30:70. Архитектура как баланс сил

© С. Чобан, В. Седов, 2017

© С. Чобан, иллюстрации, 2017

© Е. Габриелев. Оформление, макет серии, 2017

© ООО «Новое литературное обозрение», 2017

* * *

Предисловие

Наверное, многие спросят: а зачем вообще появилась эта книга? Существуют тысячи великолепных монографий, посвященных истории архитектуры. Архитекторы, представляя себя заказчику, уже не собирают судорожно составленные в брошюру фотокопии своих зданий и проектов, а кладут как само собой разумеющееся на стол книгу с запечатленными постройками, выпущенную в одном из известных издательств. Ежегодно выпускается ворох материалов, где современный архитектурный процесс отражен в мельчайших подробностях. Но эта книга – не о том.

Эта книга – достаточно личное, но в то же время всеми силами старающееся быть объективным рассуждение на тему: а чем же является для культуры сегодня современная ей архитектура? Радикально отказавшись за последние сто лет от очень многого, но и приобретя многое, в первую очередь за счет ускоряющегося развития технологий, сегодняшняя архитектура в корне отличается от того, что принято было называть архитектурой еще сто лет назад и ранее. В чем это отличие и осознает ли общество «неархитекторов», да и архитекторов тоже, причины и следствия этого отличия? На эти вопросы я так и не смог найти ответа ни в прочитанных мной книгах или интервью моих коллег, ни в околоархитектурных дискуссиях, за которыми внимательно слежу и в которых по мере сил участвую. Именно поэтому я рискнул пригласить очень уважаемого мной публициста и историка архитектуры Владимира Седова участвовать в написании этой книги, в которой мы постараемся взглянуть на развитие архитектуры прошлого, на кардинальный перелом в этом развитии, который произошел в 20-е годы XX века, как бы с другой стороны улицы, отстраненно, как ученые, которые стараются описать уже существующее и всеми видимое, но, по всей вероятности, не вполне осознанное явление. И, конечно, мы постараемся дать прогноз: что же надо приобрести и развить современной нам архитектуре, для того чтобы не растерять безусловные завоевания архитектурной эстетики XX–XXI веков? Что нужно для того, чтобы научиться создавать яркие городские ансамбли, в которых не только отдельные здания-иконы, построенные на основе современнейших технических и эстетических достижений и являющиеся сегодня главным результатом архитектурной революции XX века, но и окружающие их гораздо большие по объему элементы рядовой застройки приблизятся к качеству тех исторических городов, которые мы охотнее всего посещаем как туристы и в которых нас поражает огромное количество ошеломляющих своей красотой построек никому не известных архитекторов прошлого?

Парадный фасад Гранд-канала напротив Рыбного рынка. Венеция, 2010

Мне всегда нравится путешествовать по городам не с архитекторами. Путешествуя с архитектором, ты заранее знаешь и свои реакции на то или иное здание, и реакции собеседника. Историческая архитектура, скажем до 1920-х, будет восприниматься как некая череда более или менее интересных памятников. Отношение к этим памятникам будет как к следам древних цивилизаций: это впечатляет, но непонятно, как, кем и, главное, зачем это сделано. Рядом с этими зданиями у меня лично возникает ощущение, что они созданы инопланетянами, которым были известны неведомые нам сегодня точные технологии работы с деталями и которые покинули нашу планету, оставив нас в неведении – как продолжить и развить их уникальное знание. Видя архитектуру 1920–1930-х или 1950–1960-х годов, архитекторы будут восхищенно осматривать намеренно минималистические детали и формы хотя и сравнительно недавно построенных, но либо полуразвалившихся, либо с ощутимым трудом поддерживаемых в надлежащем виде объектов довоенного и послевоенного модернизма. Современная архитектура будет существовать в глазах коллег в своем дословном воплощении только что появившегося и именно этим интересного новшества – сродни полосе новостей в интернете. То есть архитектура, построенная 10 лет назад, в массе своей уже вряд ли кого-то заинтересует, так как технологии создания деталей с тех пор заметно ушли вперед. А в актуальных постройках в основном будут поражать особенно точно и по последнему слову техники и моды решенные стыки, сопряжения материалов и форм.

Разнообразие деталей сомасштабных фасадов на Гран-плас в Брюсселе. 2013

Обилие профессиональных премий, выставок и изданий формирует стойкое ощущение, что абсолютно всем членам общества архитектура должна нравиться только потому, что уже признана кланом ее создателей. Тогда как на самом деле неархитекторы рассматривают и воспринимают города совсем по-другому. Я люблю вести диалог об архитектуре с неархитектором, например, проезжая вдоль фасадов Елисейских полей в Париже или гуляя по Берлину. Даже посредственные здания, построенные до 1920-х годов прошлого века, как правило, нравятся или по крайней мере становятся из-за своих многосложно украшенных фасадов предметом дискуссии. Когда же спрашиваешь собеседника о зданиях 1950–2000-х годов, то за редким исключением получаешь недоуменный взгляд в ответ: «А где здесь архитектура? Чему тут нравиться?» Исключение составляют лишь наиболее экзальтированные представители сегодняшней архитектуры, как правило резко выделяющиеся не только другим материалом – стекло, бетон, – но и самой формой. У других современных построек практически нет шансов быть замеченными, хотя, казалось бы, очевидно, что подчеркнуто контрастные по отношению к своему окружению здания нуждаются в насыщенном деталями окружающем архитектурном ландшафте, как сложный по форме древесный гриб нуждается в живописном стволе дерева, на фоне которого он и достигает желаемого острого контраста.

Я учился на архитектурном факультете в Санкт-Петербурге, а это, конечно, город с экстремально превалирующей исторической средой. Причем тебя окружает сравнительно недавняя история, создатели которой являются безусловными героями и титанами в сознании каждого из петербуржцев. Несмотря на это, в институте ее преподавание происходило абсолютно отдельно от преподавания того, что считалось современной архитектурой. Я прекрасно помню, что даже не задавался вопросом: а можно ли было бы создать сегодня здания, сравнимые по красоте с исторической архитектурой, которая окружала нас непосредственно: мы учились в замечательном здании XVIII века, первом здании эпохи классицизма в Петербурге. Ежедневно проходя сквозь удивительный в своей торжественности входной холл с двумя расходящимися парадными лестницами, мы шли в классы-мастерские, чтобы спроектировать очередной сарай со стоечками и балочками. Даже разговаривая дома в кругу семьи, я часто слышал: «Ну да… Как раньше сейчас построить, конечно, уже нельзя, но нужно постараться сделать лучшее в предложенных условиях». Мы ходили рисовать архитектурные этюды в исторических кварталах и в интерьерах Петербурга и смотрели на объекты нашего рисования как на следы древней цивилизации, которые оставили невесть откуда взявшиеся и куда улетевшие, видимо навсегда, инопланетяне. То есть, повторюсь, никто из нас не ставил перед собой, и, главное, наши учителя тоже не ставили перед нами задачу: попытаться сделать что-то сравнимое по своей красоте (именно красоте – сегодня почти непонятное никому, как будто запрещенное слово) с тем, что нас ежедневно окружает. Из тогда запрещенного для посещения заграничного окружения наша библиотека получала книги и журналы, в которых мы с удивлением видели, что мир не только движется по пути упрощения форм и исчезновения деталей, но и стремительно развивает технологии, результатом которых становятся постройки нехарактерных для зданий прошлого форм, скульптурные объекты необычного звучания.

Улица в Санкт-Петербурге – пример средовой исторической застройки, которая не запоминается отдельными строениями, но создает ощущение традиционной гармонии подобия. 1984

Оказавшись в Западной Европе двадцать пять лет назад и посильно участвуя в современном мне процессе создания архитектуры, я с удивлением заметил, что возникшие у меня по отношению к современной архитектуре еще во время учебы вопросы не исчезли. Напротив, многие проблемы усложнились, а процесс интуитивного, к сожалению, отторжения горожанами многого из современной им архитектурной реальности усугубился. Вот об этих проблемах мы и стараемся поразмышлять в нашей книге, анализируя историю развития архитектуры, но намеренно не вдаваясь в детали: что потеряла и что приобрела по отношению к прошлым эпохам современная архитектура и какую картинку города можно создать ее средствами, если представить себе, что историческая среда не всегда находится в непосредственной близости и может служить терпеливым фоном для контрастных изысканий?

И еще очень важно понимать, что мы очень хотели бы сделать эту книгу доступной для чтения и интересной именно неархитекторам. То есть мы будем очень рады, если и архитекторы почерпнут из нее что-то полезное для себя, мы даже этого очень хотели бы, но все же главной нашей целевой аудиторией мы хотели бы видеть интересующихся архитектурой людей. Эти люди смогут, на наш взгляд, получить представление об истории развития архитектуры, не продираясь сквозь многотомные фолианты, перегруженные фактами, датами и специальными терминами, а охватив ее всего на 100 страницах текста одним взглядом и заинтересовавшись, углубить, если захотят, полученные знания в вышеозначенных научных трудах. Но важнее всего нам было бы, если бы читатели этой книги, прочитав ее, смогли приблизиться хоть чуть-чуть к ответу на вопрос: «А что же мы хотим видеть и не видим в современной нам архитектуре, в современных нам городах?»

Сергей Чобан

Ступенчатая пирамида в Теотиуакане. Мексика, 2012

Глава 1
Античность

Когда рождается архитектура – неясно. И где точно – установить трудно. Ясно только, что в Древнем мире на Ближнем Востоке архитектура возникает вместе с таинствами сложной и всеобъемлющей религии и вместе или рядом с геометрией. Первоначальная архитектура возникает из архитектуры первобытной, примитивной и характеризуется, кажется, двумя новыми качествами: геометрической сложностью и избыточностью. Если говорить о геометрии, то пирамиды, будь то пирамиды Египта, ступенчатые пирамиды Месопотамии или древних территорий Южной Америки, лучше всего выражают связь ранней архитектуры с этой наукой: только овладев основами геометрии, можно было соорудить эти гигантские объемные фигуры. Если говорить об избыточности, то она может заключаться или в отдельных свойствах, таких, например, как размер, качество и количество материала, украшений, или в комплексе этих свойств. Избыточность, забегая вперед, всегда связана не только с дороговизной мрамора и масштабом сооружения, но и, едва ли не в первую очередь, с декоративной стороной здания.

Древняя архитектура сразу же после своего появления начала разрабатывать главную тему, связанную с изобразительностью: тему зримого отображения или даже просто изображения несущего и несомого. Так, например, в Египте родился ордер, то есть порядок, система украшения колонн и лежащих на них балок. В эту систему были заложены основные темы ордера: база, утолщение круглого тела колонны, а также капитель, или декорированный узел примыкания колонны к вышележащему перекрытию. Собственно, египетских ордеров, судя по капителям, было два, с пальмовидными и с лотосовидными капителями, но тела колонн при этом не слишком различались.

Фантазия на тему греческой Античности. Исчезающие во времени элементы античного декора. Оголенная кладка стен слева и справа символизирует конструктивную основу античной архитектуры. 2004

Следует сказать, что древневосточные архитектуры, как и древневосточные культуры и государства вообще, отличались крайней инертностью, если не застылостью: однажды возникнув, они как будто не меняются или меняются так медленно, что только взгляд увлеченного ученого может заметить разницу в периодах, уловить вектор развития или деградации. Чтобы развиваться, нужно было, чтобы общество более мобильное получило или заново «изобрело» архитектуру и увлеклось ею – как едва ли не главным видом искусства, символом своего меняющегося, но оставляющего след бытия.

Греция потому так привлекательна, что она являет собой культуру движущуюся, живую, а потому неустойчивую. Греция получила архитектуру из Египта, вернее, получила некие знания и принялась развивать их практически и, немного спустя, – теоретически. В VII веке до нашей эры появляется дорический ордер с мощной круглой в сечении колонной, чей фуст (тело) украшен вогнутыми бороздками – каннелюрами и увенчан круглым и как будто сплющенным эхином и прямоугольной абакой; капитель поддерживает горизонтальную балку – антаблемент, состоящий из трех частей: архитрава, фриза и карниза. Эта форма оказалась архетипической и продолжала жить в разные века и в разных культурах, но преимущественно – в культуре европейской. Заметим при этом, что особенности новой архитектуры были напрямую связаны с методом ее художественного, декоративного, орнаментального осмысления. Обычная стоечно-балочная система, берущая начало от деревянной конструкции, не нуждалась в ордере и орнаментальной обработке для улучшения своих функциональных свойств. То есть та революция, которая произошла в XX веке путем устранения любых архитектурных украшений как якобы нечестных и не соответствующих функции постройки, могла произойти уже тогда, в Древней Греции, если бы греки не понимали отчетливо, что членение простой формы на объяснимые лишь с точки зрения художественной логики части необходимо для лучшего визуального и тактильного восприятия архитектуры. Глазу недостаточно увидеть общий объем здания издали, его пропорции, он должен подпитываться дальнейшими деталями по мере приближения к зданию, как мы с интересом разглядываем листву, а не только сам по себе безусловно красивый силуэт кроны дерева или всматриваемся в черты уникального человеческого лица. Кстати, именно близостью к анатомии человека руководствовалась архитектура в момент создания ордера – порядка пропорционирования и украшения конструктивного остова для его гармоничного восприятия.

Примерно тогда же, когда и дорический ордер, в Ионии, располагавшейся на восточном берегу Эгейского моря, появился ордер ионический. В этом ордере помимо более скульптурной капители, представлявшей «двурогую» схему с двумя спиралями, появилась база, подготавливающая переход от основания к телу колонны. Колонна, таким образом, получила законченную тройную композицию с последовательностью «база – фуст – капитель», анатомически соответствующей последовательности «стопа – тело – голова». Человекоподобный характер такой конструкции и такого объема ощущается даже интуитивно. А вскоре к двум видам колонн прибавилась и третья: возник коринфский ордер, в котором скульптурность капители, представляющей собой «корзину» из аканфа, растения с живописным и прихотливым обрезом листьев, достигла своеобразного предела.

Все эти виды колонн включались в различные композиции, которые будут характерны для всех последующих стилей. Эти композиции – колонный периптер, колонный портик или часть периптера, предваряющая вход в здание, – только с большой натяжкой можно назвать функционально оправданными. Конечно, в Греции, да и позднее в Римской империи и большинстве ее колоний был жаркий климат, и навес кровли за колоннадой мог защитить от палящего солнца, хотя монументальная высота колонн в большинстве построек как раз противоречила так понятой их функции. Но главной задачей колоннады была задача художественно-декоративного свойства: придать постройке пластическую глубину, превратить ее в геометрическую рельефную скульптуру с глубокими тенями. Именно из-за этих своих свойств колоннада перекочевала позднее в самые разные постройки по всему миру, успешно организовывая затененные лоджии перед фасадами с оконными проемами, в том числе и в странах, не отличавшихся солнечным климатом или наличием большого количества светлых дней в году.

Среди греческих архитектурных композиций наиболее выразительной был периптер – когда храм с прямоугольной целлой оказывался окружен, «оперен» колоннадой со всех четырех сторон (колоннада могла быть и двойной, тогда периптер превращался в диптер). Периптер с его ритмически и пластически богатой формой возглавил иерархическую группу основных греческих типов. Эта иерархия начинается с храма в антах, где на узкой стороне целлы выставленные вперед колонны зажаты между выдвинутыми торцами боковых стен. Затем идет простиль с колоннадой с одной узкой стороны целлы, амфипростиль с колоннадами с двух сторон, затем псевдопериптер, представляющий собой глухую целлу с приставленными к стене (или полувыступающими из нее, что, в общем, одно и то же) колоннами, вернее их половинками или тремя четвертями. Рядом с прямоугольными храмами возникают храмы круглые, толосы, колоннады которых или изобразительные, как у псевдопериптера, или настоящие, объемные. Помимо храмов появляются и другие типы зданий: театр, палестра для физических упражнений, одеон для поэтических выступлений, стоя для торговли и общественных собраний. Все это составляло самостоятельный мир архитектуры, тесно смыкавшийся, с одной стороны, с орнаментированной поверхностью или скульптурой, а с другой – с инженерной мыслью и чисто функциональными сооружениями, такими как укрепления городов и крепостей, маяки, молы, водопроводы, цистерны. И все это не стояло на месте, все это непрерывно развивалось, причем не просто развивалось – совершенствовалось.

Это постоянное совершенствование лучше всего проиллюстрировать историей дорического периптера. Возникнув в VII веке с еще довольно тяжелыми колоннами и неустоявшимся их числом, на протяжении VI и V веков до нашей эры он постепенно и последовательно развивается в сторону большей регламентированности числа, большей стройности и убедительности пропорций, в сторону ясности. Движение закончилось Парфеноном, гигантским дорическим периптером с идеальными пропорциями.

В этой идеальности, проработанности, законченности была и конечность темы: развиваться дальше было, видимо, уже невозможно. Это был тупик, первый архитектурный тупик, который мы знаем. И уже афинское государство свернуло в сторону архитектуры изящной, изощренной и несколько более легкой по сравнению с дорическим периптером. В Эрехтейоне мы видим уже ионический ордер и более свободную композицию, как будто прямо удовлетворявшую тягу к разнообразию и выход из плена канона, и большую легкость целого. Здесь есть уже предчувствие следующего периода, эллинизма.

Как дорические периптеры, так и храмы других ордеров развивались в условиях, когда греческий мир состоял из сотен полисов, городов-государств, которые располагались по берегам Средиземного моря и сообщались между собой. Эти города могли быть демократиями, аристократиями или даже царствами и тираниями, но при всех политических различиях они имели примерно равный размер и сходное устройство города, а мир города с его ближайшей округой (хорой) примерно так же противостоял окружающему эти цивилизованные клочки варварскому миру, не входя при этом в окончательный конфликт с этим отчетливо чужим и по ощущению опасным, но все же более слабым окружением. Греки, как Одиссей, обманывали мощный варварский мир – и тем побеждали.