Судьба барона Лейзенбога

В один теплый майский вечер опять появилась на сцене Клара Гелль в роли «Королевы ночи». Всем была известна причина, по которой певица в течение целых двух месяцев не выступала в опере. Пятнадцатого марта князь Рихард Беденбрук упал с лошади и после нескольких часов страданий скончался на руках ни на минуту не отходившей от него Клары. Отчаянье Клары было настолько сильно, что сначала опасались за ее жизнь, потом за рассудок и до последней минуты за голос. Но третье опасение оказалось таким же неосновательным, как и предыдущие оба. Шумно и радостно приветствовала публика появление Клары, а после первой арии ее близким друзьям оставалось только принимать от всех поздравления. Весело сияло в четвертом ярусе галереи детски румяное личико Фанни Рингейзер, и почетные завсегдатаи первых рядов партера с улыбкой обменивались с ней взглядами, полными взаимного понимания. Они хорошо знали, что Фанни, несмотря на то, что была только дочерью Мариагильфского басонщика, принадлежала к тесному кругу знакомых обожаемой всеми певицы, часто бывала в доме у нее и даже любила покойного князя втайне. Фанни в антракте рассказывала своим друзьям, что это, только благодаря барону Лейзенбогу, Клара для своего первого выступления остановилась на выборе «Королевы ночи», находя, что темный наряд будет больше всего гармонировать с ее теперешним настроением. Барон занял место в первом ряду у оркестра и, как всегда, в углу. На приветствия знакомых он отвечал любезной или, скорее, грустной улыбкой. Много воспоминаний проносилось сегодня пред ним. Десять лет назад он узнал Клару впервые.

Покровительствуя артистической карьере одной молодой, рыжеволосой и стройной особы, он присутствовал на концерте классов пения Эйзенштейн, на концерте, где его протеже в первый раз выступала публично в партии Миньоны. Барон услышал тогда и Клару, певшую арию Филины в той же сцене. В то время ему, независимому и чуждому предрассудков, было только двадцать пять лет. И с этой минуты он оставил Миньону, попросил г-жу Натали Эйзенштейн представить его Филине и тут же сказал ей, что готов отдать в ее распоряжение свое сердце, состояние и связи в высшем кругу. Клара жила тогда с матерью, вдовой одного крупного почтового чиновника и влюблена была в юного студента-медика, с которым нередко и подолгу просиживала в его комнате в Альзерском предместье за чашкою чая и болтовней. Она отклонила настойчивые и страстные признания барона, но, благодаря клятвам в верности Лейзенбога, смягчилась и стала любовницей медика. Барон, от которого она не делала из этого тайны, вернулся опять к своей рыжей протеже, с Кларой же не прерывал знакомства. И при каждом удобном случае, придираясь к малейшему поводу или празднику, он присылал ей цветы и конфеты, а иногда даже появлялся и сам на приемах у вдовы почтового чиновника.

Осенью Клара приняла первый ангажемент в Детмольд. Барон Лейзенбог, в то время еще министерский чиновник, воспользовался первым рождественским отпуском, чтобы навестить Клару в ее новой резиденции. Зная, что студент-медик стал врачом и недавно женился на ком-то, он начал снова лелеять мечту, но Клара, как всегда, откровенная и прямодушная, в первую же минуту сообщила барону, что связана теперь нежными чувствами с тенором придворной оперы. Таким образом, Лейзенбог не мог вывезти из Детмольда никакого другого воспоминания, кроме невинной прогулки в пригородном лесу да ужина в театральном ресторане, в обществе нескольких певцов и певиц. Несмотря, однако, на все это, он потом не раз предпринимал поездку в Детмольд, радовался своим артистическим сердцем большому успеху Клары и возлагал надежды на будущий сезон, когда уедет тенор, приглашенный в Гамбург и даже уже подписавший контракт. Но и на этот раз ожидания его обманули, так как Клара нашла нужным поддаться ухаживаньям богатого голландского купца Луиса Фергайена. И когда потом, спустя год, она была приглашена в Дрезден, в придворную оперу, барон, несмотря на молодость, пожертвовал своей многообещающей служебной карьерой, и переехал в Дрезден. Здесь проводил он все вечера с Кларой и ее матерью, умевшей разыгрывать полное неведение в отношении связей дочери, и стал снова надеяться. У голландца, к сожалению, было очень неприятное обыкновение в каждом письме извещать возлюбленную о своем завтрашнем приезде и, предупреждая ее о том, что она окружена сонмом шпионов, грозить ужасною смертью, в случае ее измены ему. Но так как он все не являлся, а Клара приходила в состояние все большей и большей нервности, Лейзенбог решил во чтобы то ни стало положить этому конец и отправиться в Детмольд лично переговорить с голландцем. Последний, к большому удивлению барона, заявил, что он, просто из фантазерства, писал Кларе любовные и угрожающие письма и что для него ничто так нежелательно, в данный момент, как освобождение от каких бы то ни было обязательств. Счастливый, сияющий Лейзенбог возвратился в Дрезден и сообщил Кларе этот приятный для него результат переговоров. Та сердечно его поблагодарила, но сейчас же, с решительностью, удивившей барона, отклонила его первое проявление нежности. После нескольких прямых и настоятельных вопросов, она призналась ему, что в его отсутствие не кто иной, как принц Гаэтано, вдруг воспылал к ней сильнейшею страстью и поклялся, что наложит на себя руки, если она не уступит его мольбам. Естественно, что, в конце концов, она должна была сдаться, боясь повергнуть в ужасную печаль и двор, и страну. С разбитым сердцем покинул Лейзенбог Дрезден и вернулся в Вену. Здесь он пустил в ход все свои связи в артистическом мире, охваченный желанием, чтобы Клара на следующий сезон была принята в венскую оперу. И вот она явилась сюда в октябре и после ряда блестящих гастролей получила ангажемент. Великолепная корзина цветов «от барона», которую она нашла в вечер первого дебюта в своей уборной, казалось, говорила о мольбе и надежде… Но, увы, вдохновенный жрец и поклонник, ждавший ее после представления, должен был снова с грустью узнать, что он опять опоздал. Белокурый пианист-аккомпаниатор, небезызвестный композитор романсов, – с которым Клара в последнее время кое-что разучивала, получил на нее права, и их она ни за что на свете не желала нарушить.