000
ОтложитьЧитал
Прощались у ворот рынка, и воевода пообещал за два следующих дня объехать кордоны, поспрошать своих порубежников. Еще обещал поговорить с постом на Северном тракте. Феофану посоветовал отыскать грамоту Загребы и поискать в ней причину исчезновения князя.
Порубежники справно несли службу и сомневаться в достоверности их ответов не приходилось. Весь день воевода провел на кордоне, к вечеру вернулся домой. У калитки его поджидал Карабут.
– Ты, Дмитрий Михайлович, не гневайся. Кабы не твои розыски, я бы и внимания не обратил. Но сегодня наша торговка рыбой Маврюта как обычно появилась на рынке со своим товаром. Гляжу, а кроме сухой, соленой и парной рыбы стоят на ее лотке сапоги. По всему видно – боярские. Один посетитель даже приценился, но видать оказалось дорого, отошел.
– Ну, дальше, дальше, – проявил нетерпение Бутурлин.
– Дальше что? Позаимствовал я один сапог втихушку. Второй она никак не продаст, а тебе может пригодится. Заметь, один сапог никак не кража.
Карабут развернул тряпицу и достал предмет интереса. Без всяких сомнений сапог принадлежал боярину.
– Молодец, – сказал воевода и одарил помощника деньгой.
Ночь не в ночь, но помчался воевода в Жилицы. Феофан сразу узнал сапог князя. Кое-как пересидели в сторожке, а рано утром поскакали на базар. Появление Маврюты пришлось немного подождать. Девка выставила рыбу, других предметов на продаже не имелось. Воевода подошел к ней и предъявил сапог.
– Где взяла? – спросил он строго.
– Тато принес с рыбалки днями.
– Где твой тато?
– Дома сети плетет.
Воевода и приказчик поскакали к дому рыбака Мавра. Сходу без всяких приветствий спросили про сапоги.
– Так иду на своем дощанике по реке, гляжу на берег, а там одежда сложена. Вышел, разобрал. Рубаха, порты, сапоги и шляпа с перьями. Покричал, покричал, никто не отозвался. Находку принес домой. Порты и рубаха простые, подумал, мне сгодятся. Из шляпы перья вынул, нечто у меня гнездо птичье на голове, а в лес ходить в самый раз. А сапоги мне ни к чему, я к таким не привык. Похоже, хлипкие и промокают.
– Место, где одежду нашел, далеко отсюда?
– Нет, пешком в миг добежим.
Трава еще оставалась примятой, видно было, что на том месте кто-то топтался.
– Будто раздумывал входить в воду или не входить, – заявил Мавр.
– Иди домой, – велел рыбаку Бутурлин, – найденное свяжи узлом и отнеси в приказную избу.
Воевода и приказчик стояли молча, но похоже думали об одном и том же. Ежели князь утоп, где тогда находился конюх?
– Ты, Феофан, найди грамоту. Уверен, ответ в том, что в ней написано.
Глава седьмая
Жизнь в Москве сильно отличалась от всего того, что окружало Федора в Сурайске. Столько всякого народа он никогда не видел за всю свою жизнь. В Москве все двигалось, люди спешили, коней подгоняли, на реке орали во все горло, жизнь сводилась к единому – «быстрее». Зато люди тут соблюдали все православные посты. Колокольным звоном обозначали службы, праздники и события. Церквей множество, и каждая имела свой голос. Как зальются перезвоном, будто перекликаются, и душу из тела вынимают. Федора для пользы дела определили по навыкам и опыту. Он работал и жил в столярной мастерской при кремлевской конюшне. Дела все те же: повозки, оси, колеса. Его начал нахваливать главный мастеровой, дважды в пример ставил.
По воскресеньям разрешалось не работать и можно было ходить по городу. Федор свел дружбу с таким же, как он, молодым мастером и они часто предавались безделью. Конечно, иногда наваливалась тоска по родным: матушке и братьям, еще Федор скучал по воеводе, который относился к нему по-отечески. Но тут ничего не поделаешь, такая у него судьба. По-другому летал бы пеплом над землей, никаких надежд и никаких земных радостей.
На дворе по всему чувствовалось приближение осени. По команде старшого Федор завершил строгание заготовки и снял фартук. В поварне поел каши из общего котла, запил квасом и поплелся в свой закуток. Лелеял надежду растянуться на лежаке и забыться молодецким сном. Но отдыхать ему не пришлось. Сверх всяких ожиданий на пороге появился Максим Андреевич, московский воевода.
– Как живешь? Все ли по душе?
– Здравия вам и благодарствуйте. Работаю, на здоровье не жалуюсь, радуюсь малому, а большего не надобно.
– Поехали, нас ожидает отец Ириней, не забыл такового? Намедни весточку заслал, просит привезти тебя.
– Похоже ошибся Святой отец. Где я, а где отец Ириней?
– Он не ошибается, – буркнул воевода.
Тем же маршрутом на повозке в одну лошадь добрались до Симонова монастыря. Максим Андреевич традиции не менял и поставил в храме Рождества Богородицы свечи монахам Ослябию и Пересвету. Пришли в келью отца Иринея. Почему-то тогда, в первый раз он показался Федору предельно старым. Взору предстал подвижный жилистый старик с угловатыми движениями. Соблюли правила, предписывающие склонить голову к рукам старца. Монах повел гостей в трапезную, велел сесть на лавку, стоявшую вдоль стены. Дверь скрипнула и на пороге образовался другой монах. Отец Ириней велел ему пройти и сесть напротив гостей.
– Вот, брат Нил, пред тобой раб Божий Федор из города Сурайска.
Похоже с Максимом Андреевичем они были знакомы ранее.
– Поди по родне стосковался? – спросил монах Нил.
– Почитай каждую ночь снятся, – ответил Федор и вздохнул.
– Отец Маркиан наказал мне поспрошать про тебя на Москве. Господь милостив, видишь, как вышло. Слава Богу, живой и в здравии.
– Жизнь моя на одном волоске висела. Кабы ни случай и ни доброта московских воевод, обо мне бы только память осталась.
– Кабы знать, что найду тебя, мог бы насытится новостями. А так скажу только то, что лежало на поверхности. Князь, Досифей Александрович, сгинул. Никто не знает почему и как.
– На кого же все оставил?
– Правят его брат и княгиня. Но тело князя не нашли. Еще надеются на благо.
– Про матушку и братьев моих что-нибудь слышно?
– Знаю, живы и здоровы и матушка, и братья. Мастеровые помогают. Воевода Бутурлин взял всю ответственность за твою семью на себя. Отец Маркиан и он верят, что ты жив. И матушку твою, и братьев в такой уверенности содержат. Еще тебя хватился тот литова, что на смерть определил. Знает про побег, но не знает куда ты делся, думал домой прибьешься. Посылал человека тебя искать.
– На смерть меня определил главный католик Польши и Литвы. Все его зовут Кардинал. За что? Даже повторять не стану. Сами они дьяволу служат, коли так с людьми поступают.
– Успокоил твою душу или нет, пока не знаю, да и ты видать еще не осознал. Радостно, что довелось обещание свое исполнить. Дай Бог, тебе Федор, надежды, любви и веры.
Федор встал, поклонился в пояс, руку положил на сердце. Максим Андреевич велел выйти и ждать его снаружи. Благословил раба Божьего и сам отец Ириней.
Ждать пришлось долго. Понятно, что монах Нил прошел много земель. Видел то, что простому человеку не осилить, и у Максима Андреевича появилось к нему много вопросов.
Всю дорогу до мастерских воевода расспрашивал про Бутурлина, его интересовало буквально все. Задавал вопросы про семью, жену, детей, родственников, близких друзей, про отношения с дружиной. Казалось, Федор передал все, что знал сам и о чем судачили люди. Он с радостью отвечал на вопросы потому, как ничего худого про Дмитрия Михайловича сказать было невозможно.
Оставшись в одиночестве, он сразу забыл про дорожный разговор и улетел в мыслях в родные края. Будто наяву перед ним предстали матушка, братья и воевода. Ходили и кружили вокруг него, потом оказалось, что крутятся они на его круговерти, а он сидит в середине на главной ступице и улыбается им. Красивый сон прервал толчок в бок, пришло время трудового дня.
Уже зима постучалась в ворота, а Федор жил воспоминаниями о той встрече с монахом Нилом. Он тогда почувствовал, нет, он ясно ощутил при разговоре с монахом дыхание родного дома. Странно, но ощущения те не отпускали его о сих пор. Жизнь по-прежнему шла по московским правилам, но душа Федора была уже там, в родном Сурайске.
И снова в жизни возник Максим Андреевич, появился в воскресный день прямо с самого утра. Снова на повозке, запряженной одной лошадью. Коротко без лишних слов предложил ехать.
– В Симонов монастырь? – не выдержал Федор.
– Не угадал, едем ко мне домой, в Замоскворечье. Разговор к тебе имеется. А где можно спокойно говорить о чем угодно? Только дома.
Простучали колесами по бревнам моста через реку и оказались на улице с домами, теремами и палатами. Резные крыльца, висящие сени, кровли из дубовой и осиновой драни, коричнево-серые бревенчатые строения, каменные стены розового, серого и белого цвета.
– Мещане, – кивнул в сторону двигающейся толпы воевода.
– Почему мещане? – спросил Федор.
– Плохо, что не знаешь. Так горожан кличут.
По улице хаотично двигалось много народа. Купцы, служилые, ремесленники, парни и девки, мужики и бабы любых возрастов. Одетые в меховые одежды, чаще всего покрытые алым, бирюзовым или серым сафьяном. От многоцветия женских платов и шалей рябило в глазах. Но Федору нравилось передвигаться в таком потоке.
Терем воеводы не выделялся сильно среди подобных строений. Главные отличия усадеб состояли в конфигурации въездных ворот и их запоров.
Таких широких сеней Федор еще не видывал. Прикинул размер и получилось, что он сам мог запросто лечь поперек. Гладкие бревна излучали запах свежей древесины, двери справа и слева прерывали неимоверную длину бревен.
– Нам сюда, – сказал Максим Андреевич и открыл дверь справа.
Комната с двумя окнами на одной стороне представляла собой квадрат. Посередке круглый стол с тремя приставленными стульями. У противоположной от двери стены, еще один стол, длинный с острыми углами, на котором кипа бумаг и письменные принадлежности. Рядом кресло с резной спинкой красного дерева.
– Сядем за стол, – предложил Максим Андреевич. Потом задумался и вдруг ошарашил, – представь, Федор, что ты нежданно негаданно оказался в Сурайске. Что станешь делать?
Такого поворота Федор никак не ожидал. Вопрос поставил его в тупик. Когда пауза затянулась, снова заговорил воевода:
– Похоже не знаешь! Правильно! Слух сразу дойдет до Жилиц и оттуда напрямки до пана Загребы. Тогда твои враги быстро исправят ошибку.
– Спрячусь в лесу, ночью проберусь в дом к Бутурлину. Он меня не выдаст и придумает, что делать дальше.
– Неужели знаешь, как скрыто пробраться в дом воеводы? По-моему, в маленьких городах всегда найдутся лишние глаза и уши.
– Знаю и смогу. К воеводе часто приходят ходоки, нищие и убогие. Даже бывает и в темное время, и ночью. Потом необязательно напрямки к крыльцу, в его дом можно пробраться и по-другому.
– Оставляю тебя в своем доме. Надобно по чертежу соорудить одну вещицу. Уверен совладаешь. Где теперь с тобой сидим значится моей хороминой. Сюда без моей воли никто зайти не смеет. Знай, только тут мы с тобой можем говорить о делах наших. Более нигде рот свой не открывай.
Максим Андреевич взял свиток с чертежом и повел Федора в дальний конец сеней. Через дверь вышли на двор и оказались среди других построек. Вошли в мастерскую, и Федор оказался в родной стихии. На полках разложены сверла перовидные, тесла, топоры, скобели и скобельки, стамески, долота, пилы, пилки и подпильники, резцы и ножи. Воевода развернул чертеж.
– Что такое? Никогда не встречал, – первое, что сказал Федор, когда оторвал взгляд от чертежа.
– Главный секрет в нашем с тобой коробе – второе дно. Надобно соорудить так, чтобы комар носа не подточил.
– Для чего такое второе дно?
– Перевозить тайные бумаги, предметы мелкие.
– Где исходный материал?
Воевода отодвинул шторину и показал доски, лежавшие с проложением, разного сечения и размера. Федор долго высматривал, потом вынул одну доску и постучал по ней костяшками пальцев.
– Надеюсь, все такие, нужной просушки.
– Все до одной. Говори, сколько провозишься?
– С таким инструментом дня три.
– Можно и подольше. Идем покажу новое жилье.
– Мне бы с мастерскую вернуться, кое-какое барахлишко забрать.
– Тут тебе все дадут.
Чулан, куда определили Федора, имел одно узкое окно, топчан и поставец.
– К вечеру, – продолжал Максим Андреевич, – моя семья вернется с богомолья: жена, дочь и сын. Они маленькие и тебя касаться не будут. Еще вернутся двое слуг. С ними будешь трапезничать в поварне. Запомни, ты из деревни Липки, что в пятнадцати верстах от Москвы. Никакого Сурайска, Жилиц и реки Бежи. Усвоил? Я ухожу рано утром, прихожу вечером. Что ты мастеришь, никого не касается.
Федор уже отвык удивляться. Тем более он полностью доверял Максиму Андреевичу и не ждал от него подвохов. Был уверен в правильности в любых его повелениях. Надобно короб построить, он его построит.
Пара крепких лошадок дружно бежала по зимней устоявшейся дороге, выдыхая в разные стороны пар из своих ноздрей. Тащили они сани, которые никак не уживались с габаритами лошадиной пары. Словно за здоровым котом бежала маленькая мышь. В санях двое: один держит вожжи, другой прилег набок. Между ездоками деревянный короб, в коем купцы возят свой товар. Ничего особенно, кабы ни караул из семи верховых впереди и сзади саней. Сразу видно, скачут гридни, видавшие виды и замятии для них – дело обыденное. Две ночевки на постоялых дворах и три дня в пути не познакомили путников друг с другом, не сдружили. Город открылся торговой стороной и ощетинившейся заставой из трех вооруженных стражников. Головной всадник спрыгнул с коня, переговорил с караулом и преграду убрали. Проскакали еще с половину версты и оказались в проулке. Дальше произошло непонятное. Сопровождающие всадники, пара лошадей и сани исчезли. На улице обнаружились двое: впереди высокий мужик, за ним молодой с ношей. Остановились у тяжелых ворот и начали стучаться. В воротах была сделана дверца для прохода людей. Парочка быстро исчезла.
За воротами в сокрытии от лишних ушей и глаз поздоровкались с мужиком и прошли в дом супротив хозяйского терема.
– Ты, Кириян Арсенич, прости за всякие сокрытости, но поверь, береженного Бог бережет. Сто раз убеждался.
– Осторожность, Максимушка, она никогда не лишняя. А кто это с тобой?
– Допущен до наших дел, зовут Оська. Хоть и молодой еще, да сообразительный. Когда уходим?
– Завтра еще день на сборы – разговоры. И послезавтрева с утра пораньше тронемся в путь.
– Много ли сотоварищей согласились ехать?
– Еще двое: Евстелий с того конца улицы, молодой купчик, да хваткий; Стефан с Софийской стороны. Оба осторожничают, прежде туда не ходили. Потому каждый берет по одному обозу. По слухам там материя в ходу и жонкины украсы. От носильных до раскрасок: белила, румяна, мыла. Я, стало быть, как условились, везу два обоза.
– Какую материю везете?
– Взял датского сукна, вологодских суровых холстов, новгородской поскони, немного бархата и парчи с золочеными грифонами, змеями и цветами. Еще хлопковую зендянь ярких крашенных цветов. Везу на пробу северную сушеную треску.
– Давай, Кириян Арсенич, сделаем мы с тобой так. В одном обозе поменьше товара и поедем вдвоем, в другом обозе и основная часть товара, им правит Оська.
– Как скажешь. Однако пора и потрапезничать.
Поели, попили и хозяин ушел. Воевода спросил у Федора, догадался ли он куда приехали и куда намерены отправиться?
– Мне-то зачем голову себе морочить. Куда приехали, туда и приехали, а дальше, что Бог даст, – ответил беспечно Федор.
– Мы с тобой в Новгороде, а едем в Сурайск.
Федор замкнулся и до самого утра не проронил ни слова. Воевода не стал навязывать ему разговор. Утром парень совершенно отрешенно заявил:
– Хорошо бы подсказать купцам взять на продажу шитье. Ну, там иглы, нитки, ножницы, наперстники. В Сурайске такого не водится.
– Подскажу. А ты похоже не рад узреть родную сторонушку?
– Кабы узреть открыто, а то прятаться придется.
– До поры до времени придется прятаться. Но сначала обговорим, как тебе от нас соскочить и в Сурайск пробраться.
– Я уже об том подумал. Хорошо бы под вечер остановиться в начале Северного тракта на ночлег.
Меня там никто не знает. Купцам скажем, что я заболел животом. Отвезешь меня вроде к знакомой знахарке и там оставишь. На самом деле высадишь, где я скажу и далее сам доберусь до воеводы.
– И передашь ему, найти на базаре купцов из Новгорода и спросить Максима. Остальное как пойдет. Худого ему предлагать не стану.
– Я знаю! – уверенно заявил Федор.
На ночь в Новгороде гостей определили в хороминке, коея имелась в гостевом доме купца. Еще утро не занялось по полной, а за стеной в гостевой избе уже загрохотали. Пошел разговор между хозяином и другими купцами. Слово держал Кириян Арсенич:
– Хочу, братцы, поделиться своими раздумками. Путь нас ждет долгий, наперед всего не предусмотришь. Только надобно помнить, что земля там не наша. Литвины народ капризный и жестокий. Хотя уже сильно изнеженный. Оно видишь, полное благополучие имеет оборотную сторону. Понятно, что сытый кот мышей не ловит. Надо помнить, что у них дружба с поляками, ентих там, как клопов в старой перине.
– А ляхи жадные, ох, жадные, – прозвучал незнакомый голос.
– Не перебивай, Евстелий, мысль уйдет. Говорильник я плохой, больше считать приучен про то, пока ехать будем. Кабы все удачно сложилось, то получим новые торговые земли. Наши там уже бывали, но давно, и у них уже не спросишь.
– Долго к делу подходишь, Кириян Арсенич, – прозвучал еще один незнакомый голос.
– Так, что, Стефан и Евстелий, цены там не задирать. Надобно так торговать, чтобы после нашего отъезда народ загрустил и сразу начал ждать возвращения.
– Ежели торг пойдет, чего теряться-то? – сказал Евстелий.
– Осьмой роток, осьмой кусок не встанет впрок, запри замок.
– Тогда может и товар поменять на плохой? Чего хороший-то везти? – голос принадлежал Стефану.
– Тогда давайте рогожи наберем и запросим цену неподъемную, точно нас надолго запомнят, – отреагировал хозяин.
– Чего уж так сразу-то? – пробасил Евстелий.
– Земля там хоть и к Литове соотносится, но народ живет наш – русский. А наши сам знаешь, как мыслят. Верный в малом и во многом верен есть. Неправедный в малом и неправедный во многом есть!
– Верно ты, Арсенич, сказал, – поддержал Стефан.
– Еще вот чего, сказывают в той земле давно не торговали шитьем: иголки, нитки, наперстники, ножницы. У меня кое-что имеется, уже приготовил. Но вот с иглами беда.
– У меня имеются, – сказал Стефан, – еще давно из Стокгольма привез, голландские. Но больно они дорогие получаются.
– Распредели на другой товар, хотя бы оправдай, не попади в убыток. Еще получается, что каждый берет по одному обозу.
– Больше боимся, – отозвались оба.
– Я придумал, мне и ответ держать. Беру два обоза и еще двух прислужников. На край хоть какая охрана будет.
– Может нам тоже по человеку с собой прихватить?
– Лошадей измучаете. Поедем в светлое время, глядишь обойдется.
– Может все-таки снарядить еще один обоз с охраной? – предложил Евстелий.
– Тогда вообще вернемся без навару, – пробухтел Стефан.
– Как решили, так и пойдем: два обоза ваших, два моих, со мной еще два прислужника.
Простой ремесленник Федор из городка мало известного княжества Литовской Руси, сам того не осознавая, становится участником грандиозного процесса собирания русских земель вокруг Московского княжества. Чаяния нескольких поколений сошлись на Иване III, взявшим на себя тяжкий труд создания могущественного централизованного государства. По крупицам, часто с риском для жизни, верные слуги Московского князя исполняли свой долг по достижению великой цели.
Часть II
Серебряная гора и Сурайский передел
Глава первая
Красивая стройная девка в княжьих одеждах взяла Тимоху за руку и повела за собой. Шли полем, а ноги будто по воздуху летели. Впереди оказалось озеро большое с лебедями. Они идут и идут, уже подошли к воде, а девка не останавливается, Тимоху за собой тащит. А вода будто и не вода вовсе. Идут они по ней, только щиколотки мокрые, а под ногами твердая ровная земля. Девка останавливается и начинает тонуть. Тимоха стремится вырваться, да сила у нее в руках необыкновенная. И вот уже Тимоха по грудь в воде, уже и голову накрыло и дышать стало нечем. От спертости в груди он и проснулся. Попона, которой он с вечера накрылся с головой, заткнула ему рот, потому и приснилось будто дышать нечем. Вместе с пробуждением пришел испуг. Он в телеге, мешки с горохом в ногах, рядом Герасим, а солнце уже высоко. Тимоху будто пчела ужалила. Начал толкать в бок Герасима. Тот бубнил непонятные слова, отмахивался и никак не пробуждался. Пришлось спрыгнуть на землю, схватить у костровища лохань с водой и вылить ее на соработника. Герасим пробудился и сразу заорал, дескать нельзя ли по-другому.
– В лесу и так сыро, а ты еще тут с водой. Горох, он знаешь как воду любит? В момент в кисель перейдет.
Потом он утихомирился и, взъерошив копну своих волос, оглядел округу. От проникающих через ветки лучей солнца поморщился.
– Выходит проспали. Дома такого никадысь не случалось.
– Может тут воздух особенный или вода в роднике сонная.
– Чужие места, они и есть чужие. Вон уже лошадь на нас с укором таращится. Распутывай ей ноги, да запрягай, ехать пора.
– Пора давно уже прошла, – подтвердил Тимоха и наклонился к ногам лошади.
Снова увидели пригорок с крепостной стеной и воротами. Утром почему-то все оказалось другим. Пригорок стал настоящей горой, а крепость приобрела пугающий вид.
– Что-то они ворота не торопятся открывать? – заявил Тимоха.
– А перед воротами ни одного дома. Обычно в таких местах посады стоят.
– Давай постоим, понаблюдаем. Туда мы завсегда поспеем, а от гороха не убудет.
От того места, где они стояли, казалось, дорога направлена аккурат к крепостным воротам. Только с уверенностью утверждать было нельзя, поскольку от них дорога ныряла в овраг, выныривала уже перед горой. При наблюдении повезло не скоро. Телега в одну лошадь, груженная мешками, плелась вдоль горы. Фигура возницы тряслась будто ехал не живой человек, а набитый тюфяк. Повозка подсказала, что дорога огибает гору и уходит влево.
– Вот в чем заковыка, – сообразил Тимоха, – ехать надобно не в гору, а вокруг. Видно, располагается посад сзади.
Колесный скрип казался оглушительно громким, способным разбудить всю округу.
– Слышь, Тимоха, без Федьки все повозки в негодность приходят. У некоторых оси ломаются и колеса отваливаются. А у нашей скрипит, будто жернова крутятся.
– Федька, он дело знал крепко. Хотел меня учить колесам, да не судьба.
– Да, попал, как кур во щип. Ни ухом, ни рылом, а виноват.
– Ты, что знаешь про него?
– Брательник сказывал, обвинили литовы Федьку в колдовстве. Хотели на костре сжечь. Он сбежал и до сих пор никто не знает где он, жив ли?
– Литовы к нам относятся, как к скотине, а сами без нас беспомощны будто дети. Жрут, да пьют.
– Еще девок портят.
– Точно, – заключил Тимоха.
Посад, действительно, находился за горой. Расположился с другой стороны склона потому, как тот был пологим. Взору предстали ровно стоявшие избы и купол храма.
– Глянь, выходит в крепости одна церковь и на посаде тоже имеется.
Дорога вывела к краю посада, но ее преградило лежавшее на козлах бревно. Пришлось остановиться и ждать, потому как самостоятельно убирать бревно нельзя. Порядки незнакомые, можно впросак угодить. Из сторожки, что расположилась неподалеку, вышли двое и направились к путникам. Еще не доходя до бревна, один из двух спросил откуда едут люди. Услышав название Сурайск, ничуть не удивились.
– Зачем? – спросил другой, уже подойдя вплотную к Тимохе.
– У нас урожай богатый гороха, девать его некуда. Он ведь хранится плохо, капризный, внимания требует, а других дел тоже полно.
Стражники сняли бревно и велели подъехать к сторожке. Вышел третий стражник и вынес два мешка и корзину.
– Пересыпай свой горох, – сказал он громко.
– Зачем? – сразу оба озадачились.
– Двое таких же зерно везли, тоже из Сурайска. А в мешках оказался порох. Хотели княжьи палаты взрывать, а князя убить.
– От нас зерно к вам никто не возил, не было такового. Горох мы, конечно, пересыплем, чтобы и вам, и нам спокойно стало.
Пока Тимоха и Герасим под присмотром стражников возились с мешками, один из них самый молодой слетал к местному воеводе с донесением. Воевода самолично решил взглянуть на новых гостей из Сурайска. Тимоху и Герасима привели в сторожку, усадили на лавку, стали допрашивать.
– Для начала назовите вашего князя? – грозно спросил местный воевода.
– Сурайский Досифей Александрович. Только живет он не в городе, а в Жилицах. Еще у него есть брат, но мы не знаем о нем ничего.
– Кто воевода?
– Так Бутурлин Дмитрий Михайлович, дай Бог ему здоровья.
– В мешках у вас горох знатный. Только не могу на посад пропустить, осмыслить надобно. Посидите в остроге, пока разберемся.
– Господин, а как же горох? Он внимания требует и лошадь не кормлена, не поена.
– За лошадь не бойтесь, чужого нам не надобно. А сколько ваш горох может стоить?
– Хотели взять с мешка по гривне в серебре.
– Дорого хотите, – пробубнил один из стражников и как бы спрятал усмешку.
– Теперь хоть за так берите, только домой отпустите, – взмолился Тимоха.
– Мы люди честные, – сказал воевода, – отпустим, когда разберемся и за горох заплатим, конечно, но не по гривне.
Острог располагался неподалеку, совсем в стороне. Квадратная бревенчатая башня в виде киты, наверху пост наблюдателей. Ребят втолкнули в дверь, и они очутились в полной темноте. Затем скрипнула другая дверь, и луч света разрезал темноту. Мужик в черном длинном кафтане и в картузе велел идти за ним. Проход к месту заточения оказался коротким. Открылась еще одна дверь и арестованных втолкнули в длинный чулан с щелью наверху вместо окна. Благодаря этому отверстию в помещении царил полумрак, а так вообще была бы полная темень. В углу куча соломы, посередине бочка с водой, в другом углу поганая лохань.
– Не боись, проходь, – прохрипел тюремщик и дверь захлопнулась.
И Тимоха, и Герасим стояли будто вкопанные. Ни вины за ними, ни желание сделать худое, а оказались в остроге. Солома зашевелилась и наружу вылез бедолага, посему такой же узник. За ним обнаружился еще один.
– Сколько вас? – спросил пораженный видением Герасим.
– Двое, – ответил тот, который стоял ближе к новичкам.
– Местные или, как мы на ярмарку торговать приехали? – спросил Тимоха.
– Местные, но именно за торговлю сидим, – ответил один из двоих.
– У вас тут всех, кто торгует на ярмарке в острог сажают?
– ухмыльнулся Герасим.
– Мы торговлей случайно занялись. Соседи мы и курятники стоят рядом. Повадилась лиса ночью птицу таскать. Два раза дежурили, ждали зверька, не пришел. Третью ночь спали дома. Утром двух куриц не досчитались и следов лап вокруг полно. Выкопали мы яму как раз на пути зверька, глубокую, земля там рыхлая, в рост получилась. На дне острых кольев натыкали, чтобы потом без мучений зверька достать. Ночью в яму влетел молодой кабан. Глянули, а он к утру уже готов. Что прикажешь делать?
– Поделить мясо на две семьи и радоваться, – спокойно ответил Тимоха.
– Я так и предлагал, а Кулиш – давай продадим. Еда у нас в домах имеется, а денег нет. Вот я и повелся. Хотя охота у нас под большим запретом. Выдавали мясо кабанье за телятину. Вышли на торг и скоро до нас докопались.
– Не сразу, – добавил второй, которого звали Аким, – на третий день. А вас за что, вы же не местные?
– Мы из Сурайска. Гороха уродилось в достатке, хотели пару лишних мешков продать. Ближе всего к нам Нагорье, вот мы сюда и двинули, – поведал Тимоха.
– У бревна остановили, потом заставили пересыпать горох, сказали, что от нас были такие же торговцы зерном, на самом деле злодеи, но от нас сюда никто не ездил, – свое слово сказал Герасим.
– Еще сказали, что вместо зерна порох нашли. Хотели взорвать княжьи палаты.
– Не порох они везли, – полушепотом пролепетал Кулиш, – писотоли приперли.
– Что такое писотоль? – удивились и Тимоха, и Герасим.
– Сказывали будто труба с присадкой, плюется дымом, огнем и свинцом. Свинец убивает, – пояснил Кулиш.
– Чего вы тут такие древние? – удивился Герасим. – штука называется пистоль или огнестрел. Типа пушки, токмо очень малая. В толк не возьму, как пистолем можно взорвать палаты князя.
– Мы что ли тебе о том сказывали? – обиделся Аким.
Серчанье друг на друга длилось недолго, деваться все одно некуда, не уйти, не убежать, а время коротать надобно.
Перетерли все, что можно и нельзя. До ареста Аким и Кулиш жизнью своей были довольны. Так повелось, что занимайся хозяйством или ремеслом, только плати налог вовремя и полной. Хочешь натурой, хочешь деньгами. Учет строгий ведется. За неуплату можешь угодить в холопы, тогда прощай вольная жизнь и назад хода нет.
– За ваше деяние можно в холопы угодить? – спросил Тимоха.
– Скорее штраф наложат, а могут на работы посылать.
– В поле или на строительство? – спросил Тимоха.
– Куда пошлют, туда пошлют, сами виноваты, – определил Аким.
– На работах таких можно все здоровье потерять, – добавил Кулиш и горестно вздохнул.
Волей-неволей вышли на разговор про Федора-колесника. Повозмущались, пожалели парня, а Кулиш заметил, что их литова вообще не достает. Вроде как слыхивали про Вильно, но в живую хозяев никто не видывал.
– Защита у нас была надежная, – пояснил Аким, – Великий Новгород стоял над нами. Потом его Москва себе подчинила, и мы остались одни.
– К нам литовы не суются, но платить им приходится. В Сурайске каждый знает, что кабы не литовы, то в каждом доме прибыток был бы лучше, – рассуждал Герасим.
– На Московию вам надобно уходить, – ошарашил всех Кулиш, – мне тут один сказывал по секрету, что Москва очень жалует русских, покровительствует тем, кто переходит под их руку.
Прошла еще седмица и сидеть в остроге стало совсем невмоготу. Первым вызвали Акима, через час его вернули, тот упал на свой кусок соломы и зарыдал. Спросить его Кулиш не успел, вторым потащили на суд его. Тимоха и Герасим молчали, ждали возвращения Кулиша. Тот вернулся тоже не в лучшем состоянии. Только не плакал. Все быстро разъяснилось: и тому и другому назначили не очень большой штраф, во всяком случае он их не испугал. Расстройство состояло в сроках принудительных работ – по половине года каждому.
– Чего работы так бояться? – удивился Тимоха.
– Кабы ты знал, куда у нас на работы посылают, так не стал бы разглагольствовать.
– А ты расскажи и легче станет.
– В шахту у нас посылают, – буркнул Аким.
– Что такое шахта? – переспросил Тимоха.
Снова повисла тишина. Глубокой ночью Аким подполз к Тимохе и Герасиму и полушепотом начал сказ про шахту в Нагорье.
– Тебя сажают в корзину и опускают вниз на неимоверную глубину. Там почти в полной темноте отколупываешь киркой куски камней. На четвереньках тащишь волокушу и грузишь добытые камни в корзину. Ее подымают наверх и так весь день. А для нас в течение полугода. Дышать под землей нечем, на поверхности еда скудная, люди мрут будто мухи.