000
ОтложитьЧитал
Он опустил руки и сразу же устыдился неуместной пафосности этого своего жеста.
– А если вы узнаете, что в нашем подвале я велела оборудовать камеру пыток и развлекаюсь там с похищенными мною людьми, тогда что? – Анна иронично посмотрела на Михаила.
– Вы подслушивали? – в совпадения Михаил не верил, тем более в столь очевидные совпадения. – Зачем?
– Ну что вы! – укоризненно протянула Анна. – Я порядочная женщина и не позволяю себе вторгаться в чужую приватность. Это кое-кому позарез надо знать, сколько у меня… Ладно, замнем для ясности. Михаил, вы не могли бы начать работать со мной. Ничего особенного, никакого криминала, просто мне очень-очень надо выговориться. У вас найдется для меня свободное время? Я могу приезжать к вам в офис когда угодно.
– В офис? Но ведь я так или иначе приезжаю сюда к Тамаре и могу работать с вами здесь же по цене обычного офисного сеанса, если вам удобно это время…
– Нет! – Анна решительно покачала головой. – Лучше я стану приезжать к вам в то время, которое вы мне назначите.
– Но почему? – удивился Михаил.
– Домашние сеансы не устраивают меня по трем причинам. Во-первых, здесь я вряд ли смогу расслабиться и спокойно, без помех, выговориться. Не та обстановка. Во-вторых, здесь у всех стен есть уши. Все обожают подслушивать – это такой домашний вид спорта. Ну и, в-третьих, мне приятно лишний раз выехать в Москву, развеяться. Без дела вроде как не поедешь, а по делу – с удовольствием. Ах, да! Вот вам и четвертая причина – если вдруг Тамара узнает, что с меня вы берете меньше, чем с нее, нам обоим несдобровать.
– Но это, как мне кажется, логично, – пожал плечами Михаил. – И потом, вы же родственницы, хоть и не кровные…
– Мы кровные враги! – Анна сверкнула глазами. – И никакие не родственницы!
«Как тут все запущено, – подумал Михаил. – И загадочно. Такой внезапный интерес к психоанализу удивителен, если не сказать больше. Он даже в какой-то мере настораживает. И здесь определенно есть какая-то тайна. Прямо вот диккенсовская. Загородный особняк, две женщины, ненавидящие друг друга, покойник…»
Внезапно Михаил ощутил сильную эрекцию. Очень сильную, член не просто отвердел, налившись кровью, он резко увеличился в размерах и настойчиво запросился на волю. Явление было настолько неожиданным, что застало Михаила врасплох. Он покраснел и закинул ногу на ногу, маскируя свою несдержанность. Обычный, в сущности, жест, но Михаил избегал его во время сеансов и доизбегался настолько, что практически перестал так делать. Нога, закинутая на ногу, символизирует закрытость, бессознательное желание защитить свои гениталии (сейчас Михаил как раз и защищал их от постороннего взора) и является выражением скрытого недоверия к собеседнику. В каком-то голливудском фильме так вообще был психоаналитик «без комплексов», который задирал скрещенные ноги на стол, демонстрируя пациенту подошвы своих полуботинок, но в кино всегда можно больше, чем в жизни.
Эрекция и не собиралась ослабевать. «Приапизм какой-то!» – раздраженно подумал Михаил и сделал подряд несколько глубоких вдохов-выдохов. И ведь на воздержание не спишешь – не далее как прошлой ночью трижды разрядился в охочее до ласк лоно давней подруги. Секс был не слишком эмоциональным, потому что физиология явно доминировала, но качественным, дающим приятное чувство разрядки и опустошенности. А сейчас, наверное, психика дала знать о себе, решила добавить эмоций? Не иначе. Уж что-что, а такую эмоцию, как стыд, Михаил сейчас испытывал остро и всеобъемлюще. Это же надо такому случиться – приступ явной похоти (давайте уж называть вещи своими именами) во время невинного разговора с красивой женщиной. Впору сгореть от стыда или провалиться сквозь землю.
– Давайте поработаем над вашими проблемами, Анна, – сказал Михаил. – Только сразу предупреждаю, что надо настраиваться на долгую, кропотливую работу. С наскоку никакие проблемы не решаются, в нашем деле вообще ничего с наскоку не решается.
Обсуждать проблемы Анны сейчас не хотелось. Раз уж у здешних стен есть уши, то лучше перенести обсуждение в офис. Так будет лучше.
– Я готова. Долго так долго, кропотливо так кропотливо. Цена вопроса меня не волнует, был бы результат.
– Дело не столько в цене, сколько в вашей готовности, – поправил Михаил, – вашем желании…
– Я все понимаю, не маленькая.
Любимые и единственные дети (особенно – поздние), сполна и еще немножко сверх того вкусившие родительской заботы, и во взрослом возрасте при любом удобном случае подчеркивают, что они не маленькие. Нелюбимые дети, сызмальства подавляемые взрослыми, поступают точно так же, давая понять, что ими уже нельзя манипулировать. Причины разные, следствие одно и то же. Детские комплексы преследуют нас всю жизнь.
– В какое время дня вам удобно приходить ко мне?
– В любое, – пожала плечами Анна. – Я же сама себе хозяйка.
– Тогда давайте начнем со вторника, – предложил Михаил, сверившись с ежедневником на телефоне. – Жду вас в половине первого.
– Дня? – спросила Анна и тут же по-простонародному прыснула в ладонь, поняв глупость вопроса.
При возможности Михаил предпочитал начинать работу с новыми пациентами в первой половине дня, на свежую голову.
– А другой сеанс мы назначим… В пятницу или в субботу у меня «окно» в самом начале дня. В какой день вам удобнее?
– В любой, но лучше в пятницу.
– Хорошо, – Михаил сделал отметки в ежедневнике и порадовался тому, что возбуждение, так некстати охватившее его, пошло на спад; а то ведь встать нельзя с дивана.
– А почему сеансы проводят с перерывами? – спросила Анна. – Зачем терять столько времени?
– Затем, что торопиться не стоит. Если проводить сеансы один за другим, без каких-то пауз между ними, то весьма скоро наступит истощение. Поверьте мне, это так.
Вообще-то на утро этой пятницы у Михаила был запланирован поход в фитнес-клуб. Надо же наконец взять себя в руки, тем более что впереди лето, а под летней одеждой дефекты фигуры скрыть трудно. Да и распускаться не стоит. Тридцатипятилетие – пороговый возраст. На носу, то есть у порога, кризис среднего возраста, лишний вес, гипертония и прочие неприятности.
«В субботу позанимаюсь! – решил Михаил. – Никакой разницы».
По дороге домой Михаил думал об Анне. Вспоминал ее голос, ее улыбку, ее глаза, которые ассоциировались со словом «бездонные», запах ее духов… Ему было приятно и даже немного радостно сознавать, что Анна стала (точнее – вот-вот станет) его клиенткой. Он сможет познакомиться с ней поближе, узнает ее получше и, если все сложится… Если вдруг… Она свободна, он тоже свободен и от того… Впрочем, незачем так торопить события.
Профессиональное периодически брало верх над личностным, и тогда Михаил начинал думать о том, какие проблемы могли быть у Анны. В первую очередь он связывал их со смертью ее мужа. Потрясенная этой трагедией, Анна могла каким-то образом винить себя в ней. Осознанно или неосознанно, вольно или невольно, но винить. Когда у человека больное сердце, всегда можно связать его смерть с каким-нибудь стрессом, свежим или не очень. А стрессов там хватало, даже, наверное, с избытком. Муж умирает, причиной смерти названа острая сердечно-сосудистая недостаточность, Анна вспоминает какой-либо недавний конфликт пошумнее и связывает его со смертью мужа. «Виновата ли я?» – спрашивает она себя и отвечает: «Отчасти». Или скорее всего: «Виновата, конечно же, виновата». Все, приехали. Чувство вины пускает корни в душе и вынуждает Анну страдать. Возможно ли подобное? Разумеется, возможно. Анна бессознательно пытается избавиться от чувства вины, оправдаться перед своим «Сверх-Я», перед своим приобретенным бессознательным, но у нее ничего не получается…
– Это же элементарно! – сердился доцент Барсегов, когда студенты путали приобретенное бессознательное с наследственным. – Смотрите!
Барсегов рисовал в центре грифельной доски букву «я». Ножки у буквы были короткими, и могло показаться, что доцент рисует стилизованный автопортрет – пузатика на ножках.
– Это Я!
Над первым «я» появлялось второе – почти такое же, только с завитушкой сверху. Словно отросла заново у Барсегова шевелюра, а он с непривычки забыл причесаться.
– Это совесть ваша! – комментировал доцент. – Ваше воображение. Называется «Сверх-Я», поэтому и находится сверху. А снизу будет «Оно», то, что вам, в сущности, чуждо, то, что вы получили, сами того не желая…
«Надо бы заехать в институт, – отвлекаясь от темы, подумал Михаил. – Пока меня там совсем не забыли». «Пока не забыли» было кокетством, забудешь такого, как же.
Итак, Анна пытается изжить в себе чувство вины, но у нее ничего не получается. Она страдает. Это как раз тот случай, про который не скажешь «попытка не пытка». Пытка, да еще какая.
Возможно, что Анна пойдет по другому пути – попытается избавиться от вины через забвение, точнее, через вытеснение всей этой истории из сферы сознательного в сферу бессознательного. Ей на какое-то время может показаться, что она забыла, но на самом деле она ничего не забудет. Информация будет хранится в бессознательном в заблокированном состоянии, и стоит блоку исчезнуть, как она все вспомнит…
«В какие дебри меня заносит! – ужаснулся Михаил. – Как можно так себя вести? Как можно строить предположения и настраивать себя определенным образом, не имея ни грана объективной информации? Я же не гадалка!»
Хорошенько отругав себя за легкомыслие и поспешность, Михаил поспешил перейти от профессионального к личному и снова принялся думать о том, как славно улыбается Анна и как естественно она ведет себя. Ни капли кокетства, ни капли жеманства, а какое наслаждение от общения. Сразу видно – настоящая женщина.
Согласно канону, отношения между психоаналитиком и пациентом ни в коем случае не должны выходить за деловые рамки. Табу распространяется не только на секс, но и на неформальные встречи, приятельство, дружбу. Психоаналитики не должны сближаться с пациентами и не должны работать с родными и близкими. Исключения, конечно, возможны из любого правила, но из этого правила лучше исключений не делать. Себе дороже.
Опытный психоаналитик, профессионал и перфекционист, Михаил Александрович Оболенский намеревался грубо нарушить одну из основных заповедей психоанализа, да вдобавок старался заранее запастись оправданиями, хотя ему полагалось оставить все дела и броситься перечитывать дедушку-основоположника Фрейда, предостерегавшего своих неразумных и беспечных последователей от подобных оплошностей.
Неразумный мотылек, бодро взмахивая крылышками, летел на призывно мерцающий огонек свечи, не ведая о том, что впереди его не ждет ничего хорошего. Но огонек пока находился далеко, и потому какое-то время еще можно было обольщаться.
4
Анна явилась на сеанс в красно-белом платье с отложным остроконечным воротником и планкой с пуговицами. Платье, несмотря на свою старомодность, очень шло ей и прекрасно сочеталось с крупными пластмассовыми клипсами и красными лакированными туфельками на невысоком каблуке. «Впрочем, это называется «винтаж», – вспомнил Михаил, малосведущий в вопросах женской моды. – Последний писк, наверное».
Вначале Анна села в кресло, но Михаил предложил ей лечь на кушетку, сказав, что так будет удобнее. Пересев из кресла на кушетку, Анна немного помедлила, а потом быстро скинула туфли и улеглась. Разуваться никто не требовал. Некоторые пациенты ложились в обуви, а некоторые – без, в зависимости от того, кому как комфортнее. Кто-то не может расслабиться в тесной обуви, а кто-то не склонен демонстрировать свои носки. Не потому, что стесняется дырки на пятке, а просто не хочет, считая это слишком интимным. А кому-то непременно требовался плед, даже в июльскую жару, еле-еле остужаемую кондиционером. Пледов на этот случай у Михаила было три – однотонный коричневый, клетчатый красно-зеленый, и легкий, почти невесомый, бежевый, с псевдоантичным узором по краям. Для желающих максимально отгородиться от мира имелись одноразовые маски для сна. «Надо бы еще парочкой строительных касок разжиться», – иногда шутил наедине с собой Михаил, но до касок как-то руки не доходили. А зря, наверное. Крепкий головной убор может успокаивающе действовать на истериков. Защитил голову – значит, все будет в порядке.
Лодыжки у Анны были тонкими, красивыми. Михаил не просто отметил это, а «развил тему» дальше – представил, как прижимает белую ножку к своей груди и осторожно гладит ее пальцами. Интимное видение, как и положено, перешло в смущение. Оставалось надеяться, что Анна этого не заметила.
– Я вас слушаю! – проникновенно-подкупающе (он умел так, когда было надо) сказал Михаил, стоило только Анне утвердить голову на подголовнике и закрыть глаза.
– Вы, наверное, подумаете, что я дура, – сразу же начала Анна. – Это не совсем так. Во мне, конечно, хватает всякого, но дурой я никогда не была. Просто я постоянно нервничаю без причины, и, как бы мне ни хотелось казаться сильной и смелой, в душе я трусливая неврастеничка… Наверное, это наивно. Сначала я была уверена, что проблема во мне, потом мне начало казаться, что это не так, потом снова началось самокопание… Я хочу измениться в лучшую сторону, хочу обрести спокойствие… Я чего-то боюсь, сама не пойму чего… Иногда мне кажется, что вся жизнь позади, иногда я ощущаю себя девочкой, только начинающей познавать жизнь и ее правила, мне кажется, что все только-только начинается, что впереди меня ждут какие-то приятные перемены, новая, интересная жизнь… Господи, сколько мыслей в голове, все они путаются, ускользают… Не знаю, с чего начать.
– Расскажите мне о себе, – попросил Михаил.
– С какого момента?
– С любого, но лучше всего начать с вашего рождения. Семья, наличие братьев и сестер, детские травмы, взаимоотношения с одноклассниками, выбор профессии, встреча с будущим мужем… Меня интересует буквально все.
– То есть мы уже начали работать над моими проблемами?
Анна открыла глаза и посмотрела в окно, за которым сейчас не было ничего примечательного, а в темное время суток открывался поистине блоковский пейзаж – ночь, улица, фонарь, аптека. Аптеки, правда, из кресла не увидеть, надо встать и подойти ближе к окну. Начиная говорить, она переводила взгляд на Михаила, всякий раз сопровождая этот перевод плавным взмахом длинных и каких-то пушистых ресниц. «Печаль ресниц, сияющих и черных…»[6] – вспомнилось Михаилу депрессивно-меланхолическое.
– Да, – улыбнулся Михаил. – Уже начали.
– И все останется между нами?
Обычно пациентам хватало однократного подтверждения.
– Разумеется, ничто из сказанного никогда, ни при каких обстоятельствах, не выйдет за пределы этого кабинета. Я прошу вас быть откровенной, говорить все как есть.
– Не знаю почему, но я вам верю, – призналась Анна. – Я как-то больше доверяю мужчинам, особенно таким опытным профессионалам, – Анна улыбнулась краешками красиво очерченных губ. – Вы отвечаете всем моим тре… условиям. И еще у вас аристократическая фамилия.
– Княжеская, – Михаил усмехнулся, давая понять, что не придает этому обстоятельству никакого значения. – Только, увы, мне не досталось ни поместий, ни реликвий, даже генеалогического древа нет, чтобы в кабинете повесить. Вот и приходится зарабатывать на жизнь психоанализом. Не подумайте, что я жалуюсь, мне нравится моя работа.
– Я это уже поняла, – теперь Анна улыбнулась чуть шире. – Тех, кто не любит свою работу, видно сразу. У них это на лбу написано…
Биография у Анны оказалась самой что ни на есть обычной. Родилась в Старом Осколе, единственная дочь у родителей – небольшого строительного начальника и бухгалтера, поздний ребенок, но не очень-то балованный. Училась в обычной школе (мимоходом Анна съязвила по поводу школ с углубленным изучением иностранных языков – явный выпад в адрес Тамары), окончила музыкальную школу по классу фортепиано, приехала в Москву продолжать образование, поступила на сценарно-киноведческий факультет ВГИКа…
– На актерский меня не взяли, намекнули, что одной эффектной внешности для того, чтобы стать актрисой, мало, вот и пошла в киноведы. Кажется, это называется «сублимация», верно?
– Отчасти верно, – после небольшой паузы согласился он, – но вообще-то мы называем сублимацией переключение энергии с социально и культурно неприемлемых целей или объектов на приемлемые.
– А что такое – неприемлемые цели? – заинтересовалась Анна.
– Ну, это могут быть сексуальные влечения, удовлетворение которых может идти вразрез с общепринятыми правилами или взглядами…
– Глупо подчинять свои влечения общепринятым правилам! – В глазах Анны заплясали озорные искорки. – Моя постель – это моя постель, и этим все сказано!
– Ну, вообще-то, определение этому понятию дал Фрейд, а в его время на многое смотрели иначе, – пояснил Михаил. – Но знаете же, как это бывает – укоренилось и пошло. Смысл-то не в правилах и взглядах, а в переключении с недостижимых целей на достижимые. Это помогает предупредить развитие неврозов. Но цель должна быть абсолютно недостижимой, а в вашем случае это же явно не так. Кроме ВГИКа, есть и другие учебные заведения, и разве мало известно случаев, когда на ком-то из известных актеров приемная комиссия, образно говоря, ставила крест, а на следующий год или в другом заведении мнение было совершенно иным? Это же так субъективно.
– Нет, – покачала головой Анна. – Я сразу как-то поверила, что таланта у меня нет, и о других местах даже и не подумала. Какой смысл пробиваться в актеры правдами и неправдами, если таланта нет? Чтобы всю жизнь играть в эпизодах типа «Кушать подано»?
– Анна, вы настолько внушаемы или просто сами не до конца были уверены в своем актерском даровании?
– И то и то. Фифти-фифти. В общем, не сложилось у меня. Классика жанра.
– Почему классика? – удивился Михаил.
– Принято считать, что в киноведы идут неудавшиеся актеры. С практикой не вышло, так займемся теорией. Для того чтобы оценивать и критиковать, талант не нужен…
Скоропалительное замужество на третьем курсе, такой же скоропалительный развод через четыре месяца, получение диплома, трехлетние метания от работы в журналах к фрилансу и обратно, встреча с Максимом…
– С Максимом мы познакомились случайно, на каком-то банкете. В лучших голливудских традициях – я в толкотне налетела на него и облила шампанским. Так и познакомились… Впоследствии он иногда шутил, что я столкнулась с ним не случайно. А может, и не шутил, по нему трудно было понять, шутит он или говорит серьезно. Человек в футляре…
Если вникнуть, то все мы – человеки в футлярах. У каждого свой футляр, разница только в толщине стенок и количестве замков. Доктор Хаус утверждает, что все врут. Он не совсем прав. Точнее будет сказать, что каждому есть что скрывать. Есть люди, которые не врут, а просто не отвечают на вопросы, уходят от них.
Каждому есть что скрывать. У каждого в шкафу хранится какой-нибудь скелет, у некоторых так сразу несколько. И зря Бэкон[7] называл скрытность прибежищем слабых. Сильные тоже скрытны, и тайн у них, скорее всего, гораздо больше.
– Сначала я воспринимала это знакомство как нечто такое… – Анна замялась в поисках подходящего слова, – случайное, но Максим очень быстро расставил все точки над «i». Он вообще ничего не откладывал в долгий ящик. Не торопыга, а человек, живущий по принципу «решил – делай». Пригласил в ресторан, долго рассказывал о себе, а потом выложил на стол кольцо, – Анна машинально посмотрела на левую руку, – и сделал мне предложение. По форме и содержанию оно было не столько романтичным, сколько деловым. Это, наверное, меня и подкупило… Объелась я романтики в первом браке, с тех пор у меня на нее нечто вроде идиосинкразии. Впрочем, во втором браке проблем тоже хватало. Мы не ссорились, точнее – мы почти не ссорились, бывали какие-то размолвки, не без этого, но все заканчивалось быстро… мы так и не смогли стать чем-то целым, вы меня понимаете? Тридцать лет разницы – это барьер, через который невозможно перешагнуть…
Михаил кивнул, хотя и не был согласен с этим утверждением. И при большей разнице в возрасте можно создавать полноценные семьи. Если, конечно, есть какие-то объединяющие факторы. Здесь их не было изначально. Случайное знакомство, почти такой же случайный брак, если верить рассказу Анны.
Взаимное непонимание, отчуждение… То же самое Михаил мог бы сказать и о своем браке. Только его подобная ситуация не удовлетворяла, Анна постепенно привыкла к роли нелюбимой и нелюбящей жены богатого человека. Муж занимался своим делом – у него была фабрика по производству мебели в подмосковном Лыткарине и сколько-то там магазинов, точнее – салонов по приему заказов, в Москве. Ничего сверхъестественного, но на обеспеченную жизнь хватало. Анна работала чисто для того, чтобы не скучать, писала статьи и обзоры в несколько журналов.
– Максим меня сильно не обременял, – откровенно призналась она, – он не пытался ограничивать мою свободу, не следил за мной или же делал это так, что я ничего не замечала. Я тоже старалась вести себя так же… необременительно, как и он. В отличие от своей сестрицы мой покойный муж был довольно неплохим человеком.
– У вас есть дети? – спросил Михаил, хотя и так было ясно, что детей у Анны нет, иначе бы она о них упомянула хоть раз; вопрос следовало понимать как: «почему у вас не было детей?».
– Нет, – с оттенком сожаления (возможно, и наигранным) ответила Анна. – Хотя Максим был не прочь обзавестись наследником. У него это был первый брак, представьте себе. Он говорил, что в молодости не особо горел желанием связывать себя узами брака, а потом, когда с головой ушел в бизнес, просто некогда было. Да и незачем, наверное, он был совсем не семейным человеком. Ну, как бы это объяснить?.. Семья для него была ни ценностью, ни целью, а чем-то второстепенным… В общем, я долго обследовалась, даже в Израиль летала, потом долго лечилась, и все без толку… Медицинские подробности вас интересуют?
– Нет-нет, – Михаил даже помахал в воздухе ладонями, показывая, что эти подробности его не интересуют абсолютно.
– Я вас не задерживаю? – спохватилась Анна, решив, что Михаил поднял руки для того, чтобы незаметно посмотреть на часы.
Михаил принципиально не держал в кабинете настенных, напольных и настольных часов, считая, что они отвлекают пациентов. Обходился наручными. Одно время завел стильные песочные часы в медной «оправе», отмерявшие по шестьдесят минут, но после того, как двое пациентов сказали, что непрерывно струящиеся песчинки напоминают им о бренности всего сущего, увез часы домой. Дома они простояли недолго, Илона их кому-то подарила, поставив мужа в известность постфактум. Поступок в ее стиле.
– Я никуда не тороплюсь, так что если вы не против, то давайте продолжим, – сказал Михаил. – Тем более что вам есть что сказать, не так ли?
– Есть, – согласилась Анна, – но про замужество, собственно, и рассказывать нечего. Жизнь шла своим привычным чередом, в сентябре мы собирались в небольшой вояж по Бретани. Обсудили маршрут, Максим уже отели заказал. И вдруг…
Нижняя губа дрогнула, и Анна быстро закусила ее, пытаясь удержаться от плача. Со стороны это выглядело очень сексуально. Михаил подумал о том, что в тридцать пять лет ведет себя как мальчишка.
– Я так боюсь, не знаю чего, но боюсь…
«Странно как-то все это, – подумал Михаил. – И не совсем понятно…»
– Анна, давайте уточним, что именно побудило вас обратиться ко мне. Каков ваш основной мотив?
– Страх! – не задумываясь, ответила Анна. – Мне страшно. Мне никто не угрожает, я взрослая тридцатитрехлетняя женщина, я могу за себя постоять, но мне почему-то очень страшно. Я не знаю, что это за страх – страх смерти или еще чего-то, но он есть, и с этим приходится считаться.
Взгляд ее при этом потускнел на секунду-другую, подобно тому, как тускнеет свет ламп при снижении напряжения. Действительно боится, не притворяется.
Невротический страх, в отличие от реального, обусловленного инстинктом самосохранения, иррационален или кажется таковым на первый взгляд. Фрейд считал проблему страха узловым пунктом, главной тайной человеческой психики и был уверен, что корнями все наши страхи уходят в детство.
Анна закрыла лицо ладонями. Закрыла не встык, а внахлест – левый мизинец лег поверх правого и слегка подрагивал.
Владеть собой она определенно умела. Два всхлипа так и не перешли в рыдания, а после нескольких минут, проведенных в туалете, Анна вернулась совершенно спокойной. Даже макияж успела обновить за это время, уничтожив все следы былого смятения.
– Простите, накатывает, – сказала она, садясь в кресло. – Собственно, из-за этого я к вам и пришла. Не могу сама с собой справиться…
И тут случилось непоправимое, годное для какого-нибудь водевиля, но совершенно неуместное в реальной жизни. Хлопнула одна дверь, распахнулась другая и в кабинет вошла, нет – ворвалась, Илона, бывшая супруга Михаила, явно намеревающаяся стать его вечной головной болью.
– Не ждал меня?! – не обращая внимания на то, что Михаил не один, завопила она. – Думаешь, что если отключил телефоны, то я тебя не найду?! Думаешь, что развод поставил точку в наших отношениях?! Так знай же – от меня не скроешься!
Выглядела бывшая супруга так, что хоть госпитализируй. Лицо красное, перекошенное, глаза навыкате, губы дергаются, вся трясется, да еще и дышит прерывисто. Юбка сбилась набок, блузка местами вылезла из-под нее, сумочку держит за ремешок, как кистень. «Это она в таком состоянии машину водит? – ужаснулся Михаил. – Да нет, наверное, такси взяла, на таких нервах со двора не выедешь, не то чтобы в разгар рабочего дня ездить по центру Москвы.
Анна среагировала мгновенно. Встала, сунула ноги в туфли, подхватила свою сумочку, улыбнулась Михаилу (улыбка показалась ему ободряющей) и ушла, не желая быть свидетельницей семейного скандала. Уже и не семейного, если принять во внимание развод, но в то же время семейного.
– Я обзвонилась тебе, мерзавец! Почему ты позволяешь себе днем отключать телефоны?! А если со мной что-то случится и Оля не сможет с тобой связаться?! Хорош отец!..
Объяснять, что во время сеанса нельзя отвлекаться на телефонные разговоры, не было смысла. Так же как и объяснять, что во время сеанса нельзя врываться в кабинет и вести себя подобным образом.
– Мне надо срочно уехать до понедельника, а с Олей некому остаться! – Илона плюхнулась в кресло и закинула ногу на ногу. – И родной отец не хочет принять участие…
Почему не хочет? Что за срочность? И разве нельзя было послать эсэмэску, которую Михаил непременно бы прочел в перерыве между сеансами? Что за манера реагировать на все так, словно не живешь, а играешь роль в какой-то из шекспировских трагедий? Или не шекспировских, у того же Островского тоже все с надрывом, на звенящем нерве… Михаил посмотрел на часы и понял, что в его распоряжении не более пятнадцати минут. За это время надо успеть выпроводить Илону, причем успеть выпроводить успокоившейся и по возможности удовлетворенной, чтобы через пять минут она не вернулась и не сорвала следующий сеанс. С нее, безбашенной, станется…
– Водички? – спокойно предложил Михаил.
Водичку ему посоветовали засунуть кое-куда. Никакой логики, сплошной абсурд – ну как можно засунуть воду? Разве что влить, впрыснуть, налить. Ну, нет так нет, наше дело предложить.
– Ты совсем о нас не думаешь! С глаз долой – из сердца вон! Какой же ты гад, Оболенский! А еще гордишься своим происхождением!
После развода Илона вернула себе девичью фамилию – опять стала Тишиной. Применительно к ней фамилия звучала иронично, если не издевательски. Какая из Илоны Тишина, ей бы Верещагиной быть или Громовой.
«А ведь когда-то мне так нравилось все это, – думал Михаил, пока Илона выплескивала остатки своего буйного негодования. – Не то слово – я просто с ума сходил от подобных экспансий. Хватал на руки и тащил ее, отбивающуюся и визжащую, в постель. А она потом так страстно просила прощения за свою несдержанность… Куда все ушло? Приелось, что ли? Наверное, приелось, нельзя же питаться одними пряностями…»
Смысл постепенно становился ясен. Илону срочно отправляют в командировку (так уж Михаил и поверил насчет командировки с пятницы по утро понедельника), а ребенка ей оставить не с кем.
– Привози Олю сюда, – сказал Михаил, когда Илона сделала паузу для того, чтобы отдышаться, – девочка умная, найдет чем заняться, пока я работаю, а потом…
Договорить ему не дали.
– А потом – суп с котом! – взвизгнула Илона. – Я уже опоздала, пока тебе дозванивалась…
– В командировку пригласили другую? – ехидно осведомился Михаил, намеренно использовав глагол «пригласили» вместо «отправили».
Ловить Илону на лжи бесполезно – ни за что не признается, но дать понять, что он ей не верит, можно. Это у следователя или, например, у спасателя могут быть срочные командировки, но не у дизайнера. Тем более что Илона дизайном давно уже толком не занималась. Командировка, как же!
Михаил не имел ничего против того, чтобы бывшая жена поскорее устроила свою личную жизнь. Да же был за, не столько из альтруистических, сколько из эгоистических соображений. Устроит Илона личную жизнь, так, может, успокоится немного и перестанет донимать его. Или хотя бы станет донимать пореже. Это же невыносимо – уже на прием начала являться, концерты перед пациентами устраивать. Психоаналитикам такие «изюминки» не нужны, так всей клиентуры лишиться можно.
– Да! – рявкнула Илона. – Другую! Я пришла к тебе не унижаться…
Когда ее кто унижал? Ну, во всяком случае, не Михаил.
– …а сказать, что ты – негодяй! Ты сломал мою жизнь и сейчас методично втаптываешь в грязь то хорошее, что в ней осталось!..
Логика здесь бессильна.
– Ты эгоист! Тебе наплевать на всех, в том числе и на нас с Олей! Боже мой, – Илона издала вздох, больше похожий на стон, и сокрушенно покачала головой, – страшно подумать, что я посвятила лучшие годы жизни такому ничтожеству, как ты!
«Лучшие годы жизни? – удивился Михаил. – Вот уж не знал…»
– Ты бросил нам жалкую подачку и решил, что сможешь этим отделаться!
Илона начала снова набирать обороты. Если наберет – прощайся и со следующим пациентом. Если не со всеми сегодняшними, ведь во взвинченном состоянии вести анализ невозможно. Поэтому Михаил решился на крайнюю меру.
– Илона, – тихо сказал он, – кого мне позвать – охранника или «Скорую помощь»? Или ты уйдешь сама?
– Ты еще смеешь пугать меня?! – возмутилась Илона. – Не затыкай мне рот! Я пришла по своей воле и уйду по своей!
Михаил нажал «тревожную» кнопку, находившуюся на нижней стороне столешницы. Не прошло и минуты, как в кабинете появился охранник. Увидев его, Илона умолкла и принялась сверлить Михаила гневным взглядом. Могла бы – так и испепелила бы.