Глава 1
Трудно дело птицелова:
Заучи повадки птичьи,
Помни время перелетов
Разным посвистом свисти.
Эдуард Багрицкий
***
Полуденный зной раскаленным языком облизывал порыжевшую истощенную землю. Безоблачная небесная синева казалась перевернутым океаном, игравшим обманчивыми волнами. Один взгляд на него обжигал глаза. Солнце, казалось, было везде – и в иссушенной, потрескавшейся земле, и в податливом, будто пластилин, горячем асфальте, и в набегающей небесной волне. Дождя ждали уже более месяца. Город жил, будто в аду. Камень, кирпич и железобетон от жары не спасали. В магазинах резвились заоблачные цены, но люди не обращали на них внимания и до драки в очередях раскупили вентиляторы и кондиционеры. Продавцы мороженого и напитков делали себе состояния.
Дышать было тяжело. Улицы почему-то не поливали. Ходили слухи, что в городской казне не хватало на это средств. Другие уверяли, что лично видели, как водители коммунальных машин вместо улиц за большие деньги поливают частные огороды. Верили и не верили и тем и другим. Но что слухи – грош им цена…
…А вот с ним было что-то не так.
Литейный завод жил обычной, ничем не примечательной жизнью. Заводы не люди, им жара нипочем. Город в городе, мощный, надежный, казалось, существовавший всегда, с исполинскими цехами, заполненными несмолкаемым техническим гулом. Россыпь рабочих, смех, ругань, потаенный звон стаканов, любовные страсти и чьи-то отданные цехам тихие, незаметные судьбы – все мешалось тут и безвозвратно пропадало в пропасти времени.
Тишина и покой хранились лишь в кабинете генерального директора завода – Дмитрия Ивановича Круглова. Ему тоже было жарко. Пожалуй, от застоявшейся жары он страдал даже больше других. Крупное, влажное пятно пота рваным темным пятном расплывалось по светлой рубашке от шеи по широкой груди. Скрыть его не могли ни легкий льняной пиджак, ни галстук. Не спасал директора и мощный кондиционер, работавший на пределе своих возможностей.
Жара брала свое, посмеиваясь над кондиционером, – Круглов был человеком крупным, под сто тридцать килограммов веса при росте ниже среднего. Лишний вес предательски стал союзником жары. Могучий с виду организм болезненно реагировал на любые изменения в погоде.
С ним явно что-то было не так. Нечто чужое поселилось в нем и теперь вгрызалось в каждую клеточку его организма, наполняя ее болью и страхом.
Пот второй, липкой кожей неприятно покрывал его тело. Надо терпеть, он же всегда был сильным, он справится. Он верит в то, что ему удастся справиться с любой проблемой, но сейчас ему трудно. Все-таки Круглову уже за пятьдесят. Он не красавец, что, впрочем, никогда ему не мешало. Недостаток красоты природа компенсировала завидной физической силой, а также силой воли и упорством. По жизни он идет уверенно, без оглядки назад, и если бы не здоровье, начавшее его подводить в последние годы, шел бы и дальше, только ускоряя шаг. Глядишь, сделал бы и завидную политическую карьеру.
Но он незаметно, неодолимо слабеет. Иной раз, мучительно постанывая от особенно острого приступа печеночной колики или напомнившей о своем существовании поджелудочной железы, или же глядя на почерневший разом мир от подскочившего артериального давления, Круглов с тоской и неожиданным страхом думает о том, что смерть, которая всегда казалась ему чем-то невообразимо далеким, должно быть, теперь уже не за горами. В такие минуты он ощущает себя бесконечно старым, дряхлым человеком.
Смерть, смерть, смерть поселилась в нем.
В кабинете Круглов находился один. Ему хотелось отдохнуть. Он устал после утренней высокой делегации, внезапно нагрянувшей к нему из области. Визит длился несколько часов и выжал из несчастного директора все соки. Зачем приезжали? Чего хотели? Будто не знали, что он не виноват. Виноваты времена и они сами, те разные люди, кто приезжает к нему вот уже двадцать лет и стучит кулаком по столу, требуя платить налоги и создавать рабочие места, требуя от него благотворительности и много чего еще требуя невыполнимого и необязательного. Требуя, требуя, требуя и ничего не давая взамен, кроме несбыточных обещаний, но заведено грозя исключением из партии, когда-то одной, теперь – другой, но всегда – партии власти. И пусть ты юридически не зависишь от них, руководишь частным предприятием, они все равно оказываются сильнее, могущественнее, влиятельнее, а значит, они всегда правы, и надо смириться с тем, что это они стучат кулаком по столу, а не ты, и надо согласно кивать их словам и делать вид, что не только веришь их угрозам, но и боишься их. Надо скрывать свое презрение к ним.
Злость едким холодом сводила его скулы, едва он начинал думать об этом.
Сгустившееся за день напряжение постепенно отпускало его. Удобное кресло помогло расслабиться. Мягкая кожаная обивка сквозь тонкую ткань пиджака приятно холодила спину. Глаза слипались сами собой, и спать хотелось, вроде бы, смертельно, но привычного, уютного ощущения подступающего сна он отчего-то не испытывал. Круживший над ним призрак сна пугал его. Веки наливались необычной свинцовой тяжестью, выходя из повиновения. Он собрал силы и встряхнул головой, прогоняя огромной, обволакивающе-темной тучей наваливающуюся дремоту. Привстал в кресле, дотянулся до селектора и вызвал секретаршу:
– Валя… меня нет и сегодня не будет…. Ни для кого. Поняла?
Она кивнула, Круглов проводил взглядом миловидную, хранившую врожденное изящество и девичью стройность фигуры женщину. Дверь вновь отделила его от остального мира, и он с облегчением закрыл глаза. Ему было нехорошо: крутило в желудке. Боль, тоненькая где-то внизу, в зародыше, поднималась спиралью все выше и пугающе разрасталась, закручиваясь в бешеном вихре. Она заставляла Круглова болезненно морщиться и прикладывать руку к внезапно раздувшемуся животу. Неужели сказывался обед в заводской столовой, устроенный им для нагрянувших ревизоров? Внутренний голос подсказывал, что надо немедленно уйти, лучше всего – домой, устроить себе полноценный отдых. Но домой не хотелось. Круглов привык работать по десять-двенадцать часов без передыха. И дома потом все не мог успокоиться, обычно до поздней ночи сидел за бумагами или названивал по телефону.
Проблем, сколько их не решай, меньше не становилось, у него всегда было дело, нерешенная задача всегда теребила его душу.
Бывало, он засиживался в кабинете допоздна, чем вызывал недовольный ропот секретарши Вали, взявшей себе за правило уходить после шефа. Вспомнив ее и жалея, Круглов решил перетерпеть бешеную пляску в желудке, отдающую мучительными толчками боли в районе печени.
Боль: проклятая, всеразрушающая – лишнее напоминание о бренности земного – была сильнее него. Он яростно сопротивлялся ее непостижимой силе, чувствуя, что надолго его не хватит.
На широком столе перед ним лежали развернутые чертежи. По углам они были придавлены специальными магнитами, чтобы листы не скатывались в рулоны. Работать не было никакого желания. Но ему требовалось забыться и обмануть наступающую боль, поэтому Круглов стиснул челюсти и взялся за чертежи. Его взгляд заскользил по проектам новейших образцов технологического оборудования. Это то, что так необходимо стране.
Обычно сам он не занимался чертежами. В инструментальном цехе работала слаженная команда опытных специалистов. Прежде чем лечь к главному на стол, проект проходил многие кабинеты, цеха и испытательные стенды. Однако на этот раз директор взял проект на особый контроль – сумма контракта была нешуточной, государство взяло его на особый контроль. В случае чего – спрос будет огромным.
Пришел, пришел его час, но у него еще осталась минута для покаяния.
Едва Круглов разобрался с первым из чертежей, как цифры и буквы вдруг заплясали перед ним, словно живые. Прямые линии изогнулись, превратились в ломаные, пошли волнами, заходили ходуном, ломались, превращаясь в уродцев, и снова сходились, срастаясь самым непостижимым образом. В глазах потемнело. На миг он даже ослеп. С легким испуганным возгласом Круглов откинулся на спинку кресла. Закрыл глаза и инстинктивно мотнул головой, будто бык, почуявший опасность. В висках застучала бешено рванувшая по венам кровь. Ее ритмичная пульсация с оглушительным, противным хлюпаньем отдавалась в его сознании. В следующее мгновение в голове будто хлопнуло. Казалось, что лопнул мозг, и ошметки его осыпались на гигантскую раскаленную сковороду. Боль стала адской, невыносимой, хотелось много и глубоко дышать, но воздуха не хватало катастрофически, а тот, что попадал в легкие, яростно обжигал их, и чувство было такое, будто с него с живого сдирают кожу, только изнутри.
Он хотел стать всесильным?..
Не столько боль, сколько парализующий страх овладел им. С большим трудом Круглов дотянулся до кнопки селектора. Динамик на столе ожил и спросил взволнованным голосом Вали:
– Да, Дмитрий Иванович?
– Зайдите, – еле слышно прохрипел Круглов.
Не прошло и двух секунд, как дверь отворилась. На пороге возникла встревоженная секретарша.
– Дмитрий Иванович, что с вами? Вам плохо?!
Ему хотелось пить. Мучительно, до спазмов в желудке, хотелось большого глотка чистой, ледяной, колодезной воды. Той, что в детстве приятной судорогой сводила скулы. Той, что обладала поистине живительной силой. Он вспомнил – бутылка «минералки» стоит в баре-холодильнике. Дотянуться до нее стало теперь смыслом его жизни. Манящая, призывно фыркающая пузырькам воздуха, она была так же недосягаема и желанна, как красотка Юля на первом курсе института, не обращавшая на него, неуклюжего и прыщавого увальня, никакого внимания.
Директор не ответил. Он полулежал в кресле, бессильно вытянув под столом ноги, и дрожащей, побелевшей рукой безуспешно пытался ослабить стягивающий шею галстук. Владевший им страх, как табачный дым, заполнял кабинет. Добрался до Вали и опутал ее плотным коконом. Она испугалась, на ватных, непослушных ногах, замирая на каждом шагу, подошла к шефу. Не зная, что предпринять, помогла ему развязать галстук и расстегнуть ворот рубашки. Круглов вздохнул, поблагодарил ее взглядом, но было заметно, что лучше ему не стало. Его полное, одутловатое лицо наливалось кровью, словно помидор набирал красный вес. Щеки и виски вспухли лиловыми подкожными трубами и узлами. По широкому лбу, изборожденному морщинами, бежали, распространяясь во все стороны, влажные дорожки. В уголках глаз вздрагивали, отсвечивая сиреневым, слезы.
Валя растерялась, и сама едва не заплакала от страха. Ей никогда еще не приходилось так близко сталкиваться с чужой, мучительной болью. Не той простой болью, от которой можно легко избавиться, сделав укол или приняв таблетку, а той насмешливой, глубинной и изворотливой, появившейся из ниоткуда и не желающей уходить, не реагирующей на лекарства. Предательски дрожащими руками она нервно плеснула в стакан воды из стоявшего на столе графина. Поднесла его к посиневшим губам, Круглов сделал несколько жадных глотков и поперхнулся, закашлялся. Часть влаги бросилась ему на грудь, по подбородку потекли остатки. Его сведенные судорогой челюсти занемели окончательно. Они болели и не слушались его.
– Дмитрий Иванович, я сейчас, сейчас… – дрогнула Валя.
Быстро цокая каблучками по дубовому паркету, она выскочила в приемную, забыв закрыть дверь. Вернулась, держа на ладони несколько больших белых таблеток.
– Суньте одну под язык, вам станет полегче, – с пугающим спокойствием сказала она, стараясь не выдать скрутившего ее страха перед тем неизвестным, что, возможно, уже ворвалось в кабинет. – Сейчас вызову врача, – добавила она и набрала с директорского стационарного телефона номер заводского медпункта. – Света? Живо сюда, Дмитрию Ивановичу нужна помощь!
Потом Валя бросила трубку, схватила со стола одну из папок, потоньше, с какой-то проектной документацией внутри, и принялась обмахивать ею багровое лицо директора. Тот беспомощно запрокинул назад голову и следил за нею с угасающей надеждой.
Как нелепо быстро пролетела жизнь. Казалось, еще вчера он бегал во дворе с соседскими мальчишками. Вместе они гоняли старый, потрепанный мяч. А сейчас женщина, которая ему годится в дочери, отчаянно и неумело пытается спасти его жизнь. Как глупо и смешно – спасать чью-то чужую жизнь. Разве можно ее спасти, если настал последний час? Если свеча судьбы почти догорела?
Дежурный врач медпункта, тихая и незаметная Света, возникла в кабинете, словно материализовалась из воздуха. В руке она держала старенький, небольшой и некогда, вероятно, ослепительно белый чемоданчик с выразительным ярко-красным крестом на потрепанной крышке. Света ловко вскинула чемоданчик на стол, откинула крышку и сменила Валю у кресла директора. Круглов дышал ровнее, но боль и страх от него еще не ушли.
– Надо измерить давление, – тут же решила врач. – Помогите мне.
Женщины общими усилиями стянули с Круглова пиджак и закатали по локоть левый рукав его рубашки. Света измерила давление. Послушала сердце, кивнула своим мыслям, подумала, нахмурившись, снова кивнула и сделала укол.
– Сейчас все пройдет, пусть немного посидит, – шепнула она Вале и аккуратно собрала чемоданчик. – Давление подскочило, должно быть, из-за жары.
Разве проблема в жаре? Нет, жара не виновата, она – лишь фон, усиливающий его страдания.
Укол, в который он не верил, подействовал на удивление быстро. Круглов на глазах приходил в себя. Боль неохотно отпускала его. С лица сходила багровая маска.
– Света, что со мной? – тяжело выдавил Круглов и со стоном выпрямился в кресле.
– Дмитрий Иванович, зачем вы так делаете?! – отчаянно прикрикнула Света, чувствуя, что власть на время перешла к ней. – Вам пока нельзя двигаться. Посидите хотя бы пару минут спокойно. А потом отправляйтесь домой, постарайтесь поспать.
– Что ты…, – криво улыбнулся Круглов. – У меня много работы…
– Сегодня больше никакой работы, – непреклонно отрезала Света. – Я, как врач, не позволю вам оставаться здесь больше ни минуты. Валя, вызывайте машину! Пусть Дмитрия Ивановича отвезут домой.
Работа и так отняла у него жизнь. Он отдал себя ей без остатка, в обмен на что? На призрачное счастье, которое так и не пришло? Он не сумел себя реализовать, оставить след, как мечтал – к чему все пережитое, если через месяц после его смерти о нем никто и не вспомнит?
Он устало и обреченно махнул рукой, сдался и показал, что спорить не намерен. Валя неловко потопталась рядом, обиженно пожала плечами и вернулась к себе. Из-за приоткрытой двери кабинета было слышно, как она по внутреннему телефону вызывает директорскую машину.
– Со мной такое впервые, – признался Круглов.
Он смотрел на врача, как завороженный, и думал – вот счастливый человек, который живет в своем уютном мирке. Ей тяжело, видно же, как тяжело ей жить, не хватает хронически денег, не исполняются многие мечты, но она все же счастливый человек, знающий точно, как, ради чего и ради кого следует жить.
Он улыбнулся, и его улыбка вышла неестественной, как и все то, что он делал в последнее время. Она глупо смотрелась на его изможденном лице. Но Света все поняла и ободряюще улыбнулась в ответ. О чем она думает, что знает? Сколько повидала таких, как он? Круглов смотрел на маленькую, невзрачную женщину, скромную серую мышь, днями скрывавшуюся в своем кабинетике, и вдруг ощутил, какой великой силой способна обладать она в иные мгновения жизни. И с ужасом подумал, что, должно быть, ей ничего не стоило сейчас, безо всяких последующих подозрений, отправить его на тот свет. Эта мысль очень напугала его. Он стал припоминать, не причинял ли Свете каких-нибудь обид, но так и не успел ничего вспомнить, вернулась Валя.
– Машина подошла, – тихо сообщила, словно директор спал, и она боялась его разбудить.
– Ну что ты там все шепчешь, Валя! – раздраженно вскрикнул Круглов. – Будто я уже умер! Ступай, через минуту спущусь.
– Я вас провожу? – с настойчивостью предложила Света, но директор от нее нетерпеливо отмахнулся.
– Спасибо, я сам.
Вниз, к машине Круглов спустился самостоятельно. Лишь преданная Валя легкой тенью сопровождала его, двигаясь по широкой истершейся лестнице в паре шагов позади. Иногда директор недовольно оборачивался и приказывал ей вернуться в кабинет, порой, угрожая увольнением, но Валя не слушалась его, не верила угрозам и упрямо следовала за ним.
– Сегодня меня не будет, – сказал он ей, усаживаясь на заднее сиденье подкатившей к дверям черной служебной иномарки. – Со всеми вопросами пусть обращаются к главному инженеру.
Валя кивнула. Она вернулась в здание только тогда, когда директорская машина скрылась за заводскими воротами.
Разве спасение было в этом? Нельзя просто укатить от смерти на дорогом автомобиле.
В машине тоже было душно. Директор никогда не садился на переднее сиденье: не только из-за традиций и соображений безопасности, но и из-за своей комплекции. Круглов равнодушно смотрел сквозь окно на пробегающие мимо улицы. Вновь разболелась голова. Теперь боль была легче, чем раньше, но все равно сводила с ума. От нее пересохло в горле и захотелось пить. Компактного бара в салоне автомобиля не было, и Круглов приказал водителю притормозить у ближайшего магазина и купить ему бутылку охлажденной минеральной воды.
Время – убийца, и немой, неподкупный свидетель тому – часы, ведь не минуты пролетают, а тает его жизнь. Тик-так, тик-так, и он еще на шаг, на два, на три приблизился к концу своего пути.
Мобильник ожил и завибрировал, едва машина отъехала от магазина. Круглов недовольно поморщился, вытащил из внутреннего кармана пиджака смартфон, посмотрел на экран. Номер, с которого звонили, не определился. Может, мошенники? В последнее время их много развелось. Поколебавшись, Круглов решил ответить на незнакомый вызов.
– Слушаю.
– Как ты себя чувствуешь? – голос звонившего был ему незнаком. – Голова не болит?
– Кто это? – растерялся Круглов.
– Это я, твоя смерть, – в динамике заскрежетал неприятный смех. – А может, твоя жизнь? Решать тебе.
– Что за глупые шутки?! Вам больше заняться нечем?! – задыхаясь от гнева, проревел Круглов и нервно отключил неизвестного абонента.
Не прошло и минуты, как телефон вновь завибрировал. И снова звонил неизвестный абонент. Круглов чертыхнулся, но, подумав, ответил.
– Слушаю.
– Ай-ай-ай, как нехорошо, как невежливо бросать трубку, не закончив разговор, – ответил ему все тот же голос. – Неужели тебе совсем не хочется узнать, кто я такой и зачем тебе звоню?
– Очень хочется, чтобы потом сдать вас в полицию!
– Не надо грубить! Иначе мы рискуем не договориться.
– Договориться? О чем это вы? Не понимаю, – теряя терпение, прорычал в трубку Круглов.
– О плате, – спокойно ответили ему.
– О плате? Какой еще плате? Электронной? Ничего не понимаю…
– О твоей плате за твою жизнь. Я предлагаю тебе купить у меня жизнь. По-моему, это очень ценный товар. Я продавец, ты – покупатель.
– Что за бред?! – вскипел Круглов, переходя на «ты». – Какой еще товар, какая жизнь? Ты в своем уме? Ты хоть знаешь, кому звонишь, сволочь? Короче, так: или ты немедленно положишь трубку и забудешь навсегда мой номер, или…
– Или ты умрешь, – с ледяным спокойствием закончил начатую им фразу незнакомец. – Неужели ты еще не понял, что произошло?
– Что? О чем это ты? – голос Круглова предательски дрогнул.
– Неужели ты ничего не чувствуешь? Не может этого быть. Подожди, дай догадаюсь. Так, так, так… Ага! Наверное, у тебя сейчас сильно болит голова? Да, конечно, она болит, еще как болит, нет, она не просто болит, а раскалывается от адской боли. И давление скачет, как бешеное, туда-сюда, туда-сюда… Ох, не завидую же я тебе. Погоди-погоди, дай еще догадаюсь. Ага! Наверное, сегодня ты едва не побывал на том свете? Ты уже видел тоннель? Нет, еще не видел? Обязательно увидишь. Все видят. Молчишь? Почему ты молчишь? Не пугай меня, – пугающий смех раздался в трубке. – Прости, это же я напугал тебя. Не волнуйся, хоть ты и был близок к смерти, но ты бы все равно не умер, потому что твой час еще не настал. Но он настанет, обязательно настанет, как у всех нас. Вопрос только в том – когда это произойдет? Каждый ведь хочет, чтобы его последний час не настал никогда, или как можно дольше не наставал, а как настал бы, то чтобы это было безболезненно и незаметно, во сне и сразу, чтобы не мучиться. Ты тоже хочешь, чтобы было именно так, тихо и спокойно? Знаю, что хочешь. Поэтому тебе сейчас так страшно, тебя пугает твоя боль. Ты прав, если думаешь, что она появилась не просто так. Ее принес тебе я, а как я это сделал, расскажу тебе позже. Если ты сам, конечно, захочешь об этом узнать. Ну а пока насыщайся страхом и болью и не пытайся с ними бороться, просто смирись и жди моего звонка, потому что твоя битва уже проиграна. Скоро ты отправишься к праотцам.
– Что ты мелешь? Какая еще битва? Что я проиграл? Ничего я не проигрывал! Не играю я ни в какие игры!
– А это и не игра. Считай, что это гонка. Гонка со смертью.
Голос пропал. На смену ему пришли нудные короткие гудки. Остаток пути до дома Круглов провел в тягостном молчании. Он смотрел в окно и пытался прогнать назойливые мысли о неприятном и непонятном звонке, но они не собирались его покидать…
***
У ворот Круглова встретила жена Тамара. Ей позвонила предупредительная Валя и сообщила о случившемся.
– Все нормально, я отлично себя чувствую, – скривил губы в фальшивой улыбке Круглов, заметив тревогу на лице супруги.
Он отпустил водителя, велев утром заехать за ним, как обычно, в шесть тридцать. Затем, подчинившись жене, подхватившей его под локоть, направился в дом. Отчего-то они пошли не по широкой, заасфальтированной дорожке, прямо ведущей к порогу и более короткой, а по соседней, выгнутой дугой, узкой и вымощенной красным, декоративным булыжником тропе. Круглов то и дело оступался, с виноватым видом наступая на бархатный газон – предмет гордости Тамары. Она недовольно хмурилась, замечая это, но молчала и помогала мужу вернуться на дорожку.
Дом Кругловых был под стать владельцу – такой же большой, крупный, без архитектурных изысков и выдумки, обычная кирпичная коробка в три этажа, мощная, будто крепость, сходство с которой придавал парапет на крыше – по периметру она смотрела в небо «кремлевскими» зубьями. Особняки по соседству были более изысканы, но Круглову нравился его дом, строить который он начал много лет назад, когда не был еще директором завода, не видел будущего и старался урвать все, что подносила ему судьба. Он любил свою крепость и не обращал внимания на насмешки и советы соседей.
Ему было плевать, как выглядит его дом снаружи, как выглядит он в глазах соседей, главное, что внутри ему было уютно и удобно, там он чувствовал себя в родной стихии и твердо знал, что дело не в облике.
При этом его дом-крепость выделялся на фоне соседних элитных особняков. Пусть он был лишен архитектурных изысков, которые так полюбились дизайнерам, готовым за солидное вознаграждение поразить сознание клиента любым смешением стилей, любым авангардом. Дом же Круглова отличался особой, подчеркнутой простотой и надежностью, как и он сам, он был под стать характеру владельца. Все, что открывалось взгляду – два этажа, балкон и мансарда, ворота уходящего вниз, под дом, просторного гаража; параболическая антенна на одном из окон; широкий двор, чем-то отдаленно напоминающий футбольное поле, вдоль забора окаймленный ровно подстриженной живой изгородью и украшенный яркими пятнами симметрично разбитых цветочных клумб. И если б не размеры дома, трудно было бы угадать в нем с первого взгляда директорский особняк.
К чему теперь все это?
Дома жена была одна.
– Тома, а где Егор? – машинально поинтересовался Круглов, разуваясь в прихожей и тяжело отдуваясь.
– У него сегодня экзамен, – ответила Тамара, поддерживая его под руку. – Ты что, забыл?
– Ах да, прости, экзамен, конечно же, нет не забыл, это все из-за проклятой хвори. Голова болит.
– Тебе надо прилечь, – решила жена; она приподнялась на цыпочках и нежно поцеловала мужа в лоб. – Поднимайся наверх, а я пока приготовлю тебе какой-нибудь целебный отвар.
– Томочка, пожалуйста, не надо никаких отваров, – недовольно скривился Круглов. – Мне уже намного лучше. Я просто полежу.
– Не спорь, – решительно отрезала Тамара. – Несколько глотков отвара из пустырника тебе не помешают.
Тамара удалилась на кухню. Круглов поднялся к себе в спальню. Она, в отличие от комнат детей, располагалась на втором этаже. Постель на широкой супружеской кровати была разобрана. С огромным облегчением Круглов стащил с себя тяжелые, пропитавшиеся нездоровым липким потом пиджак и брюки. В одной рубашке, босиком он прошлепал в ванную через смежную со спальней дверь. Старательно пряча взгляд от самого себя, умылся холодной водой. Вытер лицо и только затем рискнул взглянуть в зеркало. Увиденное поразило его. Его глаза источали такую смертельную усталость, что он поспешно сбрызнул и себя и свое отражение несколькими пригоршнями воды.
Как хотел бы он сейчас надежно спрятаться, но от себя не убежишь…
Круглов вернулся в спальню. Там его дожидалась жена. Тамара стояла у кровати. В руках она держала любимую чашку мужа – большую, с узорчатой каймой, внутри был дымящийся отвар.
– Ты должен выпить все, до дна.
– Томочка, ты же знаешь, как я не люблю эту твою народную медицину. Лучше таблеток каких-нибудь принеси.
– Не спорь со мной! Пей.
Тамара решительно сунула обжигающе горячую чашку ему в руку. Круглов обречено вздохнул и послушно, в несколько глотков, проглотил терпкий на вкус отвар. Затем лег в постель. Тамара заботливо укрыла его легкой простыней. Задернула шторы, чтобы ему не мешало и не било в глаза яркое, июньское солнце, вышла, плотно прикрыв за собой дверь.
Где и когда случился этот момент: исчез директор и появился одинокий странник, выбравший на каком-то давнем перекрестке неверный путь?
Тишина была непривычной. Круглов лежал на спине и задумчиво смотрел в потолок. Он лениво разглядывал причудливые узоры, выбитые на светлых, французской работы пластиковых ромбах. Им владела безнадежно тяжелая апатия. Спать не хотелось, вставать – тоже. Круглов ощущал безграничную пустоту внутри себя. Боролся с ней и пробовал ее на ощупь только что придуманными, виртуальными внутренними руками – доселе неведомое ему чувство.
Постепенно пустота заполнила собой все вокруг. Превратилась в прозрачный, но невероятно плотный, накрывший его с головой купол. Заискрилась призрачными картинками, попеременно играя разнообразием ярких красок. Купол ломался и плыл перед глазами, обретал незримую, неясную еще форму, пока не превратился в огромный, дрожащий от звонка мобильный телефон. Круглов безнадежно тянул к нему руки, чтобы выключить давящий, бьющий по натянутым струнам нервов трезвон. Но аппарат каждый раз неуловимо отдалялся от его судорожно вытянутых, вздрагивающих, жадных пальцев на лишний, недостижимый миллиметр.
От досады Круглов скрипнул зубами. В тот же миг купол разбился, рассыпался и исчез в вернувшейся пустоте мелодичным серебряным звоном. В памяти вдруг всплыл нелепый эпизод со странным звонком в машине. Думать о нем не хотелось. Круглов настойчиво обманывал себя, уверяя, что звонок – не более чем чей-то глупый розыгрыш. Ложь забилась в клетке его сознания, как раненая птица, разорвала ненадежные прутья и вырвалась на свободу. Нет, это был не розыгрыш. Теперь Круглов был в этом уверен. Даже голос звонившего теперь казался ему знакомым.
Он вспомнил о забытом в кармане пиджака телефоне. Подумал, что надо бы поставить его на подзарядку. Громко кликнул жену, но ответа не дождался. Видимо, Тамара, по привычке, возилась с розами во дворе.
Вставать не хотелось, но телефон был ему необходим. Круглов заставил себя вылезти из кровати. Не успел он дойти до платяного шкафа, куда жена заботливо повесила его пиджак, как устоявшуюся тишину спальни неожиданно разорвала трель. Круглов вздрогнул и нерешительно застыл на месте. Телефон не умолкал. Круглов мог поклясться, что, ответив, вновь услышит противно режущий слух голос незнакомца.
В нем поселился страх – дикий, первобытный, животный, который никогда теперь не отпустит его, ибо уже сросся с ним, ибо он – неотрывная его часть.
В ужасе Круглов заткнул уши руками и долго стоял так перед шкафом. А когда отнял руки, то с еще большим ужасом услышал, что телефон все еще заливается музыкальной трелью. Тогда он с силой распахнул створки шкафа. Нервно рванул с вешалки пиджак и выхватил из кармана мобильник.
– Слушаю, Круглов, – отрывисто выкрикнул он.
– Дима, ты уже дома? – раздался в ответ мягкий, красивый баритон главного инженера Говорова. – Как ты себя чувствуешь?
– Спасибо, уже лучше, – с облегчением сквозь зубы неохотно процедил Круглов; свободной рукой он отер внезапно взмокший от волнения лоб.
– Это хорошо, – обрадовался будто бы Говоров. – Я и звоню затем, чтобы узнать, как ты. По поводу проекта не волнуйся. Я уже сам все посмотрел. Претензий нет, можно сдавать. Если хочешь, можешь завтра еще раз все проверить.
– Не надо, я тебе доверяю.
– Тогда у меня все. Выздоравливай.
Голос Говорова исчез. Круглов еще некоторое время простоял у распахнутого шкафа в одних трусах и майке, с телефоном в руке. Он глупо улыбался, все утирал влажный лоб, и невольно ощупывал взглядом свое искаженное отражение в слегка выпуклом зеркале, закрепленном с внутренней стороны дверцы шкафа.
– Уф, – тяжело вздыхал он, недовольно глядя на свое расплывшееся, не вписывающееся в рамки зеркала тело. – Нервишки, однако, подлечить бы не мешало.
Постепенно он приходил в себя. Порылся в ящике прикроватной тумбочки, где хранилось зарядное устройство. И тут телефон ожил снова. Круглов подумал, что звонит забывший что-то ему сказать Говоров. Поэтому ответил без лишних раздумий.
– Время быстро бежит, оглянуться не успеешь, как жизнь останется позади.
– Опять ты… – дрогнувшим голосом произнес Круглов.
– Ты больше не спрашиваешь, кто тебе звонит. Это хорошо. Скоро мы с тобой совсем подружимся.
– По какому праву ты мне звонишь? Кто ты такой, в конце концов, и что тебе от меня нужно? – взорвался Круглов, ожидавший услышать в ответ нечто чрезвычайно важное, но отчего-то плохое. В душе росло и крепло убеждение того, что в его дом пришла какая-то беда, еще не обнаруженная ни им, ни женой. И знает об этой беде только надоевший ему звонками незнакомец, внезапно ставший крайне важным и ценным для него человеком.
У каждого есть своя тайна, свой неприятный, черный эпизод из прошлого, который не забывается, преследует, возвращаясь из небытия снова и снова. А какая тайна есть у тебя?