000
ОтложитьЧитал
Arto Paasilinna
Suloinen myrkynkeittäjä
© Арто Паасилинна
* * *
Глава 1
Аккуратная маленькая старушка на фоне опрятной финской деревни – какая идиллия. Во дворе хутора, состоявшего из нескольких выкрашенных красной краской строений, хлопотала симпатичная старушка. В руках у нее была желтая лейка, которой она поливала фиалки у стен. Ласточки, свившие себе гнездо под крышей, щебетали у нее над головой, изредка взмывая в ярко-синее небо. Шмели сонно жужжали, на лужайке лениво дремала сытая кошка.
Поодаль, на краю леса, стояла простая деревянная банька. Дело было к вечеру, и из трубы поднимался сизый дым. Возле тропинки, ведущей к бане, виднелся колодец, на крышке которого стояли два красных пластиковых ведра.
Старинный двор был на зависть чистым и ухоженным. Метров двести южнее виднелась деревня: несколько дворов, пленочный парник, молотилка и коровники, на задворках – разбитые проржавевшие машины, заросшие крапивой. Из деревни доносился Раздражающий стрекот мопедов, а откуда-то издалека – ровный шум железной дороги.
Дело было в северном Сиунтио в отдаленной деревеньке Хармисто, где имелись свой магазинчик, почта, сберкасса, ржавеющий ангар и десятка с три дворов. До Хельсинки – пятьдесят километров.
Старая женщина отнесла в баню несколько ведер воды. На пути от колодца ей пришлось несколько раз остановиться, чтобы перевести дух. В бане она подкинула дров в печку, проверила температуру воды и немного прикрыла заслонку дымохода.
Глядя на нее, можно было подумать, что старушка родом из этих мест, всю жизнь прожила в этой деревеньке и теперь благополучно доживает свои последние годы в избушке с кошкой и фиалками. Но этот вывод был бы ошибочным. Потому что если приглядеться к рукам старой женщины, то можно заметить, что на нежных руках ее с тонкими пальцами не было мозолей, оставленных тяжелой работой. Эти руки не знали тяжелой работы в поле, никогда не приходилось им доить сотни коров на господской ферме. Свои длинные седые волосы пожилая женщина причесывала на городской манер, осанка тоже выдавала в ней горожанку. Одета старушка была в чистый хлопчатобумажный костюмчик в бело-синюю полоску. Она была больше похожа на довольную жизнью богатую дачницу, чем на крестьянку, измученную варикозом и перхотью.
Сегодня старушка получила пенсию в сберкассе в Хармисто. Можно было предположить, что получка еще больше украсит этот чудесный летний денек, но не тут-то было. На самом деле, старушка ненавидела день, когда ей выдавали пенсию, потому что именно в этот день она ожидала неприятный визит из Хельсинки. И так уже несколько лет подряд.
Стоило пенсионерке вспомнить о предстоящем визите, как настроение у нее резко ухудшилось.
Обессиленная, она упала на садовые качели, прижала к себе кошку и выдохнула:
– Господи, избавь меня от этой пенсии!
Старушка бросила осторожный взгляд в сторону проселочной дороги, по которой должны были приехать гости из Хельсинки. Ее так и подмывало выругаться. Выругаться грубо, как ругаются мужики и солдаты в армии, но пенсионерка сдержалась. Ведь она была женщина воспитанная и приличная, и к тому же вдова, которой не пристало употреблять бранные выражения. Но во взгляде, обращенном на дорогу, полыхала ненависть.
Старушка резко вскочила и поспешила к бане, кошка последовала за ней. Плеснув воды на каменку, она с такой силой двинула заслонку, что с печки посыпалась побелка.
Эта пожилая приятная женщина была полковница Линнеа Раваска, в девичестве Линдхольм, родившаяся в Хельсинки в 1910 году. Вдовой полковника Райнера Раваски Линнеа стала в 1952 году, в том самом году, когда Хельсинки принимал у себя Олимпийские игры. Выйдя на пенсию, она поселилась в Хармисто в избушке, в которой из современных удобств было только электричество. Она одна вела хозяйство, это было не так сложно, потому что одинокой старой женщине с кошкой много не надо. Но если бы все было так просто… Дела у старой вдовы полковника обстояли куда хуже, чем это можно себе представить.
Глава 2
Трое молодых парней в самом расцвете сил неслись на бешеной скорости на угнанной красной машине по дороге на Обо. Они как раз проехали Вейкколу. В машине было душно и жарко. За рулем сидел самый молодой – двадцатилетний Яри Фагерстрём, рядом с ним Кауко – Каке – Нююссёнен, которому уже стукнуло тридцать, а на заднем сиденье – Пертти, или Пера, Лахтела, на вид ему можно было дать лет двадцать пять. Мужчины были одеты в джинсы и пестрые футболки с эмблемами американских университетов, провонявшие потом. На ногах у них были столь же дурно пахнувшие кроссовки. В салоне воняло потом и пивным перегаром. Друганы направлялись к бабушке попариться в бане.
На выезде из Хельсинки кореша немного поцапались из-за того, что тачка была краденой. Кауко Нююссёнен ныл, что не стоило угонять тачку. Можно было поехать в деревню и на автобусе. Зачем красть новую машину каждый раз, когда они отправляются за город? За такое баловство можно схватить реальный срок в тюряге, а ему уж очень не хотелось гнить в камере из любви к поездкам на природу.
Яри Фагерстрём за рулем и Пертти Лахтела сзади резонно возразили, что в такую жару неприятно трястись в переполненном автобусе. Куда приятнее проехаться на машине с ветерком, раз уж есть такая возможность.
Проезжая Вейкколу, они перевели разговор на ворон, усевшихся вдоль шоссе и с выжиданием разглядывающих проносящиеся мимо машины. Кореша озадачились вопросом: что воронам делать на шоссе? Возникли две теории: согласно первой, вороны на шоссе искали камни, чтобы проглотить их для улучшения пищеварения. Нююссёнен где-то слышал, что именно так они и делают. Друганы поржали, но заявили, что это полная чушь. Они были убеждены: вороны разделились на отряды и наблюдают за дорогой, и если какое-нибудь бедное животное угораздит попасть под машину, они созовут собратьев, чтобы полакомиться трупом.
Потерпевший поражение в споре о подозрительном поведении ворон, Каке сменил тему разговора.
Он заставил друганов поклясться, что они будут вести себя прилично по прибытии на место. Каке был сыт по горло неприятностями, которыми оборачивались эти поездки. Он напомнил корешам, что они едут в деревню не просто так, а навестить его любимую бабушку, женщину не первой молодости, это надо понимать.
Друганы решили, что Каке боится, как бы старуху не хватил удар при виде любимого внучка. Они заявили, что это он раз в месяц настаивает на том, чтобы навестить бабулю и сам учиняет все эти свинства, о которых так много болтают в городе, а они тут вовсе ни при чем. Они на такое просто не способны.
На это Нююссёнен ответил, что бабушка, собственно говоря, ему не родная бабушка. Он объяснил, что старуха была женой его покойного дяди… то есть скорей теткой, чем бабушкой, несмотря на ее солидный возраст.
Нююссёнен начал хвастаться тем, что его дядя был настоящим полковником, крутым мужиком, который не раз попадал в переделку на войне, и что русские до сих произносят его имя шепотом, хотя старик уже лет сто как помер.
Яри Фагерстрём за рулем и Пертти Лахтела заявили, что мертвый полковник их нисколько не интересует. Им вообще была по барабану вся эта херня с родственниками.
Все это время разговор велся исключительно на финском мате, причем в его самых грязных и вульгарных выражениях. Речь молодых людей настолько изобиловала непристойностями, что из обычных слов там остались только связующие частицы типа «и» и «но».
Когда они свернули на проселочную дорогу, Каке Нююссёнен вдруг пожелал узнать, где они сперли тачку и что потом думают с ней делать. Он четко дал понять, что не желает иметь с угоном транспортного средства ничего общего. Каке не хотел рисковать из-за мелкого воровства, а кража тачки – именно такая мелочь и есть.
Яри Фагерстрём вспомнил, что тачку он увел с улицы Ууденмаанкату. Он планировал покататься на ней пару дней, а затем «забыть» где-нибудь в овраге. По мнению Яри, опасно было пользоваться одной и той же машиной слишком долго. Здорово было бы послезавтра расколотить ее о сосну или спустить в карьер. Яри обожал избавляться от машин. Нююссёнен же должен был быть ему благодарен за халявную поездку, а не ныть по поводу краденых тачек.
На заправке в Хармисто приятели затарились дюжиной бутылок пива средней крепости и заправили тачку десятью литрами бензина. Пока продавец заправлял машину, Пера спер с табачной витрины пять пачек сигарет. Ему помог Яри, который начал так вопить возле мясного прилавка, чтобы ему дали нарезки, что кассирша бросила кассу и кинулась его обслуживать. В машине Пера расстроился, так как второпях натырил сигарет не той марки.
Кауко Нююссёнен вспомнил, что они забыли купить бабуле цветы. Обычно он всегда привозил тетушке цветы или, на худой конец, шоколадку. Каке считал себя в определенной степени джентльменом. А джентльмены не являются в гости к женщинам с пустыми руками.
Яри Фагерстрём притормозил у заброшенной железнодорожной станции. Вдоль дороги тянулись заросли шиповника. Яри вытащил из кармана стилет и срезал пару колючих веток с куста.
– Черт возьми, вот те и роскошный букет!
Они покатили дальше по извилистой проселочной дороге к дому Линнеи. Машина на такой скорости въехала во двор хутора, что из-под колес полетели камни, напугав кошку до полусмерти. Впрочем, животине еще повезло, что она не оказалась у приятелей на пути.
Кауко Нююссёнен протянул испуганной Линнее Раваске колючий букет и представил своих спутников. Яри Фагерстрём и Пертти Лахтела стояли, сунув руки в карманы, но, получив тычок от Каке, догадались подать старой полковнице руку.
– Где тут у вас холодильник? – поинтересовался Пера с пакетом пива в руках.
Они зашли в дом, состоявший из одной комнаты и кухни. На стенах – выцветшие обои в цветочек. Из мебели – старая двуспальная кровать, предназначенная для более просторных помещений, широкий кожаный диван и два кресла. На большее места не хватило. На окнах – кружевные занавески, тоже прибывшие сюда из городской квартиры, в которой Линнеа когда-то жила с мужем.
Пера запихнул пакет с пивом в холодильник. Вернувшись в комнату, он выразил удивление по поводу того, что в холодильнике не нашлось ничего перекусить. Из съестного там обнаружились только старая сухая селедка и банка с кошачьим кормом. Пера проголодался и живо интересовался информацией о том, где госпожа хранит продукты, может, в погребе?
Линнеа Раваска запричитала, что у нее не хватает денег на еду, но она может сварить кофе.
Кофе никому не хотелось. Приятели заявили, что уже выпили сегодня кофе, но вот от булки к кофе они не отказались бы. Когда пиво охладилось, друганы приступили к трапезе. Они попихали в рот куски булки и запили все это пивом. Парни поинтересовались, сама ли Линнеа испекла булку, потому что с голодухи она им показалась очень вкусной. Линнеа ответила, что купила ее магазине, потому что пекарь из нее неважный.
– Из нас тоже, – загоготали гости.
Нююссёнен попросил приятелей выйти на минутку. У него был к Линнее приватный разговор.
Когда Лахтела и Фагерстрём выползли из избы, Линнеа спросила, что за люди эти друзья Кауко. Вид у них какой-то криминальный, уж не преступники ли они?
– Тебе, Кауко, не следовало бы водиться с такими людьми, – пожаловалась она.
– Не ворчи, Линнеа. С ними все в полном порядке, а, кроме того, они – мои приятели, а не твои. Ты пенсию-то получила?
Со вздохом старая полковница Линнеа Раваска достала из ридикюля конверт, который протянула племяннику своего покойного мужа. Кауко Нююссёнен разорвал конверт и вытащил пачку банкнот, которые тщательно пересчитал, прежде чем сунуть себе в бумажник. Он был недоволен мизерной суммой, что и не преминул отметить. Линнеа Раваска пыталась защитить себя, объясняя, что в Финляндии пенсии очень маленькие, и к тому же никто их не индексирует, как зарплаты.
Кауко Нююссёнен был того же мнения. Действительно, это свинство какое-то, до чего мизерны пенсии в Финляндии. Каке видел в этом огромную социальную несправедливость.
Где это видано, чтобы вдова полковника должна жить на эти жалкие гроши! Нююссёнен аж вышел из себя из-за такой несправедливости. Полковник Раваска принимал участие в стольких войнах, готов был жизнь отдать за родину, и чем ему эта родина отплатила? Где благодарность за его подвиги? Да и вообще социальная политика в этой блядской стране никуда не годится!
Линнеа Раваска высказала неудовольствие по поводу крепких выражений, которые употреблял в речи ее родственник. Каке ее слова проигнорировал, спросив готова ли баня. Попариться ему бы не помешало. Выглянув из окна, он увидел, что Лахтела и Фагерстрём загнали кошку на яблоню и теперь пытаются достать ее длинным шестом.
Нююссёнен вышел на улицу, сунул Яри Фагерстрёму в руку пару бумажек и велел сгонять за водкой. Потом можно будет собираться в баню.
Купи Линнее ликёру, – шепнул он.
Спасибо, мне ничего не нужно, – поспешно отказалась старушка.
Яри не надо было долго уговаривать. Мотор взревел, на дороге взметнулась пыль, и автомобиль скрылся из виду.
Лахтела тем временем бросался камнями в кошку, чтобы согнать ее с дерева, но прекратил под мольбами Линнеи не мучить бедное животное.
– Ну, ладно… по мне так эта чертова скотина может сидеть там хоть до Рождества, – пробормотал Лахтела, однако швырнул напоследок еще один камень в кошку, которая жалобно мяукала, вцепившись в ветку.
Позже, выпивая в бане, Нююссёнен принялся петь тетушке дифирамбы. Знают ли приятели другую такую старушку, которая решилась бы помочь родственнику в беде? Нет, даже родные матери Яри и Перы не выносят одного их вида. Другое дело он, Каке, но так ведь и происхождение у него более культурное. Не в каждом роду есть, например, полковники.
Приятели же заметили Нююссёнену, что, насколько им известно, отец Каке был гармонистом и рыночным шутом родом из Саво, который в голодные годы оказался в Хельсинки, а потом спился где-то на Рускеасуо. Каке это взбесило, он принялся объяснять, что у семьи его отца было огромное поместье на востоке Финляндии и что фамилия Нююссёнен происходит от имени греческого бога виночерпия Диониса, а у матери в семье все были военные, что лучше приятелям держать язык за зубами, если только они не хотят схлопотать по роже. Однако Лахтела и Фагерстрём все равно продолжали утверждать, что его тетушка дает ему деньги вовсе не из любви к родне, а что это Каке заставляет Линнею раз в месяц отдавать ему свою законную пенсию. Яри с Перой это знают, и все это знают. Но им все равно, потому что не каждому повезло иметь богатую старую тетушку, из которой можно безнаказанно качать деньги.
Заявление это чуть было не привело к драке, но Нююссёнен вдруг вспомнил про кошку на яблоне. Его тетушка была особой чувствительной и могла распереживаться, останься кошка на ночь на дереве.
Полуголые, парни отправились спасать кошку. Общими усилиями подтащили к дереву садовые качели и, громко ржа, стали забираться наверх. Ветки ломались, дерево качалось, кошка шипела, один за другим парни пошлепались с дерева на землю и на качели, которые под их весом разлетелись на куски. Наконец Лахтеле удалось забраться на макушку яблони. Он вопил, что он Тарзан, выл так, что слышно было на всю деревню, и раскачивал дерево до тех пор, пока перепуганная насмерть кошка не свалилась прямо на него и не вцепилась когтями ему в грудь. Лахтела заорал от боли, схватил бедняжку за хвост и вознамерился швырнуть несчастное животное через весь двор, но кошка так сильно вцепилась в него, что ее было не оторвать. В результате они вместе с кошкой рухнули вниз на раскуроченные качели. Кошка бросилась спасать свою жизнь под сарай, а израненный Лахтела с трудом поднялся на ноги. Он был чертовски зол.
– Б… Ты мне за это заплатишь, старая ведьма, дорого заплатишь! – заорал взбешенный Лахтела на Линнею, застывшую от страха на крыльце.
Лахтела рванулся было к старушке, но та в ужасе оросилась в избушку и заперла дверь изнутри. Лахтела начал ломиться в дом, в бешенстве оторвал дверную ручку, но подоспевшие вовремя Нююссёнен и Фагерстрём стали его усмирять.
– Вы видели, что эта сволочь со мной сделала? – выл Лахтела. – Я убью эту старуху, я этого так не оставлю, это я вам гарантирую.
Нююссёнен и Фагерстрём все-таки уговорили Лахтелу вернуться в баню. Там еще осталась водка, и Пере налили первому. Нююссёнен вернулся к дому, постучал в окно и попросил пластырь. Линнеа впустила родственника внутрь, дала ему бинт и пластырь и прилегла на кровать, хватаясь за грудь. Нююссёнен спросил, что с ней. На Лахтелу не стоит обращать внимания. Пера человек нервный, но не опасный. Уж не собирается ли бабушка спать средь бела дня?
– Кауко, я так испугалась, что у меня аж сердце прихватило. Вы ведь не останетесь на ночь, я очень надеюсь, что вы вернетесь в Хельсинки, ты же получил деньги.
Нююссёнен сказал, что это нужно обдумать, но ему кажется это неблагоразумным, потому что они все выпили и вряд ли кто-то в состоянии вести машину.
Когда Кауко Нююссёнен ушел, Линнеа Раваска поднялась с кровати, заперла входную дверь, достала из ридикюля баночку с таблетками, набрала на кухне воды из ведра с холодной водой и приняла две таблетки. Из бани доносились мужские вопли. Со вздохом старушка задернула занавески, разделась, надела ночную рубашку и легла в постель. Она закрыла глаза, но боялась заснуть. С телефоном было бы поспокойнее, но его Кауко продал еще прошлой зимой. Линнеа взмолилась, чтобы этот визит не закончился так же плохо, как все предыдущие.
Глава 3
Баня у приятелей затянулась до поздней ночи. При этом они производили ужасный шум в парилке, в предбаннике и во дворе. Пили водку, орали, дрались, носились по двору голышом, травили анекдоты и ржали, как кони.
Пенсионерка Линнеа Раваска пыталась заснуть под весь этот шум, но ей мешало учащенное сердцебиение. Раньше слабое сердце нечасто напоминало Линнее о себе, но визиты родственника это изменили. Линнеа была уже немолода: она родилась в 1910 году, что означало, что в этом году 21 августа ей исполнится 78 лет. В этот же день родились такие знаменитости, как Сиири Ангеркосян, принцесса Маргарет и Каунт Бейзи. Маргарет была, конечно, еще совсем юной, но вот Сиири и Каунт были старше самой Линнеи, Сиири на восемь, а Каунт – на шесть лет. При этом оба уже успели скончаться. Из любопытства Линнеа даже сходила на похороны первой, когда еще жила в Тёёлё[1]. Красивое мероприятие.
Как быстро летит время… Девчонкой она думала, что все люди старше тридцати – старики. И тут вдруг ей самой стукнуло тридцать, а потом и сорок, тут уж Линнеа занервничала. К тому же, как раз тогда умер Райнер… Кстати, в некотором роде облегчение… и не успела Линнеа оглянуться, как ей уже все пятьдесят. Так же быстро пришли шестьдесят и семьдесят и теперь приближались восемьдесят лет. В этом возрасте годы все равно что месяцы, а месяцы все равно что недели: одна неделя – лето, другая – уже зима. Рассуждая таким образом, Линнеа подсчитала, что ей осталось, в лучшем случае, недель десять. Надо бы съездить в Хельсинки к своему старому врачу Яакко и спросить, сколько точно ей осталось жить. Яакко Ки-вистё был семейным врачом Раваска еще со времен войны и считался хорошим другом. Когда Линнеа овдовела, у них с Яакко случился небольшой роман. Линнеа считала, что самое главное преимущество в романе с врачом – это то, что они большие чистюли и не устраивают в своей квартире бардак. Другим преимуществом было то, что теперь она могла пользоваться врачебными услугами Яакко совершенно бесплатно. Он, конечно, тоже немолод, всего несколькими годами моложе Линнеа, но она ему доверяла, и Яакко всегда прислушивался к жалобам пациентов на здоровье.
Кроме того, доктор медицинских наук Яакко Ки-вистё был джентльменом. Чего не скажешь о Кауко Нююссёнене и его криминальных товарищах.
Посреди ночи Линнеа на цыпочках пробралась в кухню, выпила стакан воды и выглянула из-за занавески во двор. Веселье у бани было в самом разгаре. Пьяный галдеж, наверняка, слышен был на всю деревню.
Линнее стало стыдно: неужели молодые люди не могут веселиться как цивилизованные люди? Раньше для молодежи устраивались вполне пристойные праздники и ничуть не скучные, особенно до войны. Тогда люди умели веселиться в меру. Конечно, после войны ситуация изменилась, но это было вызвано поражением страны, а не тем, что люди перестали быть воспитанными и культурными.
Вскоре после окончания войны полковник Раваска узнал, что ему грозит обвинение в сокрытии оружия, и он на последние деньги уехал в Бразилию. Там полковник неплохо устроился. Еще раньше в Бразилию смылся генерал Пааво Талвела, его хороший приятель, который пристроил своих друзей на работу в местное представительство финской целлюлозно-бумажной компании.
Финны в то время опасались, что русские приберут страну к рукам, опасения, впрочем, не были беспочвенными. Линнеа не забыла, как Хертта Куусинен говорила, что этим-то все и кончится. Напуганная угрозами Хертты, Линнеа купила билет на пароход и отправилась к мужу в Рио-де-Жанейро. Какое это было веселое время! Конечно, денег не хватало, но все равно они умудрялись закатывать шикарные вечеринки для бывших военных со всех стран Европы.
В Южной Америке в то время обреталось множество финнов и их друзей-немцев, а также венгров, воевавших на стороне Германии, и представителей прочих национальностей, которым пришлось бежать из их стран после Второй мировой войны. Впрочем, фашисты среди них Линнее не попадались, хотя слухи об их наличии ходили. Но ведь всех злостных преступников повесили сразу после окончания войны, а оставшихся – после Нюрнбергского процесса, разве нет?
Политика всегда вызывала у Линнеи неприятие. По ее мнению, раз война кончилась, то нечего обсуждать еще тысячу лет вопрос о сотрудничестве финнов с немцами в военные годы.
Вечеринки интересовали ее куда больше. Гости палили по бумажным фонарикам из пистолетов, опустошали десятки бутылок с вином, после чего валялись несколько дней в постели с тяжелым похмельем, пока работа не напоминала о своем существовании. И несмотря на это, они никогда не вопили так, как эти молодые люди в бане, при том, что они были офицерами и голоса у них были командные, такого беспредела, как на торппе[2] Линнее, они никогда не допускали.
Но конечно, есть разница между офицером и рядовым солдатом. Если первый, выпив стопку, тут же начинал горланить, то офицер мог пить несколько дней подряд и при этом ни разу не повысить голоса, особенно в присутствии дамы.
Молодые люди тем временем продолжали париться и выпивать. Огонь в печке потух уже несколько часов назад, но, пьяные в хлам, они продолжали плескать воду на холодные камни, не обращая внимания на отсутствие пара. Парни валялись на полках с сигаретами во рту, лакали водку из горла, лениво хлестали друг друга лысыми вениками и жаловались на жару в бане. Временами они выскакивали на двор «поостыть».
Под утро у них начался пьяный бред. Нююссёнен начал петь дифирамбы своей щедрой и великодушной тетушке и утверждать, что без нее он не стал бы тем, кем он стал. Кауко признался, что Линнеа ухаживала за ним с самого детства… как за собственным сыном… потому что его собственная мать была, как бы это сказать… не совсем адекватна. У Линнеи же не было своих детей с полковником Раваска. Каке всегда мог рассчитывать на тетушку, они с дядей на летние каникулы забирали его к себе из детского дома, покупали ему еду и одежду…
– Тетка даже навещала меня в исправительной колонии и привозила мне сладости! – растроганный, воскликнул Каке. – А когда меня посадили в тюрягу, она присылала мне деньги и передачи. Нет, скажу я вам, братва, вам о такой бабуле можно только мечтать!
Потом Каке принялся рассказывать длинную и нудную историю десятилетней давности. Он пошел на неудачное дело, все было против него… получилось так, что…
Приятели, по горло сытые этой историей, только поддакивали, что, мол, знают о чем речь. Каке всегда по пьяни рассказывал одну и ту же историю, и она им порядком поднадоела. Дело это началось с банальной кражи со взломом, перешло в ограбление с нанесением телесных повреждений и кончилось полной жопой. Вот как все было: Каке заныкался в одной конторе перед окончанием рабочего дня, чтобы ночью что-нибудь стырить, но наткнулся на обнимающуюся парочку сотрудников фирмы, с перепугу надавал им тумаков и смылся с парой тысяч марок.
Нююссёнен тут же поправился: все-таки он урвал больше двадцати штук, да и сотрудники не особо-то пострадали. К тому же, кто их просил задерживаться после работы в офисе, чтобы потрахаться. Могли бы и дома этим заняться. Или не лезли бы не свое дело и не мешали Каке работать. Каке вообще считал, что любопытство только вредит людям, особенно мужикам.
Деньги Каке с успехом растранжирил за две недели, проведенные в Стокгольме и Копенгагене, из которых он ничего не помнил. Но в карманах обнаружились билеты и ресторанные счета, из чего можно было сделать вывод, что таковая поездка имела место быть. Каким образом Каке, синий, дрожащий и опухший от похмелья, попал обратно в Хельсинки – до сих пор непонятно. Ему некуда было больше податься, кроме как в квартирку Линнеи в районе Тёёлё. Неплохая фа-тера, набитая всякой старинной дребеденью, креслами, картинами, занавесками. В прихожей на постаменте – гипсовая статуэтка Маннергейма на горе с биноклем на пузе и меховой шапкой на голове.
Тем временем дело об ограблении с нанесением телесных повреждений приобрело огласку. Пострадавшие опознали Каке и позвонили Линнее, требуя компенсации ущерба, что, на взгляд Каке, было просто верхом наглости. К тому же, они начали шантажировать его, угрожая обратиться в полицию… и все это из-за пары синяков… Концовка истории была всем известна. Линнеа Раваска в который раз вызволила из беды племянничка: она все уладила и всем проплатила, так как не могла допустить, чтобы родственника упекли в тюрягу на много лет. Каке клялся и божился, что вернет ей деньги и даже написал долговую расписку, поэтому Линнеа продала свою трехкомнатную квартиру на улице Калониуксенкату за мизерную цену – дело было срочным, а покупателей было мало. Стороны пришли к соглашению. На оставшиеся деньги Линнеа купила маленький домик в деревне Хармисто, куда и переехала на время, пока Каке не выплатит ей долг. Линнеа заплатила за него несколько тысяч марок-по тем временам сумма умопомрачительная, так что у Каке и мысли не было о том, чтобы когда-нибудь ее вернуть.
Линнеа Раваска, конечно, всеми способами пыталась вытянуть из него деньги. Говорила о каком-то там данном слове, совала под нос долговую расписку, жаловалась и умоляла, но все безрезультатно.
Каке не работал, это как-то входило вразрез с его мироощущением, да и как можно заработать честным трудом, горбатясь на какой-нибудь стройке, такую кучу денег!
Должно же у старушки быть хоть какое-то понятие о жизненных реалиях.
В конце концов, Линнеа начала угрожать тем, что обратится в суд, она трясла перед ним распиской с его собственноручной подписью, но и это не помогло. Каке сообщил ей, что взять с него нечего; кроме того, как Линнеа объяснит полиции, что она дала взятку потерпевшим, чтобы помешать правосудию свершиться? Да и на фиг поднимать шум из-за какой-то бумажки, которую можно запросто разорвать на кусочки и запихать ей в задницу. С этими словами он вырвал расписку из рук Линнеи и разорвал на мелкие кусочки, однако осуществлять вторую часть угрозы не стал. Со слезами на глазах Линнеа смела обрывки расписки веником на совок и сунула их в печь. Это было уже несколько лет назад.
После истории с распиской Линнеа окончательно разочаровалась в племяннике покойного мужа. От любви и доверия не осталось и следа. Отношения стали напряженными, но Каке Нююссёнену это ничуть не мешало. Даже лучше, что старуха переехала из столицы в деревню, там было легче ныкаться от легавых, чем в городе, где его хорошо знали. Время от времени такая необходимость возникала: Каке объявляли в розыск, чтобы допросить или вызвать в суд, но на чердаке сарая в Хармисто можно было валяться хоть все лето, не рискуя быть обнаруженным полицией. К тому же, теперь ему было куда съездить на природу с друзьями, чтобы отвлечься от шумного города. Ну как вам, парни, финское лето с банькой и винищем, разве не прелесть?
Линнеа Раваска с отвращением смотрела в сторону бани. Голые обезьяны скакали вокруг бани, кого-то вырвало прямо на крыльцо, кто-то справлял нужду рядом. Белесое туловище Кауко с торчащим вперед пузом выглядело просто нелепо до омерзения. Как из того младенца, которого она пеленала и кормила из бутылочки, могло вырасти такое чудовище? Но в детстве Кауко был совсем другим. Он смотрел на нее своими наивными глазенками и называл бабушкой… Впрочем, он до сих пор так ее называет. Какая мерзость.
Если бы ее муж был жив, он бы сразу положил конец этим издевательствам. Полковник Раваска был горяч на руку, особенно когда выпьет. И Линнеа не сомневалась: увидь все это – он бы выхватил свой военный пистолет, завел бы Кауко за баню и прикончил как презренного пса.