001
ОтложитьЧитал
ГЛАВА XXXI. Какие советы Панургу дает врач Рондибилис
Продолжая свою речь, Панург сказал:
– Первое слово, сказанное тем, кто в Сосиньяке кастрировал монахов, – после того как он покончил с братом Кольдорейлем, – было такое: «Очередь за другими». И я так же скажу: «За другими». Господин магистр Рондибилис, помогите мне: должен я жениться или нет?
– Клянусь иноходью моего мула, – отвечал Рондибилис, – не знаю, что я должен ответить на такой вопрос. Вы говорите, что чувствуете сильные возбуждения чувственности. На нашем медицинском факультете учат, и это мы взяли из учения древних платоников, что плотское влечение можно обуздать пятью средствами. Во-первых – вином.
– Я думаю! – воскликнул брат Жан, – Когда я очень пьян, я хочу только спать.
– Я имею в виду, – продолжал Рондибилис, – неумеренное потребление вина, потому что вследствие излишнего питья в человеческом теле происходит охлаждение крови, расслабление нервов, уменьшение производительной силы, притупление чувств, извращение движений. Все это мешает акту оплодотворения. Действительно, вы видите, что Бахуса, бога пьяниц, изображают без бороды, в женском одеянии, женоподобным, будто евнух. Другое дело – умеренное потребление вина. На это указывает древнее изречение, в котором сказано, что Венера замирает без общества Цереры и Бахуса. Мнение древних, согласно рассказу Диодора Сицилийского, также лампсакийцев, как свидетельствует Павзаний, таково, что г-н Приап был сыном Вакха и Венеры. Вторым средством могут служить некоторые лекарства и растения, которые делают человека холодным, хворым и неспособным к деторождению. Опыт показал, что такие свойства имеют цветок нимфея гераклия, затем ива, тамаринд, мандрагора, цикута, ятрышник, кожа гиппопотама и многие другие, которые, будучи введены в человеческое тело, – как по своим элементарным свойствам, так и по специфическим, – холодят и убивают зародыш, или разгоняют духов, которые должны проводить его в назначенные природой места, или загромождают все ходы и выходы, через которые оно может быть извергнуто. С другой стороны, мы имеем и такие средства, которые горячат, возбуждают и облегчают человеку служение Венере.
– Я в них, благодарение богу, не нуждаюсь, – сказал Панург, – а вы, господин магистр? Не обижайтесь, пожалуйста: я говорю это не из зложелательства к вам.
– Третье средство, – продолжал Рондибилис, – усидчивая работа, потому что за работой тело настолько расслабляется, что кровь, которая распространяется по нему для питания каждого члена, не имеет ни времени, ни силы, ни досуга для выработки семени. Природа человека этим предохраняет себя от истощения, ибо ей более необходимо сохранение индивидуума, чем размножение вида и рода человеческого.
«Поэтому Диану, постоянно занятую охотой, называют чистой. Поэтому некогда лагерь называли,Castra», от слова,Castum» – целомудренное, потому что там атлеты и воины непрестанно работают. Так Гиппократ, в своей книге «De aure, aqua et locis»[227], говорит о некоторых народностях в Скифии, которые в его время были в делах Венериных бессильнее евнухов, ибо они постоянно были на конях и в работах.
«Наоборот, праздность философы называют матерью сладострастия. Когда Овидия спросили, по какой причине Эгист сделался прелюбодеем, он отвечал, что исключительно вследствие праздности. И если бы изъяли праздность из мира, тотчас бы исчезло и ремесло Купидона; его лук, колчан и стрелы стали бы для него бесполезной тяжестью: он никого бы никогда не ранил, потому что совсем не такой он искусный стрелок, чтобы попасть в журавля, летящего в воздухе, или в оленя, поднятого в роще, как умели попадать парфяне, то есть люди хлопотливые и работящие. Ему нужны люди праздные, спокойные, сидящие, лежащие и отдыхающие.
«Действительно, Теофраст – когда его как-то спросили, что такое, по его мнению, амурчики – отвечал, что это страсти праздных умов. И Диоген подобным же образом говорил, что сладострастие есть занятие людей, ничем другим не занятых. Поэтому Канах, скульптор из Сикиона, желая наглядно изобразить, что праздность, леность и тунеядство воспитывают развратников, создал статую Венеры сидящей, а не стоящей, как изображали все его предшественники.
«Четвертое средство – усердные занятия наукой. Благодаря этому невероятно разряжается духовная сила, так что нечем становится гнать к назначенным местам плодоносящие соки и наполнять полостный нерв, коего задача – извержение их для продолжения рода человеческого. Что это так, посмотрите на человека, чем-нибудь напряженно занимающегося: вы увидите, что все артерии его мозга натянуты, как тетива на луке, чтобы быстро снабжать его жизненными духами, достаточными для наполнения желудочков здравого смысла, воображения, понимания, рассуждения и решения, памяти и воспоминания. Духи эти проворно перебегают путями, ясно очерченными в анатомии, – у самого конца той удивительной сетки, в которой кончаются артерии. Эти последние берут свое начало в левой сердечной полости, – и жизненные духи долго плутают по ним для того, чтобы сделаться животными силами.
«Так что у такого занятого наукой человека все естественные способности приостанавливаются, все внешние чувства прекращаются. Словом, вы подумаете, что он почти не живет, что он вне себя, охвачен экстазом и вы скажете, что Сократ не злоупотреблял термином, когда говорил, что философия – не что иное, как размышление смерти. Не потому ли и Демокрит ослепил себя, что считал потерю зрения меньшим злом, чем уменьшение внутреннего созерцания, которое прерывалось блужданием глаз.
«Потому-то Паллада, богиня мудрости, покровительница ученых людей, была девственницей; потому и музы девственны; потому-то и хариты пребывают в вечном целомудрии. Помнится мне, я читал, что Купидон, спрошенный как-то матерью своей Венерой, почему он не нападает на муз, – ответил, что они так прекрасны, чисты, честны и стыдливы, постоянно заняты, – одна – созерцанием звезд, другая – вычислениями, третья – измерением геометрических тел, четвертая – риторическими упражнениями, пятая – поэтическим сочинительством, шестая – музыкальными сочинениями, – что, приближаясь к ним, он опускает свой лук, закрывает колчан и тушит свой факел, от стыда и боязни обидеть их, а затем снимает повязку с глаз, чтобы рассмотреть получше их лицо и послушать их милое пение и поэтические оды. От этого он получал величайшее наслаждение, так что часто чувствовал себя в восхищении от их красоты и грации и засыпал под музыку. Вот почему он не хочет нападать на них и отвлекать от занятий.
«И я понимаю, почему писал Гиппократ в названной книге о скифах и еще в другой книге – «О способности к деторождению», о том, что люди становятся неспособными к этому, если им перерезать слуховые артерии около ушей, по причине, уже изложенной выше, – когда я вам говорил о разряжении духовных сил и крови, приемником которой служат артерии. Точно так же он считает, что многое в этом акте зависит от мозга головного, а также спинного.
«Пятое средство – это любовный акт».
– Я этого и ждал, – сказал Панург, – это средство я беру для себя. А предыдущими пусть пользуется, кто хочет.
– Это то, – сказал брат Жан, – что брат Сциллино, настоятель монастыря святого Виктора в Марселе, называет умерщвлением плоти. Я того же мнения, как был отшельник из монастыря святой Радегонды, близ Шинона, что пустынники Фиваиды не могли бы достичь лучшего умерщвления плоти и обуздания сладострастной чувственности, подавления плотского возмущения, как пуская в ход это средство раз двадцать пять – тридцать в сутки.
– Панург, на мой взгляд, – продолжал Рондибилис, – человек пропорционального сложения, умеренный в прихотях, хорошего духовного склада, соответственного возраста, и его желание жениться вполне справедливо. Если он встретит женщину подобных же качеств, они вместе произведут потомство, достойное какого-нибудь заморского королевства. И чем он скорее женится, тем лучше, если он хочет видеть своих детей обеспеченными.
– Господин магистр, – сказал Панург. – Я женюсь, не сомневайтесь, – и очень скоро. Во время вашей ученой речи блоха, которая у меня в ухе, так щекотала, как никогда.
«Я прошу вас пожаловать на праздник. Мы устроим пир на весь мир, обещаю вам. Приведите, пожалуйста, и вашу жену, вместе с соседками, само собой разумеется».
ГЛАВА XXXII. Как Рондибилис объявил ношение рогов одним из естественных достояний брака
– Остается, – сказал Панург, продолжая, – разрешить один маленький пункт. Видели вы когда-нибудь на римском знамени буквы «S. P. Q. R.»?
Это значит: «Так мало, что почти ничего». Вот какой вопрос: не буду ли я рогоносцем?
– Святые угодники! – воскликнул Рондибилис. – Что вы у меня спрашиваете? Не будете ли вы рогоносцем? Мой друг, я женат, и вы будете скоро женаты. Но запишите железной иглой в своем мозгу следующие слова: всякий женатый человек подвергается опасности стать рогоносцем. Ношение рогов – одно из естественных достояний брака. Тень не столь естественно следует за человеческим телом, как ношение рогов за женатым. И когда вы услышите про кого-нибудь слова: «Он женат», и скажете себе: «Он, следовательно, есть, или был, или будет, или может быть рогатым», то вы не окажетесь человеком неопытным в построении естественных умозаключений.
– К чертям ипохондрию! – воскликнул Панург. – Что вы мне говорите!
– Но, друг мой, – отвечал Рондибилис, – Гиппократ, отправляясь однажды из Ланго в Полистило, чтобы посетить философа Демокрита написал письмо к своему старому другу Дионису, в котором просил чтобы на время его отсутствия тот отвез его жену к ее отцу и матери, – людям почтенным и пользовавшимся хорошей славой, – не желая, чтобы она оставалась дома одна. И все-таки он просил своего друга тщательно присматривать за ней и следить за тем, куда она будет ходить с своей матерью, и кто будет посещать ее у родителей. «Не то чтобы, – писал он, – я не доверял ее добродетели и скромности, испытанных и известных по опыту в прошлом. Но она – женщина. И это – все».
«Мой друг, природа женщины олицетворяется луной, и в этом и в других вещах они прячутся, стесняются и притворяются на виду и в присутствии своих мужей. А в их отсутствии они вознаграждают себя: развлекаются, гуляют, веселятся, отбрасывая свое лицемерие, и показывают себя в своем настоящем виде; как луна, когда она близка от солнца, никогда не появляется ни на земле, ни на небе; но в солнечном противостоянии, когда она наиболее удалена от солнца, – она начинает блистать во всей полноте и появляется вся, конечно, ночью. Так и все женщины.
«Когда я говорю «женщина», я говорю о поле столь хрупком, столь переменчивом, непостоянном и несовершенном, что мне кажется, природа (при всем моем уважении к ней) при сотворении женщины, очевидно, утеряла тот здравый смысл, с которым ею создано и образовано на земле все остальное. Я раздумывал над этим сто пять раз и все-таки не знаю, как решить это; разве, что при создании женщины природа больше имела в виду удовлетворение социального чувства мужчины и продление человеческого рода, чем совершенство женской индивидуальности. Ведь Платон не знал, к какому разряду отнести женщин: к разумным ли существам или к диким животным, потому что природа вложила им в тайное место тела орган, какого нет у мужчины и в котором иногда образуются какие-то соки – соленые, серные, бораценовые, острые, режущие, колющие, щекочущие; благодаря болезненным раздражениям от этих соков (так как орган этот очень нервный и очень чувствительный) все тело их сотрясается, все чувства раздражаются, все ощущения обостряются, все мысли путаются.
«Так что, если бы природа не оросила их чела небольшим количеством стыда, то вы бы увидели, как они исступленно бегали бы за мужчинами – более ужасно, чем Претиды, Мималлониды и вакханки Тиады в дни вакханалий, потому что этот страшный одушевленный орган имеет связь со всеми главными частями тела, как показывает анатомия.
«Я называю его одушевленным, следуя в этом учению академиков и перипатетиков: потому что, если движение в собственном смысле есть верный признак одушевленного существа, как пишет Аристотель, и все, что само по себе движется, называется также одушевленным, то Платон с полным правом называет одушевленным и этот орган, признавая за ним способность к движениям различного рода, как-то: к сокращениям, устремлениям, возмущениям, и настолько сильным, что из-за них очень часто женщина лишается всякого другого чувства и движения, как это бывает при эпилепсии, разлитии желчи или апоплексии, истинном подобии смерти.
«Кроме того мы видим в этом органе явную способность различать запахи, благодаря чему женщины стремятся к благовониям и избегают вони. Я знаю, что Гален пытается доказать, что эти движения непроизвольны и несамостоятельны, а случайны; что иные из его последователей утверждают, что в органе этом нет способности различать запахи, и что различные действия оказываются свойством самих различных пахучих субстанций.
«Но если вы внимательно рассмотрите и взвесите на весах Критолауса доводы и основания, приводимые ими, – вы придете к заключению, что в этом деле, как во многих других, они рассуждают так больше по легкомыслию и из стремления перещеголять своих предшественников, чем в поисках истины.
«Не буду, однако, дальше заходить в этом споре. Скажу вам только, что всяческой похвалы достойны целомудренные женщины, прожившие стыдливо и беспорочно всю жизнь, которые имели силы привести к повиновению это необузданное животное. А в конце концов прибавлю следующее: когда это животное сыто (если только оно может быть сытым) – от пищи, которую приготовила для него природа у мужчин, – то его своеобразные движения прекращаются и все стремления утихают, все фурии умиротворяются. Однако не изумляйтесь, что мы находимся в постоянной опасности стать рогоносцами, мы, которые не всегда имеем, чем оплатить и доставить удовлетворение».
– Вы не знаете, – сказал Панург, – другого средства в вашем искусстве?
– Есть, мой друг, – ответил Рондибилис, – и очень хорошее, которым я пользуюсь. И средство это описано у знаменитого автора, жившего восемнадцать веков назад. Вот послушайте.
– Да вы, ей-богу, – сказал Панург, – порядочный человек. И я люблю вас по горло. Скушайте немного этого пирога с айвой: благодаря вяжущим свойствам она способствует первичному пищеварению.
«Но что я? Говорю по-латыни перед латинистами. Подождите, лучше я вам дам выпить вот в этом кувшине несторианского! А может быть, вы хотите еще глоток белого гиппокраса? Не бойтесь воспаления желез. В нем нет ни имбиря, ни райских зерен. Есть только отборная корица и чудесный сахар и доброе белое местное девиньерское вино».
ГЛАВА XXXIII. Какое врач Рондибилис дает средство от рогов
– В те времена, – сказал Рондибилис, – когда Юпитер устанавливал порядок в своем жилище на Олимпе и создавал календарь для всех своих богов и богинь, установив каждому богу время года и день для его праздника, назначив места для паломничества и оракулов, указав, какие кому приносить жертвы…
– Не так ли, – спросил его Панург, – как Тентэвиль, епископ Оксерский? Благородный первосвященник, как всякий порядочный человек, любил хорошее вино; потому особенно берег виноградную лозу, прародительницу Вакха. И вот он увидел, что несколько лет под ряд его виноград плачевно погибает то от ранних морозов, то от града, от утренников, туманов, изморозей и всяких других несчастий, которые приходились на праздники святого Георгия, Марка, Виталия, Евтропия, Филиппа, святого Креста, Вознесения и других, которые бывают в то время, когда солнце проходит под знаком Тельца. Ему пришло в голову, что вышеназванные святые были покровителями града и холода и вредителей винограда. Поэтому он задумал перенести их праздники на зиму, между Рождеством и Крещеньем, предоставляя им с полным почтением и уважением посылать град и мороз, сколько им будет угодно. В это время года мороз отнюдь не вреден, а даже явно полезен лозе. А на их места он поставил праздники святого Христофора, Иоанна Крестителя, Магдалины, Анны, Доминика, Лаврентия, то есть середину августа перенес на май, когда опасность от морозов не так велика.
– Юпитер, – продолжал Рондибилис, – позабыл только про бедного демона рогоносцев, которого в ту пору не было: он был в Париже, в суде, где вел процесс какого-то из своих ленников и вассалов. Не знаю, сколько дней спустя он услышал о том, как его обошли, тотчас бросил процесс из-за своих хлопот, чтобы его не исключали из общего штата, и собственной персоной предстал перед великим Юпитером. Ссылаясь на свои прежние заслуги, на оказанные Юпитеру не раз приятные услуги, он настойчиво просил не оставлять его без праздника, без жертвоприношений и чествований. Юпитер оправдывался, указывал, что все его бенефиции распределены и штат его весь набран.
«Однако бог рогоносцев так надоедал ему, что в конце концов Юпитер включил его в свой штат и в список и установил ему на земле праздник для жертвоприношений и чествования. Праздник этот, за отсутствием свободных дней в календаре, пришелся на один день с праздником богини ревности. Власть его – над людьми женатыми, и главным образом над теми, чьи жены красивы; жертвы, ему приносимые, суть: подозрение, недоверие, досада, выслеживание и шпионство мужей за женами. Вместе с тем каждому женатому было строжайше приказано почитать и уважать этого бога, праздновать его день вдвойне и приносить вышесказанные жёртвы, под угрозой, что бог рогоносцев не будет милостиво помогать тем, кто его не станет почитать указанным образом, не будет с ними считаться, никогда не войдет в их дом, никогда не посетит их общества, как бы они его ни упрашивали. Он оставит их гнить вечно в одиночестве со своими женами, без всяких соперников, и будет избегать их как еретиков и кощунствующих, как это в обычае и у других богов по отношению к тем, кто их не чтит, как должно: Бахус поступает так с неблагочестивыми виноградарями; Церера – с земледельцами; Помона – с огородниками; Нептун – с мореплавателями; Вулкан – с кузнецами, и т. д.
«Напротив, тем, которые (как сказано) будут соблюдать должным образом его праздник, прекратят всякие занятия и запустят все личные дела, чтобы шпионить за женами, дурно обращаться и всячески преследовать их из ревности (как этого требует порядок жертвенного богослужения), – тем дано нерушимое обещание, что бог рогоносцев будет к ним постоянно благосклонен, будет их любить, посещать, день и ночь пребывать в их домах, – никогда они не будут лишены его присутствия. Я сказал».
– Ха-ха-ха, – засмеялся Карпалим. – Вот средство еще более простое, чем кольцо Ганса Карвэля. Черт меня возьми, я верю в это средство! Такова природа женщины! Подобно тому как молния разбивает и сжигает только твердые, солидные, устойчивые предметы, а не разрушает мягких, неустойчивых и пустых внутри вещей, – так, например, она сожжет стальную шпагу, не повредив бархатных ножен или уничтожит огнем кости, не разрезав мяса, покрывающего их, – так и женщины никогда не проявляют духа, противоречия и не изощряются в тонких ухищрениях, если им не надо бороться за что-нибудь запрещенное и недозволенное.
– Разумеется, – сказал отец Гиппофадей, – и некоторые из наших ученых утверждают, что первая женщина, появившаяся на свет, которую евреи называют Евою, едва ли соблазнилась бы плодом с древа познания, если бы это не было запрещено. Что это так, – припомните, как коварный соблазнитель с первого слова напомнил ей о том, что это воспрещено, как будто желая подсказать: тебе это воспрещено, – поэтому ты должна от него вкусить, или ты не была бы женщиной.
ГЛАВА XXXIV. Как женщин обыкновенно влечет к себе все запретное
– В то время, – сказал Карпалим, – когда я бездельничал в Орлеане, у меня не было более сильного риторического приема, более убедительного довода по отношению к дамам, чтобы увлечь их в постель с целью любовной игры, – чем живое, ясное и настойчивое указание, что мужья их ревнуют. Не то чтобы я изобрел это средство. Об этом написано и это подтверждается законами, примерами, рассуждениями и ежедневным опытом. Имея такое убеждение в своей голове, они неизбежно будут наставлять рога своим мужьям, даже если для этого они должны были бы сделать то, что делали Семирамида, Пазифая, Эгеста, жительницы острова Мандеса в Египте, и им подобные, которых клеймили Геродот и Страбон.
– На самом деле так, – сказал Понократ, – и я слышал, что, когда папа Иоанн XXII проездом попал в Куэньофонское аббатство, настоятельница и благочестивые сестры стали просить его дать им разрешение принимать исповедь друг у друга, ссылаясь на то, что у монахини есть такие тайные грешки, открывать которые мужчинам-исповедникам им невыносимо стыдно. А друг другу они скажут на исповеди более откровенно и более свободно.
– Нет ничего, что разрешил бы я вам с большей охотой, чем это, – отвечал папа, – только я вижу здесь одно неудобство. Ведь исповедь должна держаться в секрете. А вы, женщины, едва ли сохраните тайну.
– Очень хорошо сохраним, – говорили те, – и лучше, чем мужчины.
«В тот же день святой отец передал им на хранение ящичек, в который он поместил маленькую птичку-коноплянку, и просил их запереть ящик в какое-нибудь верное и надежное место, обещав им своим папским словом, что, если они сохранят в секрете его поручение, он даст им разрешение на то, о чем они просят. И в то же время он им строжайше запретил открывать ящик, под страхом тяжелой епитимьи и даже вечного отлучения.
«Не успел он им это запретить, как их разум воспламенился страстным желанием посмотреть, что внутри ящичка, и они дожидались только ухода папы за дверь, чтобы приняться за дело. Святой отец, благословив монахинь, удалился в свое помещение. Он не отошел и трех шагов от аббатства, как все эти милые дамы гурьбой бросились открывать запретный ларец, чтобы увидеть, что в нем.
«На следующий день папа пожаловал к ним с намерением, как казалось им, даровать испрашиваемое разрешение. Но раньше чем касаться этого дела, папа приказал принести ему его ящик. Ящик принесли, но птички в нем уже не было.
«Тогда папа объявил им, что для них было бы слишком трудно удержать тайну исповеди, раз они не могли в такой короткий срок удержать тайну ящика, несмотря на то, что это было им настойчиво рекомендовано».
– О господин магистр, – сказал Панург, – вы пожаловали к нам очень кстати! Слушая вас, я получил весьма большое удовольствие, благодарю бога за него. Мне не удавалось видеть вас с тех пор, как играли в Монпелье вместе с нашими старыми друзьями – Антонием, Сапорта, Гюи Бугье, Бальтазаром Нуайе, Толе, Жаном Кентеном, Франсуа Робинэ, Жаном Пердрие и Франсуа Раблэ – играли нравоучительную! комедию о человеке, женившемся на немой женщине.
– Я тоже был, – сказал Эпистемон, – на этом представлении. Мужу очень хотелось, чтобы она заговорила. Она и заговорила, благодаря искусству врача и хирурга, которые перерезали ей узел, образовавшийся у нее под языком.
«Как только ей был возвращен дар слова, она стала говорить так много, что муж побежал обратно к врачу за средством заставить ее замолчать. Но доктор ответил, что в его искусстве имеется много средств, чтобы заставить женщин говорить, но нет средств, чтобы заставить их молчать. Единственное средство против бесконечной болтовни жены – глухота мужа. Наш женолюб оглох, – не знаю, какими чарами они этого добились. Видя, что он глух, что она говорит впустую, ибо он ее не слышит, жена пришла в бешенство. Потом, когда доктор стал спрашивать плату, муж ответил ему, что он в самом деле глух и что он не слышит, о чем тот просит. Тогда врач бросил ему в спину какой-то порошок, – и тот от этого сошел с ума. Тогда сумасшедший муж и взбесившаяся жена объединились вместе и так исколотили врача и хирурга, что оставили их полумертвыми. Я никогда не смеялся так, как на этом представлении».
– Вернемся же к нашим баранам, – сказал Панург. – Ваши слова, переведенные с баррагуэнского на французский язык, означают, что я могу смело жениться и не беспокоиться о рогах. Господин магистр, я думаю, что в день моей свадьбы. ваша практика помешает вам присутствовать на пиру. Вперед извиняю вам.
Stercus et urina medici sunt prandia prima.
Ex aliis paleas, ex istis collige grana[228].
– Цитата не к месту, – сказал Рондибилис, – следующий стих таков:
Nobis sunt signa, vobis sunt prandia digna[229].
– Если моя жена заболеет, я посмотрю ее мочу, – сказал Рондибилис, – пощупаю пульс и осмотрю живот и пониже, как предписывает Гиппократ (II, афоризм XXXV). Это прежде всего.
– Нет, нет, – сказал Панург, – не годится! Это для нас, юристов, существует такой отдел в кодексе: «De ventre inspiciendo»[230]. А я бы ей поставил клизму.
«Итак, не оставляйте других более важных дел. Я пошлю вам на дом жареной свинины, и вы останетесь всегда нашим другом».
Панург подошел к нему и сунул в руку, ни слова не говоря, четыре «нобиля с розою». Рондибилис взял их с охотой, а потом сказал ему как бы в испуге и негодовании:
– Хе-хе-хе, сударь, сударь! Ничего бы давать не надо! Но, впрочем, большое спасибо. От дурных людей я никогда ничего не беру. Но порядочным людям никогда ни в чем не отказываю. Всегда готов к вашим услугам.
– За плату? – спросил Панург.
– Само собой разумеется, – отвечал Рондибилис.