000
ОтложитьЧитал
– Уравниваю! Вот моё слово! Запишите по слогам Е-каб-пилс! Екабпилс – вот моё слово!
По сравнению с прошлым коном банк вырос в два раза, уже семь городов числились как предполагаемые цели, а между тем игроков ожидала ещё одна карта и заключительный круг торгов.
Следом за дамой, которая возвысила одного и сбросила в пропасть других, на стол легла пиковая семёрка.
Рансхофен не стал повышать, с последней картой ему всегда не везло, к тому же пиковая семёрка совершенно не вписывалась в его комбинацию. Видя, что диктатор воздерживается от ставок, Грешель перевёл дыхание, но одновременно распрощался с тремя своими городами – никакая семёрка не могла усилить его пару троек. Грабис мял в руках ненужный гарант.
Наблюдая полнейшее отсутствие инициативы и предвкушая собственную победу, Рансхофен предложил вскрыться:
– Пара дам! – Объявил он во всеуслышание и продемонстрировал карты.
– Две тройки… – Проговорил Гершель.
– Хрен собачий! – Бросил Йоханайн Грабис и швырнул своего бесполезного короля в общую кучу.
Роль дилера переходила к Натану Гершелю, и он собирал колоду под погребальный перестук компьютерных клавиш.
***
Юзиф поджидал его в коридоре. До двери, ведущей в Сад Предка, оставалось меньше двадцати шагов, за ней бы никто не посмел нарушать его спокойствия, и Юзиф прекрасно это понимал, поэтому и стоял чуть в стороне за витой колонной. Несмотря на жару, на нём был неизменный костюм, с которым он не расставался ни при каких обстоятельствах, трость он держал под мышкой, а на его голову была надета шляпа. Ромуло вздохнул, с тоской посмотрел на дверь Сада Предка и понял, что неприятного разговора не избежать.
Чрезвычайное заседание закончилось восемнадцать минут назад, он устроил небольшой перерыв, во время которого собирался побыть в одиночестве, но Юзиф, занимавший должность асесора2 ещё при его отце, опередил его. Любивший точность во всём Ромуло постарался прикинуть в голове, за какое время хромой Юзиф добрался до двери Сада, но не преуспел в этом начинании.
Старец изогнулся в таком изящном поклоне, что ему мог позавидовать любой гимнаст, глядя на него, нельзя было сказать, что он едва может стоять, а ногу ему заменяет хитрая конструкция из лёгкого титана и пластика. Асесор был большим приверженцем церемониалов и исполнял их с непревзойдённой грацией.
– Решили прогуляться? – С лёгкой улыбкой на устах осведомился он у своего Президента. Ромуло шёл уже шестой десяток, но он так и не научился читать эту загадочную улыбку. Морщины на выбритом лице Юзифа придавали ей неизведанную глубину, и всегда казалось, что за обычной улыбкой скрывается нечто более серьёзное.
– Как видишь, дорогой асесор. – Ромуло ответил лёгким наклоном головы, как того и требовала соответствующая церемония. Ему не давала покоя шляпа на голове Юзифа. Во время экстренного совещания он сидел тише травы и даже не притронулся к ней. И только здесь, совершенно не случайно перехватив Джабара, он решил нахлобучить её на свою лысую голову.
Юзиф поймал взгляд Джабара и искривлёнными пальцами прикоснулся к самому кончику полей шляпы.
– Сад особенно прекрасен в эти послеобеденные часы. Знаете ли, сеньор Костелло очень любил прогуливаться там. А иногда в особо важные моменты брал с собой и меня. – Асесору никак не удавалось поймать взгляд Президента, и это очень тревожило его. – Мы с ним проходились по тропинкам, конечно же, я держался на обозначенном расстоянии позади сеньора, и молчали. Знаете, какое выражение принимало его лицо, когда он думал над чем-то серьёзным?
– Какое же, дорогой асесор? – Джабар примерно представлял, каким будет ответ, но тем не менее не мог проигнорировать вопрос старого Юзифа.
– Один в один с тем, которое сейчас наблюдается на вашем лице, сеньор Ромуло. – И как бы сильнее подчёркивая собственные намерения он снова едва прикоснулся к полям шляпы.
Согласно древней традиции приветствовать Президента в шляпе означало выражать несогласие с его действиями. Это считалось высшей степенью протеста, не требующей громких криков и многочисленных путчей. Достаточно было просто надеть шляпу. При Хассане Ромуло – деде нынешнего Президента – урождённом в год начала нового времяисчисления, когда последние ошмётки старой монархии были стёрты с лица земли, без использования этого правила не обходилось ни одно из заседаний. Широкополая шляпа считалась неотъемлемым атрибутом советника.
Чуть позже уже во времена правления Костелло политика шляп ушла на второй план, отец Джабара не очень разделял традиций Хассана, а потому и стремился как можно дальше отойти от них. Шестнадцать лет после безвременной смерти отца это правило не использовалось, потому что Временно Исполняющий Обязанности Президента был близким другом Костелло и всецело продолжал его линию. В двадцать лет высшая должность перешла к Джабару, который вернул в совет широкополые шляпы. Кто-то говорил, что это было импульсивное решение, основанное на критическом восприятии политики отца; кто-то рассматривал в этом приверженность к традициям и почитание своего более старшего предка – Хассана.
Какой бы не была мотивация юного Джабара, сейчас он проклинал себя за такое решение. Он не хотел признаваться даже себе, но видеть шляпу на голове Юзифа было крайне неприятным зрелищем. Ромуло надеялся, что старый асесор примет его сторону.
– Прохладно здесь, не находите? – Президент уже давно оставил на спиной детские годы, но в сложившейся ситуации неуклюжая шутка показалась ему единственным выходом. Ему просто не хотелось расстраивать Юзифа. Сегодня он намеревался настоять на своём, что бы там не говорили все остальные.
– Нахожу, что очень скоро может стать слишком жарко. – Юзиф опёрся на трость и отставил в сторону правую ногу.
На это Джабар ничего не мог ответить. Он не мог возразить старому асесору, как и не мог возразить разбушевавшемуся диктатору, который, возможно, в этот самый момент настраивал свои ракеты на Сад Предка.
Джабару оставалось только раскрыть все свои карты, но одну он всё же собирался утаить от старого товарища.
– Ты же понимаешь, что я не просто так пришёл к этому месту. – Он указал рукой на дверь Сада. – Ты же понимаешь, что мне нужно посетить это место, а затем выйти из него и объявить своё решение…
– И от этого решения вас ничто не сможет отклонить? Никакая сила не переубедит вас хотя бы рассмотреть другие варианты?
Юзиф знал, что других вариантов a priori не существует, но он должен был убедиться в том, что Президент готов к принятию решения, через своё сомнение должен был усилить его уверенность. Шляпа исполняла роль красной тряпки, через неё он хотел зарядить Джабара, склонить его в сторону смелости, отвести от него страх.
– Ты знал, что я решусь. Ты знал, что я направлюсь в Сад. Ты знаешь и ответ на собственный вопрос.
Ещё несколько секунд Юзиф рассматривал его лицо, заглядывал в глаза, у Джабара складывалось ощущение, что его выворачивают наизнанку и вникают в каждую его мысль. Он был открыт для асесора, кроме одного маленького уголка сознания, в котором засел и набирал силу план. Ему нельзя было раскрыть тайну этого уголочка перед Юзифом, потому как старый советник не позволил бы ему так поступить. Даже если таковы были традиции, даже если это считалось достойным и в какой-то степени церемониальным, Юзифу незачем было знать об этом. Он знал его пятьдесят семь лет, и такой срок вполне мог помешать Ромуло осуществить задуманное.
Осмотр был закончен, Юзиф не проронил ни слова. Вместо этого он одними пальцами подхватил свою шляпу и изящным движением руки снял её с головы. Его лысина наклонилась до уровня пояса. Когда он распрямился на его лице уже играла та неописуемая и глубокая улыбка.
– Я передам остальному совету, что вы изволили побывать в Саду и немного задерживаетесь.
Напоследок он снова поклонился, затем развернулся и шаркающе-прыгающей походкой направился прочь. Джабар Ромуло смотрел ему вслед, пока силуэт раскачивающейся фигурки не скрылся за вереницей витых колонн. Увидел ли Юзиф в его глазах сокрытое? Уж очень хорошо тот знал традиции и в особенности историю рода Ромуло, чтобы обманывать себя пустыми иллюзиями. Ромуло понял, что внутри себя Юзиф так и не снял шляпу… а впрочем, это уже не играло никакой существенной роли.
Президент гордо прошагал до двери и раскрыл её. Он погрузился в пьянящий аромат тысячи соцветий.
Сад по размерам не уступал небольшой рощице, и прогулка по нему вполне могла продолжать несколько неспешных часов. Ромуло не был большим любителем ходьбы, километры всегда утомляли его и, приходя в Сад, он направлялся в центральную часть, где находилась статуя Предка. А ещё там были очень удобные скамейки.
Джабар неторопливо добрался до тенистого участка и опустился на скамейку. Она была деревянной и не шла ни в какое сравнение с креслами и диванами, стоявшими в других комнатах его резиденции, но только сидя на этой лавочке он был в состоянии ощутить себя свободным, мог перевести дыхание и поставить на паузу суету внешнего мира с его агрессией и несправедливостью.
В который раз он смотрел на статую Предка и находил его завораживающей, как необъяснимую улыбку старого Юзифа. И хотя в ней не было особого шедевра, и выглядела она уже порядком поизносившейся, Джабар всё равно променял бы её на все сокровищницы музеев и частных коллекций.
Статуя не изображала конкретного предка, она изображала Предка в принципе, того, кто стоял у истока и чьё лицо теперь неразличимо из-за стремительного бега реки Времени. Когда к власти пришёл Костелло, золотого Предка ассоциировали с Хассаном, позже уже при Джабаре статую стали именовать Костелло, а вот её дальнейшая судьба была неопределенна. Сам Джабар не имел наследников, и в скором времени этот вопрос должен был встать на совещании. Ромуло не сомневался, что Юзиф, как всегда, примет правильное решение. На него можно было положиться. На него можно было положить всю страну, и его хромая нога обязательно выдержит навалившийся груз.
Он сидел под нависающей над ним статуей, и уверял себя, что поступает правильно. Золотое истёршееся лицо строго смотрело на него сверху вниз, словно сканируя его совесть. Фактически лица как такового уже не было, остался только овал, на котором с трудом можно было разглядеть некогда острые скулы. В детстве Юзиф уверял его, что лучшие правители непременно оставляют Предку свои черты. Джабар постоянно спрашивал у мудрого Юзифа, какую черту отдаст Предку его отец, на что асесор улыбался и отвечал загадочной улыбкой: "Время покажет".
Взрослея, Джабар убедился в том, что от всех предков статуя впитала решительность, каждый, к кому приходила власть неизменно был уверен в собственных силах и в обозримом будущем. Вот почему после получения сообщения от Рансхофена Ромуло поспешил оказаться в Саду – ему нужно подпитать собственные силы.
Чтобы обрести покой и очистить голову от лишних мыслей, Джабар принялся вспоминать. Он любил точность во всём, и это было неплохим инструментом ухода в самого себя.
За начала отсчёта он всегда принимал дату нового времяисчисления и, соответственно, год рождения его деда Хассана Ромуло. Хассан с самого малого возраста находился в армии, поэтому совершенно не удивительно, что всю свою жизнь он провёл в казармах и на полях сражений, утихомиривая то тут, то там вспыхивающие недовольства. Он менял фронта, переводил человеческие жизни в квадратные километры и населённые пункты. Согласно слухам, постоянно имевшим место в высших кругах, именно под его командованием тогда ещё молодой Юзиф лишился ноги, однако сам асесор никогда не распространялся о подробностях собственной жизни, потому не было никаких шансов подтвердить или опровергнуть блуждающие слухи.
Хассан настолько рьяно отдавался боевым действиям, что Президентская должность была для него только на втором месте. Возрождение политики шляп, имевшее место при нём, произошло в армейском бараке, который в большинстве случаев заменял ему кабинет. Нередко приказы за его подписью были испачканы кровью или другой грязью, характерной для полевых условий.
На тридцать четвёртом году нового времяисчисления у него рождается сын Костелло, которого Хассан впервые увидел только в возрасте пяти месяцев. Воспитанием Костелло занимались советники, а действующий Президент куда больше внимания уделял собственным границам, чем растущему сыну. В редкие минуты пребывания в резиденции Хассан брал с собой молодого наследника и выводил его в Сад Предка. В такие минуты их покой никто не осмеливался нарушать, а потому осталось тайной проводили они время в беседах или просто в молчаливом созерцании статуи.
В пятидесятом году нового времяисчисления, когда Костелло только исполнилось шестнадцать лет, Хассан попал в окружение, из которого не смог выйти. Гордость несгибаемого вояки не позволила ему сдаться в плен или унизиться до мольбы о пощаде. В пятый день седьмого месяца пятидесятого года Хассан Ромуло откусил собственный язык и захлебнулся кровью. В стране его стали почитать как героя.
Четыре года после этого во главе государства стоял совет, к которому лишь иногда допускался молодой Костелло. В двадцать лет он занял полноправное место Президента и свернул отцовскую политику в совершенно иное русло. Как таковые шляпы при нём не использовались, а военные действия свелись к минимуму. Примерно в тоже самое время рядом с ним обозначает себя Юзиф, который через несколько лет добирается до места почётного асесора.
Начиная с двадцатилетнего возраста, то есть с 54 года нового времяисчисления, и вплоть до собственной смерти в 74 году страной правил Костелло. На тридцать шестом году жизни (в 70 году) у него появляется наследник – Джабар, которому суждено знать отца только по рассказам Юзифа и учебникам истории.
Спустя всего четыре года после рождения единственного сына и на сороковом году жизни Костелло пришлось последовать примеру его отца. Хассан откусил себе язык, Костелло предпочёл более традиционный способ – его последним пристанищем стала потолочная балка, на которую он закинул собственный шарф и удавился. Напряжённая ситуация в стране дала о себе знать, и он решил очистить место в истории, потому как больше не мог совладать с нею. Опёку над страной и четырёхлетним наследником взвалил на себя хромой Юзиф.
Во внутреннем кармане пиджака Костелло был обнаружен ключ, который отмыкал потайное отделение его рабочего стола, где хранились личные дневники Костелло Ромуло, недописанный сборник его стихов, несколько секретных документов и запечатанный конверт. Конверт надлежало вручить наследнику в день инаугурации.
В начале восьмого месяца девяностого года но новому времени исчисления Джабару исполнилось двадцать, он вступил в должность и принял от Юзифа хранимый на протяжении шестнадцати лет конверт.
Главная мысль, записанная рукой его отца и продиктованная ещё дедом, мудрость, доставшаяся ему от предков, запомнилась Джабару на всю оставшуюся жизнь: "Если жизнь целит в тебя из ружья – расставь руки и приготовиться принять пулю, потому что иначе она может попасть в тех, кто стоит за твоей спиной".
Лучшего времени для исполнения завета предков трудно было вообразить.
До его дня рождения оставалось всего восемнадцать дней, он был практически на восемь лет старше деда, когда тот "принял пулю", и на семнадцать лет превосходил отца, шагнувшего с табуретки. Единственно, у него не было наследников, но тут он полностью полагался на старого Юзифа, который непременно отыщет претендентов на роль Президента из второй линии.
Да, время наконец-то пришло, втайне Джабар опасался, что так и не успеет завершить жизнь величественно как его предки, но сама судьба подарила ему такую возможность. Рансхофен даже представить себе не может, какую услугу оказывает семейству Ромуло.
Джабар уже всё продумал: он не будет кусать собственный язык, не будет закидывать петель, он сделает всё намного спокойнее и без резких движений. Горсть таблеток немного продлит его мучения, но зато он будет терпеть дольше предков. Он будет ждать того момента, когда из глубины живота начнёт подниматься туман, когда слабость будет потихоньку завоёвывать его конечности, и в последний миг он получит удовлетворение от собственной решимости.
Он поднялся. Решение окончательно сформировалось в его голове. Он не только примет вызов Рансхофена, он на него достойно ответит, и люди его страны, сидящие у экранов, увидят в нём тень Предков.
И пусть потёртая монолитная статуя осталась неподвижной и не произнесла ни слова, Джабар всё равно был ей благодарен. Он благоговейно прикоснулся к золочёному голеностопу.
– Спасибо. – Прошептал Президент и легонько самым краешком губ поцеловал ногу Предка.
Возвращаясь в кабинет, он размышлял, какую же его черту переймёт молчаливая и застывшая статуя.
***
Глядя за тем, как Гершель перемешивает карты, Ромуло почувствовал, что таблетки внутри него начинают действовать. Немного он успел съесть, пока серые солдаты провожали его до первой двери, большую часть закинул в коридоре. Зря остальные пытались учуять запах алкоголя – он был пьян вовсе не им.
Никто не обратил внимания на его тяжкий вздох во время предыдущего кона, хотя все заметили, как сильно тряслись его руки, когда он сдавал, но опять же никто не понимал истинную причину. Постепенно организм начинал отказывать, это было похоже на погружение в большую и тёплую ванну. У него пересохло горло, и правая часть тела переставала слушаться его приказов. Хорошо, что он сидел, и вся нагрузка приходилась на стул, стоять бы он просто не смог. Ради эксперимента он попробовал убрать правую руку со стола, и такое привычное действие далось ему невероятно трудно. Рука упала на колено, где и осталась лежать до самого конца.
Гершель приступил к раздаче, первая карта досталась Грабису, и тот незамедлительно решил посмотреть на неё. Натан не возил карты по столу, он снимал их за самый краешек и отправлял в свободный полёт. Карта зависала над столом, а затем опускалась прямо перед игроком. Рансхофен не счёл нужным раньше времени узнавать свою карту, он лишь придвинул её к себе и аккуратно выровнял. Ромуло кивнул с каким-то совершенным равнодушием. Натан отложил карту для себя, а затем опять стал метать их по часовой стрелке.
Было роздано восемь карт, а блайнды так и не были назначены. Рансхофен, так и не притронувшийся к своим картам, внимательно смотрел на Грабиса, который, напротив, был погружён в изучение своей "руки". Диктатор вежливо откашлялся и снова излишне манерно почесал кончик своего носа.
– Пан Грабис, ваше слово. – Рансхофен расправил завалившиеся часы и прошёлся подушечкой пальца по трещине в ремешке. – Малый блайнд всё ещё не отменён…
Грабис попытался совладать с лицом, но у него ничего не получилось. На бесконечно малый момент ему показалось, что он перенёсся в идеалистичную вселенную, где все вокруг забыли про малый блайнд, где остальные игроки выставят свои города, а он не будет участвовать в ставках.
– Я и не думал забывать про него. – Ответил он, как показалось ему самому, гордо и с чувством достоинства. – Я как раз собирался назвать город…
Со стороны это выглядело так, словно он напрочь забыл названия всех городов, и сейчас старается вытянуть хотя бы одно из тёмных уголков памяти. Йоханайн ежесекундно облизывал губы языком, издавая при этом странные звуки. Его глаза метались со углам комнаты, а в голове была пустота.
– Да? – Рансхофен чуть наклонился в сторону Грабиса, отчего его стул оторвал от пола задние ножки. Ему очень нравилось наблюдать за беспомощными людьми, ещё больше его потешали люди, абсолютно не понимающие, что над ними смеются. – И это будет…
– Огре! – Выпалил Йоханайн. – Да, именно Огре! Я ставлю Огре! Ну а чем же ответите вы?
Этот резкий выпад оказался неожиданным даже для него самого, в иных условиях Йоханайн и подумать не мог, что станет бросать дерзости прямо в лицо безумцам с рукой, лежащей на кнопке запуска, но за последние полчаса в нём скопилось столько страха, что он начал придавать ему сил. Для пущей убедительности и придания веса собственным словам он стукнул кулаком по столу, не заметив, что при этом засветил свои карты.
Рансхофену понравилось его поведение, он уже устал от застоявшейся атмосферы за игральным столом, ему хотелось чего-то новенького. Ему хотелось живых эмоций вместо замогильного уныния, и сейчас этот ничтожный пан Грабис веселил его.
– Чем я вам отвечу? Не менее достойным городом. Мне доводилось бывать в названном вам Огре, и обычно я не запоминаю города, в которых бываю проездом, но Огре мне запомнился. Скажите, а у вас нет привычки сидеть возле Голубого озера и кидать крошки проплывающим мимо уткам? Нет? Так о чём это мы? Ах, да я собирался поставить свой город, не уступающий вашему Огре. Саарбрюккен, если будет угодно… А теперь, с вашего позволения, я всё же посмотрю на собственные карты.
Ход перешёл к Ромуло, Джабар придвинул к себе лежащие карты и одной только левой рукой перевернул их лицевой стороной к себе. В его помутневших глазах ничего не отразилось. Хоть он и должен был начинать торг, он не собирался этого делать.
– Фолд3. – Объявил от так же неуклюже откладывая карты левой рукой.
Джабар имел полное право не участвовать в розыгрыше, тем более что бубновая двойка и пиковая четвёрка не сулили ничего победоносного.
Ромуло скинул карты, ему уже было всё равно, а двое других перевели свои жаждущие скорейшего начала партии глаза на исполняющего роль крупье. Натану пришли червовые пятёрка и четвёрка, при благополучном стечении обстоятельств они спокойно могли перерасти во флеш, а то и до стрита дотянуть. Скажем так, карты у него были перспективные, но риск совершенно необоснованным. Рансхофен и так вынудил поставить его лишний город, и к данному моменту Реховот превратился в кучу пыли. Нет, он совершенно не испытывал желания делать ставку, когда без последствий мог избежать этого. Его пятёрка и четвёрка повторили путь Ромуло.
– Сброс. – Он взял колоду в руку и посмотрел на Грабиса.
В игре находилось двое, но малый блайнд не был уравнен, Йоханайну нужно было назвать ещё один город. Не дожидаясь, пока ему об этом напомнят, Грабис начал говорить:
– Цесис, пять тысяч, доставляю до большого блайнда… Можно открывать три карты…
Дожидаясь "флопа", он опять успел пересмотреть свои карты, как будто надеялся, что они могут смениться. Бубновый король внушал в него надежду, но и в прошлом кону ему выпал король, на которого он делал большие ставки, а тот ни коим образом ему не помог. Тройка крести смотрелась жалко, она внушала только безнадёжность. Грабис положил карты на стол, а затем опять поднял. Ничего не поменялось.
У Рансхофена дела обстояли лучше, как и Гершелю, ему попались последовательные карты: девятка червей и восьмёрка пик. И уже на "флопе" у него образовалась первая комбинация.
Три верхние карты, выложенные на стол перед игроками Натаном, были следующими: первой вышла червовая семёрка, справа от неё легла бубновая девятка, за которой последовал крестовый валет.
Сочетание семёрки, восьмёрки, девятки и валета кружило голову Рансхофену, ему оставалось дождаться только десятки, и в таком случае пять карт образовали бы стрит, но несмотря на недостающую карту, на данный момент он уже обладал парой девяток. Кон начинался весьма неплохо.
В отличии от него Грабису не подходила ни одна из выложенный карт. Он тупо переводил взгляд с короля на валета, но как не вглядывался, не мог рассмотреть сходства. Второй розыгрыш подряд у него ничего не было. А всё из-за тюремного проходимца Фарханга! Он, наверное, смеётся над глупым Президентом, не сумевшим овладеть такой простой игрой! Он, наверное, давится от хохота, наблюдая за тем, как ему ход за ходом не приходит ничего путного! Нужно было казнить этого выродка, вместо того чтобы выслушивать его болтовню на протяжении нескольких часов. "Знаете, как говорила моя мама?" Думаю, она не советовала играть в азартные игры на города, полные жителей!