002
ОтложитьЧитал
Борьба с молодежью.
Всякая революционная партия прежде всего находит опору в молодом поколении восходящего класса. Политическое одряхление выражается в утрате способности привлекать под свое знамя молодежь. Повально сходящие со сцены партии буржуазной демократии вынуждены уступать молодежь либо революции, либо фашизму. Большевизм в подполье всегда был партией молодых рабочих. Меньшевики опирались на более солидную и квалифицированную верхушку рабочего класса, весьма кичились этим и глядели на большевиков сверху вниз. Дальнейшие события немилосердно обнаружили им их ошибку: в решающий момент молодежь потянула за собой более зрелые слои и даже стариков.
Революционный переворот дал грандиозный исторический толчок новым советским поколениям, одним ударом оторвав их от консервативных форм быта и раскрыв им ту великую тайну, – первую из тайн диалектики, – что на земле нет ничего неизменного, и что общество делается из пластических материалов. Как глупа теория неизменных рассовых типов в свете событий нашей эпохи! Советский Союз представляет грандиозный тигель, в котором переплавляется характер десятков народностей. Мистика «славянской души» отходит, как шлак.
Но толчок, который получили молодые поколения еще не нашел себе выхода в соответственной исторической работе. Правда, молодежь очень деятельна в области хозяйства. В СССР числится 7 миллионов рабочих в возрасте до 23 лет: 3.140 тысяч – в промышленности, 700 т. – на железных дорогах, 700 т. – на стройках. На новых заводах-гигантах молодые рабочие составляют около половины общего числа. В колхозах числится ныне 1.200 т. одних лишь комсомольцев. Сотни тысяч членов комсомола мобилизованы за последние годы на стройки, на лесозаготовки, на угольные шахты, на золотую промышленность, для работ в Арктике, на Сахалине, или на Амуре, где строится новый город Комсомольск. Новое поколение поставляет ударников, отличников, стахановцев, мастеров, низовых администраторов. Молодежь учится, и значительная часть учится прилежно. Не менее, если не более она деятельна в области спорта, в самых его дерзких формах, как парашютизм, или воинственных – как стрелковое дело. Предприимчивые и отважные уходят во всякого рода опасные экспедиции.
«Лучшая часть нашей молодежи, – говорил недавно известный полярный исследователь Шмидт, – стремится работать там, где ее ждут трудности». Так оно несомненно и есть. Но во всех областях пореволюционные поколения еще остаются под опекой. Что делать и как делать, им указывают сверху. Политика, как высшая форма командования, остается целиком в руках так называемой «старой гвардии». И при всех горячих, нередко льстивых речах по адресу молодежи, старики зорко охраняют свою монополию.
Не мысля развития социалистического общества без отмирания государства, т.е. без замены всякого рода полицейщины самоуправлением культурных производителей и потребителей, Энгельс возлагал завершение этой задачи на молодое поколение, «которое вырастет в новых, свободных общественных условиях и окажется в состоянии совершенно выкинуть вон весь этот хлам государственности». Ленин прибавляет от себя: «всякой государственности, в том числе и демократически-республиканской»… Так примерно располагалась в сознании Энгельса и Ленина перспектива построения социалистического общества: поколение, завоевавшее власть, «старая гвардия», начинает работу ликвидации государства; ближайшее поколение завершает ее.
Как же обстоит в действительности? 43% населения СССР родились после Октябрьского переворота. Если возрастной границей взять 23 года, то окажется, что свыше 50%, советского человечества не достигают этой границы. Большая половина населения страны не знает, следовательно, по личным воспоминаниям, никакого другого режима, кроме советского. Но как раз эти новые поколения формируются не в «свободных общественных условиях», как мыслил Энгельс, а под невыносимым и все возрастающим гнетом правящего слоя, того самого, который, согласно официальной фикции, совершил великий переворот. На заводе, в колхозе, в казарме, в университете, в школе, даже в детском саду, если не в яслях, главными доблестями человека объявляются: личная верность вождю и безусловное послушание. Многие педагогические афоризмы и прописи последнего времени могли бы казаться списанными у Геббельса, если б сам он не списал их в значительной мере у сотрудников Сталина.
Школа и общественная жизнь учащихся насквозь проникнуты формализмом и лицемерием. Дети научились проводить бесчисленные удушливо скучные собрания, с неизбежным почетным президиумом, со славословием в честь дорогих вождей и заранее размеченными благоправными прениями, в которых, совершенно как и у взрослых, говорится одно, а думается другое. Самые невинные кружки школьников, пытающихся создать оазисы в пустыне казенщины, вызывают свирепые репрессии. Через свою агентуру ГПУ вносит ужасающий разврат доносов и предательств в так называемую «социалистическую» школу. Более вдумчивые педагоги и детские писатели, несмотря на принудительный оптимизм, не могут подчас скрыть своего ужаса пред лицом этого мертвящего школьную среду духа принуждения, фальши и скуки.
Не имея в своем прошлом опыта классовой борьбы и революции, новые поколения могли бы созреть для самостоятельного участия в общественной жизни страны только в условиях советской демократии, только при сознательной переработке опыта прошлого и уроков настоящего. Самостоятельный характер, как и самостоятельная мысль не могут развернуться без критики. Между тем в элементарной возможности обмениваться мыслями, ошибаться, проверять и исправлять ошибки, свои и чужие, советской молодежи начисто отказано. Все вопросы, в том числе и ее собственные, решаются за нее. Ей предоставляется только выполнять и петь славу. На каждое слово критики бюрократия отвечает тем, что выворачивает шейные позвонки. Все выдающееся и непокорное в рядах молодежи систематически уничтожается, подавляется или физически истребляется. Этим и объясняется тот факт, что миллионы и миллионы комсомола не выдвинули ни одной крупной фигуры.
Бросаясь в технику, науку, литературу, спорт или шахматы молодежь как бы завоевывает себе шпоры для будущих больших дел. Во всех этих областях она соперничает с плохо подготовленным старшим поколением, кое где догоняет и перегоняет его. Но при каждом прикосновении к политике – обжигает себе пальцы. У нее остаются, таким образом, три возможности: приобщиться к бюрократии и сделать карьеру; молчаливо подчиняясь гнету, уйти в хозяйственную работу, в науку или в свои маленькие личные дела; наконец, спуститься в подполье, чтоб учиться бороться и закаляться для будущего. Путь бюрократической карьеры доступен лишь маленькому меньшинству. На другом полюсе маленькое меньшинство становится в ряды оппозиции. Средняя группа, т.е. преобладающая масса, в свою очередь, крайне неоднородна. Под чугунным прессом в ней происходят хоть и скрытые, но крайне многозначительные процессы, которые во многом определят будущее Советского Союза.
Аскетические тенденции эпохи гражданской войны уступили в период НЭП'а место более эпикурейским, чтобы не сказать более жадным настроениям. Первая пятилетка снова стала временем невольного аскетизма, но уже только для масс и молодежи: правящий слой успел прочно окопаться на позициях личного благополучия. Вторая пятилетка несомненно окрашена острой реакцией против аскетизма. Заботы о личном преуспевании захватывают широкие слои населения, особенно молодежи. Факт, однако, таков, что и в новом советском поколении достаток и благополучие доступны только той тонкой прослойке, которой удается подняться над массой и, так или иначе, приобщиться к правящему слою. С своей стороны, бюрократия сознательно выращивает и отбирает аппаратчиков и карьеристов.
«Советской молодежи – уверял на съезде комсомола (апрель 1936 г.) главный докладчик, – не свойственны жажда наживы, мещанская ограниченность, низменный эгоизм». Слова эти звучат явным диссонансом рядом с господствующим ныне лозунгом «зажиточной и красивой жизни», методами сдельщины, премиями и орденами. Социализм не аскетичен; наоборот, глубоко враждебен аскетизму христианства, как и всякой вообще религии, своей привязанностью к этому миру, и только к нему. Но социализм имеет свою градацию земных ценностей. Человеческая личность начинается для него не с заботы о зажиточной жизни, а, наоборот, с прекращения такой заботы. Однако, перепрыгнуть через свою голову не дано ни одному поколению. Все стахановское движение построено пока-что на «низменном эгоизме». Самое мерило успехов: число заработанных брюк и галстуков, свидетельствует именно о «мещанской ограниченности». Пусть даже эта стадия исторически неизбежна; но нужно видеть ее такою, как она есть. Восстановление рыночных отношений открывает несомненную возможность значительного повышения личного благополучия. Широкое стремление советской молодежи в инженеры объясняется не столько заманчивостью социалистического строительства, сколько тем, что инженеры зарабатывают несравненно лучше, чем врачи или учителя. Когда такого рода тенденции складываются в обстановке духовного гнета и идеологической реакции, при сознательном разнуздывании сверху карьеристских инстинктов, то насаждение «социалистической культуры» оказывается сплошь да рядом воспитанием в духе крайнего анти-общественного эгоизма.
И все же было бы грубой клеветой на молодежь изображать ее, как одержимую исключительно или даже преимущественно личными интересами. Нет, в массе своей она великодушна, отзывчива, предприимчива. Карьеризм окрашивает ее только сверху. В глубине живут разнородные, далеко не сложившиеся тенденции, на подоплеке героизма, который еще только ищет применения. Этими настроениями питается в частности новейший советский патриотизм. Он несомненно очень глубок, искренен и динамичен. Но и через патриотизм проходит трещина, отделяющая молодых от стариков.
Здоровым молодым легким невыносимо дышать в атмосфере лицемерия, неотделимого от Термидора, т.е. от реакции, которая еще вынуждена рядиться в одежды революции. Вопиющее несоответствие между социалистическими плакатами и реальной жизнью подрывает доверие к официальным канонам. Значительные прослойки молодежи кичатся пренебрежением к политике, грубостью, разгулом. Во многих случаях, вероятно, в большинстве, индифферентизм и цинизм – только первобытная форма недовольства и затаенного стремления стать на собственные ноги. Исключения из комсомола и партии, аресты и ссылки сотен тысяч молодых «белогвардейцев» и «оппортунистов», с одной стороны, «большевиков-ленинцев», с другой, свидетельствуют, что источники сознательной политической оппозиции, правой и левой, не иссякают; наоборот, за последние год-два они забили с новой силой. Наконец, наиболее нетерпеливые, горячие, неуравновешенные, оскорбленные в своих интересах или чувствах, обращают свои мысли в сторону террористической мести. Таков примерный спектр политических настроений советской молодежи.
История индивидуального террора в СССР ярко отмечает этапы общей эволюции страны. На заре советской власти террористические акты устраивались белыми и эсерами, в атмосфере еще незаконченной гражданской войны. Когда бывшие господствующие классы утратили надежды на реставрацию, исчез и терроризм. Кулацкий террор, отголоски которого наблюдались до самого последнего времени, имел всегда локальный характер и дополнял партизанскую войну против советского режима. Что касается новейшего терроризма, то он не опирается ни на старые господствующие классы ни на кулака. Террористы последнего призыва рекрутируются исключительно из среды советской молодежи, из рядов комсомола и партии, нередко из отпрысков правящего слоя. Совершенно бессильный разрешить те задачи, которые он себе ставит, индивидуальный террор имеет, однако, важнейшее симптоматическое значение, характеризуя остроту противоречия между бюрократией и широкими массами народа, в особенности молодежи.
Все вместе: хозяйственный азарт, парашютизм, полярные экспедиции, демонстративный индифферентизм, «романтика хулиганства», террористические настроения и отдельные акты террора, подготовляет взрыв молодого поколения против нестерпимой опеки стариков. Война могла бы несомненно послужить отдушиной для накопившихся паров недовольства. Но не надолго. Молодежь в короткий срок приобрела бы необходимый боевой закал и столь недостающий ей ныне авторитет. Тем временем репутация большинства «стариков» потерпела бы непоправимый ущерб. В лучшем случае война дала бы бюрократии лишь некоторый мораториум; тем острее встал бы политический конфликт к окончанию войны.
Было бы, конечно, слишком односторонним сводить основную политическую проблему СССР к проблеме поколений. Среди стариков бюрократия числит не мало явных или притаившихся противников, как и среди молодежи есть сотни тысяч законченных аппаратчиков. Но все же, с какой бы стороны ни повелась атака на позиции правящего слоя, слева или справа, атакующие будут вербовать главные свои силы в среде придавленной, политически бесправной и недовольной молодежи. Бюрократия превосходно понимает это. Она вообще обладает изощренной чувствительностью ко всему, что может угрожать ее господствующему положению. Естественно, если она старается заблаговременно консолидировать свои позиции. Главные траншеи и бетонные укрепления возводятся ею при этом как раз против молодого поколения.
В апреле 1936 г., как упоминалось уже, собрался в Кремле X съезд Комсомола. Никто не потрудился, конечно, объяснить, почему, вразрез с уставом, съезд не созывался целых пять лет. Зато очень скоро выяснилось, что тщательно подобранный и просеянный съезд созван на этот раз исключительно для политической экспроприации молодежи: по новому уставу комсомол даже и юридически лишается права участия в общественной жизни страны. Его единственная сфера отныне: просвещение и культурное воспитание. Генеральный секретарь комсомола, по поручению сверху, заявил в докладе: «нам надо… прекратить болтовню о промфинплане, о снижении себестоимости, хозрасчете, севе и прочих других важнейших государственных задачах, как будто мы их решаем». Вся страна могла бы повторить последние слова: «как будто мы их решаем». Наглый окрик: «прекратить болтовню» отнюдь не вызвавший энтузиазма архипокорного съезда, кажется тем более поразительным, что советский закон определяет политическое совершеннолетие в 18 лет, давая с этого возраста юношам и девушкам все избирательные права, тогда как предельный возраст для комсомола, по старому уставу – 23 года, причем фактически целая треть членов организации превышала этот предел. Последний съезд совершил одновременно две реформы: легализовал участие в комсомоле старших возрастов, тем самым повысив число комсомольцев-избирателей, и в то же время лишил организацию в целом права вторгаться в область не только общей политики (об этом вообще не может быть речи), но и текущих вопросов хозяйства. Упразднение старой возрастной границы продиктовано тем, что переход из комсомола в партию, совершавшийся ранее почти автоматически, ныне крайне затруднен. Отнятие последнего остатка политических прав, даже видимости их, вызвано стремлением полностью и окончательно закрепостить комсомол очищенной партией. Обе меры, явно противоречащие одна другой, исходят, тем не менее, из одного и того же источника: страха бюрократии перед молодым поколением.
Докладчики съезда, выполнявшие, по собственным словам, прямые поручения Сталина, – такие предупреждения имели целью заранее исключить самую возможность прений, – объясняли цели реформы с почти поразительной откровенностью: «нам никакой второй партии не нужно». Этот довод обнаружил, что, по мнению правящей верхушки, комсомол, если его не придушить окончательно, грозит превратиться во вторую партию. Как бы для того, чтоб определить ее возможные тенденции, докладчик предупреждающе заявил: «В свое время не кто иной, как Троцкий пытался, демагогически заигрывая с молодежью, привить ей анти-ленинскую, анти-большевистскую мысль о необходимости создания второй партии», и т.д. Историческая справка докладчика заключает в себе анахронизм: на самом деле Троцкий лишь предупреждал «в свое время», что дальнейшая бюрократизация режима неизбежно приведет к разрыву с молодежью и выдвинет опасность второй партии. Но все равно: ход событий, подтвердив предупреждение, тем самым превратил его в программу. Переродившаяся партия сохраняла притягательную силу только для карьеристов. Честных и мыслящих юношей и девушек не может не тошнить от византийского раболепия, от фальшивой риторики, прикрывающей привилегии и произвол, от самохвальства заурядных бюрократов, превозносящих друг друга, от всех этих маршалов, которые не хватают звезд с небес, зато навешивают себе их на разные части тела. Дело идет таким образом уже не об «опасности» второй партии, как 12-13 лет тому назад, а об ее исторической необходимости, как единственной силы, которая способна повести дальше дело Октябрьской революции. Изменение устава комсомола, хотя бы и подкрепленное новыми полицейскими угрозами, не остановит, разумеется, политического возмужания молодежи и не предотвратит ее враждебного столкновения с бюрократией.
В какую сторону повернет молодежь в случае большой политической встряски? Под каким знаменем соберет она свои ряды? Сейчас никто еще не дает уверенного ответа на этот вопрос, и меньше всего сама молодежь. Противоречивые тенденции бороздят ее сознание. В последнем счете самоопределение главной ее массы будет определено историческими событиями мирового значения: войной, новыми успехами фашизма или, наоборот, победой пролетарской революции на Западе. Во всяком случае бюрократии придется убедиться, что эта бесправная молодежь представляет исторический снаряд могущественной разрывной силы.
В 1894 г. русское самодержавие, устами молодого царя Николая II, ответило земцам, робко мечтавшим приобщиться к политической жизни, знаменитыми словами: «бессмысленные мечтания!». В 1936 г. советская бюрократия ответила на смутные пока еще претензии молодого поколения еще более грубым окриком: «перестаньте болтать». Эти слова тоже войдут в историю. Режим Сталина может поплатиться за них не менее тяжко, чем тот режим, который возглавлялся Николаем II.
Нация и культура.
Национальная политика большевизма, обеспечившая победу Октябрьской революции, помогла Советскому Союзу удержаться и в дальнейшем, несмотря на внутренние центробежные силы и враждебное окружение. Бюрократическое перерождение государства легло на национальную политику тяжелым камнем. Именно по национальному вопросу Ленин собирался дать первый бой бюрократии, и прежде всего Сталину, на XII съезде партии, весною 1923 года. Но прежде, чем собрался съезд, Ленин вышел из строя. Документы, которые он тогда готовил, и сейчас еще остаются под запретом цензуры.
Культурные потребности пробужденных революцией наций нуждаются в самой широкой автономии. В то же время хозяйство может успешно развиваться только при подчинении всех частей Союза общему централистическому плану. Но хозяйство и культура не отделены друг от друга непроницаемыми переборками. Тенденции культурной автономии и хозяйственного централизма естественно вступают поэтому время от времени в конфликт. Однако, противоречие между ними вовсе не является непримиримым. Если для разрешения его нет и не может быть раз и навсегда готовой формулы, то есть зато упругая воля самих заинтересованных масс: только их действительное участие в управлении собственными судьбами может провести на каждом новом этапе необходимую разграничительную черту между законными требованиями хозяйственного централизма и жизненными притязаниями национальных культур. Беда, однако, в том, что воля населения СССР, в лице всех его национальных частей, полностью подменена ныне волей бюрократии, которая подходит и к хозяйству и к культуре под углом зрения удобств управления и специфических интересов правящего слоя.
Правда, в области национальной политики, как и в области хозяйства, советская бюрократия продолжает еще выполнять известную часть прогрессивной работы, хотя и с непомерными накладными расходами. Это относится прежде всего к отсталым национальностям Союза, которые должны по необходимости пройти через более или менее длительный период заимствований, подражаний и ассимиляции готового. Бюрократия пролагает для них мост к элементарным благам буржуазной, отчасти и до-буржуазной культуры. По отношению к ряду областей и народностей советская власть выполняет, в значительной мере, ту историческую работу, которую Петр I и его сподвижники выполнили по отношению к старой Московии, только в большем масштабе и более быстрыми темпами.
В школах Союза преподавание ведется сейчас не менее, как на 80 языках. Для большинства из них приходилось создавать новый алфавит или заменять азиатский, крайне аристократический, более демократическим – латинским. На таком же числе языков издаются газеты, которые впервые приобщают крестьян и пастухов-кочевников к элементарным идеям человеческой культуры. На заброшенных окраинах царской империи поднимается своя промышленность. Старый полуродовой быт разрушается трактором. Наряду с письменностью возникает своя агрономия и медицина. Трудно переоценить значение этой работы поднятия новых человеческих пластов. Не напрасно Маркс говорил, что революция – локомотив истории.
Но и самый мощный локомотив не совершает чудес: он не меняет законов пространства, а лишь ускоряет движение. Самая необходимость знакомить десятки миллионов взрослых людей с азбукой и газетой или с простейшими правилами гигиены показывает, какой большой путь приходится проделать прежде, чем можно будет действительно поставить вопрос новой, социалистической культуры. Пресса сообщает, например, что в Западной Сибири, ойроты, не знавшие ранее, что значит умываться, имеют теперь «во многих селениях бани, куда иногда за 30 километров приезжают мыться». Этот крайний пример взятый на низшем полюсе культуры, ярко освещает, однако, уровень многих других достижений, и не только на отсталых окраинах. Когда глава правительства, для иллюстрации роста культуры, ссылается на то, что в колхозах поднимается спрос на «железные кровати, стенные часы, вязаное белье, свитеры, велосипеды» и проч., то это значит лишь, что зажиточные верхи советской деревни начинают пользоваться теми промышленными изделиями, которые давно вошли в обиход крестьянских масс Запада. Изо дня в день повторяются, в речах и печати, поучения на тему о «культурной социалистической торговле». По существу же дело идет о том, чтоб придать чистый и привлекательный вид государственным магазинам, снабдить их необходимым техническим оборудованием и достаточным ассортиментом товаров, не гноить яблок, прилагать к чулкам нитки для штоптанья, наконец, приучать продавцов внимательно и вежливо относиться к покупателю, словом, достигнуть обычных приемов капиталистической торговли. До разрешения этой крайне важной задачи, в которой нет, однако, ни грана социализма, пока еще не близко.
Если оставить на минуту в стороне законы и учреждения, а взять повседневную жизнь основного массива населения, и если не морочить намеренно головы ни себе ни другим, то придется признать, что в нравах и быте советской страны наследство царской и буржуазной России имеют еще неизмеримое преобладание над зародышами социализма. Об этом убедительнее всего говорит само население, которое при малейшем повышении жизненного уровня, с жадностью набрасывается на готовые западные образцы. Молодые советские служащие, нередко и рабочие стараются в одежде и манерах подражать американским инженерам и техникам, с которыми им случилось близко соприкоснуться на заводе. Промышленные или канцелярские работницы пожирают глазами иностранную туристку, чтоб перенять моду и манеры. Счастливица, которой это удается, становится предметом повального подражания. Вместо старой челки, лучше оплачиваемые работницы заводят себе «вечную завивку». Молодежь охотно записывается в «кружки западных танцев». В известном смысле все это – прогресс. Но в нем выражаются пока не преимущества социализма перед капитализмом, а перевес мелкобуржуазной культуры над патриархальностью, города – над деревней, центра – над захолустьем, Запада – над Востоком.
Привилегированные советские слои делают тем временем свои заимствования в более высоких капиталистических сферах, причем законодателями выступают дипломаты, директора трестов, инженеры, которым часто приходится совершать поездки в Европу и Америку. Советская сатира молчит на этот счет, ибо ей начисто запрещено касаться верхних «десяти тысяч». Между тем нельзя, с горечью, не отметить, что высокие эмиссары Советского Союза не сумели проявить перед лицом капиталистической цивилизации ни собственного стиля, ни даже какой-либо самостоятельной черты. Они не нашли в себе достаточной внутренней устойчивости для пренебрежения к внешнему блеску и для соблюдения необходимой дистанции. Главную свою амбицию они полагают обычно в том, чтоб как можно меньше отличаться от наиболее законченных буржуазных снобов. Словом, они чувствуют и держат себя в большинстве не как представители нового мира, а как заурядные выскочки!
Сказать, что Советский Союз проделывает сейчас в основном ту культурную работу, которую передовые страны давно проделали на базисе капитализма, будет, однако, только половина правды. Новые общественные формы совсем не безразличны: они не только открывают отсталой стране возможность достигнуть уровня передовых, но и позволяют ей выполнить эту задачу в гораздо более короткие сроки, чем те, какие понадобились в свое время на Западе. Разгадка ускорения маршрута проста: буржуазные пионеры должны были изобретать свою технику и учиться применять ее в области хозяйства и культуры. Советский Союз берет готовое, в его последних достижениях, и, благодаря обобществленным средствам производства, применяет заимствования не частично и постепенно, а сразу и в гигантских масштабах.
Военные авторитеты прошлого не раз прославляли роль армии, как носителя культуры, в особенности по отношению к крестьянству. Не делая себе иллюзий насчет той специфической «культуры», которую насаждает буржуазный милитаризм, нельзя все же оспорить, что многие прогрессивные навыки вносились в народные массы через армию: недаром же в революционных, особенно крестьянских движениях бывшие солдаты и унтер-офицеры оказывались обычно во главе восставших. Советский режим имеет возможность воздействовать на повседневную жизнь народа не только через армию, но и через весь государственный аппарат и переплетенные с ним аппараты партии, комсомола и профессиональных союзов. Усвоение готовых образцов техники, гигиены, искусства, спорта в несравненно более короткие сроки, чем те, какие требовались для их выработки на родине, обеспечивается государственными формами собственности, политической диктатурой, плановыми методами руководства.
Если б Октябрьская революция не дала ничего, кроме этого ускоренного движения, она была бы исторически оправдана, ибо упадочный буржуазный режим оказался не способен за последнюю четверть века продвинуть серьезно вперед ни одну из отсталых стран ни в одной части света. Однако, русский пролетариат совершал переворот во имя гораздо дальше идущих задач. Как ни придавлен он сейчас политически, но в лучшей своей части он не отказался от коммунистической программы и связанных с нею великих надежд. Бюрократия вынуждена приспособляться к пролетариату, отчасти в самом направлении своей политики, главным образом – в ее истолковании. От того каждый шаг вперед в области хозяйства или быта, независимо от его действительного исторического содержания или его реального значения для жизни масс, провозглашается невиданным, небывалым завоеванием «социалистической культуры». Слов нет, сделать туалетное мыло и зубную щетку достоянием миллионов, которые не знали до вчерашнего дня простейших требований опрятности, есть очень большая культурная работа. Но ни мыло, ни щетка, ни даже духи, которых требуют «наши женщины», не создают еще социалистической культуры, особенно в условиях когда эти жалкие атрибуты цивилизации доступны каким-нибудь 15% населения.
«Переделка людей», о которой так часто говорят в советской печати, действительно идет полным ходом. Но в какой мере это социалистическая переделка? Русский народ не знал в прошлом ни великой религиозной реформации, как немцы, ни великой буржуазной революции, как французы. Из этих двух горнил, если оставить в стороне реформацию-революцию XVII века у британских островитян, вышла на свет буржуазная индивидуальность, очень важная ступень в развитии человеческой личности вообще. Русские революции 1905 и 1917 годов означали по необходимости первое пробуждение индивидуальности в массах, выделение ее из первобытной среды, т.е. выполняли, в сокращенном объеме и ускоренным маршем, воспитательную работу буржуазных реформаций и революций Запада. Однако, задолго до того, как эта работа была, хотя бы вчерне, закончена, русская революция, возникшая на закате капитализма, оказалась переброшена ходом классовой борьбы на социалистические рельсы. Противоречия в области советской культуры только отражают и преломляют выросшие из этого скачка экономические и социальные противоречия. Пробуждение личности, по необходимости, приобретает при этом, в большей или меньшей мере мелкобуржуазный характер, не только в хозяйстве, но и в семейной жизни и в лирике. Носительницей крайнего, подчас разнузданного буржуазного индивидуализма стала сама бюрократия. Допуская и поощряя развитие экономического индивидуализма (сдельщина, приусадебные участки, премии, ордена), она жестоко подавляет в то же время прогрессивные стороны индивидуализма в сфере духовной культуры (критический взгляд, выработка своего мнения, воспитание личного достоинства).
Чем значительнее уровень развития данной национальной группы, или чем выше сфера культурного творчества, чем ближе оно захватывает проблемы общества и личности, тем тяжелее и невыносимее становятся тиски бюрократизма. Не может быть, в самом деле, и речи о своеобразии национальных культур, когда одна и та же дирижерская палочка, вернее, одна и та же полицейская палка, берется регулировать все умственные отправления всех народов Союза. Украинские, белорусские, грузинские или тюркские газеты и книги являются только переводами бюрократических императивов на язык соответственных национальностей. Под именем образцов народного творчества московская печать ежедневно публикует в русских переводах оды премированных национальных поэтов в честь вождей, поистине жалкие вирши, которые отличаются друг от друга только степенями бездарности и сервилизма.