Государственная девственница

И, наконец, как во всякой уважающей себя языческой религии, в верованиях вибути имеется культ злобного и вредоносного божества. У вибути роль плохого полицейского исполняет богиня Ар. Внешне она просто красавица, если не считать вечно окровавленных длинных клыков и набедренной повязки из скелета леопарда. Характер же у нее – просто фабрика пиротехники, в которую угодила молния. Богиня Ар ответственна за все крупные и мелкие пакости, хоть изредка да случающиеся даже в таком земном раю, как Вибути. Приснился члену племени плохой сон – виновата Ар. Вернулась жена с охоты без добычи – это подлая Ар помешала ей. В постель двух страстных любовников заползла ядовитая змея – подослала ее не кто иная, как хитроумная богиня! Ар никто не любит, но жертвы ей периодически приносят – в основном гнилые бананы и прокисшее кокосовое молоко. Естественно, при таком уровне почитания характер злобной богини вряд ли способен исправиться.

Так, про всяких мелких божков писать не буду, потому что сам запутаюсь, кто за что у них отвечает и с кем состоит в родстве, – тут так все сложно, что греки со своим замшелым Олимпом могут скромно жаться в уголку, вроде бедных родственников. Теперь я подхожу к самому главному. Счастливую жизнь племени обеспечивают вовсе не Советы, не жрецы, не главный колдун и уж точно не Царь Непопираемой земли. И даже не все многочисленные боги-богини, если уж на то пошло. Дождь и вёдро, посевы и урожаи, добыча и достаток, любовь и дети, удача и здоровье вибути зависят напрямую только от одного – Великой Милости Белой Птицы.

…Эту-то Птицу я и увидел в тот день, когда в иссушенные долгой засухой джунгли наконец пришел дождь. Мне тогда пришлось тащиться в паланкине вместе с целой вибутянской демонстрацией – жрецами, Вечными Девами, Тонтоном Макутом и сводным вибутянским оркестром – до реки Сонги, которая является первой преградой на пути в Непопираемую землю. На этой реке, по поверьям племени, произошло первое свидание Белой Птицы с первым представителем вибути…

Вообще, нынешняя церемония встречи была обставлена красиво, но несколько громоздко. Конечно, то, что жрецы вибути умеют ходить по водам как по паркету, удивительно, но за годы, проведенные в племени, я навидался и не такого. А потом этот свет, который ярче солнца, бешеный и в то же время тихий свет, ослепляющий не только глаза, но и всего тебя… Было жутко. Спасибо барабанщику Нтути – это он милосердно закрыл мне глаза своей шершавой ладонью. Обидно только, что я не видел, как Белая Птица приземлилась, как она выглядит вблизи! Столько разговоров, столько предвкушения, а в результате ты у порога чуда зажмуриваешь глаза и открываешь их снова лишь для того, чтобы посмотреть ушедшему чуду вслед.

В общем, когда мне глаза открыли, чудо кончилось – Птица улетела, оставивши в немощных ручках старшего жреца невеликую корзинку.

«Ничего себе! – подумал я. – Это и есть ваша распрекрасная Удача? Не слишком уж. она глобальна, ежели помещается в такой скромной упаковке!» И откровенно высказался по этому поводу. А тут Тонтон Макут и облей меня в очередной раз презрением: чего ж, мол, тебе еще надо, меркантильная европейская морда?

– Да ничего-с, – говорю. – Любопытственно поглядеть, кто это там агукает в этой корзинке. Уж это наверняка мне позволено как заместителю Царя. Алулу Оа Вамбонга, да воссияет он и да потопчет!

– Что ж, чужеземец, – отвечает Тонтон Макут, – славь великого Алулу за то, что он сподобил тебя этакой благодати и разрешил стать своим в племени. Иного на твоем месте мы просто испепелили бы за одно лишь присутствие!

– Спасибочки, – говорю, – нашему преславному Алулу за его доброе ко мне отношение, да воссияет он и да потопчет, только давайте не будем отвлекаться и поглядим, кто же это там в корзиночке так жалостливо скулит.

На те мои слова Тонтон Макут до чрезвычайности ликом искривился, так что некоторым ребяткам из сводного вибутянского оркестра смотреть на него стало тошнотворно. Но у меня нерв крепкий, что буксирный трос, потому я на колдунов лик глянул спокойно, а после недрогнувшей рукой отогнул в сторону белый лепесток пеленки, которым содержимое пресловутой корзинки было интимненько прикрыто.

…В общем, ничего особенного. Младенчик и младенчик – голенький, смугленький, лапками сучит, пищит и жалобно глазки жмурит. И – женского полу младенчик, так что даже непонятно, из-за чего все перед нею так воздух сотрясают. В таком невнятном возрасте вовсе непонятно, красотка это будет или дурнушка, а сейчас лицо у нее больше на печеное яблоко похоже, да и тельце, прямо скажем, не восхитительного варианта. Одна только мелочь меня по глазам царапнула, но я как-то значения поначалу этому не придал: у корзиночной девицы на месте пупка ничего не наблюдалось – голый ровный животик. Потом-то я понял, что именно отсутствие пупка означает, но в тот момент меня не это волновало…

– Люди, – говорю, – это что, и есть столь долго ожидаемая вами Великая Милость Белой Птицы? Это вот мелкосопливое чадо?!

– Загради свои уста, нечестивец! – заплескал на меня руками жрец Окойи. – Это тебе не просто чадо! Это Государственная Девственница!

Нет, у этих вибути на девственниц прямо какой-то пунктик!

– Опаньки! – восхищаюсь. – Мало вам разве двенадцати абсолютно непорочных девиц? Еще одна понадобилась?

На этот вопрос они мне тогда не ответили. Обратно свою Государственную (а та уже, похоже, подстилку намочить успела) пеленочкой прикрыли, по сторонам зыркнули, словно опасались, как бы кто это сокровище не спер вместе с корзинкой, и снялись с места – в обратный путь до поселения.

В селении нашу компанию уже поджидали… На всех хижинах развевались государственные флаги вибути: белое перо на зелено-золотом фоне; на круглой утоптанной поляне, гордо именуемой тут главной площадью, вовсю отплясывали самородки местного кордебалета – в пышных юбочках из пальмовых листьев, с фонтанами ярких перьев на голове. Около хижины-дворца маршировала показательная женская гвардия: по случаю торжества детвору выпустили из хижины-школы, и теперь эта детвора при помощи своих домашних любимцев – слонов протягивала над племенем цветочные гирлянды, веревки с пестрыми флажками и слюдяные фонарики со свечками внутри – вечером будет иллюминация. Община магов-огнепоклонников запускала пробный фейерверк, значит, вечером к иллюминации добавятся и огненные потехи, как будто это не затерянное африканское племя, а распрекрасный толкиеновский Шир… Словом, торжество на высшем уровне! Когда в прошлом году к Алулу с официальным визитом приезжал какой-то раджа Рамбугупта, и то не было такого пышного приема, накормили раджу жареными кузнечиками, настойкой жабьей напоили и восвояси отправили. А тут на тебе…

Навстречу нашей кавалькаде вышла почтенная госпожа Агати-Бобо. Это крепкая мрачная старуха под два метра ростом, с седыми косичками на черной голове, в неизменной алой простыне, заменяющей приличное европейское платье, и с кулоном в виде стильного золотого паука. Насколько я знаю, Агати-Бобо уже много лет занимает должность царственной няньки и воспитательницы. Госпожу Агати-Бобо побаивается все племя, даже колдун Тонтон Макут обходится с нею вежливо, а уж про Царя Алулу и говорить нечего, потому что он и сам был выпестован жесткими широкими ладонями Агати-Бобо и выпущен ею в благословенный окружающий мир.

Мне доселе с Агати-Бобо напрямую пересекаться не приходилось, потому я тоже перед нею слегка заробел. А вы бы не заробели? Знаете, какие глаза у этой старухи?! На угольно-черном лице они сверкают прямо как два чистейших сапфира! Такие глаза для вибути – редкость, в племени говорят даже, что Агати-Бобо эти глаза получила от бога Онто взамен своих обычных, потому что так лучше у нее получится надзирать за вверенными ее попечению чадами.

Перед Агати-Бобо все расступились. Корзинку с попискивающим внутри чадом водрузили на некое подобие церковного престола (а я-то еще вчера задумывался, зачем посреди площади возводят это нелепое сооружение и обильно украшают его цветами…). Вокруг собралось почти все племя, но держались тихо, благоговейно, и – как я с удивлением заметил – никто из вибутян на корзинку не глядел.

– Славьте и преклонитесь! – воззвали к народу жрецы.

– Славься, чистотой дарующая жизнь! – возопило все племя и повалилось подкошенной травой у подножия «престола». Я даже растерялся – никогда еще не видел вблизи такого повального проявления верноподданнических чувств. Самому, что ли, на колени встать? Нет, переживут. В конце концов, я не местный.

Тут Агати-Бобо остро глянула на меня своими сапфировыми гляделками.

– Зачем чужеземцу взирать на то, что сокровенно от недостойных взоров? – вроде бы обратилась она к жрецам, но на самом деле ответ она, конечно, знала. Просто хотела мне еще раз напомнить, кто я такой для нее и где мое место.

Я вежливо помахал Агати-Бобо ручкой и с улыбкой сказал:

– Я вот передам великому Алулу Оа Вамбонга, да воссияет он и да потопчет, как вы обращаетесь с носителем его первого лица! Мало не покажется!

Агати-Бобо только хмыкнула. Похоже, великого Алулу она боялась меньше всего. Еще бы. Она собственной персоной приобщала Царя ко всему прекрасному и благородному: как правильно сморкаться – в лист пальмы, а не в ладонь, как в ушах ковырять – не первой попавшейся веточкой, а специальной золотой ухочисткой; также и правила пользования наложницей объясняла… Но сейчас Агати-Бобо решила не заострять внимания на моей скромной персоне – имелась персона поважнее, та, что агукала в плетенке под пеленкой.

– Внимание! – строго сказала Агати-Бобо, стараясь говорить так, чтобы ее голос разносился над всем поселением подобно грому и прибою. – Сейчас я вытащу Великую Милость из ее колыбели, и вы все крепко зажмурите глаза! Ибо тот, с кем, находясь на земле племени, случайно встретится она своим первым взглядом, будет… ну, вы сами знаете, кем он будет. Не хотите неприятностей на всю жизнь – закрывайте глазки! А кто у нас тут такой масенький, красюсенький лежит? А сья ето у нас пеленоська? Ути-тюти! Моя масенькая крокодилинка, агу-агу!

…Разумеется, последние реплики относились уже к воркующей в корзинке Государственной Девственнице. Я быстро огляделся – все племя и впрямь позажмуривало глаза. Все, даже жрецы, даже Вечные Девы и сам Тонтон Макут. Только Агати-Бобо медленно и величаво, как в хорошем голливудском фильме, наклонялась над корзинкой, откидывала полог, протягивала руки…

…И совершенно не замечала того, что к ее шее подбирается сверху черная, лаково блестевшая на солнце змея!

Откуда взялась эта ядовитая тварь, не знаю. Прямо над «престолом» нависала пышная гирлянда из густо сплетенных цветов и листьев. Может, змея (а насколько я успел заметить, это местная разновидность гадюки, очень ядовитая, называемая «смерть смертей») с вечера забралась в гирлянду, задремала там, а теперь вот решила таким образом развлечься? Во всяком случае, времени на построение версий у меня не было. Я прямо как Индиана Джонс ненавижу змей. И не могу позволить, чтоб на моих глазах ползучая пакость кого-нибудь ужалила. Пусть даже этот «кто-то» такая неприятная персона, как Агати-Бобо.

Спасибо Царю Алулу, перед тем как отправиться в Непопираемую землю, он научил меня кое-каким магическим штучкам. Например, выстреливать молнией из указательного пальца. Сейчас этот навык очень пригодился. Я навел указательный палец на змею (а время все растягивалось, превращая секунды в века, все вокруг застыло, завязло в неподвижности, и даже воздух заклеивал губы как пластырь), прицелился, сосредоточился и дал разряд.

И сразу все вернулось на круги своя. Время заскакало бешеным зайцем, мир навалился звуками, цветом и запахом, воздух разъяренно шипел, входя в мои легкие. И еще палец болел. Наверно, я перестарался с зарядом.

Точно, перестарался. Произошло все беззвучно, поэтому никто из членов племени так и не открыл глаз, не шелохнулся, и лишь один я видел, что натворил. Мой заряд не только начисто смел и змею, и всю цветочную гирлянду. От головы Агати-Бобо тоже ничего не осталось. Во всяком случае, на плечах головы точно не было. Тело Агати-Бобо постояло мгновение, а потом рухнуло наземь с каким-то деревянным стуком.

– Богиня Ар, – пробормотал я, цепенея. – Да что же это? А если я и ребенка задел?!

Отцовских инстинктов у меня никаких, но к детям я определенно отношусь положительно. Да и страшно жалко вдруг стало эту малявку в корзинке, которая только, можно сказать, жить начала, а уже попала в неприятные приключения. По моей, кстати сказать, вине.

Я подошел к «престолу», стараясь не шуметь, с замиранием сердца глянул на корзинку. Ффу, пронесло! Корзинка была цела и даже пеленкой накрыта, а значит, цело и содержимое. Но надо окончательно удостовериться.

Я потянул за край пеленки. Тогда, у реки, я эту пеленку легко откинул, а тут она показалась тяжеленной, как каменная плита. Странно. Почему то, что возможно было совершить у Золотой реки, невозможно здесь, теперь, в племени, среди родимых хижин?!

Пеленка все-таки съехала набок, показалось – с каменным шорохом лавины. И я снова увидел девочку. И понял, что изменилось. Теперь она открыла глаза. Она смотрела на меня.

Только на меня.

Это был взгляд, словно…

Словно ты вышел сладкой летней ночью во двор своего дома, запрокинул голову, а небо вдруг придвинулось к твоему лицу, распахнулось легко, как книга, и вся Вселенная посмотрела на тебя, приветствуя и ликуя.

– Кто ты, госпожа?

…Это я спросил?

У ребенка?!

А она, не отрывая от меня взгляда, протянула руки.

– Я, я не могу. Я недостоин! Святые небеса! Жрецы, как вас там, что мне с нею делать?!

Почему-то в тот момент мне никто не ответил, они все онемели, как актеры, забывшие текст на премьере спектакля. Девочка посмотрела на меня строго и нетерпеливо, словно требуя, чтобы я не церемонился и поскорее взял ее на руки.

Она была совсем невесомой и какой-то прозрачной. Поначалу. Потом у нее заурчало в животике, она прищурила свои божественные глаза, сморщила личико и пронзительно заверещала.

Вот тут-то племя и открыло глаза. И увидело меня, чужеземца Степана Водоглазова, с их главной святыней на руках. И рядом – обезглавленное тело Агати-Бобо…

– Что ты наделал, безумный? – вскричал жрец Окойи.

– А я вас предупреждал насчет этого белокожего идиота, – добавил в ситуацию яду Тонтон Макут.

– Я все объясню! – беспомощно воскликнул я, но было…

Поздно.

Государственная Девственница описалась прямо у меня на руках».

Глава четвертая. Толкование сновидений

И все равно это лучше, чем попасть в Матрицу!

Нео

– Присаживайтесь, – профессионально поставленным голосом сказал своей новой пациентке Викентий.

Она, прежде чем устроиться в предложенном кресле, оглядела комнату. А Викентий в отместку оглядел пациентку. Увиденное его не впечатлило. По сравнению с Элпфис все женщины априорно выглядели замарашками и дурнушками, и Нина Валентиновна не являлась исключением из этого вересаевского правила. Она была невысокой, излишне сухощавой, а черные джинсы и далеко не новая водолазка делали ее похожей на силуэт, вырезанный из старого конверта от фотобумаги. Или на тень. Волосы коротко подстрижены и тоже выкрашены в иссиня-черный цвет. В ушах – о нет! – в ушах покачивались каплевидные сережки из какого-то тусклого черного камня. Не будь Нина Валентиновна достаточно взрослой, Вересаев бы заподозрил в ней склонность к готическому року.

– А вы… скромно живете, – меж тем не слишком тактично отметила женщина в черном.

– Спасибо, я знаю, – кивнул Викентий.

– Такой знаменитый врач…

– Давайте сразу приступим к делу, – отмел комплименты Викентий. – Рассказывайте.

– Что рассказывать? – немного испугалась Нина Валентиновна.

Викентий внутренне поморщился.

– Мы вроде бы говорили о лунатизме, – стараясь быть максимально любезным, напомнил он. – О вашем предполагаемом заболевании. О том, что ваш муж стал свидетелем сомнамбулических проявлений вашего поведения… Вот о проявлениях я и хочу знать подробнее.

…Розамунда конечно же тоже была тут как тут – уютно устроилась на старом комоде под включенной лампой с абажуром. Лампа давала мягкий рассеянный свет, напоминавший золотистый мед, и от этого света шерстка Розамунды блестела как черная парча. «Рисуется, – недовольно подумал про длинноухую «коллегу» Викентий. – Кокетничает. Даже в таком виде. Женщина всегда остается самой собой, будь она хоть в облике крольчихи. Ненавижу женщин. Дуры. Истерички. Энергетические вампирши».

– Вересаев, ты скоро станешь маньяком-женоненавистником, если будешь мыслить столь негативно, – тут же услышал он тихий, но весьма разборчивый шепоток Розамунды. – Тебя самого придется лечить. Я наблюдаю у тебя явную феминофобию.

– Ничего подобного, – огрызнулся Викентий. Напрасно он это сделал, потому что лицо Нины Валентиновны удивленно вытянулось. Как же, доктор разговаривает сам с собой. Или с кроликом, что выглядит еще хуже.

– Не обращайте внимания, – неловко усмехнулся Вересаев. – У психиатров свои причуды. Я внимательно слушаю вас, Нина.

Нет, она точно дура. Смотрит на него непонимающим взглядом, спрашивает:

– Как же я вам расскажу о том, что делала во время приступов, если ничего не помню?

Викентий поздравил себя с тем, что терпение его безгранично, как Вселенная.

– Ваш муж был свидетелем приступов, – вкрадчиво начал он. – И именно он убедил вас в том, что вы лунатичка. Какие он привел доказательства? Вы бродили по дому во сне? Писали письма с закрытыми глазами? И еще – при чем здесь африканское племя вибути и русский человек Степан? Да говорите же!

– А, теперь я поняла, – кивнула Нина, устремляясь взглядом куда-то в прекрасное далеко. – Конечно. Муж сказал мне, что несколько ночей подряд я встаю с постели и, не открывая глаз, начинаю упаковывать в чемодан вещи. Свое белье, платья, косметику и так, всякую мелочь. Потом одеваюсь, сажусь за стол и действительно пишу с закрытыми глазами. Пишу одно и то же письмо. Точнее, записку.

– Записки сохранились? Вы их сейчас взяли с собой?

– А нужно было? Я принесу, я сейчас, мигом!

– Не нужно, – остановил ее Викентий. – Потом принесете. Что, по словам вашего мужа, вы делаете после того, как написали записку?

– Он говорит, что…

– Ну же, продолжайте! Вы можете совершенно меня не стесняться, я врач.

– Он говорит, что я начинаю приставать к нему, – опустив голову, пробормотала Нина Валентиновна, а крольчиха Розамунда мгновенно навострила свои длинные бархатистые уши.

– Как женщина? – глупо переспросил Викентий и тут же выругал себя за этот вопрос, представив, как потом будет хихикать над ним крольчиха.

– Да. – И Нина еще ниже опустила голову. – Он говорит, я при этом веду себя, как… как настоящая шлюха.

– Ваш муж знает, как ведут себя шлюхи? Можно лишь позавидовать столь богатой осведомленности. И что же он делает в ответ на ваше, м-м, непристойное поведение?

Тут она подняла голову. Вызывающе сверкнула глазами. О! А Викентий и не подозревал, что тусклые глаза этой провинциалки могут сверкать.

– Наверное, что-то он все-таки делает, – с вызовом сказала Нина, – если я просыпаюсь всегда раздетой.

– Логично, – кивнул Викентий. – Скажите, а чемодан?

– Чемодан?

– Да, чемодан с вещами, которые вы, по словам супруга, собираете в состоянии сомнамбулического припадка. Чемодан где находится, когда вы просыпаетесь?

– Ах это… Видите ли, Олег, то есть мой муж, встает на работу гораздо раньше меня. И он просто возвращает вещи на место, а чемодан убирает. Дело в том, что он очень педантичен и аккуратен. Любит, чтобы все было разложено по полочкам, ящичкам… Знаете, мне кажется, он рассказал мне, что я вытворяю по ночам, только из-за того, что ему надоело каждое утро разбирать собранный мной чемодан.

«Сомнительно. Это не чемодан виноват. Скорее всего, ведя себя как шлюха, она требует от своего педантичного мужа слишком многого. А вообще вся история яйца выеденного не стоит. Классического варианта лунатизма я тут не наблюдаю. Чепуха. Для чего она все это придумала? Но, с другой стороны, она упомянула про вибути. И про Степана. Она не могла знать о моем прошлом, эту сторону жизни я не афиширую. А с того памятного нашествия вибути на Москву прошло… бог мой, почти пять лет! Так что вряд ли она прочитала о вибути во вчерашних газетах. Ничего не понимаю».

– Зачем вы все это выдумали? – тихо спросил Викентий у Нины.

– Я ничего не…

– Вам захотелось выяснить мою профессиональную компетентность? Или просто поболтать с соседом, когда мужа нет дома?

– Я ничего не… Как вы смеете!

– Смею, потому что не верю вам. – Викентий с чувством выполненного долга откинулся в предательски скрипнувшем плетеном кресле.

– Но я говорю правду! – воскликнула Нина Валентиновна. – Я могу поклясться, что…

– Клясться не надо. И плакать тоже не надо, я давно выработал иммунитет к женским слезам. Мне нужна правда.

– Гипноз, – прошелестел со стороны крольчихи профессиональный совет.

– Загипнотизируйте меня, – нашлась и Нина Валентиновна. – Спросите обо всем, что я рассказала вам! Ведь под гипнозом люди говорят правду!

– Верно. Только некоторые очень хорошо имитируют гипнотический сон. Так же как и лунатизм. Не думаю, что с вами у нас что-то получится, Нина. Всего хорошего.

Она встала, всем видом излучая обиду и неприязнь.

– Я сейчас принесу вам те записки… Про которые говорила! – пообещала она.

– Записки можно написать, находясь и в здравом уме и твердой памяти. Для этого не нужно изображать из себя сомнамбулу. Можно написать их даже прямо сейчас, – отмахнулся Викентий. – Не утруждайтесь. Не валяйте дурака. И не отнимайте мое время.

– Вы… Я думала, вы и вправду сможете помочь мне, – тоскливо проговорила Нина. – Я не лгала вам.

Она шагнула к выходу из комнаты.

– Минуточку! – громко заявила о себе Розамунда. – Полагаю, здесь не обойтись без независимого эксперта! – Она грациозно спрыгнула с комода и подскочила прямо к ногам Нины. Села на задние лапки, пошмыгала носиком и сказала: – Нина Валентиновна, только давайте без обмороков!

– Давайте, – согласилась Нина и без сознания брякнулась на пол.

– И чего ты этим добилась? – картинно развел руками Викентий, глядя на крольчиху.

– Хотя бы одного, – подняла лапку та. – Ты ее не выгонишь до тех пор, пока не приведешь в чувство. Принеси нашатырь.

Викентий поморщился (иногда у Розамунды прорезывалось этакое чувство дамского деспотизма), но за нашатырем таки в аптечку слазил. Потому что вид женщины, в отключке валяющейся у него на полу, немного нервировал.

От нашатыря Нина Валентиновна принялась неистово кашлять.

– Пожалуйста, воды, – прохрипела она. – У меня аллергия на аммиак!

Викентий подал ей воды, помог подняться и снова усадил в кресло. Нина Валентиновна истошно завизжала, потому что в этот же момент крольчиха Розамунда вспрыгнула ей на колени.

– Спокойно! – потребовала крольчиха. – Держите себя в руках, Нина Валентиновна, и нам не придется применять смирительную рубашку!

– Она разговаривает! – указывая на крольчиху, пожаловалась Нина Валентиновна Викентию.

– Пальцем показывать нехорошо, – тут же отреагировала на это Розамунда. – Кто вас воспитывал, дамочка?!

– Она разговаривает! – повторила Нина Валентиновна.

– Я в курсе, – кивнул Викентий. – Вы не волнуйтесь так, Нина.

Нина Валентиновна подозрительно глянула на него:

– Значит, галлюцинация не только у меня? У вас тут в воздухе распылено что-нибудь… наркотическое, да?

– Вам надо писать сценарии ролевых игр, Нина Валентиновна, у вас богатое воображение, – протянул Викентий. – Ничего в моем доме не распылено. И утечек бытового газа нет, если вы вдруг и об этом подумали. А касательно крольчихи… Познакомьтесь, ее зовут Розамунда. Она тоже врач. С дипломом военно-медицинской академии, между прочим. И, предвидя ваш новый вопрос, скажу, что Розамунда – морфер. Ну, чтоб вам легче было понять – оборотень. Только у нее нарушена возможность преобразования в человека, в этом заключается вся проблема.

– Разве оборотни бывают на самом деле? – изумилась Нина Валентиновна. – Боже мой, о чем я говорю! Это решительно невозможно! Знаете, мне кажется, что я сплю. Или как раз сейчас и нахожусь в сомнамбулическом состоянии. И мне снится, что я пришла к вам, встретила тут эту…

– Я бы попросила вас, Нина Валентиновна! – возмутилась крольчиха. – Никакой это не сон. У вас же от нашатыря аллергия.

– И что?

– Аллергены не имеют свойства сниться столь… реалистически.

– А можно я вас… потрогаю? – решилась Нина Валентиновна.

– Вообще-то это лишнее, – нелюбезно фыркнула крольчиха. – Я и так уже у вас на коленях сижу, чтоб вы удостоверились в моей полной материальности. Но ради вашего спокойствия… Можете погладить мое правое ухо. Я же ясно сказала – правое!

– Извините, я не сориентировалась сразу. А почему вы оборотень?

– Если вам так привычнее, можете называть меня оборотнем. Но вообще-то я морфер, хотя объяснять вам, что это означает… Нет, я не настолько жестока… Почему я оборотень, спрашиваете? А почему вы именно Нина Валентиновна Первова, а не Абдурахман Ибрагимбеков, к примеру? Или Юй Сюй какой-нибудь? Или пресноводная черепаха? Так переплелись цепочки ДНК, что мы именно то, что есть. Мне, например, не мешает то, что я, как вы изволили выразиться, оборотень. Немного досадно, что систему моей мутации считают настолько примитивной. Оборотни – это низшая ступень инволюции морферов. Мы выродились, измельчали…

– Я ничего не понимаю! Это какое-то колдовство, да?

– Нет, это не колдовство. Это внеквантовая метафизика материального разума, – выпалила Розамунда единым махом. – Теория пересоздания псевдоментальных полей. Векторное развитие сознания. Такая терминология вас больше устраивает?

– Да, – нервно хихикнула Нина Валентиновна. – Вообще-то мой муж физик… Т-теоретик.

– Что ж, тогда, полагаю, вы найдете с Розамундой общий язык, – вступил в разговор Викентий, наблюдая за тем, как Нина Валентиновна осторожно гладит Розамунду за ухом. – А теперь давайте вернемся к изначальной теме нашего разговора.

– Да-да. – Взгляд Нины Валентиновны все еще был рассеянным.

– Насколько вы помните, я высказал сомнение в вашей сомнамбулической болезни, – любезно напомнил Викентий. – И также добавил, что гипноз тут не помощник, поскольку стандартные лунатики имеют обыкновение ходить во сне, только если этот сон был их собственным, а не навязанным извне.

– Я не совсем уловила, но ладно… – сказала Нина Валентиновна. – Напрасно вы мне не верите, доктор.

– Он поверит, – крольчиха аккуратно высвободила свое ухо из пальцев Нины Валентиновны, – если у вас будет свидетель. Наблюдатель. Я.

– То есть как?

– Очень просто. – Крольчиха-морфер спрыгнула с колен Нины Валентиновны и смешно заскакала повязанной из тряпичных полос дерюжке туда-сюда, что, видимо, в другом случае должно было означать глубокомысленное расхаживание по кабинету какого-нибудь светила науки. – Вы берете меня к себе в дом, Нина Валентиновна. На несколько ночей. Ночи на три, к примеру. Я стану наблюдать за вами и фиксировать все случаи лунатизма, буде таковые возникнут. Кстати, а никакого снотворного вы на ночь не принимали?

– Нет. Я всегда хорошо засыпала.

– Отлично. И не вздумайте принимать. Для чистоты эксперимента.

– Хорошо… Простите, Розамунда, а чем я…

– Будете меня кормить? О, я непривередлива. Вегетарианская кухня в самый раз. Немного салата из корейской моркови. Хотя можно просто квашеной капусты. Или винегрету.

– Я в общем-то не об этом. Как я мужу объясню, с какой стати у меня в доме объявился кролик соседа?

– Дамы, я устраняюсь, – отгородился ладонями Викентий. – Это вы без меня решайте. И вообще, Нина, кому нужно вылечиться от лунатизма – мне или вам?

– Мне. Хорошо. Я что-нибудь придумаю.

…В тот же вечер Викентий с легким сердцем отправил Розамунду к своей сомнамбулической соседке, а сам отправился на дежурство в клинику. И едва переступил порог рабочего кабинета, как все мысли о Розамунде и крольчихе вылетели у него из головы. Потому что пациент из палаты депрессивных снова угрожал суицидом, если к нему из Саратова немедленно не приедет девушка, с которой он познакомился по Интернет-переписке и в которую безумно влюбился только на основании красивых писем. То, что девушка, вероятней всего, была давно замужем и на переписку пошла лишь из ленивого интереса, пациента не волновало. Вересаев боялся жалеть этого, в общем, неплохого мужика, влюбившегося на пятом десятке лет в фантом и собственную мечту. Боялся, потому что знал: пожалеешь – не вылечишь. Это раз. А еще эта ситуация напоминала ему об Элпфис, его собственном прекрасном фантоме. Это, как говорил великий сыщик Эраст Фандорин, два.

– Викентий Петрович, Антон Медлин сегодня учудил: стакан разбил и осколком хотел себе вены порезать, – сосредоточенно сказала медсестра. – Пришлось его изолировать и вколоть препарат.

– Аминазин?

– Да.

– Я же просил, – досадливо поморщился Викентий. – Тут не эта дрянь кайфоломная нужна, а методичная психотерапия!

– Но он буянил! У санитара Кости на руке, наверно, синяк будет.

– Ладно, я с ним поговорю.

– С Костей?

– Нет, с Медлиным. Спасибо, Мария Игоревна, текущие истории болезней я сам просмотрю. Что еще нового?

– Вот. Посылочка на ваше имя сегодня пришла.

Медсестра протянула Вересаеву небольшую коробочку в оберточной бумаге. Обратного адреса не было, только адрес клиники и фамилия Викентия. Тот поднес коробку к уху, прислушался:

– Там не бомба?

Мария Игоревна всплеснула руками:

– Да избави боже!

– Мне не нравится, что обратного адреса нет. И штемпели размыты. Да и для своего размера посылочка довольно тяжелая…

– Викентий Петрович, давайте я ее лучше в утилизатор, а? Вдруг кто из наших бывших пациентов так балуется?

– Сомнительно, – рассеянно возразил Викентий, баюкая посылку в руке. – Ладно, я проверю, что там за сюрприз.

Повинуясь его выразительному взгляду, Мария Игоревна вышла из кабинета. Викентий отчего-то запер за ней дверь на ключ. Поставил коробочку на стол, аккуратно, справляясь с непонятным волнением, разорвал оберточную бумагу… Коробочка под нею оказалась деревянной, покрытой черным лаком, и этот лак почему-то показался Викентию свежим, еще непросохшим. Возможно, потому, что, едва Викентий освободил посылку от бумаги, по кабинету распространился странный полузнакомый аромат. Нет, это конечно же был не лак. Скорее всего, так пахнут цветы. Цветы с плотными и сочными лепестками, напоминающими душистую ладонь любимой девушки. Цветы, будоражащие кровь и заставляющие тосковать о безвозвратно ушедшем времени.

Викентий вздохнул и поддел ногтем крышку коробочки. Она откинулась так легко, словно только и ждала прикосновения человеческих пальцев…