Баснописцы поневоле. Мартин Лютер и Шарль Перро

Эпохи и смыслы. Вступление переводчика

«O tempora, o mores!» – с горечью восклицал Цицерон.

«Какая жизнь – такие песни», – пел Константин Кинчев через две тысячи лет.

Сложно найти более беспощадного скульптора, чем время. Казалось бы, оно творит незаметно, но материя покорно меняется с каждым взмахом резца, а вслед за материей снаружи меняется и способ рефлексии внутри. Именно поэтому, заглядывая в книги разных эпох, не перестаёшь удивляться стройной парадоксальности и архаичному изяществу мышления авторов.

Пожалуй, басни – самое выпуклое тому подтверждение: какие только изменения не претерпевал сюжет басни с течением времени! Как только не интерпретировали мораль в тот или иной исторический период! Уже Федр¹ и Бабрий² здорово отступали от мифического Эзопа (к примеру, как вам дивергенция сюжета про жука и муравья в басню «Муравей и муха» Федра и «Муравей и цикада» Бабрия; да так, что и у Бенсерада³, и у Лафонтена, и даже у самого Ивана Андреевича Крылова басни эти проходят как два разных сюжета?). Мария Французская сделала из эзоповых сюжетов энциклопедию феодального права, а Амброз Бирс⁴ (равно как и через век после него Владимир Шебзухов⁵, только для РФ) вообще изменил фабулы до неузнаваемости в угоду подчеркивания реалий становления и развития капитализма и буржуазной демократии в США (у Владимира соответственно родные страсти в берёзовых ситцах). Однако невозможно объединить в книге все вариации сюжетов Эзоповых басен от доэзоповых⁶ времён до наших дней, ведь добрая сотня тысяч страниц – ноша буквально неподъёмная для читателя; посему представляю я на суд читателя двух баснописцев, в чьём творчестве басни заняли малую толику, однако другие их таланты до сих пор восхищают, а порой будоражат людей.

Мысль объединить басни Мартина Лютера (1483–1546) и Шарля Перро (1628–1703) в один сборник давно уже зрела в моей голове, ибо, несмотря на разные стили и эпохи, между ними много общего:

Во-первых, оба писателя пришли к басням совершенно случайно: богослов Лютер искал способ внедрения нужной информации пастве, ведь проповедь аки у католиков не всегда даёт нужный результат (Ян Гус⁷ и Ян Жижка⁸ не дадут соврать), а тенденция от ещё не завершившегося Возрождения в виде увлечения и изучения наследия античности сама указала идею, во что можно обернуть многомудрые речи с амвона: басни Эзопа были известны читающей массе (грамотность к тому времени охватила не только дворянское сословие, но и ремесленников, а также купцов и нарождающуюся буржуазию), осталось только растолковать им мораль – и агитационный материал готов. Учитывая то, что книги тогда были техническим новшеством (как сейчас смартфоны), а следовательно, весьма популярны у платежеспособных господ, влияние на думы с помощью малых форм – стратегия беспроигрышная. Иной путь у Перро: будучи генеральным контролёром сюринтендантства королевских строений, он просто составлял рекламный проспект свежепостроенного Версальского лабиринта, вплетая интерпретации полагающихся басен в описательную часть. Воистину парадоксальная ситуация, сходная с похабной присказкой про отсутствие термина, но наличие предмета: никто тогда и слыхом не слыхивал о маркетинге и рекламе, но занимались ими вовсю, ибо новые проблемы требовали новых решений.

Именно эту подчинённость творческого процесса эдакому техническому заданию, соцзаказу, эдакую конъюнктурность произведений как Перро, так и Лютера хотел я вложить в слово «поневоле»; глупо ожидать, что сии авторы занимались бы относительно несвойственным им жанром (напомню, что Мартин Лютер известен в первую очередь как богослов, а Шарль Перро – как драматург) из-под палки: нет, у каждого была вполне конкретная цель, которой они добились.

Ещё одна деталь, объединяющая двоих баснописцев, – наличие в сборнике каждого из них одной неэзоповой басни, сознательно приписываемой Эзопу: у Мартина Лютера в качестве примера выступает басня «О докторе Могенхофере» (Von D Mogenhofer), которую и в печать-то не хотели выпускать: умершего в 1510 году Иоганна Могенхофера⁹ (Johann Mogenhover) слишком уважали, чтобы осквернять его память скабрёзным анекдотом; у Шарля Перро – «Филин и птицы», памфлет на тогда уже подследственного (а некогда суперинтенданта финансов Франции и генерального прокурора при Парижском парламенте) Николя Фуке¹⁰, которого патрон Перро и Бенсерада, Жан Кольбер¹¹, и выводил на чистую воду.

Теперь же немного различий.

Воистину, всё познается в сравнении: если в первом томе «Антологии французской басни» язык Шарля Перро казался чрезмерно ходульным и чересчур холодным по сравнению с пластикой Ваде¹², то в этой книге – само изящество по сравнению с тяжелым богословским языком Мартина Лютера.

Отдельного упоминания заслуживает язык Мартина Лютера. Если во времена Шарля Перро литературный французский язык уже был близок к окончательному оформлению и разве что ныне непопулярная форма Indicatif passé simple¹³ (laisser¹⁴ – laissa), да порою странное написание буквы s, напоминающее знак интеграла отличает (при беглом сравнении) литературный язык XVII века от литературного языка XIX–XX веков, то у Лютера, только стоявшего у начал Hochdeutsch’а ¹⁵, в языке наблюдается форменный винегрет и паноптикум: и тебе ещё не переваренная латынь в виде нередуцированного -e- в третьем лице единственного числа (hasset вместо современного hasst¹⁶), и то удваиваемые, то редуцируемые согласные: сравните, например, лютеровское auff и современное auf¹⁷; лютеровское Warheit и нынешнее Wahrheit¹⁸; лютеровское Thier и актуальное Tier¹⁹; я уж молчу о таком архаизме как mb на конце вместо m (umb²⁰, darumb²¹, etc.) или такой экзотике как vleis (немало словарей пришлось мне перелопатить, прежде чем понять, что это просто Fleisch²²). Добавляющиеся к этому карусель из v, u, и w (vns/uns²³, vnd/und²⁴, vntrew/untreu²⁵) или y вместо I (как пример – Geschrey²⁶) и вовсе заставляют чувствовать себя немного Штирлицем. И да, Nuß у Лютера – не «орех», а видоизменённое Nutz – «польза».

И, пожалуй, ещё одна выделяющая Лютера черта: некоторые басни у него даны в двух, а «Волк и ягнёнок» даже в трёх изводах; возможно, кому-то подобное повторение покажется скучным, но мне, как человеку, находящему некоторое удовольствие в наблюдении развития басни со временем, наблюдение за оттачиванием мысли гения представляется бесценным.

Не хотелось бы углубляться в биографии обоих баснописцев, ибо о них и без меня написано немало; как же два разных человека пришли к басням – Мартин Лютер расскажет об этом сам, а предисловие к Шарлю Перро будет в книге на своём месте.

Приятного прочтения!

Etliche Fabeln aus Esopo, von D. M. L. verdeudscht, sampt einer schonen Vorrede, von rechtem Nuß und Brauch desselben Buchs, jedermann wes Standes er auch ist, lustig und dienlich zu lesen.

Anno M.D. XXX. Некоторые басни Эзопа, переведённые на немецкий язык доктором Мартином Лютером вместе со вступительным словом, правильным по содержанию и форме, что всякому сословию будет прочесть должно и увлекательно. Лето

Господне

1530.

Пролог

²⁷

Das Buch von den Fabeln oder Merlin, ist ein hochberumbt Buch gewesen, bey den allergelertesten auff Erden, sonderlich unter den Heiden. Wiewol auch noch jgund die Warheit zu sagen, von eusserlichem Leben in der Welt, zu reden, wüsste ich ausser der heiligen Schrifft, nicht viel Bücher, die diesem überlegen sein solten, so man Nuß, Kunst und Weisheit, und nicht hochbedechtig Geschrey wolt ansehen, denn man darin unter schlechten Worten, und einfeltigen Fabeln, die allerfeineste Lere, Warnung und Unterricht findet (wer sie zu brauchen weis) wie man sich im Haushalten, in und gegen der Oberkeit und Unterthanen schicken sol, auff das man klüglich und friedlich, unter den bösen Leuten in der falschen argen Welt, leben müge.

Das mans aber dem Esopo zuschreibet, ist meins achtens, ein Geticht, und vieleicht nie kein Mensch auff Erden, Esopus geheissen, Sondern, ich halte, es sey etwa, durch viel weiser Leute zuthun, mit der zeit Stück nach Stück zuhauffen bracht, und endlich etwa durch einen Gelerten, in solche Ordnung gestelt, Wie ist in Deudscher sprach, etliche möchten, die Fabel und Sprüche, so bey uns im brauch sind, samlen, und darnach jemand ordentlich in ein Buch fassen, Denn solche feine Fabeln in diesem Buch, vermocht jgt alle Welt nicht, schweig denn ein Mensch, erfinden. Drumb ist gleublicher, das etliche, dieser Fabeln fast alt, etliche noch elter, etliche aber new gewesen sind, zu der zeit, da dis Büchlin gesamlet ist, wie denn solche Fabeln pflegen, von jar zu jar zuwachssen, und sich mehren, Darnach einer von seinen Vorfaren und Eltern höret und samlet.

Und Quintilianus, der grosse scharffe Meister uber Bücher zu vrteilen, helts auch dafür, das nicht Esopus, sondern der allergelertesten einer in griechischer Sprach, als Hesiodus, oder desgleichen, dieses Buchs Meister sey, Denn es dünckt jn, wie auch billich, unmüglich sein, das solcher Tolpel, wie man Esopum malet, und beschreibet, solte solch Wig und Kunst vermügen, die in diesem Buch und Fabeln funden wird, und bleibt also dis Buch eines vnbekandten und vnbenanten Meisters. Und zwar, es lobet und preiset sich selbs höher, denn es keines Meisters name preisen köndte.

Doch mögen die, so den Esopum zum Meister ertichtet haben, und sein leben dermassen gestellet, vieleicht Ursach gnug gehabt haben, nemlich, das sie als die weisen Leute, solch Buch, umd gemeines Nuzes willen, gerne hetten jederman gemein gemacht (Denn wir sehen, das die jungen Kindern, und jungen Leute, mit Fabeln und Merlin leichtlich bewegt) und also mit lust und liebe zur Kunst und Weisheit gefürt würden, welche lust und liebe deste grösser wird, wenn ein Esopus, oder dergleichen Larua oder Fastnachtpuß fürgestellet wird, der solche Kunst ausrede oder fürbringe, das sie deste mehr drauffmercken, und gleich mit lachen annemen und behalten. Nicht allein aber die Kinder, sondern auch die grossen Fürsten und Herrn, kan man nicht bas betriegen, zur Warheit, und zu jrem nuz, denn das man jnen lasse die Narren die Warheit sagen, dieselbigen können sie leiden und hören, sonst wöllen oder können sie, von keinem Weisen die Warheit leiden, Ja alle Welt hasset die Warheit, wenn sie einen trifft.

Darumb haben solche weise hohe Leute die Fabeln erticht, und lassen ein Thier mit dem andern reden, Alz solten sie sagen, Wolan, es wil niemand die Warheit hören noch leiden, und man kan doch der Warheit nicht emberen, So wollen wir sie schmücken, und unter einer lustigen Lügenfarbe und lieblichen Fabeln kleiden, Und weil man sie nicht wil hören, durch Menschen mund, das man sie doch höre, durch Thierer und Bestien mund. So geschichts denn, wenn man die Fabeln lieset, das ein Thier dem andern, ein Wolff dem andern, die Warheit sagt, Ja zuweilen, der gemalete Wolff oder Beer, oder Lewe im Buch, dem rechten zweifüssigen Wolff und Lewe einen guten Text heimlich lieset, den im sonst kein Prediger, Freund noch Feind lesen dürffte. Also auch ein gemalter Fuchs im Buch, so man die Fabeln lieset, sol wol einen Fuchs uber Tisch also ansprechen, das jm der Schweis möchte ausbrechen, und solte wol den Esopum gern wöllen erstechen oder verbrennen. Wie denn der Tichter des Esopi anzeigt, das auch Esopus, umb der Warheit willen ertödtet sey und in nicht geholffen hat, das er in Fabeln weise, als ein Narr, dazu ein ertichter Esopus, solche Warheit die Thier hat reden lassen, Denn die Warheit ist das unleidlichste ding auff Erden.

Aus der Ursachen, haben wir uns dis Buch fürgenomen zu fegen, vno im ein wenig besser Gestalt zu geben, denn es bisher gehabt, Allermeist umb der Jugend willen, das sie solche feine Lere und Warnung unter der lieblichen gestalt der Fabeln, gleich wie in einer Mummerey oder Spiel, deste lieber lerne, und fester behalte. Denn wir gesehen haben, welch ein ungeschickt Buch aus dem Esopo gemacht haben, die den Deudschen Esopum, der fürhanden ist, an tag geben haben, welche wol werd weren einer groffen Straffe, als die nicht allein solch fein nüzlich Buch, zu schanden und vnnüß gemacht, sondern auch viel Zufaß aus jrem Kopff hinzu gethan, Wiewol das noch zu leiden were.

Darüber so schendliche unzüchtige Bubenstück darein gemischt, das kein züchtig, from Mensch leiden, zuvor kein jung Mensch, one schaden lesen oder hören kan, Gerad, als hetten sie ein Buch in das gemein Frawen haus, oder sonst unter lose Buben gemacht, Denn sie nicht den Nuz und Kunst in den Fabeln gesucht, sondern allein ein Kurzweil und Gelechter daraus gemacht, Gerade, als hetten die Hochweisen Leute jren treuen grossen vleis dahin gericht, das solche leichtfertige Leute solten ein Geschweß und Narrenwerck aus jrer Weisheit machen, Es sind Sew und bleiben Sew, für die man ja nicht solt Berlen werffen. Darumb so bitten wir alle frome Herzen, wöllen denselbigen Deudschen schendlichen Esopum ausrotten, und diesen an sein stat gebrauchen, Man kan dennoch wol frölich sein, und solcher Fabel eine des Abends uber Tisch mit Kindern und Gesind nüglich und lustiglich handeln, das man nicht darff so schampar und vnuernünfftig sein, wie in den unzüchtigen Tabernen und Wirtsheusern, Denn wir vleis gethan haben, eitel feine reine nüzliche Fabeln, in ein Buch zubringen, dazu die Legend Esopi.

Was sonst nuz und nicht schedliche Fabeln sind, wöllen wir mit der zeit auch, so Got wil, leutern und fegen, damit es ein lustiger und lieblicher, doch erbarlicher und züchtiger und nüßlicher Esopus werde, des man one Sünde lachen und gebrauchen könde, Kinder und Gesind zu warnen und unterweisen auff jr zukünfftiges Leben und Wandel, Daher er denn von anfang ertichtet und gemacht ist.

Und das ich ein Exempel gebe der Fabeln wol zu gebrauchen, Wenn ein Hausvater uber Tisch wil Kurzweil haben, die nüzlich ist, kan er sein Weib, Kind, Gesind fragen, Was bedeut diese oder diese Fabel? und beide sie und sich darin üben. Als die fünffte Fabel vom Hund mit dem Stück Fleisch im Maul, bedeutet, wenn einem Knecht oder Magd zu wol ist, und wils bessern, so gehets jm, wie dem Hund, das sie das gute verlieren, und jenes bessere nicht kriegen. Item, wenn sich ein Knecht an den andern hengt, und sich verfüren lefft, das im gehe, wie dem Frosch an der Maus gebunden, in der dritten Fabel, die der Weihe alle beide fras, Und so fort an in den andern Fabeln mit lieb, mit leid, mit dreuen und locken, wie man vermag, One das wir müssen das unser bei inen thun.

«Книга басен» («Мерлин»)²⁸ была изданием весьма известным для самых эрудированных людей на земле, особенно среди язычников. Хотя, положа руку на сердце, если говорить о мирской жизни, кроме Священного Писания, знавал я немного книг, должных превзойти эту пользой, изяществом и мудростью, при этом не высокопарных. [Порой]²⁹ при рассмотрении хочется воскликнуть, ибо среди дурных слов и простодушных басен находится и изысканнейшие морали, предупреждения и советы (тем, кто, вестимо, в них нуждается), должные применяться и в быту, и в обхождении с людьми и старше по рангу, и младше, дабы смочь выжить средь злых людей в мире полном лжи и жестокости.

Приписывание той или иной басни Эзопу, по моему наблюдению, часто оказывается литературной мистификацией, а возможно, и не было никогда в мире человека по имени Эзоп. Однако я придерживаюсь мнения, что это [басни Эзопа] сотворено многими мудрыми людьми, со временем, фрагмент за фрагментом, собиралось в этакую горку, и наконец было упорядочено неким учёным [мужем]. Что же до [литературы] на немецком языке, многие хотели собрать басни и притчи для нас полезные, а позже собрать их в книге в определённом порядке; да и басни в этой книге, какими бы добротными они ни были, не разбегутся по миру, буде безмолвен муж, их нашедший. Потому-то истинно, что иные басни здесь почитай старые, иные и вовсе древние, некоторые же появились совсем недавно, чтобы ко времени, когда книга эта будет собрана, басни эти сохранить, из года в год копить и преумножать, дабы после услышал их кто-нибудь от стариков и предков и намотал на ус.

И Квинтилиан³⁰, критик прозорливый и многоопытный, также полагал, что не Эзоп, но учёнейший из говоривших на греческом, как [например] Гесиод³¹, или ему равные, является автором этой книги, ибо думалось ему, как немощный и худородный, эдакий неумёха, каким изображают и описывают Эзопа, явил ту лёгкость и ловкость языка, что обнаружится в этой книге и этих баснях; итак, остаётся неизвестным и неназванным автор этой книги. Воистину, она сама по себе восхваляема и ценима куда выше, чем ценится имя какого-либо мастера.

Но и те, кто изображал Эзопа автором, расписали его жизнь таким образом, быть может, рассудив достаточно времени именно о том, что будучи человеком мудрым и желая подобной книгой принести всеобщую пользу, стремился он сделать её понятной всем (ибо видим мы, как легко тронуть баснями и историями о Рыцарях Круглого Стола и маленького ребёнка, и юношу), но ведомой наслаждением и пылом к искусству и мудрости, каковые наслаждение и пыл тем становятся больше, когда Эзоп или его единомышленники и последователи высказывались и доносили мысль с таким искусством, дабы была она куда боле замечена и тотчас же со смехом была принята и сохранена.

Однако не только дети, но также и большие люди и правители не могут заблуждаться [или грешить] против истины и своей пользы, позволяя дуракам говорить правду, ведь тех же дураков могут они снести и выслушать, даже если б не могли они и не хотели ни слова правды слышать от мудреца; [порой] весь мир ненавидит истину, встретив одного [такого зануду].

Потому-то те высокомудрые мужи и придумывали басни и заставляли зверей разговаривать друг с другом; должно быть, говаривали они:

– Допустим, никто не хочет терпеть слушание истины, ибо невозможно от неё не раскаиваться; так приукрасим же её, окрасим её притворно в весёлые цвета, и обернём приятною басней, и уж коли не хотят слышать, как истина исходит из человечьих уст, а прислушают её [проговариваемую] животными языцем да из звериной пасти. Так повествуется, когда читаются басни, как зверь зверю, волк волку говорит правду, да иногда описанный волк, или медведь, или лев такому же двуногому волку или льву в книге исподволь прочтёт такое, что не позволяется сказать ни проповеднику, ни другу, ни врагу. Также и лисица, изображённая в книге, как в баснях читают, должна, пожалуй, так препираться с товаркой за столом до седьмого пота; и, пожалуй, они бы зарезали и сожгли и самого Эзопа. Как теперь показывают творения Эзопа, позже погибшего ради истины, ничто так не подчеркнуло мудрость басен, как измышления глупца, для чего мифический Эзоп и вкладывал в уста зверей эти истины, ибо истина на земле бесконечней всего.

Потому-то и мы занимались очищением да вымарыванием этой книги, да приданием ей несколько лучшей формы, нежели была до сего дня; всяк юнец хочет, дабы морали те и предостережения были обёрнуты в приятственную басенную форму, словно бы не учение это, а игра какая или лицедейство, для облегчения учебы и упрочнения закрепления. Ведь мы уже видели, как кургузая книжонка, состряпанная из Эзоповых басен на коленке каким-нибудь немецким Эзопом, которых у нас в каждом городе с пяток найдётся, и которой, пожалуй, оказывается столько внимания и одобрения, сколько не стяжает ни одна добротная и полезная книга, оказывается сотворённой для тщеты и вреда, и с таким натиском и лёгкостью овладевает [неокрепшими] умами, что только множит досаду [старших поколений].

Сверх того примешивается [в тех книжонках] настолько постыдное и развратное шутовство, что нет такого скромного и благочестивого человека, что не оскорбился бы, а прежде того нет такого юноши, что без вреда смог бы прочесть это или выслушать; и впрямь, словно книжонку ту тиснули в доме распутной женщины или же средь бродяг-сорванцов, ибо ни пользы, ни красоты не найти в тех баснях, а только смешочки да [беспричинное] веселье от них получаются; и впрямь, будто высокомудрые для того извлекали великую суть, чтобы подобный ветреный люд в дурость и пустопорожность обращал мудрость; это шитьё так и останется шитьём, недостойным украшения жемчугом.