Долг – Отечеству, честь – никому…

• Сила офицера не в порывах, а в нерушимом спокойствии.

• Авторитет приобретается знанием дела и службы. Важно, чтобы подчинённые уважали тебя, а не боялись. Где страх – там нет любви, а есть затаённое недоброжелательство.

• Нет ничего хуже нерешительности. Лучше худшее решение, чем колебание или бездействие.

• Душа – Богу, сердце – женщине, долг – Отечеству, честь – никому!

Из Кодекса чести русского офицера

© Сенча В.Н., 2020

© ООО «Издательство Родина», 2020

Автор благодарит за помощь в издании книги и финансовую поддержку Почётного председателя Севастопольского Морского Собрания Виктора Павловича Кот.

Выражаю искреннюю признательность за оказанное содействие в подготовке отдельных разделов книги:

• Пакиной Елене Игоревне, директору Государственного архива Кировской области (КОГБУ «ГАКО»);

• Ситникову Владимиру Арсентьевичу, русскому советскому писателю и драматургу, члену Союза писателей СССР, Почётному гражданину Кировской области;

• Пислегиной Марине Юрьевне, директору Вятскополянского исторического музея Кировской области; всем сотрудникам музея;

• Павловой Галине Михайловне, заместителю директора-главного редактора ИД «Южный»;

• Янниковой Елизавете Михайловне, директору Вятскополянской центральной городской библиотеки Кировской области; всему коллективу библиотеки;

• Рябковой Нине Васильевне, методисту Вятскополянской центральной городской библиотеки, краеведу;

А также: Дуловой Галине Михайловне; Гузаировой Фирае Зиннуровне; Даниловой Наталье Владимировне; Дектерёву (Ерёмину) Игорю Вячеславовичу; Камашеву Владимиру Алексеевичу; Сидельниковой Галине Александровне, специалисту-почерковеду; Хазиповой Мадине Хазиповне.

Особая благодарность жителям г. Вятские Поляны и Вятскополянского района Кировской области, поделившимся с автором бесценными воспоминаниями и фотоматериалами: Бабушкину Петру Ивановичу, Колесникову Сергею Николаевичу, Курочкину Владимиру Борисовичу, Ошмариной Валентине Осиповне, Решетниковой Лидии Арсентьевне, Шутовой Валентине Маркеловне и др.

Автор обложки – Вадим Николаевич Заяц

В авторской редакции

«Потомству в пример», или Последний бой флигель-адъютанта Казарского

Не будь искушения, не было бы и венца; не будь подвигов, не было бы и наград; не будь борьбы, не было бы и почестей; не будь скорби, не было бы и утешения; не будь зимы, не было бы и лета.

Иоанн Златоуст

…В середине мая 1829 года корабли Черноморского флота торжественно встречали своего израненного собрата – бриг «Меркурий». Маленький корабль, с пробитыми бортами и изодранными парусами, неторопливо и гордо плыл им навстречу. На юте, прижав к глазу подзорную трубу, стоял командир корабля. Именно его сейчас больше всего хотел видеть командующий Черноморским флотом адмирал Грейг. Извещённая командиром фрегата «Штандарт» о гибели «Меркурия», вся русская эскадра днём 15 мая вышла в море. И когда на горизонте появился героический бриг, на кораблях дружно закричали «ура!»…

В тот момент командующий флотом желал одного – взглянуть победителю в глаза и… обнять. Ещё бы! Ведь такого в истории ещё не бывало – чтобы разведывательное судно вышло победителем из противоборства с двумя линейными кораблями; в данном случае – с флагманами турецкого флота.

В Российской империи взошла яркая звезда нового Героя – командира брига «Меркурий» капитан-лейтенанта Александра Казарского.

Никто тогда не мог предположить, что всего через несколько лет блистательный морской офицер Казарский неожиданно для всех скончается, унеся в могилу тайну своей смерти, ставшей, пожалуй, самой большой загадкой века. Ничего удивительного, что после этой трагедии появились слухи один страшнее другого. Но все они сходились к одному: Героя отравили. Многие уверены в этом и сегодня.

Так ли это, мы и попробуем разобраться…

I

Такого самоотвержения, такой геройской стойкости пусть ищут в других нациях со свечой…

В. Истомин о подвиге брига «Меркурий»

…Турки не собирались никому ничего прощать. Тем более – гяурам. Вся эта химерная свобода для греков, валахов, сербов и болгар не стоила бы и выеденного яйца, не окажись рядом русские. Эти всегда появлялись не вовремя.

Хуже было другое: по вине этих самых гяуров Блистательная Порта едва не лишилась своего военного флота. Ещё не были забыты разгром у Хиоса, Наварина и Чесмы – и вдруг снова Наварин! За один день (8 (20) октября1827 года) в Наваринской бухте на юго-западе Пелопоннеса краса и гордость Османской империи – морской флот, – по сути, перестал существовать. Шестьдесят превосходных кораблей объединённого турецко-египетского флота были сожжены, потоплены или оказались у противника…

Узнав о случившемся, султан Махмуд II^[1], казалось, лишился рассудка! Он будто забыл про свой гарем с первыми красавицами Востока, а в порыве ярости едва не убил главного евнуха. Ведь пока Махмуд развлекался с жёнами, его матросы умирали в бою. Даже он, всесильный султан, под властью гнева Аллаха…

Молитвы помогли. Оказавшись при разделе жирного османского пирога, вчерашние союзники России, Англия и Франция, повели себя с алчностью, достойной вероломства их соотечественников – пиратов Дрейка, Моргана и Левассёра. Втянув Николая I в серьёзный конфликт, европейские державы, получив своё, оставили Петербург один на один с Константинополем. Россия же, подписав Лондонскую конвенцию 1827 года (о полной автономии Греции), загнала себя в непростую ситуацию: рассматривая греков частью своего населения, Османская империя отказалась признавать навязанную ей конвенцию. Воспользовавшись противоречиями, Порта объявила себя свободной от всех соглашений с Россией, выслала русских дипломатов и закрыла для наших кораблей Босфорский пролив.

Объявив русским джихад, султан Махмуд II выразил желание для защиты ислама стать во главе своего войска. Для этого он перенёс османскую столицу в Адрианополь, после чего приказал укрепить турецкие крепости, расположенные на Дунае. Императору Николаю I ничего не оставалось, как в апреле 1828 года объявить Блистательной Порте войну. Русские войска, расквартированные в Бессарабии, вступили на сопредельные земли османов. Началась Русско-турецкая война 1828–1829 гг.

Махмуд II надеялся на скорую победу: его армии общей численностью 200 тысяч человек (150 тыс. на Дунае и 50 тыс. на Кавказе) противостояло почти вдвое меньше неприятельских войск: 95-тысячная Дунайская армия генерал-фельдмаршала Витгенштейна и 25-тысячный Отдельный Кавказский корпус под командованием генерала Паскевича. Но, лишившись под Навариным своих кораблей, Оттоманская Порта, по сути, осталась без боеспособного флота. Босфор прикрывал десяток судёнышек – одна лишь видимость против русских фрегатов.

И пока Дунайская армия Витгенштейна освобождала Молдавию, Валахию^[2] и овладевала Варной, турки спешно чинили старые и строили новые корабли – им позарез был нужен непобедимый флот! Над Портой день и ночь стоял стук тысяч топоров и шелест сотен пил: турецкий султан возвращал к жизни свои военно-морские силы. Неподчинение или уклонение от работ каралось смертной казнью.

На суше у турок тоже обстояло не всё гладко. В соответствии с планом русского генштаба, фельдмаршал Витгенштейн, форсировав Нижний Дунай, должен был двинуться на Варну и Шумлу, а потом, перейдя Балканы, начать наступление на Константинополь; одновременно с этим планировалось, что особый отряд произведёт десант у Анапы и после овладения ею присоединится к главным силам.

В июне 1828 года турки сдали крепости Мачин и Браилов; морская экспедиция русских к Анапе также увенчалась успехом. В начале июля главные силы армии Витгенштейна подошли к Шумле и, перекрыв дороги с восточной стороны, блокировали крепость от сообщений с Варной. Вскоре к Варне из-под Анапы прибыл русский флот, после чего возглавлявший десантную операцию новый начальник Главного морского штаба князь Александр Меншиков^[3] приказал обложить крепость с севера и начать осадные работы.

Однако осада Варны и Шумлы затянулась. Кроме того, в войсках, стоявших под Шумлой, свирепствовали дизентерия и тиф; лошади сотнями гибли от сапа и голода. Ко всему прочему, турки отчаянно сопротивлялись.

Из воспоминаний сенатора К. Фишера^[4]:

«Взяв со славою Анапу, между тем как действия наши в европейской Турции были очень неблестящи, Меншиков переплыл море и получил в командование корпус, назначенный для взятия крепости Варны. Меншиков действовал с необыкновенной энергией и быстротой, но когда все было готово к штурму, – последнее ядро, пущенное с крепостной стены вечером, пролетело между ног князя Меншикова в ту минуту, когда он, сходя с лошади, упер одну ногу в землю, а другую вынимал из стремени. Ядро вырвало ему все мясо с обеих ляжек, но не повредило ни кости, ни главных мускулов. Покуда это дошло до сведения главной квартиры, где был и государь, командование принял Перовский, на другой день раненый пулею в грудь навылет. На место Меншикова назначен был граф Воронцов, который и довершил взятие Варны».¹

Прибывшие под Варну русские гвардейцы изменили ситуацию в свою пользу: 29 сентября крепость пала. Турки были в отчаянии! Явившийся на подмогу для защиты цитадели 30-тысячный турецкий корпус спешно отступил, преследуемый отрядом принца Евгения Вюртембергского.

А вот Шумлу и Силистрию взять измором не удалось. Во многом это объяснялось нехваткой в войсках снарядов для осадной артиллерии. Впрочем, это уже ничего не меняло. После падения Варны гвардия и находившийся на театре военных действий император (штаб-квартира Николая I располагалась на корабле «Париж»^[5]) возвращались домой; остальные войска оставались на зиму на отвоёванных ими территориях.

* * *

Теперь про Отдельный Кавказский корпус. Начав боевые действия несколько позже, части корпуса вторглись в пределы Азиатской Турции. 23 июня, после трёх дней осады, пала хорошо укреплённая, окружённая двойной высокой стеной, крепость Карс. Через месяц войска Паскевича овладеют крепостью Ахалкалаки, затем – несколькими крепостями поменьше; чуть позднее падут Поти и крепость Баязет.

Тем не менее к маю 1829 года на европейском театре военных действий военные силы Порты чуть ли не в два раза превышали численность русских войск (с учётом 40-тысячного албанского ополчения почти 190 тысяч против 100 тысяч). В азиатской части 100-тысячному войску османов противостояло лишь 20 тысяч генерала Паскевича.

Но и это не всё. Турки, подстрекаемые британцами, всячески содействовали дестабилизации в Персии и нагнетанию там антироссийских настроений. К слову, персам было что держать за пазухой. Согласно Туркманчайскому мирному договору 1828 года, заключённому между Российской и Персидской империями, Персия подтверждала переход к России части Каспийского побережья до Восточной Армении (с переселением туда армян из Ирана). Кроме того, персидский шах обязывался выплатить России немалую контрибуцию в 10 куруров туманов^[6], или 20 миллионов рублей.

Персы скрипели зубами. Неприкрытое унижение со стороны могущественного соседа лишило их сна. Трущобы требовали крови и, конечно, зрелищ. Впрочем, тучи сгустились уже давно.

Сенатор Константин Фишер вспоминал:

«По неожиданной кончине Александра I князь [Меншиков] написал к новому государю письмо, прося о принятии его в службу. Он был принят генерал-адъютантом по-прежнему и вслед за тем отправлен в Тегеран с чрезвычайным посольством. Персидский кабинет замышлял уже вероломство: сначала князь принят был хорошо, но потом его арестовали, и он, едва ли не более года, лишен был свободы. Наконец разрешено ему выехать, и тут прислан был к нему какой-то сановник с предостережением: советовали князю ехать каким-то необычным путем, потому что на главной дороге ему грозит опасность от раздраженного народа. Между тем князь узнал под рукой, что на тот необычный путь, на который ему указывали, подосланы были убийцы. Князь совершенно неожиданно направился на главную дорогу и проехал благополучно. Весной 1827 года воротился он в Петербург».²

Осенью 1828 года в Персию прибыло новое русское посольство во главе с Александром Грибоедовым (автором «Горя от ума»), в задачу которого входило добиться от шаха выполнения статей мирного договора.

В результате, из Персии тысячи армян потянулись на родину, которая к тому времени стала частью Российской империи. Пожелали вернуться и евнух шахского гарема, и главный казначей, и даже хранитель драгоценных камней шаха – тоже армянин. Известие о последнем окончательно взбесило Фетх Али-шаха^[7]. Персы потребовали выдать беглеца, на что Грибоедов ответил решительным отказом. Когда же в русской миссии укрылись две армянки из гарема одного из родственников шаха, чаша терпения последнего переполнилась.

30 января (11 февраля) 1829 года толпа из тысяч религиозных фанатиков напала на русское посольство в Тегеране (по иранским данным, в тот день у посольства находилось около 100 тысяч человек). В схватке погиб весь казачий конвой миссии (35 казаков) и сам Грибоедов. Согласно записям единственного уцелевшего – секретаря дипмиссии Ивана Мальцова, – в результате нападения погибли 37 находившихся в посольстве человек и 19 нападавших; считается, что один только Грибоедов, отстреливаясь от исламистов, убил 18 человек. (Тело дипломата, изуродованное до неузнаваемости, было опознано по шраму на кисти левой руки, оставленному в памятной дуэли с Якубовичем в 1818 году.)

Резня в Тегеране вызвала серьёзный дипломатический скандал. В Санкт-Петербург прибыл внук шаха Хосрев-мирза, который, помимо извинений за убийство посла, преподнёс российскому императору Николаю I знаменитый алмаз «Шах»^[8].

Здесь следует пояснить следующее. Россия – не Восток: русский царь не стал требовать от персидского шаха компенсацию за пролитую кровь. Империя Романовых, считали в Петербурге, была выше восточных средневековых традиций – в том числе таких, как «выкуп за кровь». Другое дело – контрибуция. И те 10 куруров (20 миллионов рублей) для России, находившейся в состоянии войны с Османской Портой, были не лишними. Тем не менее к декабрю 1828 года Персидский двор смог выплатить меньше половины (8 куруров) от ожидаемого. Понимая, что больше с персов вряд ли что удастся взять, император Николай I потребовал прислать в Петербург посольство с извинениями, а также наказать виновных. И тот факт, что представители шаха всё-таки явились к царю, уже было большой победой русской дипломатии.

Миссия принца Хосрев-Мирзы прибыла в Петербург в первых числах августа 1829 года; внук шаха был удостоен Высочайшей аудиенции в Зимнем дворце, во время которой вручил Николаю I шахскую грамоту – так называемое «извинительное письмо». Император был настроен миролюбиво. Выслушав грамоту, монарх произнёс:

– Я предаю вечному забвению злополучное тегеранское происшествие…

По знаку Хосрев-Мирзы были внесены дорогие подарки. Помимо алмаза «Шах», императору преподнесли двадцать редкостных манускриптов, кашемировые ковры, жемчужное ожерелье для императрицы, саблю для наследника Александра и восточные украшения для великих княжон. Монарх остался доволен и подаренными великолепными арабскими скакунами из личных конюшен шаха.

Хотя Николаю от персов нужны были не подарки. Тем более что удивить драгоценностями самодержца самой большой империи было не так-то просто; неужели шах забыл, что богаче русского царя не было под луной ни одного монарха?.. Поэтому, оценив миролюбивый жест соседей, император оказался великодушен: он снизил сумму контрибуции, предусмотренной мирным договором, до минимума, увеличив срок выплаты на пять лет. Прощаясь с принцем, Николай буквально осыпал миссию подарками. Достаточно сказать, что в числе последних оказались даже 12 орудий новейшего образца; а для перевозки подарков понадобилось две сотни лошадей.

Хосрев-Мирза от устроенной ему в России встречи был в восторге. Но ещё больше оказался доволен российский император Николай. Ведь он добился от персов главного – нейтралитета в конфликте России с Портой. «Тегеранский инцидент» был улажен, а финал русско-турецкой войны – предопределён.

Хотя угроза – осталась. Восток – есть Восток…

Ну а спасительным щитом Российской империи являлся Черноморский флот. В распоряжении главного командира флота адмирала Грейга находилось почти шестьдесят военных кораблей, готовых по первому же сигналу ринуться в бой. С учётом того, что в Эгейском море крейсировала эскадра адмирала Гейдена^[9] (35 судов, отличившихся в морском сражении при Наварине), сила нашего флота была неимоверная.

А ещё турки не догадывались об одном секрете, который имелся на борту каждого российского корабля, в груди каждого матроса – будь то юнга-первоходок или обветренный ветрами адмирал. Хотя, если б озвучить название этого секрета, это османам ни о чём бы не сказало: РУССКИЙ ХАРАКТЕР.

* * *

Итак, 14 (26) мая 1829 года бриг «Меркурий», с 20 орудиями на борту, под командованием капитан-лейтенанта Александра Казарского крейсировал близ пролива Босфор в составе отряда из трёх кораблей. Помимо «Меркурия», в отряд входили 44-пушечный фрегат «Штандарт» (командир – капитан-лейтенант Пётр Сахновский) и 20-пушечный бриг «Орфей» (капитан-лейтенант Евгений Колтовский). Общее руководство отрядом было возложено на капитан-лейтенанта Сахновского.

Неожиданно в 13 милях от пролива отряд обнаружил двигавшуюся со стороны Турции неприятельскую эскадру. Подсчитав количество кораблей противника (их оказалось четырнадцать!), Сахновский передал сигнал: «Меркурию» – лечь в дрейф»; после чего «Штандарт» и «Орфей» повернули назад. За ними с раздутыми парусами устремилась вся турецкая эскадра…

За происходящим внимательно наблюдал в подзорную трубу капитан «Меркурия», поэтому, когда Казарский увидел шедших в обратном направлении разведчиков, преследуемых неприятелем, он приказал поднимать паруса. А на мачте поравнявшегося «Штандарта» появился новый сигнал: «Избрать каждому курс, каким судно имеет преимущественный ход».

Ещё немного – и «Меркурий» оказался один на один со стремительно приближающимися турецкими кораблями. Хотя, как видел в трубу Казарский, через какое-то время турецкая эскадра легла в дрейф, предоставив поиграть с маленьким бригом флагманам турецкого флота – 110-пушечному «Селимие» (под флагом капудан-паши) и 74-пушечному «Реал-бею», младшему флагману. В любом случае, шансов у брига, с его 18 пушками (плюс 2 – переносные) против 184 орудий турок, не было никаких – гибель или плен. Османы, воодушевлённые недавним пленением русского фрегата «Рафаил» (об этом чуть позже), ничуть не сомневались: с бригом будет тоже самое; даже ещё проще – не станет же этот кораблик отстреливаться…

Однако упрямый бриг всячески пытался уйти от преследователей. Когда после полудня ветер заметно стих, Казарский приказал:

– Ростры разобрать! Идти на вёслах…

Турки стали заметно отставать. Но так продолжалось недолго: вскоре ветер посвежел, и турецкие корабли, оказавшись на расстоянии пушечного выстрела, открыли огонь из носовых погонных пушек. Видя, что оторваться не удастся, Казарский собрал военный совет. Командир дал высказаться каждому – с учётом воинской традиции, начиная с младшего по чину. Первым сказал слово поручик корпуса флотских штурманов Иван Прокофьев; последними – старший офицер лейтенант Сергей Скорятин и второй лейтенант Фёдор Новосильский. Офицеры единодушно приняли предложение поручика Прокофьева вступить с турками в бой; и если бриг будет в сражении разбит настолько, что более не сможет сопротивляться, то, сцепившись с одним из турецких кораблей, взорвать бриг вместе с ним. Для этой цели было решено на шпиль положить заряженный пистолет со взведённым курком. Однако каждый понимал: в открытом море да при дневном свете бригу вряд ли удастся уцелеть в такой переделке. И уж тем более – победить…

Решение военного совета драться до последнего поддержал командир корабля капитан-лейтенант Казарский:

– Ну что ж, господа офицеры, будем драться! Последний из оставшихся в живых должен будет зажечь крюйт-камеру^[10], для чего, как и было предложено, на шпиль положим пистолет… Надеюсь, господа, матросы и канониры нас поддержат. Не посрамим славы Андреевского флага! Именно этого требуют от нас присяга на верность Государю нашему и Отечеству, а также долг офицеров флота Его Величества…

С теми же словами командир обратился и к матросам, закончив речь воодушевлённым воззванием:

– Умрём, братцы, но бриг не сдадим! Дадим бой басурманам! По местам стоять! К бою! За Веру, Царя и Отечество!..

Вскоре команда изготовилась к неравному бою. Канониры встали у орудий; офицеры и матросы расположились по своим местам; часть матросов ждала сигнала у вёсел. На юте виднелась фигура командира. После команды Казарского по противнику был открыт ответный огонь.

Турки приблизились совсем близко. «Селимие», ударив из пушек левым бортом, начал обходить бриг справа. Удачно уклонившись, «Меркурий» пытался маневрировать, однако вскоре нависла реальная угроза оказаться зажатым между османскими кораблями.

– Паруса – убрать! Сдавайся, урус-шайтан! – кричали с флагмана.

– Цельсь, пли! – слышался голос лейтенанта Новосильского.

Ядра, книппели и брандскугели^[11] летели в «Меркурий» не переставая. Но это ничего не меняло: корабль должен был выстоять! Так решил командир, а дальше… Дальше всё будет зависеть от слаженности действий экипажа…

* * *

Александр Казарский поступил на флот волонтёром; в шестнадцать лет стал гардемарином, в семнадцать – произведён в мичманы. Звёзд с неба не хватал: плавая на тихоходных бригантинах (двухмачтовых малых бригах), перевозил вдоль черноморских берегов разного рода грузы. Потом написал рапорт о переводе на Дунайскую флотилию. Служить пришлось в Измаиле, где работы тоже хватало, тем более что под началом оказались не парусники, а… тихоходные «галеры», как смеялись над гребными судами сами моряки. Зато будущий «морской волк» там многому научился – по крайней мере, «вёсельное ремесло» освоил в совершенстве.

Став лейтенантом, в 1819 году Казарский вернулся служить в Севастополь. К началу русско-турецкой войны он командовал транспортным судном «Соперник». Когда по распоряжению адмирала Грейга транспорту был придан единорог^[12], корабль переоборудовали в так называемый бомбардирский корабль. При осаде Анапы «Соперник», пользуясь своей маневренностью, в течение трёх недель обстреливал с мелководья крепостные укрепления турок. Правда, пришлось дважды пожертвовать рангоутом и целостностью корабельных бортов (судно получило шесть серьёзных пробоин). Опыт Анапы пригодится экипажу при осаде Варны, где единорог «Соперника» попортил туркам немало крови.

Участие в боевых действиях окупится сторицей: за взятие Анапы Казарский будет произведён в капитан-лейтенанты; а за проявленную храбрость под Варной офицера пожалуют золотой саблей с надписью «За храбрость». Но главная награда ждала героя впереди: в начале 1829 года приказом командующего Черноморским флотом 32-летний капитан-лейтенант Казарский получит под начало настоящий боевой корабль – 20-пушечный бриг «Меркурий».

Сейчас, неотрывно глядя на надвигающиеся туши османских мастодонтов, Казарский понимал: всё, что он знал и чему учился многие годы – всё это делалось для этого неравного единоборства, проиграть в котором он просто не мог, не имел права. Спасти корабль и матросов – не самоцель. Главное – сохранить честь Андреевского флага!..

А потому бояться не было времени – следовало торопиться. Будь кто на его месте, наверняка бы растерялся – от мощи противника, от неравенства сил, от безысходности, наконец… Казарский ничуть не сомневался, что на это и надеялись османы – раздавить нахрапом, не дав опомниться. И не таких, мол, брали! Но мысли об этом только распаляли русского офицера. Однажды его мудрый наставник, ставший недавно контр-адмиралом, Иван Семёнович Скаловский^[13], сказал:

– Никогда не забывай присказку старика-Суворова: не числом – а умением! Безвыходных ситуаций не бывает – бывают растерявшиеся командиры…

Слова Скаловского, всплывшие сейчас в голове, больно кольнули сердце: неужели он, капитан-лейтенант Казарский, при виде наступающего врага растерялся? Нет, нет и ещё сто раз – нет!

Ему вдруг вспомнился Измаил со своими «галерами». Гребные судёнышки, несмотря на их кажущуюся неуклюжесть, на учениях ловко увёртывались от атак более сильных кораблей! То вёслами вправо, то – влево; то резко на месте по команде «табань». Сегодня его гребцам досталось по полной! И если бы не ветер, кто знает, ушли б и от турок…

Между тем неустойчивый норд-вест то затихал, то ударял резкими порывами. Турки приблизились почти вплотную, на расстояние пистолетного выстрела, норовя зажать. С «Селимие» вновь раздалось противное:

– Сдавайся, гяур, убирай паруса!..

Сейчас не помогут даже вёсла. И всё же… не бывает безвыходных ситуаций! Пойти на абордаж… вряд ли, не получится. Разве что в самый последний момент…

В какой-то момент боя лицо Казарского окаменело: на его глазах неприятельское ядро перебило гафель, из-за чего Андреевский флаг, ещё минуту назад гордо реявший над «Меркурием», рухнул на палубу.

– Флаг! – крикнул он. – Лейтенант Скорятин, немедленно поднять новый флаг!..

Взгляды офицеров, обращённые на своего командира, воодушевляли: в них не было ни тени испуга или растерянности. Лишь тревога от того, сможет ли Казарский выбрать правильное решение.

Ход… Всё зависит от хода корабля. От этого самого хода, то есть от скорости, напрямую зависит маневренность. А маневренность – это живучесть судна. Нет хода – нет жизни…

– Бей по рангоуту! – громко крикнул, повернувшись к канонирам, Казарский. – Лейтенант Новосильский, мачты, паруса – всё к чертям собачьим! Вали ватер-штаг!..

«Меркурий» вздрогнул от мощной пушечной отдачи. В сторону турецкого флагмана полетели раскалённые ядра…

Как это было в действительности, послушаем самого Александра Казарского (из рапорта адмиралу Грейгу от 15 мая 1829 года):

«…Какоже корабли уже часто беспокоили ядрами, то, убрав вёсла, поставил людей по ордонансу и, не имея возможности действовать в его карронадами^[14]… приказал отрубить ял, висевший за кормой, и успевал отвечать на неприятельские выстрелы, нанося им вред, может быть, чувствительнее, нежели они мне.

Вскоре после сего 110-пушечный корабль начал спускаться, чтобы занять у меня правую сторону и, может быть, имел намерение сделать залп вдоль брига, но я избежал этого, опустившись к N, и ещё около получаса терпел только от одних погонных пушек, но после был уже поставлен между двух кораблей. Сделав по мне два залпа, со стопушечного корабля начали кричать, чтобы бриг сдался и убрал паруса. Но как им отвечали на это всею артиллериею, ружьями и крикнутым «Ура», то оба корабля, сдавшись несколько за корму, продолжали беспрестанный огонь до 4-х часов, поражая ядрами, книппелями, картечами и брандскугелями, с которых одна, к большому несчастью… произвела пожар, хотя оный вскорости был остановлен. Во всё продолжение сражения я только мог… уклоняясь несколько бортами к кораблям, смотря по положению их, и воспользовавшись неискусным маневром 74-пушечного корабля, заставил их держаться за мною на NW, но, наконец, провидению угодно было спасти нас. Действуя по стопушечному кораблю правым бортом, перебиты у него ватер-штаг и повреждена грот-брам-стеньга, от чего он, закрепив трюсели, грот-брамсель и бом-брамсель, начал понескольку от меня отставать, и потом, приведя на левую сторону, сделал по бригу залп из всей артиллерии и лёг в дрейф. А семидесятипушечный корабль, переменяя галсы под кормою, бил ужасно продольными выстрелами, и сколько я ни старался избегать оных, не прежде привел от меня, как в 5 часов с повреждённым русленем, потеряв фор-брам-рей и левый нок фор-марса-реи, которая увлекла за собою лисели.

…Имея честь донести Вашему Высокопревосходительству о действиях вверенного мне брига, я не имею ни слов, ни возможности описать жара сражения, выдержанного в продолжении 3-х часов между двух кораблей… а ещё менее выразить отличную храбрость и усердие офицеров и команды, коих мужеством и расторопностью спасён российский флаг и бриг от неизбежной гибели. В продолжение сражения убито рядовых четыре человека, ранено шесть. Пробоин подводных и в корпусе судна 22, в рангоуте 16, в парусах 133, перебито такелажа 148 штук, гребные суда, карронада и много запасных вещей, о чем имею честь донести, представляя список офицерам и табель нижним чинам на благоуважение Вашему Высокопревосходительству».³

Дабы не утомлять читателя переводом со специфического на обычный язык трудновыговариваемых «ватер-штаг», «грот-брамсель» и прочих «трюселей» со «стеньгами», резюмируем: выбрав целью рангоут^[15] и такелаж^[16] турецких линейных кораблей, командиру русского брига удалось не только повредить ходовые элементы неприятельских парусников, но и заставил их лечь в дрейф, окончательно лишив маневренности. Будь вместо брига, скажем, фрегат, и от хвалёных османских флагманов остались бы одни головёшки…

Решительность командира корабля и храбрость его команды сделали своё дело: маленький бриг вышел из трёхчасового сражения победителем! Провожая глазами израненных турецких «мастодонтов», матросы громко кричали «ура!», гордясь своим подвигом не меньше стоявшего рядом с ними командира. Ну а сам Александр Казарский в тот миг ничуть не сомневался: безвыходных ситуаций не бывает – бывают растерявшиеся командиры… Прав был старик-Суворов: не числом – а умением!

* * *

Закон парных случаев никто не отменял; по крайней мере, его не оспоришь. А потому он, этот вредный закон, всё-таки существует. В любом случае, в контексте нашего повествования парный случай налицо.

За три дня до описанных выше событий, связанных с подвигом брига «Меркурий», произошло, по сути, аналогичное: русский фрегат «Рафаил», окружённый целой турецкой эскадрой, оказался в безвыходном положении. И когда встал вопрос: драться до последнего или оказаться в плену, – командир отдал приказ: флаг спустить!

Впрочем, всё по порядку.

В начале мая 1829 года, в самый разгар морского противостояния в ходе русско-турецкой войны, близ анатолийских берегов курсировал новенький 36-пушечный фрегат российского Черноморского флота «Рафаил» («Архангел Рафаил»). Это был первый большой боевой корабль, построенный в Севастополе. Спущенный со стапелей заводской верфи всего год назад, корабль (штатный экипаж 44 офицера, всего 326 человек) уже успел побывать в районе реальных боевых действий.

Сначала у мыса Калиакрия он прикрывал суда, доставлявшие в порты Румелии^[17] грузы для русской армии. Затем, прибыв в конце июля 1828 года на рейд Варны (в то время там находилась эскадра адмирала Грейга), корабль участвовал в бомбардировке крепости. 17 августа в составе отряда капитана 1-го ранга Критского фрегат, обстреляв батареи турецкой крепости Инада, высадил десант, который после штурма овладел ею. Именно команде «Рафаила» было доверено доставить в Одессу пленённого коменданта Варны Юсуф-пашу со свитой.