000
ОтложитьЧитал
Единственным неудобством и одновременно некоторой проверкой стала его просьба принести воды. С виду ничего особенного. А вот представьте себе – вы в первый раз в помещение и среди такого дружелюбного окружения, практически никого и ничего не знаете, кулер еще не придумали, графины с водой отсутствовали, стаканы тоже. Надо было самостоятельно понять, откуда и главное как принести воды и, кстати, воды ли? В учебке часто рассказывали историю о графине с чистом спиртом на тумбочке дневального. Кое-как выяснилось, что для этого используют пустую пивную бутылку, которая запасена в каждом кубрике и обычно припрятана у стены. Справившись и немного вспотев от усердия, я уже дальше смотрел без помех.
Ночью в тот раз просыпаться не приходилось, но позже часто именно ночью происходило воспитание нерадивых бойцов, а нередко и простое избиение с целью сломать человека и заставить выполнят сверхнормативные и неуставные обязанности. Больше всего не повезло Афоне, который как на грех оказался чрезвычайно похож внешне на бывшего «отморозка» – дедушку, наводившего ужас в давние времена на нынешних старослужащих.
Вечером незадолго до нового года я никак не мог заснуть от явных звуков ударов и хриплых вздохов, напоминающих всхлипывания. Это убывающие со дня на день дембеля решили поразвлечься и обходили вновь прибывших незатейливо избивая всех по-порядку. Саня уже уволился, а прочие КДСники делали вид, что крепко спят, против дембелей они бы и звука не подали. По всему выходило, что и меня вниманием не обойдут на этот раз.
Я прикидывал вариант снять верхнюю часть от грядушки, так как она снималась и вступить в неравный бой, но благоразумно отказался от нее. В кубрик вошло человек пять, сдернули с меня одеяло и прозвучало: «Подъем!» Я встал, увидел обступивших меня здоровенных парней и один из них, Шаталин из Калининграда, предложил кулачный бой один на один. Осмотрев для приличия всех собравшихся, как бы намекая на сомнительность предложения, я отказался. После этого Шаталин пару раз зарядил мне справа по лицу и вся компания отправилась восвояси.
Бил он, наверное, для профилактики, я не почувствовал боли и даже не упал с ног, только отвернулся и присел. По слухам, прибыв в эту самую часть Шаталин отметелил человек десять дедов и все время службы на ГСМ сохранял полную независимость. Радует, что наши с ним пути пересеклись совсем ненадолго.
С того случая на обоях осталось зримое воспоминание о том ночном происшествии. Удивительно, но сразу после «беседы» я лег и мгновенно уснул. Утром, умываясь заметил в зеркале, что одна сторона моего лица существенно больше другой. Встреченному по пути офицеру я пояснил, что упал, сделал это как-то автоматически, не задумавшись и, скорее всего, поступил правильно. Стукачей а части не жаловали.
Больше со мной подобного не происходило, один раз была попытка каких-то наездов от дедушек из РГТ и я даже получил от кого-то по лицу, но скорее за излишне дерзкий ответ. Большинство наездов предотвращалось реакцией старослужащих нашего отделения. За своих принято было заступаться. Внутри же КДС доставал меня только маленький узбек Миша, но он при всем желании физически не мог дотянуться до меня, махая кулаками где-то в районе груди. Правда и я бить его не решался.
Буквально через неделю на вечерней поверки я с удивлением обнаружил, что вместо пятнадцати человек внушительной внешности напротив нас на том месте, где располагался взвод ГСМ, выстроилась человека четыре щуплых солдат с туго затянутыми ремнями и испуганными физиономиями, которых я раньше и не замечал. Это было все, что осталось от личного состава грозного ГСМ.
Нашим пацанам с Керчи в роте было, наверное, тяжелее, чем мне, находившемуся всегда почти на «точке». С другой стороны они были вместе, а я один, в первое время даже поговорить особо было не с кем. Все выдерживали некую паузу, испытывая меня непосильными поручениями и постоянными придирками.
Порой накатывало достаточно сильно, особенно когда к моральным испытаниям присоединялись физические. Связаны они были не с тем, что можно было бы подумать наслушавшись мрачных рассказов, а с чисто медицинской проблемой, вызванной грязью, холодом, плохим питанием и сменой климата.
В Талагах любая ссадина или царапина не заживала, а начинала гноиться, разрастаться и кровоточить. Особенно страдали водители, которым приходилось стучать на морозе ключами, но и у меня со временем по рукам и ногам образовались какие-то язвы, количество которых росло и постепенно стало больно даже ходить.
Утром, после подъема все убирались на станцию, а я оставался убирать кубрик. Торопиться мне было незачем, поэтому я с радостью присоединялся к какому-то казаху, который каждое утро приходил в наш наполовину свободный кубрик для отжиманий, качания пресса и прочих физических упражнений. Выглядел он достаточно спортивно, но ничего сверхъестественного в нем не было.
Как-то так происходило, что после его появления никто уже в кубрик не заходил и даже не показывался поблизости. Казах со мной не разговаривал, поглядывал сурово, но я делал все примерно на том же уровне, старался, так что и отрицательной реакции не было никакой.
Опять же, значительно позже выяснилось, что этот самый казах был грозой всего батальона по прозвищу «Баджик», настоящий ужас с автороты, который на пару с таким же типом по прозвищу «Кабарда» держал в страхе всех, несмотря даже на сроки службы. До них была примерно такая же парочка – Евлоев и Халиков, при приближении которых многие предпочитали зарыться в снегу, лишь бы не пересекаться. В любом пруду щука всегда найдется и после увольнения «Баджика» с «Кабардой», появились новые аналогичные персонажи.
В целом уровень агрессии в части существенно снижался за те полтора года, что я в ней провел. Уже при мне дедовщина, выражающаяся в зуботычинах и стремлении заставить беспрекословно совершать унизительные процедуры типа постирки чужой одежды, подшивания подворотничков и тому подобных вещей практически сошла на нет, во многом благодаря керченскому пополнению – нашему и на полгода старше. Не берусь сказать, почему это происходило, но на собственном примере я убедился, что нравы в армии становились более человечными с каждым новым призывом.
Это важно, потому что сломать можно практически любого, примеры этого были. В части офицера не приставишь к каждому солдату, да и воспитательные задачи в войсках присутствуют в крайне ограниченной форме.
Мне удалось избежать наиболее противных вещей, несколько попыток было, но не подкрепленных физическим воздействием. Обидный морально в случае декларирования с табурета известного всем сказа про грядущий «Дембель старику» был мне передан скорее в виде эпоса. Убедившись, что я его знаю в теории, практические занятия отменили. В РГТ, нужно признать, нередки были картины художественного прочтения этого бессмертного произведения, исполнять который надлежало обязательно стоя на табуретке.
В иных частях такая дедовщина показалось бы шалостью, в других, как в нашей учебке, была полностью невозможна. Многие попытки происходили как бы по инерции, заставить другого сделать то, что заставляли делать нынешнего старика в свое время. Лиц, склонных к неуемной жестокости почти не было, основным объяснением отдельных проявлений являлось: «Наш призыв не поймет!»
По достижению соответствующего срока службы у меня вообще никогда не возникало мысли заниматься подобными глупостями, мне кажется это было понятно и всем окружающим и распространялось в виде охранной грамоты на молодой призыв КДС. В моем присутствии я помню единственную попытку зайти к нам в кубрик постороннего узбека, который был изгнан мной со смехом.
На вернусь в то время, когда основной моей задачей была бесконечная чистка снега. К моменту моего прибытия сугробы на станции по краям уложенной аэродромными плитами площадки были в рост человека. Чистить этот плац приходилось ежедневно, иногда просто передвигаясь по кругу. Инструмент составляли два больших скребка из фанеры с приспособленными стальными пластинами внизу, которыми свежевыпавший снег разгребался по сторонам, после чего откидывался большими фанерными лопатами в сугробы по сторонам.
Собственно в основном этим я и занимался, в свободное утром и вечером время иногда залезая в пространство между двумя трубами, из которых состояли батареи в раздаточном отделение станции и пытаясь там согревшись уснуть. Иногда дверь от ветра распахивалась и вместо того, чтобы ее закрыть, я долго еще лежал, забираясь поглубже в теплоту.
В принципе после очистки снега следовало долбить лед и по сторонам вдоль дорожек и плаца сооружать ступеньку на откинутом снегу для соблюдения армейского порядка, но к этому моменту лед был толщиной в полметра, а сугробы в рот человека и сделать это не представлялось возможным. Хотя, как сказать, пожарная команда напротив драила свой плац до асфальта и даже соль в магазине закупала для этого, а мешающий красивой ступеньке снег выносили поодаль. Нет предела совершенству, особенно с учетом того, что главная задача офицеров состояла в том, чтобы солдаты постоянно были заняты делом, лучше всего – физическим трудом.
Первые же дни на станции я обнаружил некоторые возможности личного обогащения. Стратегическое расположение возле аэропорта делало КДС идеальным местом для реализации излишков бензина, крайне дефицитного продукта в те время. Недостатком было то, что на наиболее ценной 93 маркой заправлялся только ГАЗ-66, а все прочие потребляли АИ-76, но всеобщий дефицит тут был в помощь.
Мне кажется, авторитет Сани Перечнева был в немалой степени построен именно на мелкооптовой торговле топливом на ночных дежурствах. Несмотря на то, что он меня в свои рыночные механизмы не посвящал, бочка с бензином стояла в укромном месте за зданием станции, к ней прилагался резиновый шланг, так что еще в его бытность на станции я торганул первыми литрами бензина появившимся за забором неизвестным, для которых этот вариант был известен и привычен.
Они просто увидели меня, передали канистру и деньги. Было страшновато, с непривычки я изрядно наглотался бензина, но полученная десятка была достаточной компенсацией. Зарплата солдата тогда была, кажется рублей семь в месяц. Зарплату, к слову, у меня ни разу никто не забирал, ни в учебе, ни в части – несмотря на сроки службы и прочие обстоятельства.
Еще одним вариантом и самым ходовым оказалось «шило» – так называют спирт, выдаваемый для протирки деталей и промывания емкостей систем кислорода, или «массандра» – спирт-содержащая жидкость, применяемая на истребителях для очистки стекол кабины пилота. Водка была твердой валютой, а большой разницы в качестве у разведенного спирта и продаваемой жидкости с этикеткой «Столичная» в то время не было. Я обнаружил спрятанную кем-то бутылку и тоже выгодно реализовал рублей за тридцать.
Продать случайно обнаруженное считалось законным, даже в завладении общественным имуществом, исключая совсем уже личные вещи, не было ничего зазорного, это было сравни спорту. На станции раз за разом пропадали из нового тайника отличные кожаные перчатки на меху, изначально принадлежавшие какому-то офицеру и перепрятываемые каждым новым владельцем в свое укромное место. Я тайно, так как одеть их было равносильно тому, что и потерять, обладал ими около дня. А вот великолепные огромные рукавицы на белом меху до настоящего времени лежат у меня где-то в запасниках!
Заработанное шло на пополнение оскудевающего с каждой неделей рациона питания. В аэропортовой столовой строго в полночь выставляли новые порции еды – в том числе котлеты, яйца, сметану и прочие вкусности. Сходить в столовую даже и самоволкой особенно не считалось, так как патруль обычно находился в самом здание аэровокзала, а столовая размещалась в строение напротив. Мы посещали ее регулярно до наступления рыночной экономики, когда сначала все в один день подорожало ровно в два раза, а после, одновременно с появление коммерческих кафе и «комков», вообще исчезло.
С провизией даже в Архангельске было не очень, а в Талагах в продуктовом магазине был хлеб – полчаса после завоза, яблочный сок, соль и какие-то продукты по запредельным ценам. Яиц в продаже я не видел ни разу, в ходу был яичный порошок. Иногда удавалось купить трехлитровую банку сметаны, которую добавляли в картофельное пюре – наиболее изысканное лакомство.
Жареная, разумеется на паяльной лампе, картошка было самым популярным блюдом, но в ту зиму из-за морозов ее запасы, сложенные в одной из подсобок, вымерзли и пришлось ее просто выбросить. В нашей солдатской столовой картошки не было никогда. На первое был суп или щи, непонятного состава, но съедобные, а вот на второе зачастую была перловка – ее я есть так и не научился за все время. По выходным давали рыбу, а в отдельные особо праздничные дни даже случалось – котлеты. Спасало наличие серого хлеба и киселя – в первую зиму я на таких харчах раздобрел до того, что мама по фото решила, что я отморозил себе щеки!
Походы за обедом и ужином со временем превратились в особый вид развлечения. Кроме КДС таким же способом питались еще два подразделения. Пожарная команда из пяти человек под командованием капитана Закревского (позже появился сержант моего призыва из города Фрунзе – русский парень, кучерявый блондин, профессиональный пожарный с медвежьим косолапием) и ЗАС-ники (они заряжали авиационные аккумуляторы, сделанные, на всякий случай, из серебра, ну и любые другие тоже) – три бойца под командованием сержанта Романа Бакланова.
Сержант Роман Бакланов, мой очень-очень близкий друг, о котором я расскажу подробно в свое время, командовал отделением ЗАС, входившим в состав РГТ, но находившимся постоянно на «точке» – своей станции в паре сотне метров от нашей. Я не помню точно когда познакомился с ним, наверняка в первые же дни своего появления в Талагах, но на протяжение полугода как минимум мы были неразлучны и с тех пор я не могу обойтись без его дружеских советов вот уже тридцать лет.
Возвращаясь к походам за провиантом, вдвоем или втроем мы неторопливо шагали по снегу, заходили последовательно на почту (предпочитали пользоваться гражданской, а не солдатской, пусть и бесплатной), в магазин (покупали, если везло, ароматный белый батон днем, а вечером по особым праздникам после удачной коммерческой операции – банку сметаны).
Все это время мы были предоставлены сами себе, что было бы вообще замечательно, если бы не пронизывающий холод. Кстати, несмотря на то, что температура не поднималась всю зиму до апреля выше минус двадцати градусов, еду удавалось донести горячей и разогревать, за исключением некоторых считанных случаев, не приходилось.
С продуктами был полный швах даже в сравнении с Волгоградом. Белый батон за 30 копеек был отличной заменой сладостям и съедался по пути с легкостью, стоило только его купить. В связи с тем, что все разбиралось мгновенно, батон всегда был чуть теплый, только испеченный. К лету батоны исчезли в городе Архангельске и в аэропорту Талаги в том числе, к следующей зиме пропал и серый хлеб в солдатской столовой, его приходилось покупать в том же магазине.
За пайками, как называлось наше продуктовое довольствие, обычно ходили я (тут без вариантов), с ЗАС – малыш (невысокого роста парнишка с города Харьков с ударением на последнюю букву, как отмечал Ромка Бакланов) или чаще Егор (Игорь Светличный, про которого я уже упоминал, мое зеркальное отражение). С пожарной команды сначала был Лева (водитель красного пожарного автомобиля ЗИЛ, известного тем, что на единственный случившийся за все время пожар он прибыл на автомобиле с неработающей помпой и простоял там все время, пока городские спасатели тушили возгорание) или Андрей Пыхонин, «Пых» (скромный, добрый, мягкий, только что призванный, кажется, с Иваново парень, моего роста, который, к огромному моему сожалению не смог выдержать условий и сбежал, а после его следы затерялись).
Пых обладал способностью с невозмутимым видом поглощать в магазине целый торт небольшого размера. Торты стоили слишком дорого, так как продавались по так называемым коммерческим ценам. Он это делал неспешно заглатывая огромные куски, так что к заверению ритуального обхода платить было уже не за что. Я чувствую себя виноватым перед ним, так как не мог оказать ему никакой поддержки, кроме слов, времени поговорить у нас было много – два похода в день туда и обратно.
Андрей был практически в том же положение на пожарке, что и я, один на четверых старослужащих, но или давление было сильнее или все же у меня характер за полгода немного приобрел стойкость. В итоге он сбежал из части и больше туда не возвращался. Последний раз я его встретил на гауптвахте летом 1991 года, куда его привез патруль после задержания в городе. Именно я, действуя строго по уставу под пристальным взглядом начальника караула, забрал у него неумело припрятанные сигареты и спички. Прости меня, Пых!
Со временем выяснилось, что на всем протяжении от КПП до взлетной полосы кипит суровая солдатская жизнь. На складе рядом с ЗАС проводил время молдаванин Чорба, известный несвоевременно проявленной способностью к ушиванию формы и занимавшейся этим ночи напролет в своей армейской молодости. Он избегал ночевок в казарме, предпочитая спать на кресле на вверенном ему складе. Когда он уволился на его месте заступил такой же молдаванин из Тирасполя его же призыва Степа Тэйбаш, вернувшийся из учебки в чине прапорщика.
Степану дали комнату в офицерской общаге, которую периодически использовал Ромка Бакланов, а после его увольнения и я. Степан звал к себе в гости, хотя признавал, что раздающиеся в окрестностях выстрелы мешают наслаждаться видами на Днестр. Ромка Бакланов общался с ним и после армии.
Также имелся парашютный класс с солдатами из авиаполка, там я познакомился с краснодарцем – любителем футбола. Имени не помню, но мы достаточно часто общались, особенно когда вместе наслаждались лечением в санчасти, именно он меня и познакомил с земляками – Димкой Федорченко, служившим в полку и еще одним парнем с области, который уже относился к «Системе».
От солдат парашютного класса мы слышали основные истории из жизни авиационного полка, как трагические (погиб командир парашютного класса, мировой мужик – не раскрылся парашют и он долго планировал, смог попасть в сугроб, но не выжил в госпитале), так и язвительно-смешные (рассказывали, что однажды вернулся самолет без одной ракеты, которую вроде бы потеряли над Северно-Ледовитом океаном при патрулировании).
Земляки в армии обязательно нужны и полезны. Федорченко был с Кировского района, на полгода старше по призыву. Однажды зайдя на станцию он в профилактических целях избил узбеков на виду у всех прочих, ничуть не смущаясь тем, что они были более старшего призыва. Полковые были в авторитете, наверное из-за их большей численности.
Также он рассказывал как после полетов нес ведро с массандрой и на вопрос офицеров: «Что несешь?» ответил, совершенно неожиданно для самого себя: «Шило!», после чего под смех продолжил свой путь.
Со вторым земляком я виделся совсем редко, имени не запомнил, но зато возвращаясь самолетом домой оказался соседом его жены с ребенком, мы оба в Волгограде поразились неожиданной встрече. Других земляков не было, за все время встретил одного на гауптвахте, да иной раз уже ближе к демобилизации переговаривался по вертушке с Бахтияром.
Кстати, в те времена позвонить в Волгоград из Архангельска было нельзя по обычному междугороднему автомату, висевшему в аэропорту, пару раз я разговаривал на почте, заранее заказывая разговоры. Почта использовалась для этого, для получения и отправки писем и посылок, а также для восполнения запасов лампочек, так как в том подъезде лампочка располагалась была в удобном для выкручивания месте – не покупать же!
Новый 1991 год я встречал в наряде на КПП с лейтенантом, прозванным «Поросенком», за схожее звучание фамилии и не слишком уважительному отношению военнослужащих. Призванный на службу после обычного института он был недалекий тип, смысл существования которого сводился по его собственному выражению к следующему: «Положил зарплатку в карман и заеб…сь!» Незлобный тип, но с такой простотой и правильностью далеко не уедешь.
Я этого понять никак не мог, хотя с учетом жалования офицера порядка трехсот рублей, следует отметить вчерашнему выпускнику гражданского ВУЗа найти работу с такой оплатой было невозможно, особенно с учетом его достоинств. Среди меня он вел разъяснительную работу и склонял к борьбе с дедовщиной на основании почерпнутых им в газетах позднего советского периода знаний, то есть путем написания докладных на имя начальства! Несмотря на мое подавленное душевное состояние такой выход представлялся мне совершенно невозможным.
«Поросенок» высказал потрясающее по своей новизне мнение, что заступать в наряд на праздник крайне почетно, что я встретил с нескрываемым возмущением и отправился в двенадцать часов прогуляться в аэропорт. Вернувшись, я застал прыгающего на морозе «летёху», с возмущением требовавшего ответа: «Где ты был?» Ага, нашел дурака, я без обиняков заявил: «В туалете!», благо из-за отсутствия уборной при больших морозах мы на самом деле ходили в аэропортовский туалет.
В общем удалось ему прогнуться приветствуя последовательно командира батальона капитана Галицкого, на своем неизменном УАЗике, и бывшего командира РГТ, ставшего к тому моменту начальником штаба, старшего лейтенанта (или уже капитана) Уланова, которые объезжали точки с проверками, заменявшими новогодние поздравления.
УАЗик Галицкого я очень скоро научился узнавать по звуку и перед следующим новым 1992 годом, выгружаясь после очередного самохода из такси с телевизором в руках прямо перед КПП, замер, обливаясь холодным потом! Знакомый УАЗик подъехал, остановился, распахнулась дверь, я внутренне приготовился к дембелю 31-го июня, когда услышал веселый смех рядового-водителя, который прочувствовал драматургию момента и не лишил себя удовольствия принять участие в постановке!
В первую зиму на такие вещи я внимания не обращал. Как-то ночью меня разбудили и вместе с Афоней отправили на КДС за пряниками, которые удалось стащить с какого-то грузового самолет. Мы шли ночью, не оглядываясь и не смотря по сторонам, а за нами с интересом наблюдал из дежурной машины старший лейтенант Черкасов, тот самый, которого я позабавил своим английским в первый день.
Мы взяли пряники, принесли их в часть, но на обратном пути шли разными путями. В итоге Афоню взяли тепленьким на входе, а я без проблем вернулся и лег спать, так что ответственному офицеру не удалось получить от меня признание в ночных прогулках. С тех пор я предпочитал не пользоваться КПП для проникновения на КДС, а забирался через забор рядом с гражданским туалетом, подальше от глаз.
Раз уже зашла речь об офицерах части скажу, что капитан (майор) Галицкий и старший лейтенант (капитан) Уланов были слишком высокими шишками для меня в то время, да и после ситуация не слишком изменилась. С Галицким я лично разговаривал один раз при увольнение в присутствии Кима, он разрешил отпустить меня домой на два дня раньше срока с условием погашения долга за «утерянную» летную меховую куртку, заботливо припрятанную мной до лучших времен.
Уланов, приземистый, крепкий, с гусарским усами, басом и командирским рыком, был ему под стать. Всеми уважаемый и твердый во всем офицер. Его вполне можно признать на фото в интернете в качестве начальника аэропорта и начальника транспортного департамента в одной из восточных областей России. Георгий Урсу приглашал его в свою нефтегазовую «империю», насколько мне известно.
А с другими, лейтенантами и старлеями я достаточно неплохо познакомился в нарядах на КПП и в гарнизонном карауле. Основная часть была вполне себе вменяемой и даже вызывала уважение, исключая Пороносенкова, которого и офицеры-то не переносили. Он выделялся какой-то прямолинейностью, граничившей с детским упрямством, все его даже вероятно хорошие намерения из-за этого приводили к обратным результатам.
Командиром (или замом) аэродромной роты, где служил «Кот», был старший лейтенант Попов, который уже побывал капитаном, но был понижен в звании из-за драки, не все росли в званиях. Хорошо помню старшего лейтенанта Кононенко по прозвищу «Конь», который был самым жестким из начальников караула, от отдельных его выходок, типа вытягивания пистолета при виде некоторых арестованных, я был не в восторге. Разок даже пришлось не слишком вежливо отводить его руку от головы Вовки Чирича, на фига мне такие приключения?
Молодые лейтенанты, включая нашего Халявкина, принявшего командование КДС зимой 1992 года, держали нас за ровню, закидонов практически не имели, да и мы чувствовали себя в отдельных вопросах куда опытнее. Основная часть жила в общежитие, но некоторые снимали номера в гостинице около аэропорта из-за отсутствия жилья!
Наш любимый прапорщик Ким жил в поселке около части в двухкомнатной квартире с женой, работавшей в нашей прачечной и дочкой, имя которой звучало для мена какой-то восточной музыкой: «Лена-Ким», «Лен-А-Ким». Виктором Львовичем звал его Терешков после возвращения прапорщиком, я только «товарищ прапорщик», иногда после наряда на гауптвахту автоматически добавляя «старший». Увы, уже не застал его во время своего визита в 2014 году, вечная память…
Свободное время офицеры и прапорщики проводили в том числе и на станции в кабинете, чему способствовало наличие бесплатного спирта, выдаваемого для протирки и промывки кислородных трубопроводов, но на моей памяти ни разу по назначению не использовавшихся. Тем не менее, пьяными наших офицеров я ни разу не видел. Я сам спирт ни разу не пробовал.
Новый 1991 год, возвращаясь к нему, особых радостей мне не принес, начался он с того что долгожданный фильм «Человек с бульвара Капуцинов», который я надеялся посмотреть за меня посмотрел Пых, забыв сменить меня на КПП. Тогда каждый новый фильм был событием, для того чтобы посмотреть на Ванн Дамма продавали личные вещи.
Я привычно кружил по плацу, разгребая снег, заправляли машины кислородом и азотом, во время полетов это могло длиться круглые сутки. Одновременно продолжалось обустройство нового жилого помещения, что давало в будущем надежду перейти на полностью автономное существование.
Я изучил станцию от и до, а также все расположенное в аэропорту, в его гражданской и военной части. Сразу после КПП слева стояло здание бани и обычный одноэтажный дом с треугольной крышей – электро-цех, которым заведовал отставной полковник Сапунов, о его внушительном боевом прошлом напоминал УАЗик 70-годов с каким-то «блатным» номером. За ним виднелись большие железные ворота с калиткой. Слева от ворот я позже водрузил табличку с надписью КДС, за что был раскритикован начальством по причине дешифровки. Табличку перенесли ко входу на станцию, где я и пытался ее выкупить 23 года спустя.
За воротами слева было одноэтажное здание кислород-азот добывающей станции, от автомобильной станции оставался только наполовину разукомплектованный дизель, остальные агрегаты находились на капремонте, где благополучно сгинули. Справа было кирпичное здание «раздатки», то есть места, где закачивали азот или кислород в машины АКЗС и иногда, в том числе по частным заказам, в баллоны.
На стене этого здания летом я намалевал огромными буквами «КИСЛОРОД И МАСЛО ВЗРЫВООПАСНЫ!», за что опять подвергся критике, так как следовало написать взрывоопаснО. Вот что не сделаешь – никакой похвалы! С учетом того, что к этому моменту все говорили на узбекский манер: «Письмо поставлял» или «Пришивил подшиву», я не видел в этом ничего предосудительного.
Основное здание включало три больших зала – компрессорный зал на входе с умывальником в углу, компрессорный цех (там были установлены два танковых двигателя-компрессора, работавшие от электричества и огромная вытяжка в углу) и технологический зал (где были установлены технологические колонны с обязательным детандером).
Было множество подсобных помещений внутри станции – кабинет начальника станции у входа (там стоял сейф с вожделенным спиртом), две кладовые, помещение лаборатории с входом из общего компрессорного зала и пристроенная в углу компрессорного цеха кладовая-каптерка. Вход в новое жилое помещение, называемое по исторической причине «кислородка», был с другой стороны, а проем со стороны технологического цеха был заложен.
Внутри здания было холодно или очень холодно, батареи имели место, но огромные окна с не везде плотно пригнанными стеклами не позволяли его нормально прогревать. Ходить там приходилось в бушлатах.
Также на территории стоял вагончик «дизеля», приспособленный для проживания и такой же, ранее упомянутый, с электроустановкой внутри. На плацу обычно стоял наш ЗИЛ-131 с еще одной бочкой, закрепленной тросами, а также только что полученный КрАЗ с десятитонной стационарной бочкой, окрашенный в ярко-рыжий цвет и составлявший предмет особой гордости Кима, да и всех нас. У КрАЗа был гидроусилитель руля, чего не было больше ни на одной машине в части, да и выглядел он исключительно внушительно, современно и я бы даже сказал – красиво!
У здания справа стояли пятитонные бочки с азотом (черная полоса) и кислородом (синяя полоса) и прикрепленными сверху насосами, покрытыми деревянными кожухами. Когда при ремонте сняли кожух с кислородного насоса мой друг Роман Бакланов, глядя на желтоватые потеки, заявил: «Димка, тебе на дембель скоро, я бы на твоем месте их протирал ежедневно!», прибавив обязательное: «Зачем тебе это нужно?», что возымело свое действия в виде оформления вышеописанной предупреждающей надписи.
Внутри этого здания хранились кислородные баллоны в ячейках, сваренных Урсу с Митителу из арматуры, помещение, используемое как столовая с теми самыми трубами между которых можно было согреться и еще одна комната, оформленная в виде учебного класса, где я размещал позже заглянувших в гости гражданских друзей. Когда я почти через тридцать лет звонил Урсу по наводке Валика, поводом для разговора я выбрал именно претензии по факту сварочных работ на КДС!
Там в частности, ночевал мой школьный товарищ Игорь Матвеев, заглянувший по коммерческим делам в Архангельск и вывозивший оттуда закупленный для перепродажи загранице товар – две складные лодки и осциллограф (проданный мне при увольнение Баклановым). В те времена был запрещен вывоз товаров за пределы области, но у Игоря имелся паспорт моряка, а Архангельск тоже был портовым городом, так что лодки отправились в Польшу!