Пролог
Человек исчезнет, как исчезает лицо, начертанное на прибрежном песке…
Женщина тонкими пальчиками, унизанными золотыми кольцами, брезгливо взяла крошечную фарфоровую чашку, просвечивающую в лучах закатного солнца, и ловко выплеснула коричневую жидкость в белоснежную раковину.
– Это был мой кофе, – заметил мужчина, проводив взглядом тёмную дугу.
– Это была бурда, – сказала женщина, сверкнув карими, словно влажными глазами, – я сейчас сварю тебе кофе.
Она поставила медную джезву с узким горлышком на плиту и сыпнула на дно щепотку соли. Смолов горсть зёрен в кофемолке, всыпала душистую массу в сосуд и налила очищенную мягкую воду из бутыли, бросив следом кусочек коричневого сахара. Дождавшись появления небольших пузырьков, выключила плиту, но через пол минуты повторила операцию ещё три раза. Обдав чашки кипятком, вытерла их чистым полотенцем и ловко разлила угощение по чашкам.
– Кофе – напиток богов, – нарушила она молчание, царившее на кухне, – он должен быть тёмным, как зрачки дьявола, и горячим, как дыхание дракона, чтобы пробуждать силы добра на борьбу со злом. Пробуй, – предложила она.
Мужчина взял в руки чашку и сделал глоток.
– Вкусно. Расскажи ещё что-нибудь.
– Кофе Арабика, самый популярный сорт кофе, – безразличным голосом начала она, чуть пожав плечами, – растёт на горных плато и вулканических склонах, а жару не выносит. Мастера говорят, что кофе нужно сварить не менее трёхсот раз, чтобы усвоить все тонкости извлечения вкуса и аромата. Кстати, эти чашки неправильные, они должны быть толстостенными. А ты знаешь, какого цвета бывает кофе?
– Чёрный и белый?
– Ещё зелёный, но не сразу. После сезона дождей кофейное дерево становится тёмно-зелёным, в листве раскрываются белые, напоминающие цветы жасмина, соцветия. Через девять месяцев, заметь, совсем как у людей, созревает крупная круглая тёмно-красная ягода. Внутри неё находятся парные зеленовато-серые зёрна.
– Здорово. Значит, зелёный, белый, красный, зеленовато-серый, и только потом чёрный? – перечислил он.
– Верно.
Они замолчали.
– Ещё? – спросила женщина.
– Нет. Сомневаюсь, что напиток богов пьют литрами, – усмехнулся он.
Она кивнула. Мужчина в белой рубашке и брюках сидел на табурете, а женщина стояла чёрным коконом посреди бело-голубой кухни. Они были совсем рядом, но между ними стояла словно целая Вселенная.
– Иди ко мне, – тихо и властно велел он.
Она замерла неподвижно. Он усмехнулся и встал. В два шага уничтожив расстояние между ними, подхватил её на руки. Оба мгновенно вспыхнули.
– Пожар! – раздались крики с улицы, – Пиратская яхта горит! Пожар!
Оба живо обернулись к окну. На фоне лазоревого неба полыхало зарево пожара. Женщина спрыгнула с его рук и чёрной пантерой метнулась на улицу.
– Постой! – окликнул он.
Она не услышала, выскочив на улицу и мгновенно затерявшись в толпе. Люди муравьиной лентой стремились к набережной, откуда над завалившемся набок судном вился удушливый чёрный дым, застилая небо и рисуя на нём знак беды.
У неё сердце колотилось, как птица в клетке, а единственная оставшаяся в этом безумии здравая мысль вырвалась из вязкого серого болота, образовавшегося в её голове, и улетела туда, в эпицентр пожара, к единственному важному для неё человеку, к единственному, чьё сердце было частичкой её собственного, к единственному, кто кроме неё самой определял смысл её существования на земле в этот малый отрезок общего для них времени. Исчезнет он, и исчезнет она, потому что человек не может быть совсем одинок, ведь даже у моря есть берег, а у берега – море, и они вечно играют с песчинками, перекидывая их на линии прибоя…
Зайти издалека
Книга появляется на свет – крошечное событие, вещица в чьих-то руках.
С этого момента она включается в бесконечную игру повторов.
(Здесь и далее цитаты из работ Поля-Мишеля Фуко)
Редко кто всерьёз предполагает становиться шпионом. Про них читают книги и смотрят кино, особенно в детстве, но лишь единицы становятся профессионалами. Я, например, выучился на инженера в сфере судостроения, работал на заводе по специальности и вовсе не собирался менять свою упорядоченную жизнь, особенно после того, как в тридцать пять лет наконец женился на очаровательной девушке. Но именно из-за жены моя жизнь словно сорвалась с обрыва и рухнула в море.
Всего через год после свадьбы она уехала в какую-то немыслимую командировку и пропала на полгода. Я искал её как подорванный, но мне позвонили и посоветовали не искать, а совершенствовать языки, которыми я неплохо владел – мама была учительницей немецкого и французского, увлекалась итальянским, увлекая и меня, от бабушки знал основы татарского и арабского, а в институте хорошо изучил английский. По возвращению из командировки жена раскрыла мне суть своей профессии и на раз завербовала и меня. Мы вдвоём съездили на тайную операцию, и успешно, а потом она вдруг исчезла. Мне принесли соболезнования, похлопав по плечу. Я не хотел верить в её гибель и сам напросился на миссию в Алжир. Оттуда меня вскоре перебросили в Тунис, и там и бросили – без денег, без связи, совсем одного. В сорок лет я ощутил себя слабым и одиноким, но именно тогда встретил женщину, которая помогла мне начать жить и служить заново…
Глава 1. Девочка-ромашка
Человек начинается не со свободы, но с предела, с линии непреодолимого…
Мама называла меня «моя черкешенка». Она застала жениха накануне свадьбы с какой-то сомнительной девицей в ситуации, не оставляющей сомнений, так что в свадебное путешествие на Кавказ поехала в гордом одиночестве. Там она встретила местного гордого красавца и упала в случайный роман, как в бездонную пропасть, из которой выбиралась долго и мучительно, вновь оставшись совсем одна. Она узнала о своей беременности в середине июля и пришла из районной гинекологии на старый школьный двор, где между рыхлым пыльным асфальтом беговых дорожек и линией старых гаражей расстилалась небольшая ромашковая полянка. Лёжа среди мелких и чахлых, но жизнерадостных городских ромашек, мама раздумывала над тем, быть её ребёнку или не быть. То ли солнышко тогда сильно припекало, то ли ромашки одуряюще пахли, то ли я сама что-то такое почувствовала и шевельнулась у неё в животе, но мама ситуацию отпустила и запустила, так что, когда её родители спохватились, предпринимать что бы то ни было оказалось уже поздно, и в итоге родилась я.
Родилась я под знаком Водолея, и, видимо, это обусловило главную черту моего неуёмного характера – я ненавижу переливать из пустого в порожнее, но и решения принимаю долго, тщательно всё продумывая, хотя первые, интуитивно-озаряющие вспышки сознания, сразу показывают мне верный путь.
Мама, вздохнув на горькую долю, назвала меня Марией, и, очевидно поэтому боги с усиленным рвением начали лить воду на свою мельницу. Я росла в атмосфере любви и заботы – мама, бабушка и дедушка души во мне не чаяли и баловали чрезвычайно, компенсируя отсутствие отца – замуж мама так и не вышла.
Мама хотела, чтобы я рисовала, бабушка – чтобы изучила французский язык, а дедушка видел меня учительницей. Дед оказался прозорливее всех – я стала учительницей французского языка и собрала в школе кружок рисования.
Замкнутый мир семьи обусловил то, что в двадцать три года я была такая же, как в тринадцать: милая, взбалмошная и совершенно не приспособленная к жизни. Оставив за плечами питерский университет, я пришла работать в одну из престижных школ северной столицы России вместо того, чтобы искать мужа подобно нормальным сверстницам. Расписание, правила, строгий дресс-код. Со временем я точно превратилась бы в высохшую старую деву, завязав пышные каштановые кудри в невзрачный пучок и спрятав прозрачные карие глаза за очками в роговой оправе, но божественная мельница раскрутилась иначе…
Я очень хорошо помню бледный сентябрь 1996 года. Было ни тепло, ни холодно, всё как-то серо, сухо, блёкло. Я часто гуляла по Невскому в поисках самой себя, поскольку уже тогда понимала, что серые будни школьной жизни отнюдь не предел моих девичьих мечтаний. Задумавшись об отсутствии блестящих перспектив скромной учительской карьеры, вышла на дорогу, как на тротуар, и тут же была сбита сверкающим чёрным «мерином».
– О, mon dieu! – простонала я, когда выскочивший водитель отскрёб меня с капота своей помпезно-траурной кареты и перевернул лицом вверх.
– Спасибо, конечно, но я даже не ангел, и, честно, предпочёл бы отложить встречу с богом, – отозвался бархатным баритоном красавец-брюнет лет тридцати.
– Угу, – промычала я, пытаясь уловить отзыв стукнутого о железного коня тела.
– Так, едем, – решительно заявил он и ловко усадил меня на кожаное сидение рядом с водителем, прихлопнув дверцу.
– Куда? – запаниковала я, вспомнив статистику без вести пропавших девиц по городу Достоевского.
– Не важно, куда, лишь бы отсюда, – буркнул он, – пока кавалерия не прискакала.
Я тяжело вздохнула, ощутив себя без вины виноватой. Мы быстро смотались с места происшествия. В ближайшей больнице он убедился, что я не особо пострадала в прямом контакте с его машиной и пригласил меня в кафешку. С чашки горячего ароматного кофе вспыхнула внезапная бурная страсть и краткий роман, круто изменивший мою жизнь.
Принц на чёрном мерседесе с романтичным именем, Александр Сергеевич, Сашенька, оказался, гм, садовником человеческих душ. Казалось, он знал всё и обо всём, свободно рассуждал об искусстве и политике и всё умилялся на мой органичный французский, особенно в постели. Не прошло и недели, как я оказалась полностью в его власти. А через месяц он эту власть использовал с блеском дирижёра государственного оркестра.
– Не буду скрывать, Маша, ты нам нужна, – сказал он как-то, с трудом оторвавшись от моей груди.
– Кому – вам? – настороженно спросила я, выныривая из-под одеяла.
Он сосредоточенно посмотрел на мою грудь и рассказал.
Оказалось, что мой любимый Сашенька, капитан недавно организованной ФСБ, перенявшей эстафету от КГБ, занимается вербовкой кадров во внешнюю разведку. И им катастрофически не хватает привлекательных молодых женщин со знанием иностранных языков. Особенно накануне новой войны.
– Какой войны? – испуганно пискнула я.
Саша вздохнул. Его удручала моя политическая неподкованность.
– Слышала, что вчера произошло?
Я отрицательно покачала головой. Он поморщился.
– Вчера, десятого октября, Совет Федерации Российской Федерации постановил считать документы, подписанные в Хасавюрте, «свидетельством готовности сторон разрешить конфликт мирным путём, не имеющими государственно-правового значения», – процитировал Саша.
– Э-э-э… – продемонстрировала я в очередной раз таёжную дремучесть.
– Это война, Маша. Вторая война в Чечне. И теперь всё будет и хуже, и дольше. Теперь боевики – это не просто горячие злые черкесы, это хорошо обученные профессионалы со всего мира, воюющие за деньги. Понимаешь?
– Нет.
Саша вздохнул и рассказал, что в Чечне бандиты наживались на хищениях нефти из нефтепроводов, на контрабанде наркотиков, выпуске фальшивых денежных купюр, терактах и нападениях на соседние российские регионы. На территории Чечни были созданы лагеря для обучения боевиков. Сюда направлялись из-за рубежа инструкторы по минно-подрывному делу и исламские проповедники. В Чечню стали стекаться многочисленные арабские добровольцы. Главной их целью было дестабилизировать ситуацию в соседних с Чечнёй российских регионах и распространить идеи сепаратизма на северокавказские республики, в первую очередь Дагестан, Карачаево-Черкесию, Кабардино-Балкарию, а готовили этих боевиков в Грузии и Сирии, Ливии и Алжире.
– А в Тунисе президент Бен Али с начала девяностых годов ведёт серьезную борьбу против мусульман-фундаменталистов. Надо ехать в Тунис, Маша.
– З-зачем? – стукнула я зубами.
– Тунис расположен прямо напротив Италии и между Алжиром и Ливией, по морю оттуда можно добраться и до Сирии, и до Турции. Надо ехать, Маша…
Честно, я так ничего и не поняла тогда из его разговоров о том, что надо поддерживать противовес исламистскому фундаментализму на Ближнем Востоке и в странах Магриба, что нам нужно «окопаться» в центре арабского мира, стремящегося к созданию исламского государства, которое угрожало бы интересам и безопасности России, что патриотизм – это служение интересам Родины, причём активное служение. Очнулась я в подмосковном центре подготовки агентов.
Краткие курсы шифрования и арабского языка, легенда о француженке, сотруднице международной миссии Красного креста, – и вот я, мадам Полет, уже в международном аэропорту Туниса, куда прилетела из самой Франции. А рядом – вот счастье-то! – мой «муж» и начальник, месье Гастон, доктор-эпидемиолог, надменный красавец, крайне раздражённый необходимостью терпеть в напарницах такую непрофессионалку, как я, мой любимый Сашенька.
Мы должны были создать агентурную сеть и приготовить возможные пути эвакуации агентов из региона Северной Африки. Я стала связной, которая в последнее воскресенье каждого месяца должна была выпивать чашку зелёного чая с мятой и кедровыми орешками в знаменитом Кафе на Циновках, – в Сиди-бу-Саиде, «городе художников», где в двадцатые годы частыми посетителями были немецкие художники Август Маке и Пауль Клее, французская писательница Симона де Бовуар и писатель и философ Поль-Мишель Фуко. Там я должна была ждать связного с нашей стороны, который бы спросил у меня на французском, где можно выпить такой же традиционный тунисский кофе, как этот прекрасный чай, и заодно купить плетёную птичью клетку как сувенир.
Когда мы с «мужем», едва обосновавшись в миссии, отправились на арендованной машине в Сиди-бу-Саид, находящийся в двадцати километрах от столицы, я даже представить себе не могла, что еду в настоящую сказку. Название города переводится как Источник святого Саида, но я сразу переименовала городок, назвав его про себя Сэр Саид, настолько он поражал смешением культур.
Оказалось, что сине-белые здания с яркими вспышками розовых цветущих бугенвиллий, напоминающие греческие деревушки, полностью заслуга барона Рудольфа дЭрланже, представителя богемы Туниса начала двадцатого века, который добился решения сохранить город в сине-белой гамме и в дальнейшем вести постройки только в аутентичном андалузском стиле.
Я с самого начала заметила, что Тунис – страна закрытых дверей, причём дверей, непохожих одна на другую. На въезде в Сэр Саид, я разглядывала синие и чёрные кованые двери, изогнутыми полукруглыми подковами обещающие вход в рай, с различными аппликациями, заклёпками и узорами, пытаясь угадать, что за ними скрывается. С восемнадцатого века османские наместники Туниса и зажиточные тунисцы строили у святого минерального источника летние резиденции с великолепными воротами, но попасть в дом араба постороннему человеку практически нереально. Для этого на главной торговой улице города стоит дом-музей тунисского быта Dar el Annabi, Дворец арабских ночей, где интерьер сохранен в мельчайших деталях, есть восковые фигуры, представляющие сцены из жизни тунисской знати, старинную посуду, книги, семейные фотографии. Примечательно, что часть здания до сих пор используется семьёй, в то время как другая его половина открыта для туристов. Я представила, каково это – жить в музее, жить в живой, но застывшей истории. Удивительно? Замечательно? Привлекательно? Наверное, безумно интересно, но очень странно…
– Пошли уже, – выдернул меня из волшебных грёз «муж» и потащил с экскурсии работать – в Кафе на Циновках.
Благодаря экзотической обстановке – красно-зелёным колоннам в виде спиралей и полотнам, написанным маслом, тканым коврикам и традиционным светильникам, – в кафе были сняты различные фильмы. В кино «Неукротимая Анжелика» есть кадры, снятые именно здесь. Я понимаю режиссёра. Аромат кальяна окутывает гостей, сидящих без обуви на циновках, в воздухе витают запахи кофе с кардамоном и бесподобных восточных сладостей с орехами и корицей, и того самого мятного чая с кедровыми орешками, светящегося янтарными бликами в свете солнца, который мне пора научиться заказывать, пить и любить.
Собрав по местным базарчикам традиционную сувенирную дребедень от местных умельцев – живопись начинающих и опытных художников, керамику с искусными узорами, выполненную в бело-голубых тонах, тканые ковры разных размеров, зеркала в причудливых рамах, добротную кожаную обувь, фигурки верблюжат, резные шкатулки и бусы, плетёные птичьи клетки всех размеров, мини-мозаики и керамику с видами местных дверей, мы вернулись в столицу Туниса.
– Маршрут запомнила? – ворчливо спросил Саша, о, pardon, месье Гастон.
Он как-то сразу после нашей «свадьбы» начал ворчать и хмурить лоб. Я безумно его чем-то раздражала, вот только не знаю, чем. В доме я как образцовая офицерская, то есть, как докторская жена, сразу всё выскребла, обеды готовлю, в постели ублажаю, на людях уважаю, а милому всё никак не угодишь.
– Запомнила, – кивнула я, чтобы он не расстроился.
– В следующий раз съездим на метро или на автобусе, и всё, дальше сама, мне там лишний раз светиться незачем. В городе должны запомнить тебя, а не меня.
– Хорошо! – жизнерадостно ответила я, а Саша вновь нахмурился.
Ну, и пусть! Мне было радостно. Может, я и круглая дура, но я с любимым мужчиной в самой настоящей Африке, в Тунисе, про который не то что мои ученики, а и мои однокурсники только на уроках географии и слышали, а кругом море, солнце, фрукты, памятники древней архитектуры и рестораны изысканной кухни. При этом мы каждую неделю куда-то ездим, встречаемся с интересными людьми, а в наших маленьких путешествиях Саша трогательно обо мне заботится.
Самое трудное было – разлука с семьёй, всё-таки я типичная маменькина дочка и дедушкина внучка, общения с ними мне не хватало, но условие было жёстким – никаких звонков. Я француженка, и никаких связей в России у меня быть не может. Зато я должна интересоваться модой и искусством. Антикварные лавки и базарчики – это одно, но в Тунисе были и национальные галереи, напоминавшие султанские сокровищницы, и арт-студии и мастерские настоящих одарённых художников – хоть в том же Сиди-бу-Саиде, и в Тунисе, в Суссе, Хамаммете и Монастире. Я успешно делала вид, что изучаю арабское декоративно-прикладное искусство какого-то там периода, и под этим прикрытием встречалась с уймой народа. Однако пока никто из этой уймы не годился для вербовки, или же я сама была завербована так быстро, что не успела нажить бесценный шпионский опыт.
С модой было сложнее: всё же Тунис – арабская мусульманская страна, и нравы здесь весьма строгие, особенно в отношении дам. И хотя государство в этой стране светское, моду диктует религия, так что я научилась носить длинные юбки с укороченными жакетами поверх блузок с длинными рукавами и, конечно, платки.
На мой двадцать четвёртый день рождения в феврале 1997 года мы решили устроить романтический уикенд на Джербе. Остров Джерба – центр рыболовецкой жизни Туниса, и мы с Сашей решили воочию увидеть «пятый сезон», существующий только здесь, и попробовать в уютных ресторанчиках Хумт-Сука, главного города острова, самые вкусные блюда из рыбы с финиковым ликером или хорошим вином. Приехав на остров, мы отправились на экскурсию на Медину, старый город, прошлись по узким улочкам с колоритными торговыми лавочками, которые расположились замысловатым лабиринтом. Тут переплелись разные традиции и культуры, и рядом с евреями, основавшими первые поселения, мирно сосуществуют мусульмане. Потом мы заехали в синагогу Эль Гриба в маленькой деревушке Эр Рияд, где иудеи молятся уже более двух тысяч лет. Там-то всё и случилось.
Исламские фундаменталисты и раньше норовили прервать благочестивое чтение Торы и отправить седых раввинов к их предкам. Как раз накануне, в 1995 году, фанатик-полицейский расстрелял трёх человек. Мы попали примерно в такую же заварушку – на выходе из синагоги толпу расстреляли фанатики из реакционно настроенной молодёжи. Акция была рассчитана на устрашение, так что стреляли они больше вверх, и никто не пострадал, но люди были чудовищно напуганы. Мы с Сашей больше боялись встречи с местной полицией.
– Немедленно валим отсюда, пока кавалерия не прискакала, – велел мне Саша, вытащив неимоверными усилиями из толпы на обочину.
– В отель?
– С острова! Живо!
– А вещи?
– Позже позвоним в отель, и нам их отправят. В порт, Полет! Бегом.
Мы переправились на материк на пароме, оттуда самолётом вернулись в Тунис. И только там Саша вдруг чертыхнулся.
– Bon Dieu de merde!
– Что? – задохнулась я от страха.
– В чемодане осталась моя записная книжка.
– Это которая с кодами нашего шифра?
– Она самая. Чёрт! Надеюсь, они её не найдут.
Как показало время, надежда оказалась напрасной. Полиция устроила на райском острове адскую облаву, стремясь перехватить участников и организаторов теракта, а заодно исключить повторение подобного. Всех, кто был на острове, допросили, а тех, кто успел уехать, разыскивали. По всем отелям наряды полиции проверили документы и досмотрели вещи туристов. Пара брошенных сумок не могла не привлечь их внимания, и Сашина книжечка их очень заинтересовала.
Когда за нами пришли, Саша выпрыгнул в окно. Судя по тому, как на меня давили в участке, его не догнали, и ему удалось уйти. Мне так не повезло. Раздражённые моим молчанием, стражи порядка чуть было не применили ко мне физическое воздействие, но вовремя опомнились и швырнули в камеру.
Вот тут я испугалась по-настоящему. За шпионаж мне светило пожизненное или казнь, так что пора выбираться из этой передряги. Я огляделась и вспомнила детскую загадку – ни окон, ни дверей, полна горница людей. Душная камера была полна женщин – то ли воровок, то ли проституток, то ли даже убийц. Впрочем, вскоре меня перевели в одиночку, и дни потянулись бесконечной чередой. Наконец со мной захотел поговорить какой-то супер-следователь, и ранним утром меня повезли на допрос в полицейском автобусе. Я сжалась в комок страха и паники, и прозевала поворот судьбы. На крутом повороте автобус влетел в повозку с какими-то корзинами и перевернулся. Очнувшись на потолке перевернувшегося салона, я выползла через разбитое стекло наружу, сдирая в кровь колени. Обернувшись на мёртвого солдата из конвоя, заметила ключ, вывалившийся из его кармана. Схватив его, встала и на полусогнутых дрожащих ногах ушла с места аварии.
Ушла я тогда не далеко – свалилась в каком-то переулке. Очнулась в небольшом доме на окраине Туниса – меня подобрала пара пожилых стариков, вышедших ранним утром на рынок. Женщина была за то, чтобы сдать меня в полицию, дедок не торопился. Они оставили меня у себя. Треснувшие рёбра срослись, сотрясение мозга тоже как-то прошло, несколько недель, и я уже хожу по чисто выметенной комнате и выметаю её ещё чище. Но однажды со стариком пришёл мужчина. Бегло оглядев меня, он отсчитал старику деньги и забрал меня. Вырваться не получилось, и я оказалась в борделе.
Можно было бы детально описать ужас, который испытывает нормальная женщина, случайно оказавшаяся в подобном месте. Описать оргии, которые там устраивали для вип-клиентов, когда пускали одну женщину по кругу. Описать, как сажали на иглу непокорных бунтарок, и как они отдавались за дозу во время ломки. Описать, как избивали до потери сознания, но так, чтобы не оставлять внешних следов. Описать, как девчонки выторговывали друг у друга тональный крем, чтобы замазывать огромные кровоподтёки от засосов. Описать, как некоторые, как я, сразу, глотая страх и слёзы, соглашались на секс и риск поймать сифилис, чтобы хоть на время отдалить избиения и попробовать избежать наркозависимости. Но я не опишу.
До сих пор содрогаюсь, вспоминая ту чёрную страницу моей биографии. Никогда и никому о ней не расскажу. Слишком гадко на душе становится. Впрочем, там я забыла про душу, слишком гнусно истязали моё тело. Убить себя не давали. Продлился тот ад больше месяца, а потом опять счастливый случай – девушки подняли бунт, началась драка среди клиентов, охрана борделя была сметена разъярёнными бабами и наркоманами, и мне снова удалось сбежать и выбраться на окраину города, бредя, пригибаясь, по какому-то отвратительному вонючему арыку.
И вот тихая весенняя ночь, на небе звёзды, как алмазы, а я сижу на камне на диком пляже далеко за пределами города, мокрая и дрожащая, и жду, пока высохнет прополосканное в море отвратительно открытое платье – единственное, чем я могу прикрыть наготу. Одинокая белая женщина, шпионка без денег и документов в чужой исламской стране, без мужчины, без связи.
Тут я встала и прошлась голой по кромке пляжа, загребая пальцами ног мокрый ледяной песок. И страшно, и холодно, и есть уже хочется. И сейчас я должна решить – жить мне дальше и бороться, или войти в тёмную холодную воду тунисского залива и прекратить невыносимые мучения. Я вспомнила маму и дедушку. Им поди сообщили, что я пропала без вести или вообще погибла, а у дедушки сердце, у бабушки – давление, а мама просто этого не переживёт. А значит, я должна выжить. Вернулась к камню, стащила с ветки и натянула на себя сырое холодное платье. Мокрая тряпка села, как лягушачья кожа. Ничего, наплевать, лязгнула я зубами. Сейчас надо найти, чем согреться, – болеть не на что и некогда. Отныне я не буду дрожать и бояться. Я солгу, украду, даже убью, но выживу.
Ориентируясь как дикая кошка в темноте, пошла обратно в сторону города.
На окраине стянула в чьём-то дворе с полуразрушенным забором несколько простыней, сорвав заодно с верёвки вяленую рыбу. Поев и согревшись, заползла в какую-то обрушенную хибару и уснула. Но на следующую ночь я снова вышла на охоту и раздобыла приличную женскую одежду и обувь. Теперь я могла выйти в город и днём, спрятавшись под традиционной арабской чёрной абайей. На шумных и тесных рынках Медины я безошибочно выделяла в толпе европейских туристов и ловко изымала у них кошельки и даже подрезала женскую сумку. На третий день я смогла нанять парня, который помог мне снять номер в отеле, приняла ванну, поела, купила и выпила для профилактики антибиотики. Перебрав барахло, избавилась от лишнего и посчитала деньги. Хватит на месяц. Надо найти работу и жильё. Но сначала – связь. Завтра последнее воскресенье июня, а значит пора выпить чашечку мятного чая с кедровыми орешками в Сиди-бу-Саиде.
Покидая отель, глянула на себя в зеркало. Джинсы, кроссовки, просторная фиолетовая туника, тёмно-синий никаб, спортивная сумка. И абсолютно чужие глаза. За эти полгода на песчано-галечных пляжах Туниса исчезли и Маша, застенчивая девочка-ромашка из России, и беззаботная француженка Полет.
В зеркале стояла Марьям – тунисская горожанка без возраста с таинственно-пустым взглядом…