни один из них не задерживал на мне взгляда. За их непроницаемыми лицами скрывались лишь раздражение, скука и священный религиозный пыл.

Их боги говорили им, что меня нужно казнить. Десять дней отвратительного существования в клетке должны были напоследок спасти мою душу, какой бы мерзкой я ни была, а значит, смыть с их рук мою кровь. Они поставили клетку в храме – какая насмешка! На меня равнодушно взирали глаза их дикарских божков, и когда солнце заходило, последние лучи его делали лица деревянных фигур похожими на чудовищ. Тяжелый запах сандала, ладана и еще каких-то не известных мне благовоний наполнял неподвижный воздух. Я не могла дышать, сладость будто залепляла мои горло и легкие.

Ночью меня тоже сторожили. Два стражника несли своеобразное послушание: охраняли клетки, и стоило мне заснуть, били своими палками по прутьям, чтобы я не смыкала глаз и, очевидно, продолжала неустанно каяться в том, что во мне открылся дар.

Я знала: мне не суждено выйти живой из этого ужасного места. Я не плакала и не молилась, а лишь отупело смотрела на пар-оольцев, приходящих в храм воззвать к богам и смеялась над их глупыми действиями: они думали об успехе торговли – и рассыпали перед идолами какой-то крупный красный горох, сбрызгивая его козлиной кровью; просили у своих богов-чудовищ излечения от болезни – и съедали какой-то похожий на инжир, но ужасный на вкус фрукт, не морщась и не проливая слез. Мне было жаль их, их всех: они просто не знали, что за пределами их огороженного артефактами мирка существует другой, свободный мир.

Мой мир. Империя Рад. Пурпурная земля. Я видела сны о родных бескрайних холодных просторах – но после меня будили, и я снова оказывалась в кошмаре.

Появившиеся по истечении четвертого дня моих мучений люди сначала показались мне грезой. Это точно были не пар-оольцы: кожа их была совсем светлой, как и моя, и оделись они в плотные и тяжелые ткани, прохваченные узорами золотых волокон. Среди мрачных, как горящие угли, пар-оольцев эти люди выглядели посланниками Света: легкие, статные, златовласые, с тонкими аристократическими чертами. Я никогда не покидала родного края, но сразу поняла: это могли быть только жители Империи.

Деревянные колонны скрывали пришедших, но я не решалась подняться и тем более прильнуть к решетке: мои охранники тотчас отбросили бы меня обратно жалящими шестами, и еще день пульсирующая и сводящая с ума боль не дала бы мне двигаться. Я следила во все глаза снизу, боясь увериться в их существовании. Они не кланялись, только коротко и с любопытством оглядывались, стараясь не обращать внимания на мою клетку. Я могла слышать их мысли: им было не по себе, место навевало на них суеверный ужас, и они стремились покинуть его как можно быстрее. Связанные дипломатическим этикетом, гости топтались на месте, ожидая позволения, боясь оскорбить тех, с кем только что заключили договор. Язык прилип к небу, когда до меня дошло, что они думают на моем языке, и я все-таки подхватилась и ткнулась в прутья, пытаясь вымолвить хоть слово. «Помогите!» – писком застыло в сухом горле, и я ударила кулаками по клетке.

Немолодая женщина только глянула на меня – и прежде, чем я успела прокричать мольбу о спасении, вышла, высокомерно подняв подбородок, будто я причинила своим существованием неудобство лично ей. Остальные потянулись за ней, довольные быстрым избавлением от нудной процедуры. Ни один не решился встретиться со мной глазами: каждый хотел забыть, что вообще видел меня в чудовищном кровавом храме, в этой грубой клетке.

И только молодой и красивый мужчина чуть позади герцогини, приходившейся ему матерью, бросил на меня растерянный взгляд. Я почувствовала жалость в его сердце – и прильнула к прутьям всем телом за секунду до того, как на меня обрушился удар шеста.

«Помоги мне», – прошептала я незнакомцу прямо в мысли. Он вздрогнул и задержался, а затем облизал красные губы, выдохнул и шагнул через высокий порог.

Звонкий удар обрушился на прутья, отбрасывая меня прочь. Рука зажглась болью, и, баюкая ее, я упала на пол. Когда же подняла взгляд, мужчины уже не было.

2.

-Здравствуй! – родной язык, на котором не говорили пар-оольцы, выдернул меня из необычно долгого сна. – Ты меня слышишь?

Я подняла голову и села. Сколько я спала? Почему меня не будили?

Мужчина стоял у самой клетки и смотрел на меня. Его , казалось, совсем не смущала обстановка. Я огляделась – стражников не было.

Наверно, он прочел вопрос в моих глазах:

–Я их уговорил уйти на четверть часа. Даже эти дикари любят деньги и, конечно, благородное оправдание. – Он усмехнулся. – Ты меня понимаешь?

–Понимаю, – голос после четырех дней молчания слушался с трудом, но пугать незнакомца мысленной речью я не хотела. Мне очень, очень нужно было, чтобы он остался. – Кто вы?

–Меня зовут Дарис, – представился мужчина, садясь у клетки прямо на грязный пол. – Или Келлтор. У меня два имени: материнское и отцовское. Какое тебе больше нравится?

Он хотел мне понравиться. Я видела себя его глазами: разорванное платье, узкие белые бедра, которые он счел привлекательными, растрепанные волосы, почему-то показавшиеся ему трогательными. Он смотрел на меня так, будто я – сладость.

Это было очень, очень мерзко. Я хотела спрятаться, но в клетке укромных уголков, конечно, не было. Да и выбора тоже не оставалось – мужчина был единственным лучиком в этой тьме, моей единственной надеждой. Говоривший на родном языке, заинтересованный во мне земляк. Похоже, очень богатый, раз смог подкупить идейных стражников. Вероятно, весьма влиятельный, если сумел зайти в этот храм и выйти из него, а пар-оольцы уступали ему дорогу.

–Мне нравится имя Дарис, – сказала я, стараясь, чтобы голос звучал мягко. – Это имя подходит герою.

Я лихорадочно искала в его мыслях ответ: как убедить незнакомца помочь мне? Но они были полны какого-то юношеского задора, и под всей этой радостью от совершения запретного деяния свивалось кольцами сильное желание. Слово «герой» ему понравилось, и он оскалился:

–Благодарю. Это родовое имя. Моего деда звали так, и он был героем трехлетней войны. С Пар-оолом, – уточнил он игриво, как будто я, деревенщина, не знала о тех событиях. И тут же спохватился: – Как зовут тебя?

–Илиана.

Я назвала свое имя впервые на этой земле. С тех пор, как меня забрали в рабство, я звала себя Идж, не желая, чтобы захватившие меня дикари знали меня. Честно говоря, я мало понимала в артефакторике, которую они освоили так хорошо, но предполагала, что как и в ритуальной магии, которой учили меня родители, имя могло дать надо мной какую-нибудь власть.

–Илиана, – повторил Дарис, улыбаясь. – Почему ты в клетке? В чем твое преступление?

Ему казалось, что он говорил успокаивающе. На самом деле, его слова звучали похоже на лукавое уточнение, какое мог бы допустить дознаватель, приходя к жертве. Меня передернуло, но я послушно ответила, взвешивая каждое слово и говоря медленно, чтобы успеть отследить его реакцию на мои слова:

–Я родом из Пурпурных земель. Пар-оольцы сожгли нашу деревню, и мои родители, как и все остальные, погибли. Выживших женщин забрали в рабство. Я была среди них, пока пар-оольцы не узнали, что я… обладаю даром.

–В рабстве? – Мужчина как будто совсем не удивился моей ремарке про дар, а это могло значить только одно: он сталкивался с магией довольно часто. Это было мне на руку. Но следующий его вопрос выбил почву у меня из-под ног:

–И тебя насиловали?

Я сжала зубы:

–Нет. Мы не кажемся им привлекательными. Меня, как и других, хотели лишь выгодно продать.

–Значит, ты невинна?

Я встретилась с ним глазами. Они были у него необыкновенно красивыми: зелеными, как сочные листья, растущие так далеко от этих жарких и бесплодных земель, и глубокими. И в них плескался заметный интерес. Прямо сейчас мужчина решал, стою ли я того, чтобы спасать, и даже если бы меня насиловали сотни мужчин, я бы все равно ответила:

–Да.

И я завесила лицо волосами. Меня трясло.

–Знаешь, кто я? – спросил Дарис, приближаясь к прутьям клетки.

Я мотнула головой, стараясь не смотреть на него. В его породистом, светлом, как луна, лице было что-то испорченное, капризное, неправильное. И я чувствовала гордость мужчины – он явно был из знати и сам считал себя очень важной персоной.

–Я – племянник желтого герцога. И сын одного из сильнейших шепчущих Империи, директора Приюта Тайного знания, слышала о таком?

Он ждал реакции. Я думала, что это жалко – гордиться своими важными родственниками, но наступила себе на горло и посмотрела на него, как мне казалось, восхищенно. Дарис мигом понял, что я играю, и скривился:

–Что с тобой?

–Мне очень больно, – соврала я, ругая себя за упущенный момент, когда могла бы заинтересовать его еще больше. – Очень. Они пытают меня здесь, пока никто не видит.

Эти слова упали на благодатную почву: мой возможный спаситель вздохнул, и его сердце тронула жалость. Эта жалость даже заглушила недвусмысленный интерес.

–За что?

–Они хотят, чтобы я покаялась, – уже не врала я. – Страданиями я смою пятно со своей души. Они не дают мне спать. Моя казнь уже через неделю.

Он прислонился к клетке спиной.

–Тебя невозможно вытащить, ты знаешь?

Я молчала. Желтый герцог хотел загнать меня в угол, хотел прижать, чтобы я согласилась на все его условия. Но я и так была в углу, и так бы согласилась, поэтому мне только оставалось ждать, пока он озвучит их.

–Но я могу это сделать. Если хочешь.

Это было похоже на издевательство.

–Пожалуйста, – попросила я дрожащим голосом. – Я умру, если ты оставишь меня здесь. Пожалуйста.

Я ненавидела себя в этот момент, но все мое естество, желавшее жизни, рвалось удовлетворить любые просьбы в обмен на спасение.

–Я пока не уверен, что ты того стоишь, – задумчиво проговорил этот садист. Я уже знала, что он принял решение, но ему нравилось тянуть время. Помоги мне Свет, если этот мужчина получит надо мной какую-то власть! – Расскажи мне о себе. Пожалуйста.

Только сейчас через чуть спавшую пелену собственной ярости я почувствовала, что он и правда сочувствует мне и хочет узнать больше не забавы ради, а лишь чтобы понять меня лучше.

–Я родилась в Пурпурных землях, – повторила я. И к собственному удивлению, продолжил честно, практически не задумываясь: – Мои родители воспитали меня… в любви. Я ни в чем не нуждалась. Около трех лет назад у меня обнаружился дар, и отец предложил мне попробовать поступить в Приют. Но мы были бедны, и я не могла их оставить. Да и кто бы принял меня в послушницы… Отец нашел мне книги по ритуальной магии, и мы с ним разбирали их. У меня хорошо получалось. Я тогда думала, что вся жизнь впереди.

Дарис не представлял себе страданий безымянных, это было очевидно. Но что-то дрогнуло в нем. Может быть, я ошиблась, и он не так испорчен властью и безнаказанностью?

–Я никогда не был в Пурпурных землях, – задумчиво протянул Дарис, снова приникая к прутьям. Сейчас возбуждения в нем я не чувствовала, и это показалось мне и хорошим знаком, и плохим. – Я слышал, они неплохо защищены.

–Только не гавани, – объяснила я. – У Пар-оола очень сильный и маневренный флот. Они часто заходили к нам и брали все, не платя. Мы даже привыкли. Но в тот раз на кораблях пришли другие. Они узнали, что в гавани гостил один шепчущий… Искали его и все сожгли. Мои родители, – я вздохнула с усилием, вспоминая тот ужасный вечер, – сгорели заживо в одном из складов. Я тогда была не дома, а когда вернулась, меня схватили. Связали… – слова с трудом мне давались. – И потом я оказалась на таком странном корабле… Там держали живой товар. Я была товаром.

Дарис протянул руку через прутья, и я позволила ему прикоснуться к моим волосам. Моя история сильно тронула его, это было видно, даже если не заглядывать в его разум.

–Мне очень жаль, – искренне сказал он, гладя меня по голове. – Я слышал об этом пожаре. Сказали, что дома загорелись, потому что кто-то уронил лампу. Все жители это подтверждали.

–Замечательно, – хмыкнула я. – Я могла бы рассказать правду, если бы выбралась.

–И это бы привело к новой войне с Пар-оолом?

Я выразительно посмотрела на него. Но он не дрогнул, а лишь сощурил глаза.

–Не знаю, – соврала я. – Ты мне скажи. Ты ведь из знати и лучше разбираешься в этом.

Он вздохнул.

–Как они поняли, что ты шепчущая?

–Я помогла одной женщине, – призналась я. – Ее сыновей убили у нее на глазах, и она сходила с ума, драла себе зубами вены на руках. Я успокоила ее, и они поняли, что силак исходила от меня. Такого здесь не прощают.

Он помолчал.

–Если я не оставлю тебя здесь… – Я была готова, что Дарис назовет цену, но он будто очнулся: – Я не оставлю тебя здесь.

Снаружи послышался шум. Стражники возвращались, и их резкий, какой-то угловатый язык разрывал ночь.

Я схватила руку мужчины через прутья, и Дарис вздрогнул. Я чувствовала, что будто заряд тока прошел сквозь него, и что мое прикосновение ему было приятно. Мужчина дотронулся моей руки губами, и я испуганно отдернула ее, тут же пожалев об этом: он оскорбился. Но это не изменило его решения.

Он кивнул в сторону двери:

–Это смена. Сейчас я уйду, но вернусь завтра.

Я снова осталась одна.

***

Будто одного заключения было мало, служители храма под мерный вой ритуальных песен повесили на прутья моей клетки какой-то странный артефакт, от которого у меня постоянно болела голова. Виски пульсировали, и за этим непрекращающимся биением набата я не слышала больше ничьих мыслей. Вероятно, что артефакт должен был сломить мой дух: и собственные мысли путались. Наверно, святоши поняли, что я не искренна в своем покаянии, и решили меня заставить.

Я верила, кажется, во все, что мне говорили.

Когда давали еду и воду – я больше не отказывалась. Храмовники улыбались своими пухлогубыми ртами, показывая, что с вареной крупой все хорошо – и я верила и ела. Они выпускали меня из клетки, чтобы я могла справить нужду и омыться ароматной розовой водой, и я больше не пыталась убежать, а лишь послушно, как кукла, следовала их указаниям.

Они могли бы заставить меня сделать что угодно, но заставляли только каяться.

И я начала верить, что я – зло. Что все мои поступки и каждое доброе дело, что я совершила, используя по мере возможности свой дар – лишь испепеляющие чужие душу ошибки. Раньше думала, что спасаю тех, кто был в отчаянии – сейчас же понимала, сколько народу погубила своим «спасением». Больше я не делала вид, что плачу, а рыдала, понимая, что заслуживаю смерти.

.

Дарис спас меня еще не вытаскивая из клетки, хотя и не знал об этом. Он вернулся на следующий день и на следующий. Я больше не могла заглядывать в его разум, но мы разговаривали. И он смотрел на меня так, будто не замечал грязи и того, как измотана я была. Дарис обращался ко мне не как к недостойному животному, а как к попавшей в беду женщине, и на те краткие мгновения, что мы проводили вместе, я снова почти становилась собой. Рассказывала ему о своей жизни, а он говорил о своей. Мы были невероятно разными и опыт приобрели разный, и тем не менее я чувствовала в нем поддержку. Клетка охраняла меня: Дарис то и дело смотрел в мою сторону тем взглядом, которому, как я помнила, раньше сопутствовала похоть. Если бы между нами не было железа прутьев, он, я знаю, брал бы меня прямо перед мрачными ликами пар-оольских божеств.

Мне не казалось это диким. Я пыталась отделить действие артефакта от своих мыслей – но не могла. Чем больше Дарис говорил, тем больше я верила ему. Мне казалось, жуткое, пульсирующее в такт моему сердцу каменное кольцо тут ни при чем.

–Я вернусь за тобой, – в который раз пообещал он, ловя мою руку и приникая к ней губами. – Я вытащу тебя, и ты снова будешь жить в гавани. Или в замке, как захочешь.

–Спасибо, – с усилием отвечала я.

Его влажные губы оставляли на моей коже холодную дорожку. Я силилась отобрать руку, но не могла.

–Дарис, – просила я его. – Пожалуйста, остановись.

–Ты же не против, – говорил он, оглаживая мои плечи, сжимая грудь. – Я же вижу. Ты даже не отходишь. Сама хочешь меня, хочешь быть со мной. Не прячешься больше, не дергаешься. Ты великолепна.

Я стонала и пыталась отвернуться, но Дарис принимал мой стон за что-то другое и продолжал, продолжал… Я стягивала платье, как он просил, я раздвигала ноги, повинуясь ему, и Дарис гладил меня так, как не гладил никто до него.

–Не бойся, – успокаивал он меня. – Все хорошо. Теперь ты моя. Я не брошу тебя в беде.

.

Дарис уходил, и я обессиленно опускалась на пол.

Артефакт не прекращал сжиматься и разжиматься, как живое сердце, и мне было больно даже смотреть на него. Я знала, что это беспокойное в своей темноте живое кольцо заставляет меня быть послушной и соглашаться на все, чего хотел Дарис. Я ненавидела его, но в глубине души была ему даже благодарна: сама бы никогда не смогла… так привлечь мужчину. Его руки на моем теле пульсировали вместе с черным кольцом, я отдавалась им, теряя себя в мерзком, но отчетливом желании.

Я презирала себя – и вместе с тем хотела жить. Я была недостойным отребьем, богопротивным куском дерьма, но вместе с тем я казалась себе живой и нужной. Я могла принадлежать Дарису, желтому герцогу, могла исчезнуть вместе с ним и жить в настоящем замке. Могла бы отдать всю себя ему, кусочек за кусочком, каждый дюйм кожи и волос, если бы он сказал мне сделать это. Ему – и покаянию.

«Ты – моя».

Я понимала, Дарис не отпустит меня, и что стоит мне выйти из клетки, его объятия станут для меня новой клеткой. И я мечтала об этом дне.

.

Когда Дарис отправился обратно домой, пообещав напоследок вернуться и спасти меня, я поверила в его мощь.

3.

На небе не было ни облачка, солнце светило уже восьмой день, прогревая просыпающуюся землю, и тут и там сквозь черный наст пробивались первые ростки зелени. Директор Келлфер, закончивший последнее в своей жизни занятие с послушниками первого года, с удовольствием расположился в мягком кресле, так удачно привезенном ему знакомым торговцем из Пурпурных земель. Это место – огромная даже по его меркам двухэтажная библиотека, совмещенная с кабинетом, – нравилось ему все больше. Покои директора. Еще неделю назад он и не предполагал, что единственный на тот момент директор Приюта Тайного знания, почти всесильный Син, предложит ему занять такой пост. Уникальная и неожиданная позиция: ордена никогда раньше не управлялись двумя руководителями, и уж тем более получивший такую власть не рвался ее ни с кем делить. Но Син ломал общие правила, как сухие ветки: ему нужен был второй директор – и Келлфер им стал к своему собственному и окружающих удивлению. Син объяснил свой выбор просто: «Ты – самый умный из наставляющих, самый рациональный и обладающий наибольшим потенциалом. И самый сильный».

Любого бы на седьмое небо вознесла подобная похвала от старейшего из известных миру шепчущих. Келлфер же, как и было положено умному и рациональному человеку, насторожился. Однако кусок был слишком лакомым, чтобы отказываться от него, и когда Син в своей сухой манере объяснил Келлферу его новые функции, тот выдохнул с облегчением: заниматься политикой, не прерывать связь с другими государствами и тем более держать под контролем многочисленных выпускников вечно занятый Син просто не успевал. «И не хотел», – подсказывало Келлферу чутье. Он мог заменить Сина на этом поприще и, возможно, даже сделать что-то лучше, более прямым и действенным путем, чем те, которыми обычно шел старший директор. Обдумав вынесенное предложение, Келлфер заключил, что Син назначил своим соратником именно его потому, что готов был на многое закрыть глаза ради эффективности – но сам руки пачкать не желал. Келлфер же не считал грязью то, чего предпочитал не замечать Син: действенный метод не мог быть плохим.

У нового директора Приюта Тайного знания не имелось сомнений, справится ли он. Это было его место, самой судьбой созданная для него ниша, что теперь лишь стало очевидным.

.

Стоило Келлферу сделать глоток замечательного жареного чая, как в дверь уверенно постучали.

–Я очень рад тебя видеть, – улыбнулся Келлфер, обнимая входящего сына. – Я ждал тебя.

Келлтор обнимать в ответ не стал, даже отстранился, будто пережидая неприятный момент. Это укололо Келлфера. Скорее всего, дело снова было в матери Келлтора, Дариде Веронион, младшей дочери желтого герцога. Она и не скрывала, что настраивает сына против отца, просит его называться другим именем и не поддерживать с Келлфером никакой связи. С тех пор, как Келлфер отказался жениться на ней, беременной, Дарида возненавидела прежде любимого мужчину той отчаянной ненавистью, что рождается только из ужасающе всеобъемлющего обожания, и прививала эту ненависть сыну с материнским молоком.

Келлфер вспомнил, как яро растоптал ее чувства в тот день, когда она призналась ему в своем обмане, и это воспоминание как всегда удержало его от того, чтобы нанести Дариде весьма неприятный визит.

Она, несмотря на возраст сына, внимательно следила, не навещает ли он Приют. Легко отпускала свое выстраданное дитятко на фронт, доверяла ему управление землями, на людях слушалась его мнения – но в этом не уступала. Эта мечущаяся женщина никогда бы не позволила сыну повидаться с отцом без ее разрешения и неусыпного контроля каждой поднятой в разговоре темы. Скорее всего, Келлтор пришел по ее наущению.

–Как твоя мать? – усмехнулся Келлфер. – Неужели тоже прибыла в Приют?

Келлтор вздохнул.

–Нет. Только я. Она вообще не знает. Можно я войду?

–Конечно, – усмехнулся Келлфер, не скрывая удивления.

Юноша переступил через порог и обвел глазами покои, недавно ставшие Келлферу домом. Отец внимательно следил за сыном: тот рассматривал высокие стены, покрытые рунами, во все глаза, разве что рот не разинул. Хотелось бы сказать, что парень просто не привык к магической роскоши, но стоило признаться, что и сам Келлфер был поражен, увидев эти восхитительные залы.

–Вот так, значит, живут директора Приюта Тайного знания, – присвистнул Келлтор, подходя к массивному камину и беря с полки золотую статуэтку Тасской богини плодородия. – Тут, наверно, все очень дорогое. Мне мама сказала, ты теперь директор. Она говорит, ты так хочешь власти, что готов прислуживать кому угодно, даже таким, как Син. А что тут все такое серое? Или даже директорам нельзя делать стены цветными?

Статуэтка звякнула о камень.

–Келлтор, – устало проговорил Келлфер, садясь за стол из пепельного ясеня. – Ты взрослый парень, тебе уже тридцать девять. Думай своей головой. Приют существует не меньше тысячелетия. Думаешь, руководить им постыдно?

–А ты действительно теперь тут главный? Ты наравне с директором Сином или подчиняешься ему? Мама говорит…

–Келлтор, пожалуйста, прекрати начинать подобным образом каждую фразу. Это жалко.

Юноша хмыкнул и отвернулся. Замечание отца явно задело его.

–Я не мыслю, как моя мать, – оскорбленно сказал он. – Мне видится правильным говорить о ней, когда я с тобой, чтобы ты ее вспомнил.

–Я помню Дариду, – примирительно сказал Келлфер. «И хотел бы забыть – да как получится, если она постоянно шлет письма, в которых ее до сих пор качает от проклятий до просьб навестить Желтые земли», – не добавил он, пощадив чувства сына. Келлтор сощурил глаза. – Ты достаточно хороший сын, ты меня устыдил. И мы можем поговорить о чем-то другом, не поминая ее через слово.

Келлтор некоторое время молчал, делая вид, что заинтересован корешками стоящих на полке книг. Келлфер не торопил его, вернувшись к чаепитию. Наконец, Келлтор заговорил:

–Почему Син решил, что ты достаточно силен, чтобы управлять самым могущественным орденом в мире? – недоверчиво протянул он. – Мама говорила, ты посредственный шепчущий.

Келлфер не стал отвечать. Не стоило тыкать парню в нос тем, из чего тот унаследовал лишь немногое. К сожалению, выдающегося магического дара Келлтору не досталось, и хотя он был очень похож на отца внешне – те же густые пепельно-каштановые волосы крупными волнами, те же зеленые глаза, тот же узкий нос и высокие скулы, тот же мягкий ровный тон кожи – магическим потенциалом и, что уж скрывать, охочим до власти и вместе с тем нервным характером он куда больше напоминал Дариду. Выражение лица его говорило об избалованности. Келлфер не видел такого изгиба губ в зеркале, и ему не нравилась привычка сына морщить нос, когда ему возражали. Дарида обожала наследника и позволяла Келлтору все – и он вырос, уверенный, что весь мир принадлежит ему.

Келлфер знал, что сын неплохо проявлял себя в дипломатических стратегиях, что участвовал в одной крупной битве и получил награду за храбрость, что при возможности выкупал у Пар-оола рабов и возвращал их Империю на правах безымянных и что сам уже управлял небольшой провинцией на юге Желтых земель. Но несмотря на все его успехи и благородные порывы сердца, сызмала взращенное в нем презрение ко всем вокруг, эта привычка смотреть на людей свысока выдавали портящее воспитание, навсегда заложившее в душе Келлтора качества, которыми, как считал Келлфер, обладать мужчине не стоило.

Дарида была готова отдать свою жизнь за Келлтора. Мать предоставляла ему все.

Но единственным, чего она никак не могла ему обеспечить, было умение шептать. Слабый дар, немного подрощенный частным учителем, самому Келлтору казался почти бесполезным. Сын делал ставку на светскую власть и деньги, а искусство шептать вслед за матерью считал не определяющей мир вокруг блажью. Он ошибался бы меньше, если бы хоть раз участвовал в войне, где среди слодат нашелся бы пусть даже один только маг, но к счастью всего континента и несчастью Келлтора, такие войны были чрезвычайно редки, поэтому даже крупные военачальники не всегда представляли себе силу одаренных, считая тех лишь слугами, создающими знатным именитым семьям комфортный быт. Собственно, Син поддерживал это разделение, раз за разом заставляя шепчущих давать обещание не участвовать в боевых действиях против обычных людей.

Келлфер хотел обучить сына в Приюте, чтобы хотя бы немного развить его талант, но Син был против: сил Келлтора не хватило бы даже для прохождения первого испытания, а возможности стать послушником Приюта ждали сотни по-настоящему способных учеников. Сину было все равно, относились ли будущие послушники к именитым семьям с фамилиями и титулами или же были безымянными, звавшимися только по имени отца или мужа и служащими своим господам. Титул Келлтора значения здесь не имел, и когда сын столкнулся с этой простой истиной, то пришел в ярость, хоть и утверждал до того, что не видит в обучении смысла. Не стоило удивляться, что и он, и его мать объявили упущенную возможность глупой тратой времени.

Масштаб доступного Келлферу парень представлял себе слабо. Син, могущественнейший из всех, кого когда-либо знал Келлфер, еще во времена послушания Келлфера звал того стремительным потоком, отмечая его быстрый и острый разум, высокий уровень концентрации и, казалось, безграничные силы. Мало кто мог сравниться с Келлфером в мощи и скорости заговоров, и он определенно был одним из сильнейших шепчущих Империи.

Но не стоило разочаровывать парня, не умевшего даже самостоятельно открыть портал. Келлфер вздохнул.

–Ты пришел поздравить меня с назначением? Слабо верю.

Келлтор обернулся к отцу. Кулаки его были сжаты.

–У меня к тебе просьба. И ты ее выполнишь, потому что должен мне.

Это выражение лица Келлтора раздражало.

–Сбавь тон, – беззлобно бросил ему Келлфер. – Не со слугой разговариваешь.

–Ты должен мне!

Нет, те три года, что Келлфер не видел сына, явно не пошли последнему на пользу. Келлфер снова было захотел заявиться в Солнечный замок, в котором доживала свой век Дарида, но остановил себя, вспомнив, как она угрожала покончить с собой, если он ее оставит.

–Неужели должен? Что же? Расскажи. Можешь прямо словами матери.

–Она мне рассказала, почему ты не женился на ней! – выпалил Келлтор, краснея.

–Только сейчас? – притворно удивился Келлфер. – Ну-ка послушаем.

–Ты соблазнил ее, а когда узнал, что она ждет ребенка, то отказался иметь с ней что-либо общее! Сказал, что она тебя недостойна! Сказал, что не хочешь детей от нее! Что ты женишься только на сильной шепчущей!

Келлтор бессильно замолк, продолжая сжимать кулаки. На лбу его проступила венка, брови сошлись на переносице, он тяжело дышал, и несколько прядей выбилось из высокого узла, в который были собраны его волосы.

–Келлтор, выполни мою скромную просьбу и подумай головой, – спокойно предложил Келлфер, делая последний глоток уже остывшего чая и отставляя чашку. – Если бы все обстояло так, это спровоцировало бы большой скандал, верно? Любимая дочь желтого герцога и безымянный шепчущий. Что твой дядя говорил тебе об этом? Ты же не будешь отрицать, что герцог достаточно умен, чтобы принять достойное решение?