Золотая удавка

Глава 5

Утро бледными жемчужными накрапами стекало по стеклу…

За окном было тихо. Казалось, все вокруг затаилось и чего-то ждет.

Мирослава встала рано. Разбила яйца и вылила их в миску, которую тотчас забрал у нее Морис.

Вздохнув, она принялась резать очищенный от шелухи лук.

Морис, глядя на ее слезы, уже собрался и лук сам нарезать, как вдруг она сказала:

– Шура после завтрака поедет в дом Бельтюкова. И я с ним.

Миндаугас кивнул.

– Я бы хотела, чтобы ты поехал с нами. Поедешь?

– Куда же я денусь, – усмехнулся он, – ведь вы – моя работодательница.

– Тогда взбивай яйца быстрее, – усмехнулась она. – Наполеонов, едва продрав глаза, затребует завтрак.

В подтверждение ее слов из коридора раздался голос Шуры:

– Мы завтракать скоро будем?

– Как только ты умоешься.

– Так я уже!

– Тогда режь хлеб.

– Эксплуататоры, – проворчал Наполеонов, беря в руки хлебный нож.

На кухне вкусно запахло жареным луком, ветчиной и скворчащей на сковороде яичницей.

– Ты какой сыр будешь, – спросила Мирослава, открывая холодильник, – голландский, белорусский, немецкий молочный тильзитер или сулугуни брянский?

– Мне все равно, – отозвался Шура, но потом опомнился и проговорил: – Лучше всего нарежь.

Морис и Мирослава обменялись понимающими взглядами.

– И нечего там переглядываться! – буркнул Шура.

– У тебя и на затылке глаза?

– А то! И вообще я вас насквозь вижу!

Ответом ему был веселый хохот.

– И чего смешного?!

– Представили картинку.

Около девяти утра Наполеонов сел за руль своей белой «девятки» и выехал со двора. Следом за ним последовала «Волга» Мирославы. На пассажирском месте сидел Морис.

Проводивший их пристальным взглядом Дон чихнул, почесал нос лапой и отправился досматривать кошачьи сны.

* * *

Первое, что они увидели, въехав в усадьбу, была огромная статуя рядом с воротами.

Морис, выбравшись из машины, долго ее рассматривал:

– Кажется, это Меркурий…

– Он самый, – подтвердил встретивший их Филипп Яковлевич Бельтюков.

Судя по его статной фигуре, выправке и гордой посадке головы, Мирослава решила, что Филипп Яковлевич – бывший офицер.

Хотя, наверное, бывшими офицеры не бывают…

Наполеонов предъявил документы и представил Мориса и Мирославу, назвав их детективами. И не уточнил, что детективы они частные.

Появление Мориса произвело неизгладимое впечатление на женщин, обитающих в доме миллиардера.

Миндаугас попросил разрешения осмотреть дом, ему любезно позволили, прикомандировав в сопровождающие хромого помощника садовника Осипа Белавина.

Красивый статный детектив мгновенно завоевал расположение Осипа тем, что спросил его имя-отчество и стал обращаться к нему исключительно как к Осипу Михайловичу, позволив называть себя в связи с молодостью просто Морисом.

Они комната за комнатой осматривали весь дом, не пропуская лестницы, коридоры, кладовки и прочие помещения.

Осип охотно разъяснял Морису их предназначение и незаметно для себя разговорился и об обитателях дома.

Первым делом он похвалил Захара Борисова, сообщив, что тот – человек ответственный, хорошо знающий свое дело и пользующийся доверием хозяина.

– А как Борисов относится к Бельтюкову?

– Как, как, – проговорил Осип, – со всем уважением, но без раболепства. Захар Петрович себе цену знает.

– А какие отношения у Борисова были с Евгенией Бельтюковой? – небрежно поинтересовался Морис, осматривая высокие окна гостиной.

– Как он мог к ней относиться? – удивился Осип. – Как к хозяйской дочке.

– Возможно, девушка нравилась ему?

– Шутите?! Захар Петрович – человек разумный, зачем ему неприятности на рабочем месте? Девиц и без Евгении Бельтюковой пруд пруди.

– Мало ли… – неопределенно протянул Морис, – все-таки брак с Евгенией…

– Брак?! – перебил его, захохотав, Осип. – Это только в сказках Андерсена свинопасы превращаются в принцев.

И, тотчас смутившись от вырвавшегося у него сравнения, проговорил:

– Я не это хотел сказать.

– Не волнуйтесь, Осип Петрович, я понял, что вы имели в виду, – Морис дотронулся до плеча старика, – и не в моих привычках передавать разговоры тем, о ком они ведутся.

– Спасибо, – проговорил приободрившийся Осип и добавил: – Я бы скорее поверил, что дочка Бельтюкова на Захара засматривается. Да только мираж все это.

Морис не стал выяснять, что именно имел в виду помощник садовника. Не желая спугнуть старика, вместо этого он спросил:

– Я вижу, что у вас в доме живет много народа. Хозяин так любит свою родню?

– Да вроде того, – замялся Белавин.

– Насколько я понял, у ворот нас встретил брат хозяина…

– Двоюродный, – поправил его Осип.

– Он постоянно живет в доме?

Белавин кивнул:

– Как я пришел, Филипп Яковлевич уже был здесь. – Осип подумал и добавил: – По-моему, он поселился у брата сразу после отставки. А раньше-то на службе в армии был.

– Он одинокий?

– Один как пень, – и Осип грустно вздохнул, – совсем как я, хотя у Филиппа Яковлевича есть еще брат и племянник, а у меня – только свояченица с дочерью.

– Наверное, вы из-за привязанности к дому Бельтюкова с родственниками редко видитесь, – сочувственно проговорил Миндаугас.

– Как раз наоборот, как стал служить у Бельтюковых, свояченицу почти каждый день вижу, да и дочку ее часто…

– Вот как? – удивился Миндаугас.

– Ну, конечно, – всплеснул руками Осип, – моя свояченица – Серафима Оскаровна Нерадько. Она меня сюда и пристроила. Сама-то она, почитай, уже лет двадцать шесть, ежели не больше, в доме Бельтюковых домоправительницей служит.

– Хорошо, когда родственники рядом, – заметил Морис.

– Да, неплохо это, – согласился Осип.

– А кем приходится хозяину молодой человек, что так неприветливо на нас посмотрел?

– Неприветливо? Это вам показалось, – проговорил Осип. – Это племянник Валентина Гавриловича, Мирон. Очень он переживает из-за дяди.

– А сестру ему не жаль? – удивился Морис.

– Как не жаль! – всплеснул руками Осип. – На нем, когда он спустился вниз после того, как увидел убитую, просто лица не было. А Серафима Оскаровна рассказывала, что он вечером как заперся в своей комнате, так и не выходил. Она несколько раз к двери подходила: то молока ему приносила, то поесть. А он ей так и не открыл. Из-за двери сказал: «Оставьте меня в покое».

– А она?

– Что она, повздыхала да ушла, мне вот потом пожалилась, сказала, что вроде слышала глухие рыдания, видать, плакал он. Погоревали мы с ней вместе, да и разошлись каждый к себе.

Про себя Морис подумал, что племянник от смерти двоюродной сестры выигрывает материально. Если он самый близкий родственник миллиардера, то теперь все перейдет к нему. Интересно, конечно, взглянуть на завещание Бельтюкова, много ли он оставил другим своим родственникам, тому же брату и…

– А мужчина и симпатичная женщина, что жалась к нему, – тоже близкие родственники Валентина Гавриловича?

– Не сказать, чтобы близкие, – Осип почесал подбородок, – Василий Афанасьевич – отчим Мирона, а Вера Максимовна его вторая жена.

– Странно, что Бельтюков приютил их в своем доме.

– Мне ничего про это неведомо, – пожал плечами Осип, – и мое дело – маленькое, занимайся оранжереей и помалкивай.

– Конечно, конечно, – согласился с ним Морис, – но теперь, после гибели Евгении, полиции приходится совать нос повсюду, иначе убийца может остаться безнаказанным.

– Вот гад! – вырвалось у Осипа.

– Кто?

– Да тот, кто убил девку! Она, конечно, взбалмошная была, но ведь молодая совсем. И как рука только поднялась?

– А вы никого не подозреваете?

– Да кого же я могу подозревать? – удивился старик.

– И все же.

– Я думаю, что это кто-то пришлый. Забрался в поместье, увидел открытое окно и полез!

Морис вспомнил, как Наполеонов сказал Мирославе, что след от обуви, оставленный на клумбе под окнами, не подходит никому из проживающих в доме мужчин. И в то же время полиция сомневалась, что кто-то посторонний мог незаметно проникнуть на территорию поместья, тем более среди белого дня.

Хотя ночью, когда включают сигнализацию и выпускают целую стаю свирепых собак, сделать это злоумышленнику еще тяжелее.

Наполеонов тем временем беседовал с родственниками жертвы, выбрав для этой цели малую гостиную, хотя Филипп Яковлевич предложил им поначалу расположиться в большой гостиной.

Но следователь посчитал, что большие помещения расхолаживают свидетелей, а обилие вещей отвлекает их внимание от главного, то есть от его вопросов.

Мирослава сидела поодаль и наблюдала за входившими по одному в гостиную родственниками.

Она почти не вмешивалась в беседу.

Первым на правах старшего в доме был приглашен Филипп Яковлевич Бельтюков.

Высокий, статный, седой, со спокойным и несколько печальным взглядом светло-голубых глаз, он вызывал невольную симпатию.

Мирославе Волгиной этот человек понравился с первого взгляда.

Она редко ошибалась в людях. И в этот раз, надеясь на честность и объективность дяди погибшей, старалась не пропустить ни одного слова из сказанного им.

Филипп Яковлевич подробно изложил события рокового дня, начиная с самого утра, и теперь смотрел на следователя, ожидая его вопросов.

– Вы не припомните, ничего странного, настораживающего не произошло в тот день?

– Нет, – покачал головой Бельтюков.

– И вы утверждаете, что все родственники были после обеда у вас перед глазами?

– Да, мы все оставались сидеть в гостиной. Только Мирон вышел прогуляться, но его было видно из окна. Там же прогуливалась Инна, дочь Серафимы Оскаровны.

Наполеонов кивнул.

– Правда, потом Инна пошла дальше по дорожке и скрылась из виду.

– Она могла незаметно войти в дом, пробраться на второй этаж…

– Нет, не могла, – перебил его Филипп Яковлевич, – да и зачем ей убивать Евгению?

– Мало ли… – неопределенно отозвался следователь.

– Потом, она девушка, – сказал Бельтюков, – и навряд ли обладает силой, которая помогла бы ей справиться с другой девушкой.

Наполеонов мог бы поспорить на тему физической силы девушек, но делать этого не стал.

– Вы утверждаете, что Мирон вошел в дом и сразу присоединился к остальным?

– Да, утверждаю, – кивнул седой породистой головой Филипп Яковлевич.

– Я понимаю, что мой вопрос может показаться вам некорректным, – задумчиво проговорил следователь, – но все-таки ради установления истины постарайтесь ответить на него честно.

– Задавайте свой вопрос, – грустно улыбнулся Бельтюков.

– Были ли какие-либо ссоры, конфликты, столкновения интересов в вашем семействе?

– Ничего такого я не припомню, – помедлив несколько секунд, проговорил Филипп Яковлевич.

– Что, все всегда были довольны друг другом? – не поверил следователь.

– Нам просто нечего было делить, – пожал плечами мужчина, – к тому же Валя не потерпел бы в своем доме никаких свар, косых взглядов и особенно скандалов.

– То есть члены семейства могли иметь претензии друг к другу, но сказать об этом вслух или даже предъявить претензии просто не решились бы, опасаясь гнева хозяина?

– Ничего подобного! – искренне возмутился Бельтюков. – Я же говорю вам, у нас не было причин для недовольства друг другом.

– Так не бывает, – заметил следователь, – порой даже пустяки могут раздражать, и время от времени ссорятся даже очень близкие люди.

Филипп Яковлевич вместо ответа пожал плечами.

– Вы знали о том, что Валентин Гаврилович составил завещание?

– Да, мне это известно.

– От кого?

– Валя сам мне сказал.

– А само завещание вы видели?

– Нет, конечно.

– Значит, вы знаете о нем только со слов брата? – уточнил следователь.

Филипп Яковлевич согласно кивнул.

– Брат не рассказывал вам, кому он завещал основную часть своего капитала?

– Это и так понятно – Евгении.

– А вам он что-то завещал?

– Да, на усмотрение Евгении: право жить в этом доме до конца моих дней либо сумму на покупку хорошего жилья.

– Сумма оговорена?

– Да.

– Насколько она велика?

– Не пытайте меня, – скривил губы Бельтюков, – Валя жив, и я не собираюсь информировать вас о его завещании без его согласия.

– Скажите хотя бы, сумма достаточна для того, чтобы купить приличное жилье?

– Скажу больше – она так велика, что племяннице было бы выгоднее разрешить мне до конца моих дней проживать в этом доме.

– Понятно. – Наполеонов постучал обратной стороной ручки по листку бумаги, лежавшему перед ним, и спросил: – Надеюсь, племянника он тоже не обидел?

– Не обидел, – подтвердил его предположение Бельтюков. – Мирон после смерти дяди не только будет обеспечен хорошим жильем, но и станет получать ежемесячную выплату в течение пятнадцати лет.

– Почему пятнадцати? – спросил следователь.

– По разумению Вали, за это время Мирон уже должен сколотить свой собственный капитал.

– А если не сколотит?

– У него остается еще неплохое наследство после матери.

– А велика ли ежемесячная выплата, которую он будет получать в течение пятнадцати лет?

– На безбедное существование всей семьи вполне хватит.

– Какой семьи? – удивился Наполеонов.

– Ну, Мирон же не будет один всю жизнь куковать. Скоро он женится. А там и дети появятся.

– Что, и невеста уже имеется? – поинтересовался следователь.

– Имеется, – невольно улыбнулся Бельтюков.

– И кто она, если не секрет?

– Какой же тут может быть секрет, тем более от правоохранительных органов?

– Я весь – внимание, – нотки нетерпения прозвучали в голосе Александра Романовича.

Мирослава тоже навострила уши.

– Невеста Мирона – Зиновия Витальевна Бочарова.

– И чем она занимается? – спросил Наполеонов, так как имя невесты Порошенкова ни о чем ему не говорило.

– Пока Зиновия учится на дизайнера.

– То есть невеста капиталами похвастаться не может?

– Невеста, может, и не может, – губы Бельтюкова тронула тонкая усмешка, – а отец ее – человек небедный.

– И кто же он у нас?

– Виталий Константинович Бочаров.

– Так, так, – поторопил следователь.

– Уж не владелец ли консервного завода «Бычок»? – тихо спросила Мирослава.

– Он самый, – бросил на нее цепкий взгляд Филипп Яковлев.

– И невеста согласна? – спросил Наполеонов.

– Конечно, – кивнул Бельтюков.

– Вроде бы дочка владельца консервного завода могла бы найти себе женишка и побогаче, – недоверчиво проговорил Наполеонов.

– Молодой человек, вы забываете о любви! – воскликнул несколько пафосно Филипп Яковлевич.

Следователь хмыкнул:

– Вы, конечно, извините меня великодушно, но в любовь богачей я не верю.

– Ну и напрасно, – почему-то обиделся мужчина.

– Папаша невесты тоже влюблен в будущего зятя?

– Александр Романович, – вклинилась Мирослава, – вы упускаете из виду связи.

– Чьи связи? – не сразу понял Наполеонов.

– Дяди будущего зятя.

– Это что же выходит, – недоуменно проговорил следователь, – племяннику смерть дяди не только невыгодна, но и может обернуться для него катастрофой?

– Катастрофой не катастрофой, – вздохнул Филипп Яковлевич, – но ничего хорошего она Мирону не сулит, это точно.

– Ага. – Наполеонов что-то черкнул на листке.

– Филипп Яковлевич, к вам у меня пока больше вопросов нет.

– Я могу идти? – спросил мужчина, приподнимаясь.

– Да, пока можете. Если вы мне понадобитесь, то я навещу вас еще раз.

– Я и сам могу к вам приехать в управление, – ответил тот.

– Можно и так. Просто я подумал, что вам удобнее…

– Мне, может, и удобнее, но частые приезды полиции вредят имиджу дома и тех, кто в нем проживает.

– Разве вашему имиджу, Филипп Яковлевич, может что-то повредить? – усмехнулся Наполеонов.

– Моему – нет, – отчеканил тот, – но в доме этом, как вы могли заметить, я проживаю не один.

– Извините, не хотел вас обидеть.

– Я и не обиделся, – ответил Бельтюков и уверенной походкой военного человека направился к двери.

– Пригласите, пожалуйста, Василия Афанасьевича Артамонова, – крикнул ему вслед следователь.

– Хорошо, – ответил Филипп Яковлевич, не оборачиваясь.

– Серьезный старик, – вздохнул следователь, когда за Бельтюковым прикрылись двери.

– Да, что есть, то есть, – согласилась Мирослава.

Дверь тем временем приоткрылась, и в гостиную шагнул высокий, широкоплечий мужчина средних лет с едва припорошенными сединой висками.

– Позвольте? – проговорил он и шагнул к столу.

– Да, конечно.

– Василий Афанасьевич Артамонов, – представился мужчина и перевел взгляд с Мирославы на Наполеонова.

– Мирослава Игоревна Волгина, детектив, а я – следователь, Александр Романович, – решил представить себя и Мирославу Шура – исключительно для лучшего установления контакта. Ведь и так уже все знали, кто они.

– Присаживайтесь, Василий Афанасьевич.

Артамонов бросил взгляд на диван и кресла, потом взял стул, обитый зеленым плюшем, поставил его напротив следователя и сел.

– У нас к вам несколько вопросов.

Артамонов согласно кивнул.

– Расскажите нам, пожалуйста, как можно подробнее, начиная с утра, о том дне, когда была убита Евгения.

– С утра я был занят делами фирмы, – бесстрастно начал мужчина, – но к обеду вернулся домой. Обед прошел как обычно, а после него Женя собиралась устроить нам показ мод, если это можно так назвать.

– Евгения когда-нибудь работала в модельном бизнесе? – спросила Мирослава.

– Ну что вы! – замахал на нее обеими руками Артамонов.

– Почему же показ мод?

– Ну, это условно! Женечка собиралась продемонстрировать нам наряды, которые они накупили во время утреннего шопинга.

– Кто они? – спросил следователь.

– С Женей ездила Верочка. Моя жена.

– Ваша жена тоже должна была участвовать в этом любительском показе?

– Нет, ну что вы. Вера купила всего один костюм, она показала его мне и сразу убрала в шкаф.

– Ваша жена не любительница шопинга? – спросила Мирослава.

– Моя жена – нормальная женщина, – вздохнул Артамонов, – но мы не настолько богаты, чтобы накупать возы, в общем-то, ненужных тряпок.

– А разве Валентин Гаврилович не оплачивал ваши траты?

– Нет, с какой стати? – обиженно спросил Василий Афанасьевич.

– Я просто уточнил, – мягко проговорил следователь, – Бельтюков ведь предложил вам проживание в своем доме?

– Это совсем другое, – ответил Артамонов. – Во‐первых, его сестра была моей первой женой, и мы с ней хорошо жили, во‐вторых, с Мироном у меня тоже сложились дружеские отношения.

– Пасынок называет вас отцом?

– Да. – Артамонов слегка замялся, а потом сказал: – Валентин настоял, чтобы я усыновил мальчика.

– Сами вы этого не хотели?

– Скажем так: эта мысль не приходила мне в голову, но, когда Валя предложил, я не стал спорить.

«Еще бы», – усмехнулся про себя Наполеонов, но на выражении его лица это никак не отразилось.

И Артамонов продолжил:

– В‐третьих, я играю заметную роль в бизнесе Валентина.

– И получаете достойную зарплату?

– Да, – не стал отрицать мужчина.

– Если Бельтюков не выживет, то к кому перейдет его бизнес?

– Этого я не знаю.

– Но не к вам?

– Я бы очень сильно удивился, если бы Валентин завещал мне хотя бы часть своего бизнеса, – усмехнулся Артамонов.

– Может ли бизнес перейти к вашему пасынку?

– Затрудняюсь ответить.

– Валентин Гаврилович говорил с вами когда-нибудь о своем завещании?

– Нет, – сразу ответил Артамонов.

– Может, делал какие-то намеки?

– Нет, он вообще в разговоре со мной никогда не касался темы завещания.

– А вы сами имели предположение о том, кто станет наследником?

– Об этом и думать не надо было. Его единственной наследницей была единственная дочь Евгения.

– Вы не знаете, могли ли быть у Валентина Гавриловича другие дети?

– Нет, – коротко, но решительно ответил Василий Афанасьевич.

– Теперь, когда Евгении не стало, кто может претендовать на наследство Валентина Гавриловича?

Артамонов задумался на минуту, потом ответил:

– Я думаю, Мирон и Филипп Яковлевич.

– Какие отношения были у Филиппа Яковлевича с братом и племянницей?

– Родственные.

– А точнее?

– Да отличные у них были отношения, можете не сомневаться. Это вам любой подтвердит. С братом Филиппа Яковлевича связывали не только родственные, но и дружеские отношения. Валентин, не раздумывая, мог во всем положиться на брата. А в племяннице Филипп Яковлевич души не чаял! Баловал ее. Правда, случалось, что и журил иногда.

– За что журил? – сразу же заинтересовался следователь.

Артамонов прикусил язык и стал сосредоточенно рассматривать свои отполированные ногти идеальной формы.

– Василий Афанасьевич, так за что же Филипп Яковлевич журил свою племянницу?

– Понимаете ли, – нехотя проговорил мужчина, – Женечка была очень увлекающейся девушкой…

– Играла в казино?!

– Ну что вы! – протестующе поднял руку Артамонов.

– На скачках проигрывала деньги?

– Да нет же! Женечка, как бы это мягко выразиться, любила мужчин.

– Мужчин многие девушки любят, – покосился на Мирославу Наполеонов.

– У Женечки из-за этого время от времени случались недоразумения.

– Какие именно?

– Да разные, – отмахнулся Артамонов.

– И все же, – настаивал следователь.

– В восемнадцать лет она поехала отдыхать в Испанию и там увлеклась одним тамошним мачо. Он уверил Женю, что он то ли гранд, то ли барон, и предложил по-быстрому тайно пожениться. Хорошо, что Валю вовремя предупредили, он немедленно полетел в Испанию и привез дочь домой. Женя очень переживала, ссорилась с отцом.

– Барон оказался не бароном?

– Да какой там барон – обыкновенный альфонс, – вздохнул Артамонов.

– Было еще несколько не очень приятных историй. Лет в девятнадцать она увлеклась одним симпатичным малым, который работал официантом в баре. Вале удалось сорвать и эту намечающуюся свадьбу.

– Это все?

– Потом Женя встречалась с мужчинами, но замуж за них уже не собиралась. Пока на горизонте не появился Адам Верещак.

– И кто это?

– Да так, актеришка из цирка.

– Евгения собиралась выйти за него замуж?

– В том-то и дело.

– Но Валентину Гавриловичу удалось воспрепятствовать заключению и этого брака?

– С большим трудом, – признал Артамонов.

– И чтобы больше не искушать судьбу, он взял дело в свои руки и сосватал ей Репьева Марка Анатольевича, сына владельца банка «Гера» и сети обувных магазинов «Стойкий башмачок» Анатолия Константиновича Репьева…

– Откуда вы знаете? – удивился Артамонов.

– Полиции полагается все знать по долгу службы, – строго проговорил следователь.

Артамонов грустно закивал головой, то ли соглашаясь со следователем, то ли порицая его за осведомленность.

– Но и эта свадьба не состоялась? – спросил Наполеонов.

– Не состоялась, – вздохнул Василий Афанасьевич.

– По какой причине?

– Никто не знает.

– То есть?

– Репьев расторг помолвку и не удосужился объясниться.

– Валентин Гаврилович легко смирился с этим?

– Ну что вы! Конечно, нет! Был скандал. Но выносить сор из избы не стали, все замяли по-тихому. И Бельтюкову, и Репьеву не нужны пятна скандалов на имидже.

– Пятна бывают даже на солнце, – философски заметил Наполеонов.

– Сравнили, – хмыкнул Артамонов, – то – солнце, а то – бизнес. Солнце от своих пятен никаких убытков не несет. А бизнесмена всякий в грязи вывалять норовит, дай только повод.

– А Евгения сильно горевала из-за расторжения помолвки?

– Скажете тоже, горевала она, – усмехнулся Василий Афанасьевич, – как только узнала, что жених от нее отказался, сразу на радостях вечеринку закатила.

– Вот как? – озадачился следователь. – И где же проходила вечеринка, и кто на ней присутствовал?

– Подружки ее, наверное, – пожал плечами Артамонов, – где гуляли, не знаю. Спросите у Веры, Женя ей иногда рассказывала о своих делах.

– Вера – это ваша жена?

– Да. Потом может знать Глеб Земской.

– Шофер? – удивился Наполеонов.

– Шофер. Он ее обычно отвозил и привозил. Не садиться же ей, выпившей, за руль.

– Действительно, – согласился Наполеонов.

– А какие отношения были с сестрой у Мирона?

– Отличные были отношения. Они же вместе росли, вместе шалили и взрослели.

– А ссоры между ними случались?

– В детстве случались, как и у всех детей.

– А позже?

– Позже? – переспросил Василий Афанасьевич. – Позже – нет. Чего им, взрослым, делить?

– Мирон мог завидовать сестре…

– Глупости, – отмахнулся Артамонов и тут же, спохватившись, добавил: – Извините.

– Ничего, мы привыкшие, – ответил следователь.

– Я просто хотел сказать, что Мирон – умный, способный парень. У него большое будущее, и он не станет…

– Портить имидж… – проговорила Мирослава.

Василий Афанасьевич пристально посмотрел на девушку и сказал:

– Вы совершенно правы. Дядя бы так и так о нем позаботился и помог крепко встать на ноги.

– Если бизнес Бельтюкова теперь перейдет к Мирону, он его продаст?

Лицо Артамонова приобрело выражение полной растерянности. Было видно, что подобная мысль никогда не приходила ему в голову.

– Но Валентин пока жив, – пролепетал он неуверенно.

– Пока, как вы верно заметили…

– Я думаю, что по закону какую-то часть бизнеса должен получить и Филипп Яковлевич.

– Возможно. Но разве он станет им заниматься?

– Скорее всего нет, – закручинился Василий Афанасьевич.

Следователь не мешал Артамонову как следует обдумать открывшееся истинное положение дел.

– Вы правы, – заговорил Василий Афанасьевич, – куда ни кинь – все клин.

– Хотя, вполне возможно, – решил ободрить его следователь, – Бельтюков выкарабкается и найдет возможность устроить все наилучшим образом.

– Только на это и остается надеяться, – вздохнул мужчина.

– Спасибо вам, Василий Афанасьевич, что вы ответили на наши вопросы. Вероятнее всего, нам придется побеспокоить вас еще не один раз.

Мужчина понимающе закивал.

– А теперь вы свободны. И пригласите, пожалуйста, к нам свою жену.

Артамонов, снова молча, покивал, тяжело поднялся со стула и направился к двери, приволакивая при ходьбе ноги, как старик.

Когда за ним закрылась дверь, Наполеонов, вздохнув, повернул голову к Мирославе и сказал:

– Кажется, я зря сказал ему про возможную продажу бизнеса.

– Почему зря? – не согласилась Волгина. – У него появилось время все обдумать и просчитать варианты.

– Думаешь?

– Уверена.

– Но он вышел отсюда, как мешком накрытый.

– Это у бизнесменов временное состояние, – улыбнулась Мирослава.

Шура еще что-то хотел сказать ей, но тут дверь приоткрылась и приятный женский голос проворковал:

– Вы меня звали?

– Да, да, Вера Максимовна, заходите.

Симпатичная, с высокой грудью, стройными ногами и миловидным лицом блондинка, которой на вид было лет тридцать, грациозно прошествовала от двери до удобного кресла и легко опустилась на него.

Перед мысленным взором Наполеонова нарисовалась бабочка, опустившаяся на чашечку цветка. Он закрыл глаза, потом открыл их и слегка помотал головой.

«Симпатичная жена у Артамонова», – подумала тем временем рассматривающая женщину Мирослава.

– Вера Максимовна, расскажите нам, пожалуйста, как можно подробнее о событиях того дня, когда в вашем доме произошла трагедия.

Артамонова облизала губы и начала рассказывать:

– Утром мы с Женей отправились по магазинам. Она хотела кардинально изменить свой гардероб.

– На то имелись причины?

– На что? – не поняла Артамонова.

– Для покупки нового гардероба?

– Собственно, нет, но Женя время от времени собирала все свои тряпки и отправляла на благотворительные акции, а себе покупала все новое.

Женщина посмотрела на Мирославу и спросила:

– Если деньги есть, то отчего же не позволять себе эти перемены?

– Возможно, дело не только в наличии денег для покупок, – проговорила та.

– А в чем же? – удивилась Артамонова.

– Например, в недовольстве собой, своей внешностью…

– Ну, что вы, – улыбнулась Артамонова, – Женя была очень красивой! Сейчас я вам покажу! – Она встала с кресла, быстро подошла к одному из отсеков шкафа, заполненного красивой посудой, присела на корточки, открыла нижний ящик и достала из него альбом, обтянутый бархатом.

Она подошла к столу, положила альбом перед Наполеоновым и раскрыла его:

– Вот, смотрите!

Мирослава подошла и встала рядом. С фотографий смотрела на них прелестная Мальвина. Под изогнутыми луками бровей сияли синие глаза, курносый носик был кокетливо вздернут, губы то капризно поджаты, то приоткрыты в белозубой улыбке. На одних фотографиях пепельные волосы рассыпались по плечам, на других набегали на лоб, а на третьих были подняты вверх и собраны в прическу.

Рука следователя переворачивала одну страницу альбома за другой. И на всех фотографиях Евгения была одна…

– Бельтюкова принципиально всегда снималась в одиночестве? – спросила Мирослава, заинтригованная этим обстоятельством.

– Нет, что вы! – воскликнула Вера. – Просто этот альбом собирал Валя, а он специально выбирал такие фото. Видите, – она похлопала миниатюрной ладонью по обложке, – обит бархатом, короче, сделан под старину, опять же по заказу Валентина.

– То есть существуют фотографии, на которых Евгения с родственниками, с друзьями?

– Да сколько угодно!

– А где они?

– В комнате у Евгении, есть у Филиппа Яковлевича, у Мирона и у нас с Васей.

– С Васей? – растерялся следователь.

– Ну, у нас с мужем моим, Василием Афанасьевичем.

– Ах да, – хлопнул себя по лбу Наполеонов, он как-то не сообразил, что для родной жены Василий Афанасьевич Артамонов – просто Вася…

– Наверняка фото Жени есть у ее друзей.

– И у подруг?

– Подруг у нее не так уж много. Рита Зазулина, Катя Мишлевская, Лена Кокорина, – начала перечислять она, – и… я.

– Вы тоже были подругой Жени?

– Можно сказать и так, – слегка смутилась Вера и, посмотрев на следователя, спросила прямо: – Я кажусь вам старой?

– Ну что вы! – замахал он руками.

– Ну, вот, видите, так что мне ничто не мешало дружить с Женей, тем более что мы жили с ней в одном доме и даже были, можно сказать, родственницами.

– Действительно, можно сказать, – согласился Наполеонов.

– Чего только нельзя сказать? – улыбнулась про себя Мирослава.

– И вы, конечно, были наперсницей Евгении? – спросила она вслух.

– Наперсницей?

– В том смысле, что она доверяла вам свои девичьи секреты, делилась тайнами.

– Иногда, – нерешительно проговорила Артамонова.

– Женя любила своего жениха?

– Репьева?! – искренне удивилась Вера.

– А что, у нее были и другие женихи?

– Ну, не так чтобы женихи, – замялась Вера.

– Хорошо, поставим вопрос так: Вера любила Марка Репьева?

– Нет.

– Она огорчилась, когда он расторг помолвку?

– Нисколечко, – усмехнулась Артамонова.

– Скорее обрадовалась?

– Вот именно, – подтвердила она.

– И поехала отмечать радостное известие в ресторан?

– Нет, в ночное кафе.

– В какое?

– «Веселые бабочки».

– Так…

Вера смотрела на следователя то ли со скрытой насмешкой, то ли с лукавством.

– Вы были на этом празднике жизни? – спросил он.

– Конечно, – кивнула Артамонова, и вдруг неожиданно для Александра и Мирославы ее лицо приобрело выражение озабоченности.

– Что случилось?

– Ради бога, не говорите об этом моему мужу. – Она молитвенно сложила руки на груди.

– Почему? – удивился Наполеонов.

А Мирослава уже догадалась о причине и, отвернувшись в сторону, улыбнулась.

– Потому что, – пролепетала Вера, – мы были там не одни…

– И что с того? – все еще не понял следователь.

– Понимаете, мой муж, он может не так истолковать…

– Что истолковать? – рявкнул уставший от загадок следователь.

Вера кусала губы.