Но вместе с тем я была рада, что мое внимание переключили. Я злилась на себя за чувство раздражения по отношению к Марку. Он был единственным в целом мире, кого я знала. Он был нужен мне. При этой мысли желудок сжался. В памяти всплыло бессознательное воспоминание: тетя Пат качает головой и говорит: «Ты скорее шлепнешься в грязь, чем возьмешься за руку помощи». Пат. Длинные, длинные седые волосы, всегда уложенные в огромный пучок. Густая челка, хмурый взгляд. Замужем за дядей Диланом. Вощеная куртка, морщинки у глаз, долгие прогулки. Значит, я не помню весь прошлый год, а то и больше, но помню Пат и Дилана. Хоть что-то.
Слава богу, я не внесла их в список контактов при чрезвычайных ситуациях и, насколько помню, не рассказала о них Марку. Меньше всего я хотела, чтобы они за меня беспокоились. Нет, дело не в этом. Все куда менее альтруистично. Я просто не хотела их видеть. Не хотела, чтобы они видели меня лежащей на этой нелепой кровати, с разбитой башкой и раздробленной памятью, чтобы Пат, поджав губы, бормотала: я же тебе говорила! – не открывая рта. Я не могла вообразить здесь Дилана, даже с визитом. Его мир – побережье Гауэра [7], скалистые бухты под голубым небом, усеянным гагарами. Нет, я справлюсь со всем этим сама. Расскажу им потом, когда поправлюсь.
Грейс
Грейс стояла перед закрытой дверью кабинета главной медсестры, вся дрожа, ощущая неясное, нехорошее предчувствие. Провела большим пальцем по брошке-птице, спрятанной в кармане форменного платья, думая, что ей придаст уверенности ощущение знакомой формы. Заостренности крыльев, гладкости эмали.
Все новенькие умирали от страха, когда их сюда вызывали. Они рассказывали истории, как стояли на лоскутном коврике напротив стола главной медсестры, парализованные ее ледяным голосом и холодными словами. Даже у невозмутимой Эви глаза были красными после того, как ее отчитали за позднее возвращение.
Дело было не в том, что главная медсестра на них кричала. Они давно привыкли к крикам дежурных сестер, отдававших все приказы на повышенных децибелах. Дело было в буравящем взгляде. И в осознании, что одним росчерком перьевой ручки главная медсестра может оставить черный след в их личном деле. Отметину, которая останется навсегда. Отметину, которая существенно снизит их шансы на трудоустройство по окончании обучения или вообще не позволит его закончить. Хуже перспективы до конца дней ходить в санитарках была мысль, что им не позволят носить униформу дежурной медсестры и гаркать на перепуганных новеньких. Короче говоря, мысль, что все эти проклятые судна они отчищали за просто так.
За дверью послышался шум, который вполне мог означать «войдите», но Грейс входить не стала, чему была очень рада, когда минуту спустя дверь открылась и вышел заведующий госпиталем. Он даже не взглянул в ее направлении.
Дверь осталась открытой, и Грейс поймала пугающий взгляд главной медсестры, сидевшей за столом. Гигантское насекомое в накрахмаленной шапочке.
– Сестра Кемп.
Грейс вошла в комнату, стараясь сосредоточиться на том, чтобы переставлять ноги. Она чувствовала, как капли пота покалывают кожу по всему телу, и на один чудовищный миг ей показалось, что она разучилась дышать.
– Мне пришел доклад от сестры Беннетт.
Девушка посмотрела туда, откуда шел голос, но от страха не увидела главную медсестру. Словно Грейс огромными ножницами отрезали от реальности. Она сжала руки, впилась ногтями в ладони, чтобы хоть немного сфокусироваться.
– Судя по нему, – продолжала главная медсестра, – ты вела себя неподобающе с одним из пациентов частной палаты.
Грейс подняла глаза. Неожиданность обвинения и его явная несправедливость заставили ее заговорить.
– Нет, мэм. Это не…
– Ты ставишь под сомнение честность сестры? – резкий голос главной медсестры напрягся до предела и почти затих.
– Нет, мэм, – ответила Грейс, поколебавшись. – Но…
– Тебя видели за разговорами с капитаном Барроузом, не соответствующими твоему положению в этой больнице. Я предупредила тебя, прежде чем принять на работу, сестра Кемп. Глупостей в моей больнице я не потерплю.
Грейс ощутила, как ужас сжимает ее железной хваткой. Вот и все. Ее отправят домой. Другие девушки боялись черной отметины в личном деле. Грейс боялась, что всему придет конец. Если ее с позором отправят домой, ей останется только наложить на себя руки. Эви рассказывала ей о девушке, которая не прошла обучение. Она выпила бутылку хлорки, и утром ее обнаружили закоченевшей, всю в засохшей блевотине. Вместе с этим осознанием к Грейс вернулась ясность рассудка. Как бы плохо она себя ни чувствовала, такого она не хотела. Она выпрямила спину.
– Простите, мэм, этого больше не повторится.
– Лично буду следить, – сказала главная медсестра. Удивительно, но на этом, судя по всему, разговор закончился.
Вновь выйдя в пустой коридор, аккуратно и тихо закрыв дверь кабинета главной медсестры, Грейс содрогнулась и глубоко выдохнула. Она чувствовала себя так, словно только чудом не рухнула вниз с обрыва.
На следующее утро она не удивилась, когда, увидев список дежурств, обнаружила, что ее перевели в другую палату. Несправедливость по-прежнему мучила, но вместе с тем пришло облегчение. Пусть она не вела себя с капитаном Барроузом неподобающим образом, но он ей нравился. Пусть ее поведение было безупречно профессиональным, но мысли трудно было назвать столь же безукоризненными. Она думала, как красиво его лицо, как приятны манеры. В его глазах горел мягкий свет, вызывавший в ней недостойные чувства, и она совсем не хотела этих чувств. Она готовила себя к жизни в больнице. К жизни по расписанию, полной тяжелой работы и самопожертвования. Она не хотела напоминаний, что не всегда была сестрой Кемп. Она не могла позволить предателю-сердцу биться хоть немного чаще.
Вечером, когда они с Эви, раздевшись, растирали гудящие ноги, Эви удивила ее, сказав:
– Слышала, тебя на ковер вызывали.
– Да, была у главной медсестры. – Грейс забралась в постель, чувствуя блаженство прикосновения к тонкому матрацу после целого дня на ногах.
Эви смерила ее оценивающим взглядом.
– А ты не такая зануда, как я думала. Хорошее начало.
– Не знаю, о чем ты, – ответила Грейс, отвернувшись к стене, – но этого больше не повторится.
Мина
Когда я уже была в таком состоянии, чтобы подмечать детали, я немного зациклилась на некоторых отличительных чертах своей палаты. Окна были расположены так высоко, что пациенты могли заглянуть лишь в нижнюю их часть, увидеть сквозь стекло дразнящие верхушки деревьев и клочок неба. Эту часть больницы строили еще при Эдуарде [8], и, несмотря на свежевыкрашенные стены и современное оборудование, палата казалась довольно обветшалой. После долгих часов в попытках реставрировать воспоминания о моей жизни я наконец смогла представить свой новенький блестящий кабинет в отделении терапевтической радиологии, и мне казалось невозможным, что в одном здании могут быть два таких разных помещения.
Пол был покрыт таким же промышленного образца линолеумом, что и во всей остальной больнице, но здесь он был в серо-розовую крапинку с выцветающей черной полосой, очертившей всю палату и заканчивающейся у кроватей. Я не могла оторвать от нее глаз и перестать думать, что это след от колес, на которых будто бы катались медсестры далеких времен. Мне нравилось представлять, как они разъезжают по этой траектории, не отклоняясь от размеченного пути, крича пациентам, лежащим в шести футах от них: «Мистер Джонс, сидите так, вы видите, я не могу вам помочь», «Миссис Симт, я бросаю вам судно, а вы ловите!»
У тех дней был распорядок, успокаивавший меня. Из мельчайших деталей – противного звука хлопавшей двери в коридоре, стука подносов с едой, даже неизбежного пробуждения оттого, что Квини, лежавшей напротив меня, через определенные промежутки времени приходили измерять давление, – складывался умиротворяющий фон. В половине пятого прибыла тележка с ужином. Я спросила, почему так рано, и санитарка ответила, что если она начнет позже, то не успеет обойти все палаты до половины шестого.
Запах, исходивший от накрытых подносов, был не слишком заманчивым. Я села и постаралась ощутить голод. Пока старалась, я убеждала себя, какой благодарной должна быть, что жива, что ем как человек, а не через трубочку в пищеводе, как женщина в кровати у окна. В ногах валялось смятое одеяло, но поправить его не хватало сил. На нем были напечатаны слова «Ройял Сассекс», но лежало оно так, что видно было только «секс». Кто-то должен был об этом подумать, прежде чем заказывать одеяла.
– Угощайтесь, солнышко. – Поднос приземлился на мой столик, который был повернут к стене, и я понимала, что вряд ли мне удастся развернуть его самостоятельно. Женщина уже шла к следующему пациенту. Глядя на ее широкую спину, я сказала, обращаясь к этой горе темно-синего полиэстера:
– Извините, не могли бы вы…
Даже не удосужившись повернуться, она быстрым движением крутанула столик на колесиках, и он очутился на полпути от кровати. Сумев ухватиться за край, я стала тянуть его к себе. Когда я уже собиралась поднять железную крышку и насладиться сомнительным ароматом еды, я уловила краем глаза какое-то движение.
Маленькая коричневая птичка спокойно сидела на смятом одеяле в ногах кровати. Она изучала меня, склонив головку набок. Я моргнула, ожидая, что птичка исчезнет, и в глубине души надеясь, что нет. Она казалась странно знакомой, и я не ощутила ни малейшей тревоги. Уже это должно было бы меня обеспокоить, но я не чувствовала ничего, кроме облегчения. Маленькая птичка, сидевшая так спокойно, была напоминанием, что я – по-прежнему я. Из всего, что произошло с тех пор, как я очнулась в больнице, встреча с ней была самым естественным.
Птичка перепрыгнула на край кровати, а оттуда перепорхнула на занавеску. Подлетела к двери и вновь вернулась к перилам кровати. К двери, к кровати. Туда-сюда. Я вспомнила еще кое-что про своих птиц: они появлялись, чтобы предупредить меня о чем-то.
Я отодвинула в сторону столик с подносом. Я хотела сказать ей – я не могу идти за тобой! – но вовремя вспомнила, что не одна здесь. Птичка продолжала порхать. Санитарка закончила грохотать подносами, тележка скрылась из виду, укатила в соседнюю палату. Я осознала, что сижу, согнув ноги, готовые двигаться, и ощутила прилив адреналина. Откинув простыню, свесила ноги на пол. Птица на секунду остановилась, посидела немного напротив меня и вновь перелетела к двери. Не обращая внимания на боль в голове и тошноту, я оторвала зад от кровати, встала ногами на пол. Потянулась к мочеприемнику, висевшему сбоку у кровати, прицепила его к ходункам, стоявшим возле нее, – благодаря этим ходункам я с помощью медсестер добиралась до ванной. Все мое тело покрылось потом, волны тошноты перекатывались по всему телу. Шаркая ногами, я сделала несколько шагов до края кровати, потом прошла полпути до двери. Голова раскалывалась, в глазах темнело, словно они собирались вот-вот закрыться. Колени подогнулись, и с неприятным ощущением трубки катетера, тянущей вниз мои внутренности, я рухнула.
Чья-то рука, подхватив меня под локоть, помогла подняться.
– Что это вы делаете? Вставайте. Быстро в постель.
Я послушно подчинилась – мне отчаянно хотелось лечь. Чтобы боль в голове утихла, чтобы все мышцы перестало тянуть. Повернувшись, я увидела птицу. Она сидела не у двери, приглашая выйти в коридор, на свободу. Она сидела на столике медсестры. Лежа в кровати, я не могла его видеть. Со столика птица перепорхнула на телефон.
В тот же миг я вспомнила кое-что очень важное. Мне звонил Джерейнт. Он прислал мне смс-сообщение. Я не знала, откуда взялось это воспоминание, но оно было ясным и, несомненно, настоящим. Я видела, как держу телефон у лица, прижав к щеке, и слушаю сообщение. Я снова слышала его голос, слышала, как он напрягся от волнения, как запнулся, произнеся мое имя. Будто он бежал или старался не заплакать. Я попыталась вспомнить еще хоть что-нибудь, но не смогла. Я не знала даже, случилось это за день или за несколько месяцев до того, как моя жизнь превратилась в затянувшийся эпизод «Скорой помощи».
Медсестра что-то говорила, укладывая меня обратно в постель. Я понимала, она ждет от меня ответа, но, поскольку не слышала ее слов, ничего не сказала. Джерейнт. Как я могла забыть брата-близнеца? Что еще вылетело у меня из головы? Я представила лицо Джерейнта. Длинные ноги, тощую фигуру. Как он сидит в спальне и слушает музыку, крича, чтобы я закрыла дверь и оставила его в покое. Это было давно, когда он был подростком. Когда мы жили вместе. Я впилась ногтями в ладонь. Нужно оставаться в настоящем. Мне хотелось встряхнуть глупой головой, чтобы она наконец начала соображать. Нельзя же быть тупой, как овца, ни на что не годной! Я должна помочь Джерейнту. Я нужна ему.
– Мне надо позвонить, – сказала я. – Пожалуйста…
– Я принесу вам телефон. Вам нельзя вставать.
– Я знаю, – ответила я, прекрасно понимая, какой слабой стала, как сильно зависела от людей, помогающих мне. А что, если бы я разозлила медсестру, и она не захотела бы давать мне телефон? Лишила бы меня привилегий. Может, я путала больницу с тюрьмой, но паника поднималась темной пеленой в глазах, оставляя в поле зрения лишь маленькое пятно света.
– Простите, – сказала я как можно смиреннее, так что это прозвучало убедительно даже для меня самой. Вот до чего меня искорежили. Раньше я никогда не пыталась казаться смиренной.
– Ничего страшного, – ответила медсестра. Ее сальные темные волосы были стянуты в тугой, блестящий конский хвост, складки по обеим сторонам крючковатого носа были забиты расширенными порами. Крупным чертам лица, казалось, не хватало места, они находили друг на друга, но, когда медсестра помогла мне лечь в постель, принесла телефон и – хвала небесам – поставила в зоне досягаемости, она показалась мне красивой.
Я набрала номер, который чудесным образом не забыла. Будто он ждал меня в глубинах памяти, ждал, когда я вспомню, что у меня есть брат и что он в беде. Я слушала гудки, но как бы сильно ни хотела, чтобы Джер взял трубку, ответа не было. Я представила щелчок и звук его голоса, представила, как он спрашивает: «Да?», как интонация взлетает вверх. Я видела и слышала каждую мельчайшую деталь так ясно, что почти поверила – он в самом деле ответил. Но гудки повторялись, словно издеваясь надо мной.
Я собиралась положить трубку, когда вошел Марк. На этот раз без цветов.
– Выглядишь намного лучше.
Быстро поцеловав меня, он сел на стул у кровати. Его лицо было гладко выбрито, на горле я заметила небольшой порез. Представила, как он стирает капельку крови бумажным или фланелевым носовым платком, вспомнила запах лосьона после бритья. Эти воспоминания навели меня на мысль… которую я не смогла удержать, и только разозлилась, поэтому отмела ее в сторону и сосредоточилась на Марке. Он хмурился, глядя на телефон.
Его лицо было напряжено, и это меня обеспокоило. Если совсем честно, это меня напугало, хотя так остро реагировать, конечно, было глупо. Я попыталась завязать разговор, избавиться от внезапной паники и размышлений о том, почему у Марка такой суровый вид.
– Неужели такие еще выпускают?
– Что? – Складка на лбу Марка стала еще глубже, и он резко постарел на десять лет. – Тебе кто-то звонил?
– Нет. Я про телефоны. Смотри, – я подняла трубку, – какая тяжелая. Я уже забыла, какие они. – Я подержала громоздкую трубку в руке, ощущая непривычные изгибы. Этот телефон был так не похож на мой. С сенсорным экраном. В кожаном чехле, открывавшемся, как книжка. Воспоминание о нем было четким и ясным.
– Где мой мобильник?
Марк выпрямил спину.
– У тебя его нет.
– У меня нет мобильника? У всех есть мобильник, – я обвела рукой палату, – даже у Квини, хоть она и бездомная.
Я точно помнила, как прослушивала на мобильном голосовое сообщение от брата-близнеца. Возникло стойкое ощущение, что Марк мне врет, и в животе у меня что-то оборвалось.
Он взял меня за руку и погладил ладонь большим пальцем, так что мне захотелось ее отдернуть.
– Ты всегда говорила, они не нужны.
– Быть не может. – Мне захотелось встряхнуть головой в подтверждение своих слов. Я отчетливо представила себе лицо Марка. Не сейчас, в прошлом. В сознании выплыл внезапный, ослепительно ясный образ.
– Ты так говорила. Ты говорила, они – пустая трата денег, продукт культуры потребления. Мы даже ссорились из-за этого. – Марк наконец выпустил мою руку.
– Не помню.
– Совершенно точно тебе говорю. Не расстраивайся. Ты могла что-то перепутать. Вспомни, что сказал врач.
– Я ничего не перепутала. – Я помолчала, потом продолжила: – Уж это я точно помню. У меня был мобильник. С сенсорным экраном.
– Он был у Парвин, – сказал Марк, – и ты говорила, это отвратительно.
Теперь я была уже не так уверена в своей правоте. Если мне не нравились сенсорные экраны, возможно, мне в самом деле вспомнился чей-то чужой телефон. Может, я играла с мобильником Парвин, и это запало мне в память.
– А кому ты собралась звонить?
Я легла и закрыла глаза, чуть дернувшись, словно от резкой головной боли, надеясь выиграть несколько секунд на размышления. Не знаю почему, но инстинкт подсказывал – надо врать.
– Тете?
От удивления я открыла глаза.
– Пат? Если дашь мне ее номер, я сам ей позвоню. Сообщу, что случилось.
– Не надо. – Я снова села, пусть и с трудом.
– Это не проблема. Если хочешь… если не помнишь, я могу посмотреть в адресной книге. Я знаю, где она у тебя лежит.
– Нет, – вновь сказала я как можно тверже. – Не надо.
Марк, судя по всему, остался этим доволен.
– Как считаешь нужным.
– Не хочу их расстраивать. Все нормально.
Он поднял руки вверх.
– Я же сказал – будь по-твоему.
Я изо всех сил старалась сосредоточиться на своих мыслях. Он ни слова не сказал о Джерейнте – это могло означать, что они незнакомы. Глядя на мужчину в костюме, который пришел меня навестить, я пыталась вспомнить. Видимо, он достаточно мне нравился, чтобы я могла рассказать ему о тете Пат, – я уже многое поняла о своем характере и была абсолютно уверена, что не любила делиться такой информацией. Он не упомянул ни маму, ни папу, а сразу перешел к тете. Я пыталась сложить пазл, но слишком много кусков потерялось, и не было коробки с картинкой.
Когда пришло время физиотерапии, оказалось, что в помощники мне выделили не бодрую дамочку с высокой прической, а раздражающе подтянутого блондина, похожего на викинга. Из тех, кто, закончив с изнурительными ежедневными упражнениями, идет играть в регби – уже для собственного удовольствия. С болью поднимаясь на ноги, преодолевая в себе желание отключиться, я ощутила, как оскорбительна его аура цветущего здоровья. Само его присутствие было плевком в лицо каждому пациенту этой палаты.
Викинга звали Симон, и вскоре я поняла, что его ангельская внешность, дружелюбная улыбка и мягкий северный акцент обманчивы. Он был садистом. Сперва я этого не заметила, поскольку была слишком обрадована возможностью стоять, не падая в обморок. Головокружение накатывало волна за волной, но я держалась. Мне было так хорошо! Хотелось вскинуть вверх кулаки, но я недостаточно устойчиво стояла, поэтому вскоре снова опустилась на кровать.
– Подъем, подъем, – скомандовал Симон. – Еще раз.
Не знаю, почему он говорил со мной как с маленьким ребенком. Приподняв бровь в самой изысканной манере, я довольно вежливо ответила:
– Нет, спасибо. На сегодня хватит.
Он рассмеялся, будто услышал шутку, и ухватил меня за руку.
– Оп-паньки!
Теперь я точно знала, что поправляюсь, хотя бы ради того, чтобы врезать ему по яйцам.
Прежде чем я осознала, что происходит, я уже плелась шаркающей походкой за викингом, держась за его руки; он тянул меня за собой, даже не пытаясь скрывать, до чего меня унижает.
Сделав несколько шагов, я почувствовала: меня вот-вот стошнит. Я хотела сказать ему об этом, но в голове стучало так сильно, что я утратила дар речи.
Должно быть, я все же потеряла сознание, потому что не помню, как вернулась в постель и как ушел викинг. Осознав, что я одна и в горизонтальном положении, я тут же уснула.
Спустя три дня в его компании я вынуждена была нехотя признать: мое состояние улучшилось. Он не заставлял меня ходить на костылях, спасибо и на том, и я плелась за ним по палате и смежному коридору, а он развлекал меня разговорами. Вот что было труднее всего – поддерживать беседу. Я казалась себе скрипучей, проржавевшей. Привычная легкость в общении и богатый словарный запас оставили меня после катастрофы, я ощущала себя выцветшей, раздетой догола. Как будто я была слишком мало защищена от окружающего мира. Это пугало.
– Что, прости? – я поняла, что викинг какое-то время говорил со мной, а теперь замолчал, по всей видимости, ожидая ответа.
– Да нет, ничего. Все хорошо, – его тон был невыносимо деликатен, и это меня добило. – Ты молодец. Сегодня мы дойдем до конца.
Я чувствовала себя сильнее и устойчивее. Мне повезло, что я могла ходить, что не пришлось учиться заново, но в то же время я не верила в свое выздоровление, и мне казалось – все эти дни я пролежала без сознания. Несмотря на мучительную боль в голове и спине, мне казалось, будто я должна чувствовать себя хуже, что я не могу двигаться по коридору с энергичностью, которая все возрастает.
– Полагаю, тебе скучно тратить на меня время, – сказала я, к своему удивлению.
– Вот и нет, – он улыбнулся мне. – Это моя работа.
– Ты не похож на физиотерапевта, – не знаю, почему я решила поддержать разговор ни о чем. Никогда их не любила. Ответ тут же пришел сам собой: мне было одиноко. Слишком много времени я проводила в постели совсем одна, слишком мало общалась с Марком, и даже в эти редкие часы меня не отпускало надоедливое чувство отчужденности. Будучи отрезанной от стольких воспоминаний, я ощущала себя в изоляции.
Викинг не ответил, и это было с его стороны достаточно честно. Что он мог ответить на такую пустую фразу? Заметив, как меня заносит набок, он очень бережно взял меня за руку.
– Раньше я плавал, – сказал он, сворачивая к концу коридора. Он произнес эти слова так, что стало понятно: он имеет в виду не значок, который ему выдали в местном бассейне за заплыв на десять метров.
– А я раньше ходила, – ответила я и попыталась улыбнуться, как нормальный человек. За это он сжал мне руку повыше локтя.
Я радовалась прогрессу… но тут как громом поразило, потому что вновь появилась молодая женщина. Та, в белом фартуке, не похожая на настоящую.
Она чуть заметно улыбнулась, не показав зубов. Я постаралась не обращать на нее внимания. Мне не хотелось иметь ничего общего с плодами моего воображения. У меня и без того хватало проблем, чтобы еще добавлять галлюцинации в эту смесь.
– Все в порядке, Мина? – безукоризненное лицо викинга приняло вопросительное выражение.
Я кивнула. Со мной все в порядке. Я не вижу несуществующих людей. Ничего этого нет.
Как-то я читала книгу одного из тех популярных психологов, что описывают различные типы галлюцинаций у людей, переживших серьезные черепно-мозговые травмы, у слепнущих и все такое. Эта теория очень меня успокоила, так что я решила не поддаваться панике и не спрашивать викинга, не совсем ли я полоумная.
– Мина?
К тому же я много лет видела ненастоящих птиц. Не стоит поддаваться панике из-за призрака женщины! У меня просто нездоровое воображение. Я слишком напряжена.
Викинг так и смотрел на меня, всем своим видом выражая тревогу. Я с трудом улыбнулась.
– Я устала, – сказала я, – все болит.
Он тут же перестал беспокоиться, морщины на лбу разгладились, взгляд говорил – это совершенно нормально. Все как всегда.
– Ну, еще немного.
– Тебе никогда не давали под дых? – поинтересовалась я невинно, вновь направляясь к кровати.
– Сотни раз, – ответил он жизнерадостно, и я не могла сдержать улыбку, падая на кровать. Женщина так и не пропала. Она стояла рядом, даже когда Симон уже ушел на поиски новой жертвы.
– Я собираюсь спать, – сказала я громко.
– Спи, солнышко, – ответила Квини.
Женщина не пошевелилась, не изменила выражения лица. Но она казалась доброй, и я ее не боялась.
– Спокойной ночи, – сказала я, стараясь говорить уверенно, но не грубо. Женщина лишь посмотрела мне в глаза – и я смотрела на нее, пока мои веки не стали слишком тяжелыми и я не погрузилась в сон.