Секретный фронт

Глава пятая

Преследование Луня, уходившего в северо-западном направлении, вели два оперативных отряда. В каждом из них было по неполной роте мотострелков с легкими орудиями и минометами.

Одним из отрядов командовал старший лейтенант Пантиков, человек осмотрительный, неторопливый, старавшийся не подвергать вверенных ему людей ненужным опасностям. Некрупный, плотный мужчина из крестьянского рода, с размеренными движениями, окающей речью, вологодец Пантиков не раз был проверен в боях с мелкими группами оуновцев. Теперь ему хотелось помериться силами с Лунем и его якобы намертво сплоченной школой.

Младший лейтенант Строгов, командовавший мотострелковым взводом, и внешне и складом характера резко отличался от своего комроты. Стремительный, горячий, храбрый до того предела, который именуется безрассудством и не поощряется в армии. Поэтому Пантиков, хотя внутренне и любовался Строговым, держал его как бы на привязи, а чтобы не зарвался в боевом поиске, назначал его чаще всего в арьергард. Во взводе Строгова служил по первому году тот самый рядовой Горчишин, с которым разговаривал в базовом оуновском лагере генерал Дудник.

В авангарде отряда шел проверенный следопыт лейтенант Кутай со своей группой из пятнадцати человек со старшими нарядов – сержантом Денисовым и старшиной Сушняком.

Пантиков встретился с Кутаем впервые, однако полностью доверял ему, так как ранее был наслышан о нем, к тому же его рекомендовал сам генерал Дудник.

Нельзя замести следы поспешного отступления сотен людей: профессиональное чутье контрразведчика, опытного следопыта, редко подводившее Кутая, безошибочно направило его по петлявшей тропе Луня, который уводил школу имени Евгена Коновальца в глубину области.

Капут уходил к границе, имея с собой тридцать «эсбистов», наиболее отъявленных головорезов, и столько же курсантов-минометчиков. Продвижение группы Капута засекли, но причина разделения сил оуновцев была пока непонятна. Границу в направлении движения Капута надежно перекрыли пограничные заслоны.

Двое суток, с короткими привалами, мотострелковый отряд Пантикова шел за Лунем. На третьи, в знойный полдень, отряд втянулся в село Козюбы, где Пантиков решил сделать привал – дать отряду отдых. Козюбы – одно из глухих сел, располагавшее крепкой прослойкой крестьян, занимавшихся лесным промыслом. Часть селян в недалеком прошлом обслуживала крупного винодела и винокура, галицийского поляка, ушедшего с немецкими оккупантами.

Село было заманчиво для бандитов – кругом горы и густой лес. В любую минуту можно уйти, скрывшись в тайных схронах. Не по душе было это село Кутаю. Стоял он возле Пантикова, надвинув фуражку на лоб, молча изучал понятные его опытному глазу приметы.

Отряд располагался на просторной, выстланной камнем площади: траки грохотали, высекали искры, тугие струи выхлопных газов прослаивали прозрачный, знойный воздух.

Не успели машины занять бивачные порядки, как с них спрыгнули бойцы, организованно и привычно рассыпавшись, согласно установленной схеме, для прощупывания стогов и сеновалов, тайников, спрятанных глубоко под землей, – схронов. Техника продолжала прибывать. Орудия, их было четыре, – низенькие противотанковые пушки как бы однооко прижмурились на избранных огневых позициях. Расчеты приготовили снаряды, протерли оптику. Минометы пока не сгружали.

Село замерло, насторожилось. Толпившиеся у потребиловки в очереди женщины и ребята, пришедшие за керосином, брызнули врассыпную. «Если люди прячутся, значит, боятся», – подумал Кутай. Кого? Своих бойцов? Нет, это исключалось. Пусть пока еще не восторг, но терпимость, надежда и любопытство неизменно сопровождали колонну в пути. Выходит, перепугались бандитов. Может быть, откуда-то наблюдают те?

Размышляя таким образом и поджидая веерообразно разосланных разведчиков, Кутай искоса наблюдал за Пантиковым, явно проявлявшим несвойственное ему нетерпение и даже нервозность.

Пантиков курил без удовольствия, машинально чиркая спичкой, разжигал очередную трухлявую папироску, грыз бумажную гильзу.

К нему являлись с донесениями «щупари», не обнаружившие ничего утешительного. Кухни уже доваривали козлятину, допревала перловая каша, что означало – прошло почти два часа, а намеков на присутствие бандитов никаких. Обнаружили в одном подвале несколько винтовок, в другом месте разобранный пулемет; нашли седла, тоже мадьярские, их могли побросать в свое время ошалело убегавшие гусары.

– Два часа хватаем дым шилом, – бурчал Пантиков, прожигая горячим взглядом Кутая. – Мы его тут вышариваем, а он дал драпа в противоположном направлении и кажет нам дулю…

– Что вы предлагаете, товарищ старший лейтенант? – суховато спросил Кутай.

– Предлагаю, как и задумано было раньше, устроить большой привал, возможно, и ночевку, а потом – утро вечера мудренее…

– Яснее?

– Продолжать действовать прочесом.

– Рассыпать отряд?

– Зачем его рассыпать, лейтенант? Не мешок с крупой.

– Тогда не прочес, а движение. Куда? – Кутай вопросительно взглянул на Пантикова. – Неизвестно. Ведь след оборвался здесь.

– Откуда это видно?

– Я обследовал выходы из села.

– Когда вы успели? – недоверчиво спросил Пантиков.

– Я был впереди отряда.

– Понятно. – Пантиков принял очередной доклад, приказал проверить горючее в баках. Его беспокоило, что до сих пор не подошел бензозаправщик. – Итак, дорогой поводырь, что же, по-вашему, выходит, Лунь сквозь землю провалился?

– Ему хорошо, Луню, – пробурчал Кутай. – Ему горючее не нужно, уходит на подошвах, а нам сколько колес надо крутить…

– Может быть… – Пантиков продолжал жевать окурок, его круглое, простоватое, прихваченное неровным загаром лицо выражало пренебрежительное неудовольствие.

Кутай с повышенным нетерпением поджидал разведчиков, посланных для тактического опроса местных жителей. Не могли же раствориться двести человек, или сколько их там осталось от школы после расстрела инакомыслящих и ухода жандармерии. Тайна исчезновения Луня должна быть разгадана. Разведчики не могли появиться с пустыми руками. Но поди объясни это Пантикову, строевому военному человеку, привыкшему к прямым и ясным приказам и действиям. Его учили драться, бить врага. Кутая тоже учили этому. Но и не только этому. Он должен был знать тактику действий внутреннего врага. И он ее знал. С внешним противником хоть не легче, зато проще. Здесь же как ни крути, а многое упиралось в местное население. Логически рассуждая, Кутай не мог допустить мысли, чтобы кто-то из жителей Козюбы не видел, куда делась банда. Не бесплотные же духи эти курсанты оуновской школы. Есть бандиты, есть, к сожалению, их пособники, но нет бандитских сел! Уж это-то он хорошо знал, не раз проверено на практике.

Пантиков крепко надеялся на лейтенанта Кутая, достаточно известного в пограничных войсках. Приданная мотострелковому отряду группа Кутая была укомплектована опытными разведчиками, физически выносливыми и с полуслова понимающими своего командира. Глаза и уши авангарда до сих пор не подводили: шли наверняка по свежему следу, не затоптанному и не смытому дождями. И вот сотни отпечатков кованых сапог вдруг оборвались.

Служебные собаки вряд ли взяли бы след, пропавший в мелкой речушке, петляющей по облизанным голым камням. Берега речушки – будто каменное корыто, ни песка, ни земли. Разведчики определяли движение уходивших от них людей по еле уловимым приметам. Осматривался каждый перевернутый камешек, надлом веточки, примятый бурьянок, даже пепел от махорки. Все эти следы вели в Козюбы – и вдруг уперлись, как в стенку…

Кутай мысленно выстраивал факты, доводы в логический ряд поиска, привлекая к этому весь свой опыт. Он ждал своих ребят с новыми сведениями, пусть даже куцыми, все пригодится, думал Кутай, никакой мелочью, намеком нельзя пренебрегать, надо торопиться снять озабоченность у Пантикова, хорошего, беспокойного командира, горевшего одним желанием выполнить приказ генерала.

«Что же делать дальше? – рассуждал Пантиков. – Как говорится, или – или… Или отстукать командованию депешу – «просить пардона», или продолжать бродить с завязанными глазами в надежде отыскать одну из ста дорог, которые были в распоряжении Луня».

Пантиков наблюдал за продолжавшим молчать Кутаем. Ишь, какие у лейтенанта твердые губы и тяжелый, как из стали отлитый, подбородок. Однако не скрыть и ему своих чувств, выдают подрагивания икр и неспокойные, мелкие морщинки у переносицы. Черные, упрямые глаза что-то напряженно выискивали среди запрудивших площадь машин и бойцов, однообразных из-за их обмундировки и одинаково необношенных касок.

Кутай приподнялся на носки, вгляделся пристальней, даже шагнул вперед. Среди серо-зеленоватых касок бросились в глаза три фуражки – ими отличались люди из группы Кутая, – потом одна исчезла, и вскоре старшина Сушняк и сержант Денисов приблизились к офицерам.

Денисов остановился в десяти шагах, все еще тяжело дыша, а Сушняк, полностью овладев дыханием, подошел к ним вплотную.

– Разрешите доложить, товарищ старший лейтенант? – Сушняк подбросил ладошку к виску, чуточку задержал и опустил ко шву пыльных брюк.

– Давайте, давайте, товарищ старшина! – поторопил его Пантиков.

Сушняк переглянулся со своим лейтенантом и, как бы получив разрешение, доложил о том, что след бандитов отыскан, противник, судя по словам одного из жителей, «забазировался» на заранее укрепленных позициях в винных подвалах, находящихся под землей – под их ногами. Сушняк притопнул каблуком.

– Под ногами? – удивленно переспросил Пантиков.

– Так точно, товарищ старший лейтенант! Погреба расположены под площадью.

– А где вход? – спросил Кутай.

– Магометов выясняет, товарищ лейтенант. У местного жителя.

– Я знал, не могли же они провалиться сквозь землю, – облегченно произнес Кутай.

– Как «не могли»? Именно под землю и провалились. – Пантиков не скрывал своей радости. Отчетливо-громким голосом, в нем теперь не оставалось и капли недавней слабости, он распорядился очистить площадь, растянуть технику, поставить орудия на огневые позиции. – Чудес не бывает, Кутай, – сказал он весело и тут же увидел Магометова, спешившего донести о том, что рабочий вход в подвал обнаружен. Его указал крестьянин.

Желание Строгова ворваться в подвалы «шквальным штурмом» было отвергнуто осторожным Пантиковым и не поддержано Кутаем. Бандеровцы заранее готовили свои подземные схроны, нередко вместе с гитлеровскими фортификаторами, и делали все по науке. Если Лунь занял подвалы, зная, что за ним увязалась погоня, значит, он предусмотрел многое.

Пантиков, Кутай, Строгов и командир второго мотострелкового взвода Подоляка, вызванный на рекогносцировку, лежали, скрытые кустами бузины и боярышника, и изучали разведанный Магометовым вход в винные подвалы.

Хотя в овраге и вблизи рабочего входа было подозрительно безлюдно и валялись искореженные рельсы узкоколейки и вагонетки, к которым, по всей видимости, давно не прикасались, все же сомнений не оставалось: враг вполз сюда и притаился, выжидая. Теперь можно объяснить исчезновение следов. Открытой дороге Лунь предпочел каменное днище оврага, двигался вначале по воде, а потом свернул к Козюбам по сухому. Выигрыш во времени позволил ему значительно опередить погоню, замести следы и спрятаться в тайные, заранее подготовленные схроны.

В торцовом отвесе оврага, в подпорной стене, напоминающей железнодорожный акведук, были ворота из клепаной котельной стали, высокие, крепкие, покрытые матовой ржавчиной. Складывалось впечатление, что ворота были навешены не при старом хозяине – ему была ни к чему такая роскошь. К тому же на внешней их стороне не было запоров. Значит, они запирались изнутри. А зачем это хозяину! Да, дотошно старались немецкие саперы, готовя бункер для оуновского подполья.

Пантиков опустил бинокль, поглядел на неподвижно лежавшего Кутая, пристально изучавшего место.

– Ни одной амбразуры. Что бы это значило?

– Амбразуры появятся, когда распахнутся ворота, – сказал Кутай. – Эти номера нам известны…

– А как их открыть? – Пантиков полез в карман за папироской, вспомнил, что сам приказал не курить, покряхтел, сунул пачку обратно.

Солнце припекало нещадно. Гроздья созревшей бузины вяло свисали на тонких стеблях. Желтые листочки боярышника цепко держались на прутяных жестких веточках. Снизу, из-под пенька, вытягивалась ядовитая семейка поганок.

В слабо подсиненном небе ни облачка, и потому глубина его казалась бездонной. Стремительно, словно пернатые истребители, пронеслись клинтухи, дикие голуби, и где-то внизу, в овраге, заворковала горлица. «Давно здесь не стреляли», – подумал Кутай, прислушиваясь к безмятежному голосу птицы.

– Что будем делать? – спросил Пантиков.

– Одно остается – открыть двери, поглядеть, что там, – сказал Кутай.

– И как же ты намерен их открыть? Замок-то с той стороны.

– Взрывать, товарищ старший лейтенант. Есть взрывчатка?

– Прихватил и шнур и детонирующее устройство…

– Взорвем, а потом… – Быстро вмешавшийся Строгов осекся, поймав взгляд командира роты.

– Штурма в вашем понимании, товарищ Строгов, не будет, – сказал Пантиков, твердо округляя каждое «о», – грудь в грудь, штык в штык – не будет… – Хотел еще что-то добавить, но ограничился тем, что приказал Строгову подкатить на прямую наводку пару орудий и доставить взрывчатку.

Когда Строгов ушел, Кутай сказал:

– Орудия-то у нас не дотовые, не того калибра.

– Не того, правильно, – согласился Пантиков, – зато вполне подходящи против живой силы. Если рискнут на вылазку, мы их встретим огнем.

– Если вылазка, тогда да, – согласился Кутай.

Орудия подкатили вручную, выбрали позиции, расшили ящики снарядов. Взрывчатку поднесли осторожно, используя мертвое пространство, чтобы не попасть под огонь, если бы вдруг распахнулся бункер.

Возле безмолвных ворот минеры работали споро и в открытую, что беспокоило осторожного Пантикова. Заряд следовало заглубить, чтобы дать ему силу.

Пока минеры работали у ворот и выводили шнур, Строгов расположил свой взвод. Бойцы были под стать ему, здоровые, смышленые парни, призванные после войны. Наслышавшись о героических подвигах, они так же, как и их командир, горели желанием драться. Бойцы любили своего комвзвода, его распоряжения понимали с полуслова и, проверенные в стычках, доказали свое право называться лучшим взводом роты. Строгов ценил их усердие, гордился ими, повышенно требовал с них и находил всякие способы к поощрению.

По приказу Пантикова позиции занял и второй взвод. Спокойный и даже медлительный лейтенант Подоляка рассредоточил бойцов, заставил их обеспечить укрытия, нацелил пулеметы. Он приказывал ровным голосом и часто повторял свое любимое: «Так-так, хлопцы-молодцы!»

Строгов спустился в овражек, прилег возле Кутая, выжидая, пока командир роты закончит наблюдение.

– Штурма не миновать, – повторил свое Строгов.

– Хочется подраться? – спросил Кутай.

– Хочется не хочется, а не миновать. На волю их не выманишь. Нет ли у них запасных выходов? Протопчемся возле ворот, а они дунут в горы…

– Не исключено, но об этом мы уже подумали, – сказал Кутай, – меры приняты.

– Тогда надо поскорее брать их.

– Всякий овощ берут по-разному, Строгов. Бурак дергают, гарбуз срывают, горох вышелушивают…

Строгов понял намек.

– Будем вышелушивать?

Рванул взрыв. Саперы сработали отлично. Повторять не пришлось. Когда эхо отрокотало и дым рассеялся, взорам представился разрушенный вход. Одна створка ворот была вырвана, измята и отброшена, вторая, звездообразно лопнув, завернулась кверху и напоминала некий фантастический железный цветок, возникший на сером фоне каменного подпора.

Предположения Кутая подтвердились. За воротами обнаружилась стена, сложенная из дикого штыба, и в ней амбразуры.

– Так… – Пантиков протянул Кутаю бинокль. – Поручик Лунь зря времени не терял.

Кутай и без бинокля видел амбразуры, пока безмолвствующие. Желание Пантикова обстрелять вход из орудий вначале могло показаться заманчивым, но нужно ли раскрывать артиллерию заранее, зная, что снаряды противотанковых пушек не причинят большого вреда укреплению?

– Есть ли там кто-нибудь? – Пантиков явно страдал от неопределенности.

– Сейчас проверим. – Кутай подозвал сержанта Денисова, распорядился, и тот пополз к пролому в воротах. На Денисова можно было положиться: если он брался, дело доводил до конца, рисковал, но голову не терял.

Денисов умело, словно ящерица, подполз сбоку почти к двери и, выбросив правую руку в энергичном рывке, швырнул гранату.

Оттуда, огрызаясь, ударил крупнокалиберный пулемет.

К Строгову подполз Горчишин.

– Разрешите, товарищ младший лейтенант? Я бы их сумел… – жарко выдохнул он.

– Отсюда брать не будем. Они ждут нас, как ворон крови, – сказал Кутай.

Вернулся Денисов, прилег в бурьян, вытер лицо платком, приготовил гранату. Горчишин наблюдал за Денисовым с юношеским восхищением. И ему страстно хотелось вести себя так же спокойно, без всякой рисовки, так замечательно просто, с явным пренебрежением к смерти, как этот сержант, державшийся с потрясающей деловитой невозмутимостью.

– Да, ты прав, – сказал Пантиков, оценив положение, – вход крепко блокирован.

– Будем брать измором? – спросил Кутай.

– Кабы время было, можно и измором. Но времени нет. Посоветуюсь со старшими, обрисую пейзаж… – Он кивнул в сторону пушек, притаившихся, будто с любопытством нацеливших свои тонкие стволы на ворота. – Здесь им не прошмыгнуть. А вообще следует дождаться вечера. Я буду на КП, возле потребиловки.

Он оставил лейтенанта Подоляку за старшего, проинструктировал его и уполз, ловко применяясь к местности.

Кутай снял свою группу, разрешил солдатам похарчиться, передохнуть, узнал место сбора, а сам, взяв с собой только сержанта Денисова, направился к командному пункту.

Молча, с невозмутимым, будто застывшим, лицом бесшумно следовал за ним Денисов. С Денисовым можно было чувствовать себя в безопасности, расслабиться – сержант сумеет предупредить всякие неожиданности. Он словно верный и преданный телохранитель.

Командный пункт выглядел теперь солидно: столик под навесом, бланки радиограмм. Тут же расположились дежурные радио- и проволочной связи, мотоциклист с автоматом под мышкой, замполит, инструктирующий комсорга, миловидного паренька с золотистыми ресницами, офицер, по-видимому, начальник боепитания, инженер-капитан, смачно допивающий банку абрикосового компота.

Пантиков успел умыться, причесать мокрые волосы и, устроившись на гнутом стуле, грыз макуху. Старший лейтенант был в хорошем расположении духа. Кутай присел на ступеньку, снял и отряхнул фуражку.

– Угощайтесь! – предложил Пантиков.

Дежурный связист отбил гирькой кусок макухи, подал Кутаю.

– Вкусно, не правда ли? – От Пантикова пахло маслобойкой и пресной водой. – У нас, если и поступает жмых на эм-тэ-эф, молотом его не возьмешь. А здесь кустарного давления, нежный, мягкий, а запах какой… Скажи спасибо нашему хозяину, – указал глазами на стоявшего поодаль в подобострастной позе грузно-рыхлого человека, бритого наголо и потому напоминавшего арестанта. На нем были растрескавшиеся лакированные сапоги, брюки военного покроя, вытянутые пузырями на коленках, рубаха грязно-кремовая, пожалуй, некогда атласная, зато жилетка бросалась в глаза, хоть зажмурься: алый панбархат и латунные, сверкающие на солнце пуговицы.

– Завмаг, – сообщил Пантиков, – без особого нажима открыл мне план винных подвалов.

– Да? – неопределенно спросил Кутай и перевел взгляд своих цепких, пристально-неторопливых глаз на завмага, затосковавшего под этим взором пограничника. – Подозрительно что-то…

– Возможно, – Пантиков подмигнул, – зато старожил и открылся бестрепетно. При Пилсудском был геодезистом, потом работал у винокура, в потребиловку попал якобы на выборных началах. Их общество называется «Рочдельские пионеры». Он грамотно вычертил мне схему подвалов. – Пантиков похлопал по пухлой планшетке, снова подмигнул. – Спросите, почему? Есть причина: бандеровцы соблазнили и увели его жену. Молодая была… Теперь мстит. – Пантиков поднялся, пригласил Кутая к столу и, вытащив чертеж, изложил свой план ликвидации банды.

Замысел его вначале показался Кутаю не столько оригинальным, сколько фантастическим. Свой план Пантиков шутя назвал «Везувий». Смысл его заключался в следующем: в центре площади, над коренной ветвью погребов, пробивалась дыра, и атака предполагалась не со стороны рабочего входа, где ее, подготовившись, ждали бандеровцы, а сверху, так сказать, через кратер.

– Аналогий ни в одном учебнике по тактике не найдете, – заявил Пантиков, – пробиваем кратер, через воронку забрасываем их гранатами. Это, конечно, не «Тайфун» или «Багратион», а хитро и неожиданно… Как?

Кутай ценил хитрость в военном деле. Взять подземелье подкопом сверху, не рискуя жизнью людей, заманчиво, конечно. Беспокоило затруднение: как суметь быстро пробить проход в подземелье, не дав возможности противнику принять контрмеры? И потом – как действовать дальше? Он сказал об этом.

– Возьмем смелой, дерзкой атакой! – воскликнул Пантиков. – Так или иначе, без атаки не обойтись. Землю, на которую не ступил сапог пехотинца, нельзя считать отвоеванной!

Солнце, словно уставшее от жары, медленно клонилось к горизонту. Удлинялись тени пирамидальных тополей. Через площадь, позванивая колокольцами, важно прошествовало стадо коз. Потом появились коровы. Выбежавшие навстречу хозяйки торопливо развели их по дворам. Над печными трубами закурились синеватые дымки.

Пантиков распорядился доставить кирки, ломы и лопаты к тому месту, где по плану значился центр подземелья. Очертив окружность, приказал приступать к делу. Взводы Строгова и Подоляки он решил использовать в качестве ударной боевой группы. Дождавшись комвзводов, Пантиков повел их к командному пункту, чтобы разъяснить свою идею и проинструктировать.

На крыльце потребиловки стоял завмаг. Сложив на животе руки, он внимательно вслушивался в шумы на площади. В глазах его притаилась тревога трусливого и блудливого человека. Встретил он идущих мимо него офицеров подобострастным поклоном, приложил руки крестообразно к груди.

– Не надо так, – раздраженно сказал Пантиков. – Приучили вас спину гнуть. Гордым будь, гляди смело, ты теперь советский человек! – Он остановился, посмотрел в небо. – Ночъ-то какая, прелесть! А Млечный Путь! Только на юге и увидишь такой. У нас, в Вологодской области, вроде его и нету… – И тут же посуровел: – Строгов! Подберите гранатометчиков, сильных ребят, метких. Вашему взводу быть первым в операции.

– Люди подготовлены, товарищ старший лейтенант!

Яркие аккумуляторные лампы освещали напряженно работавших, усталых бойцов, сбросивших для удобства каски и ремни. Воронка углублялась нелегко. Встретились с процементированным камнем-дикарем.

Кутай подтянул к брустверу воронки и свою группу. Пантиков, присев на ящик с гранатами, попросил у Кутая папироску, прикурил от зажигалки. Не гасил огонек, всматриваясь в Строгова.

– Я приказал доставить лестницы, – сказал он. – Высота подвалов – три с половиной метра. Прыгайте, а потом мы поддержим вас. Подоляка также готов. Брать будем общими усилиями, Строгов!

Старшина Сушняк, который подрывал железные ворота, распоряжался и земляными работами. Взрывчатка не применялась, копали вручную, приходилось долбить ломами и кирками. Грунт выбрасывали из воронки, создавая необходимый для укрытия бруствер.

Когда работа приблизилась к концу, старшина спустился в яму, выстукал днище и распорядился принести металлические щупы, чтобы с их помощью, действуя из-за бруствера, обрушить последний слой – кирпичный потолок подвала.

Пантиков приказал артиллерийскому офицеру открыть орудийный огонь по рабочему входу, а после артподготовки взводу лейтенанта Подоляки ворваться в подвал.

– В малом масштабе война на два фронта. – Пантиков подмигнул Кутаю, как бы говоря: мы тоже не лыком шиты. И, подвинув локтем лежавший возле него мегафон, попросил Кутая объявить на украинском языке ультиматум: при добровольной сдаче будут применены условия амнистии…

Десятка полтора бойцов лежали за бруствером, приготовив толстые стальные щупы. Старшина Сушняк нетерпеливо ждал сигнала. Пантиков поднял руку с горящим фонариком – все приготовились – и резко опустил ее. Повинуясь этому энергичному жесту, бойцы поднялись, нажимая на щупы, кирпичная кладка подалась, и потолок обрушился.

И тут же из облака еще не осевшей пыли фонтаном брызнули пули. Первый шквал огня затих, наступила тишина. Настороженно, враждебно чернело жерло ямы. Кутай, откашлявшись от точившей горло пыли, взял мегафон и громко объявил ультиматум. Ему не дали закончить вылетевшие снизу «лимонки». Гулкие разрывы и свист осколков, пронесшихся над прижавшимися к земле бойцами, послужили сигналом для начала боевых действий.

– Давайте, Строгов! – зло выкрикнул Пантиков.

Строгов протянул руку. Рядовой Горчишин передал ему гранату. На миг, короткий, как вспышка молнии, в памяти Строгова вспыхнуло воспоминание детства: маленькая станция близ Ленинграда, грохот проносящихся мимо поездов. Отец на перроне. Фуражка с красным верхом, жезл в руке, похожий на эту гранату. Отец смотрит в сторону приближающегося паровоза, ждет, огни фонарей выхватывают из черного мрака его одинокую фигуру. Машинист высунулся из окошка паровоза, протянул руку, и рука отца передала ему жезл: путь свободен… Таинственный, могущественный жезл, которому повинуются мощные паровозы, ветер, скорость…

Маленькая станция, звон рельсов, стук колес, красные огоньки хвостового вагона. Детство исчезло. Гудели, дрожали рельсы – это снизу исступленно и безжалостно били пулеметы.

Строгов крепко прижал пальцами спусковой рычаг запала к корпусу гранаты, выдернул предохранительную чеку и резким, стремительным взмахом швырнул гранату в жерло кратера. Вслед за его гранатой в яму полетели другие.

В свете аккумуляторных ламп было видно, как пыль улеглась, воронка очистилась от дыма. Наступила тишина. И тут же прямой наводкой ударили орудия. Горы, крутые склоны оврага, ночь множили, усиливая, звуки канонады.

Возможно, Лунь оттянул пулеметы к рабочему входу, ожидая главного удара с той стороны.

Рядом с Пантиковым будто врос в сыроватую землю бруствера Строгов. Свет от прожектора ударил ему в лицо, и Пантиков увидел в его глазах немой вопрос: когда же? Пантиков знает: младший лейтенант даже негодует, винит его за медлительность. Но Пантиков чувствует: Строгов еще не собрался, не подавил возбуждение – пусть успокоятся нервы, очистится разум, сосредоточится воля.

Пантиков окинул взглядом опаленный взрывами кратер «Везувия», прожектор ясно освещал его выщербленные края, провисшие на ржавой арматуре кирпичи. Узкая горловина кратера могла пропустить сразу только трех человек…

– Как дальше, лейтенант? – Пантиков полуобернулся к лежавшему рядом Кутаю. – Медлить нельзя, а поспешишь – людей насмешишь…

– Разведка нужна, – сказал Кутай.

– Я знаю, а как?

– Обработать гранатами и пустить – другого выхода нет, – сказал Кутай.

– Кого? – Пантиков мучительно улыбнулся. – Если бы добровольно… Приказать… не могу…

– Разрешите мне? – спросил Магометов, слышавший разговор офицеров. Он подался на полкорпуса вперед. Скуластое, жестко собранное его лицо, темное, как чугунная отливка, выражало прежде всего хладнокровную и внешне бесстрастную волю. Ему можно поверить. Им руководит не жажда славы, не мгновенный порыв жертвенности. Это человек делового, продуманного риска.

– Как, товарищ лейтенант? – спросил Пантиков Кутая. – Он оглядится, сориентируется, а за ним уже и взвод Строгова. – И обратился к Магометову: – Что вам нужно для боевой разведки?

Магометов подвинулся ближе:

– Пистолет, фонарь, гранаты.

Фонарь нашелся у старшины Сушняка – удобный, с сильным лучом.

– Только гляди не загуби, – предупредил старшина, расставшись с фонарем.

Кутай отдал Магометову пистолет, оставил себе наган.

– Возьми парочку запасных обойм, можно бы и побольше, да перезарядить не успеешь.

О гранатах и говорить нечего – их вволю.

Магометов лежал напряженный, свет прожектора позволял видеть его непримиримо-жесткие глаза и, словно отвердевшее, как темная маска, лицо. Ремешок выцветшей фуражки был затянут под подбородком.

– Прыгнешь кошкой, прилипнешь к земле, и тут же, на звук, на шорох – гранату, – напутствовал Пантиков. – Фонарем поначалу – ни-ни, потом – фонарем. И держи его в стороне, на вытянутой руке. Свет – цель!

Едва ли Магометов вдумывался в советы командира, да и вряд ли слышал их, целиком поглощенный предстоящей задачей. Ночь помогала ему видеть, не рассеивая внимания, только то, что было нужно: прожектор ясно освещал жерло воронки, расстояние до нее – один мах, если прыгнуть с бруствера вниз – три с половиной метра, ничего! У него мускулистое, спортивное тело, гибкие ноги, а прыжок… так по прыжкам Магометов всегда был на первом месте в отряде.

– Готовы? – спросил Строгов.

Магометов, не обернувшись к командиру взвода, кивнул и приготовился к прыжку.

– Подождите. – Строгов отполз от него.

Горчишин и еще трое солдат, исполняя его приказание, быстро и ловко, как кроты, отбрасывали землю назад; они прокопали малыми лопатами ячейки в бруствере, чтобы быть ближе к воронке: так было удобнее забросать гранатами-«лимонками» и боковины подвала.

Магометов, недовольный было задержкой, понял замысел, успокоился, ждал.

– Строгов – смелый и умный офицер, – похвалил Пантиков.

Со стороны оврага размеренно, словно паровой молот, били сорокапятки. Атака должна быть синхронной. Пантиков зарядил ракетницу для условного сигнала. И вот гранаты полетели в яму, разорвались в глубине, наверх не вынесло ни одного осколка. Магометов на животе скользнул по брустверу, на миг задержался у края ямы и исчез. Раздались взрывы – один, другой… Магометов! Его гранаты! Пантиков послал в черное небо ракету. Не успела она описать полудугу, как взвод Строгова исчез в проломе подвала – будто крупная дробь просыпалась в воронку. За ним – Подоляка. Люди в касках сбились в кучу, но потом быстро разобрались и так же, как и их товарищи из взвода Строгова, скатились в подвал.

В бой вступила живая сила, и, значит, полилась кровь. Пантиков не сомневался в успехе, но какими потерями заплатят они за победу?

Связной мотоциклист привез донесение: мотострелки ворвались через рабочий вход в подземелье. Штурмовой группой командовал лейтенант Тарада, неоднократно проверенный в трудных заданиях офицер. Лучшие офицеры были брошены в этот подземный бой. Пантикова самого подмывало кинуться в подземелье, сняв последний резерв, чтобы концентрированным ударом покончить с врагом.

– Еще бы туда ребятишек! – Пантиков взглянул на Кутая, и Кутай, поняв намек, предложил свою группу.