000
ОтложитьЧитал
– Был в нашей стране? – поинтересовался Родригес.
– Да, там я закончил два курса Стенфорда*
– А откуда знаешь русский?
– С шурави* воевал, – огладил бороду мулла. – Когда наш президент был полевым командиром.
– Ну и какие они солдаты?
– Лучше ваших,– блеснули щелки глаз. – Американцы убивают издалека, прячась от противника в укрытиях
– Полегче, старик, – пробурчал Залесски. – Можешь нарваться на неприятность.
– Я хочу вам показать одного, – перебирая янтарь четок в руке, невозмутимо предложил мулла. – Если пожелаете.
– А почему нет? – переглянулись наемники, соглашаясь.
– В таком случае идите за мной, – поднялся на ноги старик, и все спустились с террасы.
Проследовав в дальнюю часть двора, группа остановилась перед глухой дверью, мулла отодвинул засов, и все оказались во втором, менее обширном, но с еще более высокими стенами.
У одной из них, за оградой из жердей, меланхолично жевали жвачку овцы, у другой высился глиняный тандыр*, где две женщины в паранджах* пекли хлеб, отойдя при приближении чужеземцев в сторону.
Мулла, покосившись на них, прошел в конец двора (гости за ним) и ступил на мощеную кирпичем площадку, в центре которой виднелась железная решетка. На ее петлях висел замок, сбоку стояла прислоненная к стене лестница.
– Поглядите вниз, – предложил старик. – Вам будет интересно.
Гости обступили люк и наклонились.
В лившихся сверху лучах солнца, рассевающих полумрак, на дне бетонного колодца сидел мужчина с перевязанной тряпкой головой и в обрывках полевой формы.
При звуках голоса муллы он поднял давно небритое лицо, злобно блеснув глазами.
– Этот кафир советский капитан, – сказал старик, – Захвачен нами в бою, когда шурави выводили свои войска из Афганистана.
Его и еще троих таких же, мы использовали для работы на полях, в качестве сборщиков мака. Но три дня назад шурави сбежали, убив двух надсмотрщиков и захватив оружие. Всех друзей неверного (кивнул на капитана) мы отправили к аллаху, его же снова пленили.
– И что теперь с русским будет? – разглядывая пленника, спросил Блад, а Родригес с Пирсоном выжидательно уставились на рассказчика.
– Как храброму воину, мы предложили ему принять ислам. Он отказался, за что завтра будет забит камнями.
– Я бы с удовольствием на это взглянул, – растянул в улыбке губы Залесски. – Не люблю раша*.
Спустя еще пару часов, президент с хозяином вернулись, и гости отбыли на вертолете в Кабул, тихо и без приключений.
А когда после ужина все четверо, прихлебывая пиво из банок, сражались в номере в покер*, Блад поинтересовался у Залесски, за что тот не любит русских.
– Они бешеные звери,– отложил карты в сторону майор. – Расскажу вам одну историю.
В середине восьмидесятых я был в группе военных инструкторов в Пакистане, где под Пешаваром, в кишлаке Бадабер, мы готовили боевиков – моджахедов для заброски в Афганистан.
Там же, помимо учебного центра с полигоном, казармами и складами оружия, находился лагерь, где вместе с пленными афганцами содержались и русские, полтора десятка человек из так называемого «ограниченного контингента». В основном офицеры и сержанты.
С последними мы плотно работали, пытаясь обратить в ислам и заставить воевать на стороне талибов.
Но в один из вечеров, когда охрана лагеря на плацу, совершая намаз, молилась Аллаху, они бесшумно сняли часовых, освободили аскеров* и, захватив склад с оружием, а к нему артиллерийскую установку, попытались прорваться в горы.
На место прибыл нынешний президент, тогда он был одним из командующих у моджахедов и восставшим предложили сдаться. В ответ те потребовали связи с советским посольством, а когда получили отказ, продолжили бой.
Он шел двое суток, пока не применили тяжелую артиллерию. Пленных не было.
– Коммунистические фанатики, – выслушав рассказ, перетасовал карты Пирсон.
– У нас таких сволочей полно на Кубе, – протянул к нему руку Родригес.
– Да, интересно было бы с ними повоевать,– заявил Блад, включая пультом телевизор.
На следующий день вся четверка выехала в одну из афганских воинских частей располагавшуюся в пригороде Кабула.
Ко времени описываемых событий, падение режима Наджибуллы* и новый виток гражданской войны привели к развалу афганской регулярной армии. Оставшиеся от неё вооружение и техника были разделены между противоборствующими сторонами – Северным альянсом Массуда и Дустума с одной, а также отрядами талибов и Исламской партии Афганистана с другой. Именно в это время Раббани «со товарищи», начал формировать национальную армию.
И в этом немалая роль отводилась военным из Пентагона.
А поскольку таковых не всегда хватало (дядя Сэм* активно внедрял «демократию» в ряде других стран), к делу привлекались специалисты частных военных компаний, в том числе и парни из «Triple Canopy», за дополнительную плату.
Не ограничиваясь охраной Раббани и своих дипломатов, они активно готовили из моджахедов новых солдат.
И вот теперь, в полной военной экипировке, словно пришельцы из другого мира, наемники рулили по кабульским улицам на бронированном «хаммере» лихо и целеустремленно, как следует героям.
Миновав центральную часть города, в разноголосом шуме базаров улиц и криков ослов с верблюдами, они выехали на окраину, миновав американский блок – пост и запрыгали по рытвинам проложенной еще советскими спецами дороге.
По обеим ее сторонам тянулся безрадостный пейзаж, состоявший из такыров, песка и сухого саксаула, у горизонта синели хребты Гиндукуша.
Километров через пять автомобиль въехал в ворота воинской части, у которых бдили службу местные аскеры и оказался на ее территории.
Она была обширной – с плацем, на котором маршировала рота солдат, стоящим в центре штабом, увенчанном трехцветным флагом, десятком сборных казарм и парком бронетехники.
Затормозив «хаммер» у штабной стоянки, где находились еще несколько автомобилей, инструкторы вышли из него, поднялись по ступеням к двери (часовые у нее взяли на караул) и исчезли внутри.
Получив в штабе от военного советника майора – Хершбоу план проведения очередных занятий, а заодно угостившись шотландским виски, они откозыряли хозяину и отправились в казармы.
Бладу предстояло занятие с взводом аскеров по огневой подготовке.
Десять минут спустя, военный грузовик с тентом, доставил всех на стрельбище неподалеку от части, вышедший из кабины Джек через переводчика скомандовал «всем вниз!» и солдаты выстроились у машины.
Неспешно пройдя вдоль строя, лейтенант критически оглядел их, харкнул на горячий песок и прорычал, – первое отделение на линию огня!
Далее последовал перевод, и оно задробило каблуками.
После того, как все девять, заклацав затворами винтовок изготовились к стрельбе лежа, была отдана команда, – «Огонь!» и М-16 задробили короткими очередями.
Затем последовал осмотр мишеней (Блад удовлетворенно хмыкнул), место первого отделения, заняло второе.
Когда первая часть занятий была закончена, Блад провел с взводом краткий разбор и перешел ко второй. Стрельбе из гранатомета.
Теорию его подопечные уже знали, перешли к практике.
Для начала 1-й лейтенант извлек из притащенного солдатами из кузова ящика одноразовый М-72*, вышел вперед и, приведя тот в боевое положение, грохнул с колена по сожженному советскому «бэтээру», стоявшему чуть в стороне от других мишеней.
Пульсирующий сгусток огня ударил точно в борт, что вызвало оживление аскеров.
– Теперь ты, – отбросив в сторону трубу, кивнул Джек афганскому лейтенанту.
– Хоп мали*, – приложил руку к груди офицер, наклоняясь к ящику.
Этот выстрел тоже оказался удачным, после чего Блад приказал проводить занятия афганцу, а сам уселся в тень и предался мечтам о скором отпуске.
Из них Джека вывел очередной, в числе других выстрел, сопроводившийся диким криком. На позиции в конвульсиях бился аскер, заливая песок кровью.
– Фак ю! – выругался Блад, после чего встал и направился к месту происшествия.
Голова солдата представляла сплошной бифштекс – ее поджарило реактивною струею.
– Я же учил вас безопасности при стрельбе! – заорал инструктор на лейтенанта. Тот только бессмысленно пучил глаза да что-то бормотал посеревшими губами.
– Убрать! – рявкнул переводчику Джек. – Тренировка закончена!
Когда взвод ехал назад, американец был зол и мрачен.
Пуштуна ему было не жаль. А вот доллары, которые непременно вычтут из зарплаты – очень.
Когда белесый шар солнца завершал свой дневной путь, а с гор на пустыню повеяло прохладой, освежившиеся в душе и отужинавшие в части, наемники возвращались в Кабул, с чувством выполненного долга.
Глава 4. На осколках Империи
– Давай! – махнул рукой из-за каштана на другой стороне улицы, старший группы.
Сашка, прижимаясь к стене дома, чиркнул запалом по коробке, метнул в брызнувшее стеклом окно второго этажа дымовую шашку и затаился.
На третьей секунде изнутри повалил густой дым, оттуда хлопнули два выстрела, а потом, кашляя и чихая, вниз спрыгнул бритоголовый амбал, тут же получивший удар прикладом автомата по затылку.
– Сдаемся! – заорал из окна второй, выкинув на тротуар обрез, и группа захвата вломилась в квартиру.
Чуть позже, троих скованных наручниками «братков», на глазах собравшихся у дома зевак погрузили в микроавтобус и тот покатил в областное УВД, к ждавшим там начальнику ОБОП* с прокурором.
– Молодец, лейтенант, – дружески толкнул Шубина в плечо, сидевший рядом на переднем сидении, руководивший операцией майор. – Качественно работаешь.
– Все как учили,– пробубнил Сашка сквозь балаклаву*, поправляя на голове шлем с пластиковым забралом.
После его возвращения в родной Стаханов, в родительском доме как водится, собралась близкая родня, поглядеть на бравого морпеха и поднять за него чарку.
Затем Сашка покуролесил с друзьями детства, вернувшимися из армии чуть раньше, а через неделю вернулся на шахту «Ильича», старейшую в Донбассе, откуда призывался на службу.
До нее, после окончания техникума, он работал здесь горным мастером, теперь продолжил в том же качестве.
Была, у парня и зазноба по имени Оксана, к которой он питал чувства еще до службы. Оксана училась в мединституте в Луганске, приезжала на выходные домой, они вместе ходили в кино на танцы и катались на мотоцикле.
Но дальше этого дело не шло, как ухажер не старался.
Между тем в стране, творилось что-то непонятное.
В политику бывший сержант особо не вникал, но факт был налицо, что он наблюдал собственными глазами.
Полки магазинов пустели, а цены росли, на предприятиях «Стахановугля» начали задерживать зарплату. То же творилось в области и по всему краю.
– Гребанный «пятнистый!»* – возмущались в нарядных шахтеры и выдвигали требования дирекции.
А поскольку «гвардия труда» была всегда решительной в действиях и поступках, на стахановских шахтах учинили стачком*, и пошло- поехало. На пространствах Союза грянули первые шахтерские забастовки.
Затем на политическом горизонте возник бывший сподвижник Горбачева Ельцин, ставший громить своего патрона с высоких трибун, призывая того к отставке и обещая светлое будущее.
– Так его суку! – возбуждался у телевизоров рабочий класс, а интеллигенция в Москве выходила на митинги в поддержку небывалого революционера.
Бардак меж тем нарастал: случился ГКЧП, на окраинах ширились националистические движения, и пролилась первая кровь, что привело к плачевным результатам.
В декабре 1991-го усилиями Горбачева с Ельциным и при участии их западных друзей, Союз Советских Социалистических республик канул в лету, а новые «свободные республики», с подачи Ельцина, принялись созидать светлое будущее.
Украина получила самое большое наследство, включавшее индустриальный Донбасс, высокоразвитое сельское хозяйство и всесоюзную здравницу Крым – жемчужину Черноморья.
Ее первый президент Кравчук, один из подписантов Беловежского соглашения*, тут же озвучил народу программу великих преобразований: реформа политической системы, приватизация и возрождение страны. Последнее – с душком национализма.
В результате гербом «нэзалэжной» стал бандеровский трезуб*, а гимном песня сичевых стрельцов гетьмана Симона Петлюры.
У старшего поколения жителей востока страны и в первую очередь фронтовиков, многие из которых были еще живы, это вызвало волну протеста.
– Немецкие холуи с такими «вилами» на конфедератках, стреляли нам в спины при освобождении Львова, – возмутился отец Сашки, увидев атрибут новой власти.
– Как же так? – думал Сашка, продолжая спускаться в забой дышащей на ладан шахты имени вождя мирового пролетариата. – Была страна и нету.
В один из таких дней, мрачный Сашка шел через парк «Горняк» к ближайшей автобусной остановке. Зарплату не выдавали третий месяц, и прошел слух о закрытии последних двух угольных предприятий объединения.
Под ногами шуршали осенние листья, на душе было муторно и тоскливо.
Внезапно за поворотом аллеи он услышал собачий лай, когда же повернул, увидел потасовку.
Трое молодых парней напали на средних лет мужчину, тот отбивался, как мог, а к ним, рыча, полз рыжий пикинес.
– Сволочи, – ускорился Сашка, и через пару секунд оказался рядом.
Первый, оглянувшийся, получил удар в челюсть и рухнул на асфальт, второго, кинувшегося навстречу с занесенным кастетом, он перебросил через себя, а последнй ломанул в кусты, только затрещало.
Пока приводил в чувство едва стоящего на ногах мужчину, остальные тоже испарились.
– Вовремя ты, – прохрипела, хлюпая разбитым носом, жертва нападения. – Дай мне Леву, пожалуйста.
Сунув потерпевшему в руки тут же ставшего облизывать тому лицо, собачонку, Шубин дотащил их до ближайшей телефонной будки и набрал «03». Вызов приняли.
Через неделю, после утреннего наряда, попросив задержаться, начальник участка сообщил, что его вызывают в прокуратуру.
– Ты там ничего не натворил? – покосился на мастера.
– Да вроде нет.
Когда же после смены он приехал на улицу Коцюбинского 13, в канцелярии сообщили, что его ждет прокурор, сопроводив в приемную на второй этаж.
Прокурор оказался тем самым мужиком с Левой, которых выручил Сашка.
На нем была форма полковника юстиции, а на лбу нашлепка из лейкопластыря.
Для начала, пригласив гостя сесть, хозяин кабинета высказал ему слова благодарности, а затем спросил, где тот научился так мастерски драться.
– Служил в морской пехоте и немного занимаюсь боксом, – скромно ответил Сашка.
– Звание?
– Сержант запаса.
– А разряд?
– Кандидат в мастера спорта.
– Однако! – высоко вскинул брови прокурор. – И с такими данными в шахте! Слушай, Александр (пристально взглянул на Шубина). У меня предложение. Как насчет того, чтобы пойти на службу в органы?
– В смысле?
– Прямом. Я могу составить тебе протекцию в «Беркут».
– А что это за птица? Не слышал о таком.
– Особое подразделение МВД, вроде армейского спецназа. Создано на Украине год назад, с учетом ухудшения криминальной обстановки.
Главные задачи – задержание особо опасных преступников и освобождение заложников, обеспечение общественного порядка при возникновении чрезвычайных ситуаций, силовое сопровождение оперативных меропиятий, ну и ряд других, не менее важных, – закончил правоохранитель
– Понял, – оживился приглашенный. – Круто.
– Служба, Александр, – продолжил прокурор, – сам понимаешь, ответственная и опасная, так что берут туда далеко не всех. Только после армии и по строгому отбору. Но и оплачивается соответственно, плюс возможность учебы в высших профильных учебных заведениях и дальнейший карьерный рост, что немаловажно.
После этих слов в кабинете возникла тишина, и стало слышно, как за окном стучит дождь, мелко и назойливо.
Затем на столе затрещал один из телефонов, прокурор снял трубку.
– Ну вот, – послушав, опустил. – В Ирмино разбойное нападение на сберкассу. Надо выезжать на место.
Так что подумай над моим предложением. До встречи.
Вернувшись домой, Сашка рассказал о предложении отцу, которого глубоко уважал, и тот посоветовал его принять.
– Угольной промышленности конец, – сказал он. – Так что иди в спецназ, это то, что ты умеешь.
Спустя три дня, навестив прокурора и дав согласие, бывший морпех был на приеме в областном УВД, у начальника подразделения «Беркут».
– По документам военкомата, ты, Шубин, нам подходишь, – сказал майор, просмотрев лежавшую на столе тонкую папку. – Кстати, по запасу ты теперь младший лейтенант. И прыжков у тебя будь здоров (продолжил). Опять же боксер-разрядник.
Короче, пиши заявление на имя генерала, – извлек из стола и сунул ему лист бумаги с ручкой.
Так Александр Шубин стал бойцом спецподразделения «Беркут».
Жизнь поатилась дальше, и вскоре он потерял счет выездам на операции, силовую поддержку действий угро* и разного рода охранные мероприятия.
– Ну что, бойцы? – пробасил старший группы, когда бандитов доставили в Управление, и парни освобождались от снаряжения. – Отметим это дело?
– А то! – раздалось в ответ. – За этими отморозками опера гонялись с прошлой зимы.
Сдав дежурство и переодевшись в штатское, группа вышла за КПП, где поймала двух бомбил*, отвезших их на рынок.
Там вскладчину купили водки, а к ней закуски, после чего отправились в пригород, где у старшего имелась дача на шести сотках.
– Вы пока накрывайте поляну, – сказал майор, когда приехали на место, кивнув на дощатый стол с двумя лавками под грушей. – А я щас принесу грибки и стаканы.
Пока он чем-то гремел в жилище, парни занялись «поляной».
Одни стали мыть лук и огурцы с помидорами во дворе у колонки, другие, сорвав по бергамоту, с удовольствием зачавкали, а прапор по фамилии Мороз, достав финку, начал пластать сало с колбасой и хлеб.
– А хотите стих? – довольно ухмыльнулся он, когда хозяин принес из дома граненые стаканы и банку маринованных лисичек собственного приготовления.
– Валяй, – сказал кто-то из парней, водружая на стол первую пару «Луга-Новой»*.
«Як романтично пахне ковбаса,
І помідори в банці зашарілись.
А в пляшєчці, дбайливо, як роса,
Горілочка холодна причаїлась!
прочувствованно начал Мороз, притягивая к себе внимание.
– Пушкин ты наш, – умилился майор. – А ну, давай дальше.
…І сало ніжно зваблює тільцем,
І хліб наставив загорілу спину,
Якщо ти млієш слухаючі це…
Чому ж ти, б… не любиш Україну?!»
взмахнув ножом, закончил пиит, и все дружно заржали.
– Сам придумал? Здорово!
– Не, – помотал прапор головой. – Автор неизвестен.
– Ну, тогда к столу, – сделал радушный знак хозяин.
Сидели до первых звезд, а потом разъехались. Женатые по квартирам, у кого были, остальные в общежитие.
На следующее утро у Сашки был выходной, что радовало. Их давали не так часто.
Он встал пораньше, когда соседи по комнате еще дрыхли, принял холодный душ и, спустя полчаса, вышел во двор общежития в мотоциклетном шлеме, джинсовом костюме и с туго набитой спортивной сумкой.
Там были продукты для родителей, купленные накануне, а также подарок Оксане.
После окончания института она вернулась в Стаханов и работала врачом в больнице.
У гаражного блока, отсвечивая рубином, стояла его «Ява». Шубин завел мотор, тронулся к будке КПП.
Сонный дежурный поднял изнутри шлагбаум, Сашка приветственно махнул рукой и вырулил на еще пустынные, мигающие светофорами улицы.
Через десять минут он достиг квартала Гаевого, выехал на трассу, и в лицо ударил ветер.
Трасса, по которой неслась «Ява», пролегала средь бескрайних полей, окаймленных посадками, за ними, справа, тянулась череда меловых гор, у которых в утренней дымке темнели высокие осокори* над белеющими в долинах селениями.
Потом ландшафт чуть сменился, у горизонта, там и сям засинели терриконы, и мотоцикл стал приближаться к металлургическому Алчевску.
Несколько уходящих в небо труб когда-то одного из крупнейших в Европе комбината еще дымили, в воздухе чувствовался запах доменного шлака.
Вскоре он сменился свежестью рощ и лугов – мотоцикл вымахнул на возвышенность Брянки, за которой на широком просторе раскинулся Стаханов.
Миновав окраину, а потом центр с малолюдным базаром, городской, с прудом парк и квартал «Стройгородок», байкер оказался на другом конце, в Чутино.
Когда-то это было основанное еще запорожцами село, а теперь несколько утопающих в зелени улиц, окаймленных сонной речушкой Камышевахой. Со стороны древнего Свято-Николаевского собора, звонили к заутренней.
Подъехав к дому родителей, Сашка заглушил мотоцикл, и, прихватив с багажника сумку, направился к воротам, на басовитый лай своего любимца Дозора.
– Ну, будет, будет, – потрепал он его по загривку, войдя во двор, а навстречу уже спешила мать, вытирая о фартук руки.
– А где батя? – расцеловавшись с ней, поинтересовался гость, когда зашли в летнюю кухню.
– В саду. Зови его, будем завтракать.
– Понял, – ответил тот, поставив сумку на табурет, и вместе с Дозором прошел к внутренней калитке.
За ней белели известкой стволы десятка яблонь слив и груш, а в конце усадьбы, на низкой лавочке рядом с плакучей ивой, у тихо струящейся воды, сутулился отец.
– Здорово батя! – пожав старику руку, уселся рядом.
– А мы уж тебя заждались, – оживился тот. – Вот, – собираю урожай, кивнул на стоящую рядом корзину с золотистым анисом.
Сашка взял один и смачно захрустел, констатировав «в самый раз», после чего оба закурили.
– Ну, как дела на службе, сынок? – затянулся сигаретой отец.
– Вчера взяли очередную банду. Полные отморозки.
– Да, развелось этой погани кругом. Прям настоящая война, – вздохнул Иван Петрович. -
– Ничего, батя, прорвемся. Там мама зовет завтракать.
– И то дело,– кряхтя, поднялся старый шахтер. – Бери корзину.
На завтрак была жареная картошка с салатом из помидоров с родительского огорода, а к ним банка тушенки «Великая стена» и копченый сыр из гостинцев, доставленных Сашкой.
– Зря потратился, сынок, – сказал Иван Петрович. – У нас с матерью все есть, урожай в этом году неплохой.
– То так, – поддержала его мать, налив сыну чая.
– По хозяйству надо чего помочь? – прихлебывая его, спросил у отца Сашка.
– Да нет. Все в порядке.
– Ну, тогда я проскочу к Оксане.
– Хорошая дивчина, – посветлела лицом мать. – Сколько лет встречаетесь, пора бы и жениться.
– Точно, пора, – взглянул на сына отец. – А то гляди, бобылем останешься.
– Не останусь,– рассмеялся сын и вышел.
Оксаны, живущей на соседней улице, дома не оказалось, ее бабка сообщила, что внучка на работе, и Сашка на мотоцикле пострекотал туда, захватив подарок.
Им было янтарное ожерелье, на которое лейтенант копил несколько месяцев со своего жалованья.
Проскочив утопавший в зелени «Стройгородок», мотоцикл свернул к ЦГБ*, расположенной в старом парке и встал у одного из корпусов.
Взбежав по ступенькам на крыльцо, Шубин потянул на себя стеклянную дверь и оказался в вестибюле с больничными запахами.
– Здравствуйте, теть Маш, – сказал сидящей за перегородкой пожилой женщине. Та, мелькая спицами, что-то вязала.
– И тебе, Шурик, не хворать, – качнула та сидящими на кончике носа очками. – Ты никак к Оксане Юрьевне? Она на втором этаже, в процедурной.
– Спасибо, улыбнулся Сашка и шагнул к лестничному маршу.
Найдя на втором этаже нужный кабинет, постучал.
Оксана, в белой шапочке и халате, сидя за столом, что-то писала.
– Ой, Сашка! – обрадовалась она. – Каким ветром?
– Степным, – белозубо рассмеялся гость, – А это тебе, – извлек из кармана и протянул девушке узкий пенал. – Подарок.
Та взяла, отодвинула крышку и прошептала, – красивое какое, будто солнце…
– Балтийский янтарь, – улыбнулся гость. – По поверью делает владельца красивее. Хотя этого у тебя и так с избытком.
Оксана действительно была такой. Среднего роста, с точеной фигуркой и черными очами, как ее тезка из гоголевских «Вечеров близ Диканьки».
– Кстати, – наклонился к столу Сашка,– ты когда заканчиваешь? Есть предложение смотаться на Донец, искупаться.
– В три,– чмокнула его в щеку доктор, после чего встала и примерила украшение у висящего на стене зеркала.
– Саня, ты у меня такой! – обернулась, сияя глазами.
– Ну ладно – ладно, – поднялся со стула ухажер. – Значит, в четыре я у тебя.
Когда полуденная жара спала, и со стороны степи повеял ветерок, они с Оксаной неслись в сторону Северского Донца, по уходящей среди полей вдаль, серой ленте асфальта.
Потом, вдали заблестела река, и мотоцикл свернул на грунтовку.
– Ну, вот тут и станем,– подрулив к роще верб, тянущихся вдоль песчаного пляжа, заглушил мотор Сашка.
В уши ударила тишина, нарушаемая пением дрожащего в небе жаворонка.
Расстелив в тени деревьев плед и сняв одежду, пара с хохотом вбежала в воду. Парень замелькал саженками вперед, а девушка стала плескаться на мелководье.
Потом с хохотом гонялись друг за другом по песку, Сашка ходил на руках и дурачился, а затем лежали в тени дрожащих листьев и слушали, как в бору считает года кукушка.
Осенью они поженились. Свадьба была скромной, в одном из кафе, на ней сослуживцы жениха, приехавший из Луганска, подарили молодым «Самсунг» и розового живого поросенка.
Вскоре после свадьбы молодая чета сняла комнату в Каменобродском районе областного центра, в доме дальней родственницы Оксаны. Жизнь продолжалась.
Глава 5. Крот
Вольготно раскинувшись в шезлонге на овеваемой легким ветерком террасе, майор Линник потягивал из бокала ледяной «Миллер» и наблюдал закат солнца над Северским Донцом.
Утром он приехал с кураторским визитом из Луганска в Попаснянский отдел СБУ, расположенный в Первомайске, «озадачил» подконтрольных указаниями и полистал дела оперативного учета, после чего отобедал с начальником по фамилии Пасюк в коммерческом ресторане. По высшему разряду и с «хенесси»*, которому отдавал предпочтение перед другими напитками.
– Командировка Олег, у меня трое суток, – сказал радушному подполковнику, ковыряясь зубочисткой во рту. – У тебя, в принципе, порядок. Я же, знаешь, немного устал. Организуй мне номер на одной из загородных баз отдыха, а вечером часов в восемь, навестим нашего клиента.
– Слушаюсь, изогнул спину – Пасюк. А потом тихо спросил, – номер с хорями?*
– Естественно, – сыто икнул Линник. – Для начала пришли одну. Помоложе и чтобы хорошо строчила*.
И вот теперь, накувыркавшись в прохладном, пахнущем соснами номере с девицей (ту, специально выделенный опер увез обратно), майор предавался размышлениям о жизни.
Она была у Владимира Алексеевича двойная. До развала Союза – и после.
Родившись, как и Шубин в шахтерской семье, в одном с ним городе и на одной улице, с малых лет в семье Володя получал совсем иное воспитание.
Его отец – Алексей Линник, родом с Западной Украины, происходил из «заможной»* семьи, мужчины которой в годы войны добровольно вступив в ряды подполья, активно боролись с оружием в руках против Советов и в результате бесславно кончили кто в густых буковинских лесах, а кто в лагерях ГУЛАГА.
Тогда еще юному Алексею повезло.
В начале июня 41-го он приехал погостить к своей родной тетке Полине, вышедшей замуж за москаля и проживавшей в Чутино, а с началом войны и оккупации немцами Донбасса вынужден был там остаться.
С местными пацанами собирал уголь на терриконах, стрелял из рогатки и ел галок, а еще мечтал вступить в полицию, но опасался появившихся в этих краях партизан.
Когда же Красная армия освободила Луганщину и на службу стали призывать не угнанных в Германию ребят 1925-го года рождения, тетка выправила восемнадцатилетнему племяннику метрику*, по которой тому было всего шестнадцать.
Новые друзья ушли на фронт и в большинстве погибли, а Алексей был определен в трудармию и стал работать подземным слесарем в шахте.
Сразу после войны его тоже призвали (служил в оккупированной Германии), а после демобилизации вернувшись в Донбасс, тайно навестил Буковину.
Там от дальней родни узнал, что случилось с его семьей, и быстро уехал назад, от греха подальше.
Советскую власть Алексей никогда не считал своей. Так его учили родители и ксендз*. Теперь стал ненавидеть.
Но надо было строить свою жизнь при ней, что и стал делать.
Для начала выбился в стахановцы и попал на шахтную «доску почета», будучи неплохим баянистом, принимал участие в художественной самодеятельности, на людях всегда был добр и приветлив.
Затем женился на одной из местных девушек и построил напротив хаты тетки свой дом с обширной усадьбой, на которой вскоре запищали сыновья – старший Александр и младший, Володя.
Пока были малы, не неволил, а когда пошли в школу, исподволь занялся воспитанием потомков.
Рекомендовал поменьше общаться со сверстниками – они мол, быдло, научат плохому; стал прививать любовь к книгам Ивана Франка и Леси Украинки*, а также старой истории Украины, без москалей и коммунистов. Еще учил поменьше говорить, но больше слушать.
В результате, под разными предлогами, в школе, те отказались вступать в комсомол.
Ими стали перед поступлением в институт – отец желал дать молодым Линникам высшее образование. А перед этим, сначала одному, а затем другому, рассказал о своих буковинских корнях, героях – бандеровцах и дал напутствие: всегда помнить, кто они и откуда.
Потом старший закончил Харьковский авиационный институт и уехал строить самолеты в Ташкент, а Владимир на четвертом курсе Донецкого политтеха попав на практику в Москву, отыскал там своего школьного друга.
Как оказалось, отслужив срочную в погранвойсках, тот работал в КГБ, что вызвало при встрече живой интерес друга детства.
Когда же приятели чуть выпили и обстановка стала непринужденной, Володя между делом спосил, а нельзя ли и ему устроиться в «контору»? Мол, сам идейный, готовлюсь вступить в КПСС и не прочь стать бойцом невидимого фронта.
– Почему нет? – оценивающе оглядел его Виктор. – Трудно. Но можно попытаться.
И рассказал, как это сделать.
Спустя год «технарь» учился в Киевской средней школе КГБ, готовящей офицеров контрразведки. Закончив ее, получил звание «лейтенант» и должность оперуполномоченного в Управлении по Луганской области.
– Молодец, сынок, – сказал по этому поводу старый Линник. – Чую, далеко пойдешь. Но не забывай свои корни.
– Не забуду отец. Коммунистам, думаю, недолго осталось.
Вскоре Союз рухнул, Владимир продолжил службу в «нэзалэжной» Украине и теперь не скрывал своих взглядов.
Кроме того стал зарабатывать капитал, как все силовики в новом государстве. А проще – крышевать. Тем более, что обслуживал в Луганске крупное промышленное предприятие и курировал несколько райотделов отделов СБУ на периферии.
На первом, за покровительство, майор ежемесячно получал от новых хозяев – заранее оговоренные суммы; начальники вторых отстегивали куратору за лояльность, из своей доли.
Теперь у Линника в Старобельске, куда переехала их семья, был свой, оформленный на жену бизнес, состоящий из нескольких магазинов, и Владимир планировал обзавестись небольшой фабрикой. Она была в том же городе, принадлежала бывшему директору, а метод был довольно простой – рейдерский захват.