000
ОтложитьЧитал
Миновав часть, и сбавив скорость, Николай повернул на тенистую улицу с высокими липами, застроенную каменными одноэтажными домами. Она была пустынной, навстречу, по тротуару шла женщина, с сумкой в руке, рядом с которой семенил лет четырех, мальчик.
Внезапно из проулка выскочила стайка бродячих собак, и одна, рыча, вырвала сумку.
– А-а-а! – в ужасе закричал ребенок.
– Рекс, фас! – нажал на педаль тормоза капитан.
Овчарка, тенью вымахнув из коляски, вгрызлась в горло похитителя, остальные разбежались.
– Фу, – слез с сидения капитан. Рекс нехотя отпустил хрипящего пса, и тот, ковыляя, скрылся в переулке.
Исаев поднял сумку (в ней были две буханки хлеба), обернулся к женщине. Она стояла, прижав к себе мальца, бледная, с широко распахнутыми глазами. Ровесница Николаю, незнакомка была стройной и миловидной.
Зная польский и немного чешский, офицер, протянул ей сумку, спросив, у кого здесь можно остановиться на ночь. Та, поколебавшись, ответила, – у меня.
После чего, взяв сынишку за руку, пошла вперед, а капитан, развернув мотоцикл, с прыгнувшим в коляску Рексом, на малом ходу порулил сзади.
Вскоре чешка остановилась у дома с невысокими крашеными воротами, увитым плющом, и, щелкнув замком, вошла в калитку. Затем створки распахнулись, капитан въехал в мощеный плитняком двор, с бетонным колодцем, за которым угадывался сад, заглушил двигатель.
Кобель тут же выпрыгнул из коляски, обнюхивая незнакомое место, а капитан, открыв багажник, извлек оттуда кожаный баул. Затем поднялся вслед за хозяйкой на крыльцо, и, чуть пригнувшись, исчез за дверью.
Изнутри дом, включавший прихожую, кухню и три комнаты, был обставлен старой, но добротной мебелью, внизу лежали половики, а на окнах белели занавески.
– Ваша комната здесь, – сказала хозяйка, пройдя в небольшую светелку.
– Сколько за постой? – вынул из кармана Николай тонкую пачку крон.
– Ничего,– тихо сказала она. – Вы нас защитили.
– Тогда я поделюсь с вами продуктами. Кстати, меня зовут Николай.
– Радка,– чуть улыбнулась женщина.
– А тебя боец как кличут? (присел офицер перед ее сыном).
Мальчик отвернулся и уткнулся в колени матери.
– Кристоф, – погладила она светловолосую головку.
Чуть позже, сняв гимнастерку с нательной рубахой, он мылся ледяной водой у колодца. Завершив моцион, утерся вафельным полотенцем, оделся, и, причесав волосы расческой, туго затянул ремень с кобурой. Потом снова открыл багажник, достал оттуда сидор и вместе с Рексом прошел в дом.
Там, остановившись у кухонного стола, за которым Радка чистила проросшую картошку, раздернул горловину и поочередно выложил на крышку кирпич хлеба, две банки тушенки «второй фронт»*, несколько пачек пшенного концентрата, шмат завернутого в бумагу сала, цибик чая и пачку рафинада.
– Зачем так много? – высоко вскинула брови хозяйка.
– Берите, берите, – вам пацана кормить надо.
Спустя еще час, Радка накрыла в зале стол, а Исаев, сходив в светелку, вернулся с обшитой войлоком флягой.
– Здесь ром. Выпьем для знакомства.
Рада подала два стакана. Себе капитан налил половину, ей четверть.
– Ну, чтобы больше не было войны! – протянул руку. Чокнулись. Николай выпил все, Радка тоже. Принялись за еду: жареную на сале картошку и гостинцы майора.
Не был забыт и Рекс, чавкавший на полу из миски, вареную пшенку, политую свиным жиром.
Когда все поели, Кристоф слез со стула и что-то прошептал маме ухо.
– Хочет погладить вашего пса, – сказала Радка. – Можно?
– А почему нет? – рассмеялся Николай. – Он у меня добрый. На-ка, дай ушастому сахарку,– вручил кубик рафинада мальчику. Тот взял, подошел к Рексу и открыл перед ним ладошку.
– Пес аккуратно принял лакомство, схрупал, а потом лизнул человечка в щеку.
– Ну вот, считай друзья, – взглянул на Радку Николай, и теперь рассмеялись оба.
Посидев еще немного, познакомились ближе.
Исаев сообщил, что демобилизовавшись, едет к родителям во Львов, а вот рассказ женщины оказался грустным. В сорок первом ее муж ушел на фронт, и спустя три его убили на Восточном фронте. Осталась одна, с Кристофом. Была еще дочка, погибшая при бомбежке. В городе работы нет, живут на карточки.
Потом она принялась убирать со стола, а Исаев вышел, уселся на крыльцо и закурил папиросу. Небо хмурилось тучами, в саду шелестели листья.
Когда вернулся в дом, Кристоф уже спал, а Радка готовила ему постель в светелке. Затем, пожелав доброй ночи, вышла.
Сняв обмундирование и сунув «вальтер» под подушку, Исаев улегся в чистые, пахнувшие лавандой простыни, с удовольствием вытянув ноги. На таких, за всю войну, спать ему не приходилось.
За окном, в небе сверкнула молния, потом ударил гром, а когда его раскаты стихли, послышался шум дождя, ровный и монотонный.
– Грибной, – подумал Николай, смежив веки. Проснулся от горячих губ, закрывших рот – сбоку лежала Радка.
– Милуи те (на секунду оторвалась), и они слились в объятиях. А когда опомнились, наступило утро.
– Сейчас приготовлю завтрак, – выскользнула из постели женщина, накинула легкий халат и исчезла.
Исаев тоже встал, потянулся, а потом оделся. Прихватив полотенце с туалетными принадлежностями, вышел на крыльцо. Воздух дышал свежестью, на листьях клена в палисаднике жемчугом блестели капли, по двору взапуски гоняли мальчик с собакой.
Когда завтракали на кухне драниками* со шкварками, запивая горячим чаем, хозяйка подняла на Исаева глаза, – может останешься?
Прости, Радка, не могу, – отвел свои Николай.
Завтрак закончился в полном молчании, а когда женщина принялась мыть посуду, он, выкурив папиросу, вышел. На крыльце сидел мальчик и показывал овчарке гильзы от патронов. Та нюхала их, недовольно морща нос.
Взъерошив ему волосы, Николай спустился по ступенькам к мотоциклу, проверил давление в шинах, уровень масла в картере, покачал подвеску: все было в порядке.
– Кристоф,– обернулся к мальчику. – Передай маме, я сейчас вернусь. А ты оставайся здесь, – приказал Рексу.
Чуть позже он катил по улице в сторону города. Там выяснил у встретившегося патруля, где находится продпункт и вскоре стоял в очереди у окошка. Она была небольшой: юный младший лейтенант в новенькой форме (не иначе добирался из училища в часть), майор медслужбы и хмурый старшина, с рукой на черной повязке.
Отоварив впереди стоящих, кладовщик выдал Исаеву продпаек, положенный в пути всем демобилизованным. А поскольку тот был офицер, помимо прочего выложил на прилавок две пачки печенья, три «Беломора» и бутылку водки с засургученой головкой. Полученное, капитан сложил в брезентовую сумку, застегнул клапан и вернулся к «Цундапу». Вскоре тот снова въезжал во двор дома.
Когда Николай вошел в комнату, Радка, сидя на стуле у окна, штопала детскую рубашку.
– Это вам, – опустил рядом сумку. – Подкормишь сына. И еще вот, – положил на подоконник кроны. – Они мне теперь без надобности
– Может все-таки останешься? – отложив шитье, встала женщина, а затем, прижавшись к его груди, всхлипнула.
– Я же сказал, не могу, – погладил ее по плечам Исаев, достал из кармана фигурку Будды из оникса*, величиной с орех и протянул Кристофу, – держи на память.
В полдень, оставив позади Чехию, он подъезжал к Кракову, бывшей столице Польши.
Дорога с прилегавшей к нему местностью, была изрыта воронками от бомб и артиллерийских снарядов, в кюветах, тут и там, ржавела немецкая техника, с заросших бурьяном полей, наносило легким сладковатым запахом.
Мост через Вислу был взорван, в город Исаев добрался по понтонному. В отличие от разрушенной Варшавы, Краков был почти целым. Его древние замки, соборы и дворцы не пострадали, как и жилые кварталы.
По роду прежней службы Исаев знал, что отступая, немцы готовили взрыв города, но им это не удалось, благодаря диверсионной группе НКВД*, заброшенной туда незадолго до наступления советских войск.
Миновав окраину, с оживленным движение транспорта и все еще возвращавшимися в Краков беженцами со скарбом, мотоцикл направился в сторону центра. Капитан собирался посмотреть местные достопримечательности, а затем пообедать где-нибудь в кафе или ресторане, которых, как оказалось, здесь открылось великое множество.
Деньги у него остались советские, полученные в финчасти – двадцать одна тысяча рублей, новенькими купюрами, выпуска 1944 года.
С вступлением советских войск на территорию Европы, все расходы РККА покрывались за счет так называемых, «военных денег», шедших в соотношении один к одному с местными. Причем интенданты со снабженцами, а также военнослужащие рассчитывались ими и с населением.
Экскурсию решил начать с Вевельского замка, древней резиденции польских королей, господствующей над местностью. Вскоре мотоцикл стрекотал вверх, по не менее древним улицам. Народу здесь было меньше, а транспорта вообще не наблюдалось.
Объехав по периметру грандиозное строение с крепостными стенами, дворцом и высокой, с часами башней, Исаев остановил «Цундап» на обширной, мощеной гранитом площадке, откуда открывался вид на Вислу, широкую в этом месте и полноводную.
У берега, под замком, стоял десяток советских бронекатеров, с трепетавшими на флагштоках вымпелами, по фарватеру проходила баржа.
– Да, хорошо жили короли, – немного прогулявшись с овчаркой у исторического памятника, сказал капитан. – Умирать не надо. Обозрев город сверху, определил еще достопримечательность: широкую, с архитектурными формами, площадь.
– А ну ка, Рекс, двинем туда (направился к мотоциклу).
Когда, спустившись вниз, подъехали, площадь оказалась много больше. Она была квадратной, в окружении средневековых зданий и костелов, с арочными торговыми рядами в центре, где кипел людской муравейник.
Останавливаться на площади капитан не стал – не любил шума и многолюдности, неспешно покатили дальше. Посмотрев еще несколько объектов, в том числе, бьющий у одного из дворцов фонтан, решили подкрепиться.
Для чего немного проехали по бульвару и остановились у здания с лепниной на фронтоне и большими окнами. На двери первого этажа висела вывеска «Restauracja».
– А почему нет?– подумал Николай. Как – никак, победитель.
Остановив железного коня в тени отцветшего каштана, он, заглушив двигатель, слез с седла, одернул гимнастерку и поправил кобуру, после чего, сказав выпрыгнувшей овчарке «охраняй», пошагал к двери заведения.
Внутри оно впечатляло интерьером, просторным, со шторами на окнах залом, хрустальными люстрами на потолке, а еще музыкой, льющейся с небольшой эстрады.
Оттуда, старый, в потертом костюме скрипач, исполнял полонез Огинского.
За столиками, тут и там, сидели военные, с женщинами и без, в воздухе синел табачный дым, пахло духами.
Заняв один, у стены с окнами, Николай снял фуражку, положив ее на свободный стул, и тут же рядом возник официант, изогнувшийся, – цо пан бажает?
– Горячего борща, что-нибудь из мяса да грамм триста водки.
– Маем журек*, бигос* и зубровку.
– Пойдет, – согласился капитан. – Да, вот еще что, принеси мне еды для собаки.
– Не разумем? – вскинул брови поляк.
– Какой-нибудь колбасы и хлеба.
– Добже (умчался).
Вскоре вернулся с бумажным пакетом. Там лежал круг ливерной колбасы и четверть пшеничного каравая.
– Так, я на пару минут выйду (взял его Николай), а ты неси остальное.
Рекс, грустно лежавший у мотоцикла, при виде хозяина оживился.
– Вот, – подкрепись и ты, – выложил тот на траву гостинцы.
Овчарка, вскочив, начала с колбасы, довольно пуская слюни.
Когда Исаев вернулся, на столе исходил паром душистый мясной борщ, стояла изрядная порция бигоса, и отливал янтарем графинчик.
Наполнив рюмку, он опрокинул ее в рот, взял из розетки тонкий ломтик хлеба, намазав горчицей и стал с аппетитом есть, одновременно, по привычке наблюдая, что делается вокруг.
А вокруг царило веселье, что было понятно: кончилась война, наступил долгожданный мир.
Через столик от капитана, сидели три офицера – артиллериста, в такой же, как у него, полевой форме; напротив, у другой стены – подполковник в габардиновом кителе с молодой полькой, чуть дальше, военные моряки, а также еще несколько компаний. С женщинами и без них.
Время от времени доносился смех, теперь скрипка играла что-то веселое и задорное.
Съев все и опустошив графинчик, Николай махнул рукой официанту и расплатился, отсчитав несколько новеньких купюр. А еще дал червонец на чай, от кого-то слышал, что так полагается. Потом, откинувшись на спинку стула, вынул портсигар, щелкнул крышкой и закурил, слушая очередную мелодию.
Звякнул колокольчик на входной двери, в зал вошла группа польских офицеров, при параде и изрядно навеселе.
Пройдя вперед, уселась напротив артиллеристов. Спустя несколько минут стол «жовнежей»*ломился от выпивки и закусок. Приказав официанту убрать рюмки, стали пить из стаканов. А потом, стуча кулаками по столу и заглушая мелодию скрипки, заорали
Еще Польска не згиненла,
Кеды мы жиемы.
Цо нам обца пшемоц взенла,
Шаблей одбежема!
Один из артиллеристов (старший лейтенант), попросил союзников вести себя тише, после чего к нему нетвердо прошагал польский майор. Встав в двух шагах, выхватил их кобуры парабеллум и выстрелил тому в голову – промазал. Очередной раз не успел.
Лейтенант, с побелевшими от бешенства глазами, вырвал оружие и рубанул им поляка в лоб. Тот, обливаясь кровью, повалился спиной на пол. В зале раздались женские вопли и визг (назревал скандал), вскоре появился комендантский патруль попытавшийся задержать артиллеристов.
Но, как говорится, не судьба. Тот же лейтенант, держа их на прицеле, потребовал пропустить (блюстители устава отступили), и все трое выскочили в двери. За окнами процокали быстрые шаги, а потом стихли.
– М-да, не хилые ребята – пожевал мундштук погасшей папиросы Исаев, бесстрастно наблюдавший драму. К полякам он относился неоднозначно, к чему имелись причины.
Когда наши войска вошли на территорию бывшей Речи Посполитой*, часть ее сынов, из Армии Крайовой*, находившихся в подполье, стали совершать на освобожденной территории диверсии, а также убийства советских офицеров и солдат. Несколько таких боевок, капитан уничтожил лично, когда служил в СМЕРШЕ.
Армия Людова*, сформированная в 1944-м году, при поддержке Москвы, тоже не впечатляла. Опыта ведения боевых действия она не имела, да и храбростью не отличалась. Местное население встречало освободителей, тоже не особо приветливо.
Так что, случившееся в ресторане, Николая не удивило. Видел много хлеще.
Когда в начале августа 41-го они вышли лесами к своим, то сразу же влились в отступавшие к Киеву, части. Двигались всю ночь, по дорогам и бездорожью. В слитной людской массе вперемешку двигались танки, орудия и повозки, а над нами, тяжело сотрясая воздух, в небе плыли волна за волной, следующие на восток армады немецких бомбардировщиков.
На западе не утихала бой, от тяжелых ударов вздрагивала земля. К переправе вышли на исходе ночи. Она была наведена из понтонов и вся запружена отступающими войсками.
В этот предутренний час, когда с минуты на минуту могли возобновиться налеты немецкой авиации, все отступающие войска старались как можно быстрее преодолеть водную преграду и укрыться в лесах на восточном берегу.
На подходе к переправе скопилось огромное количество техники и людей, среди которых царили хаос и неразбериха. Временами эта масса начинала движение, понемногу втягиваясь на мост, затем оно стопорилось и снова возобновлялось. Все перемещения колонн и разрозненно отступающих групп сопровождались ревом моторов, ржанием лошадей, звуками команд и густым матом.
Когда бойцы, с которыми следовали пограничники, подошли к переправе, движение на ней вновь прекратилось. На середине моста стояли две закопченные «тридцатьчетверки», в двигателе одной из которых копались несколько танкистов в замасленных комбинезонах.
По виду машин было видно, что они недавно вышли из боя и находились не в лучшем состоянии. С правой стороны танки обтекали матерящиеся пехотинцы, для движения же орудий, грузовых автомашин и повозок, оставшейся ширины понтона явно не хватало.
Уже через несколько минут к танкам подбежали несколько офицеров, требуя немедленно освободить проезд. Между ними и экипажами начался бурный диалог, который был прерван звуками раздавшегося за спинами автомобильного клаксона.
Непрерывно сигналя, к месту затора подвигалась запыленная «эмка» в которой находился какой-то крупный военный чин в хромовой куртке с охраной – капитаном и двумя автоматчиками. В нескольких метрах от «тридцатьчетверок» автомобиль остановился, а незнакомый командир в сопровождении капитана подошел к экипажу.
– Старший, ко мне! (хрипло рявкнул).
Один из танкистов подбежал и, приложив руку к шлемофону доложил,– командир второй роты сорок третьего танкового полка лейтенант Краснов!
– Почему, мать твою, стопоришь ход переправы!? Немедленно убрать машины!
– Товарищ генерал, поломка в двигателе практически устранена. Через пять минут начну движение!
– Никаких пяти минут, приказываю сбросить поврежденный танк с переправы. Выпалнять!!
– Виноват, у меня приказ своего командования, вывести технику на …
Договорить он не успел. Хлопнул выстрел, и танкист стал оседать на настил понтона. В руке генерала дымился пистолет.
– Немедленно сбросить машину с переправы! – приказал он застывшему у танка экипажу, сел в «эмку» и та, набирая скорость, понеслась в сторону правого берега.
Несколько мгновений люди в комбинезонах молча смотрели на своего мертвого командира, затем старший из них что-то бросил остальным, те быстро втащили тело в танк, и сами скрылись в люках.
Еще через секунду взревел двигатель и, сдав назад, бронированная махина сбросила своего поврежденного собрата с моста. Затем башня тридцатьчетверки слегка развернулась, орудийный ствол пошел вниз и уставился на въезжающую на противоположный берег «эмку».
Оглушительно грохнуло, и на месте автомобиля взметнулся разрыв, в разные стороны полетели колеса. А танк, взвыв мотором, залязгал по настилу на восток. Переправа возобновилась…
Выйдя из ресторана, капитан надел на голову фуражку и направился к мотоциклу, а когда стал его заводить, услышал за спиной, со стороны бульвара громкий крик, – Никола!
Обернулся.
К нему спешил польский поручик.
– Янек? Живой? – широко раскрыл глаза, и они обнялись.
В ночь начала войны, Ян Новак, близкий друг Исаева, еще с двумя пограничниками находился в секрете*. Когда заставу подняли «в ружье», и она, приняв бой, полягла – исчез. Николай считал, что сержант, погиб. А он вот, целый и здоровый.
– Ты как здесь? Да еще в польской форме, – держа за плечи, разглядывал он товарища.
– Долгий разговор, – махнул тот рукой. – Вот так встреча! А собачка, гляжу, вроде как Рекс, – кивнул на овчарку.
– Того убили еще под Бугом, – ответил капитан. – Но этот не хуже.
Словно в подтверждение его слов, кобель дважды басовито гавкнул.
– Ну, так что? Давай обмоем встречу, – лучился радостью Новак. – Знаю тут одно хорошее место. Вскоре мотоцикл, с сидевшим сзади новым пассажиром, откатил от сквера.
«Хорошее место» оказалось уютной пивной, в старой части города, имевшей открытую террасу с видом на Вислу. Судя по всему, Новака здесь хорошо знали и вскоре друзья, хлопнув за встречу по рюмке водки, под шварчащие колбаски, потягивали золотистый пильзнер, закусывая орешками.
– Значит, желаешь знать, как я здесь и почему? – заказал поручик по второй кружке. – Тогда слушай.
Если помнишь, в ту ночь со мной в секрете были Паша Золотов и Сергей Швачка. У меня «дегтярь»*, ребята с винтовками. Лежим, значит у реки, наблюдаем, соловьев слушаем.
Под утро, со стороны запада, гул самолетов. Идут на большой высоте на восток, целыми косяками. Серега говорит, – это братцы, война. А я ему, – молчи дурак, хотя и сам так думаю.
От одного отделились несколько, слышим, в той стороне, где застава – взрывы. А с другого берега, из тумана, появились надувные лодки с солдатами. Насчитали полтора десятка.
Как только достигли середины, я приказал «огонь», – половину расстреляли. Потом еще и еще, у меня даже ствол раскалился. А затем по нам ударили из минометов, второй серией накрыли.
Очухался, в ужах звон, слева Сергей, посеченный осколками – справа, без головы, Пашка. Поднял глаза, а там ствол винтовки в лоб, – ауфштейн!
Кое – как встал – рядом чужой солдат в каске. Скалит зубы и толкает прикладом, – форвертс!
Спустя полчаса, у развалин заставы, таких как я, построили человек пятнадцать, все в исподнем и пыли, видно камнями завалило. Среди них политрук Куперман с разбитыми очками.
Вперед вышел офицер и в него пальцем, – юде?
– Тот в ответ, – я коммунист, а ты пошел на х…
Политрука тут же вытащили из строя, поставили напротив и расстреляли. А один солдат, с галуном на воротнике, подошел, расстегнул штаны и помочился на тело. Офицер захлопал в ладони, – браво, другие немцы хохотали.
– Твари, (потемнел лицом Исаев).
– Слушай дальше, – продолжал Ян. – Короче, попал я в лагерь для военнопленных под Тернополем. Кормили раз в сутки, баландой из жмыха, а еще водили на работы: закапывать расстрелянных евреев из местного населения. К осени половина из нас отдала Богу душу.
Оставшихся погрузили в вагоны и отправили в польский Хелм*, откуда спустя год мне удалось бежать. В лесу наткнулся на польских партизан, а в сорок четвертом вступил в армию Людову. Теперь поручик, командую ротой.
– Да, досталось тебе,– нахмурился Исаев. А почему не вернулся на Родину?
– Не иначе зов крови, – улыбнулся Новак, – ты же знаешь, я по отцу поляк. А если серьезно – побоялся.
– Чего?
– Оказаться снова в лагерях, только теперь наших. Помнишь приказ Сталина, объявивший сдавшихся в плен изменниками Родины и призывавший уничтожать их всеми средствами, а семьи репрессировать? Его зачитывали нам на плацу в Хелме.
– Был такой, помню. Но ведь ты не сдавался, вел бой до последнего.
– А чем я теперь это докажу? – навалился локтями на стол Ян.
Николай молчал. Сказать было нечего
– Ладно, не будем больше о плохом, – закурил поручик сигарету.– У тебя-то как дела? Насколько понял, еще служишь?
– Да нет, брат – ответил Николай. – Демобилизовался, следую на Родину, во Львов.
– Родители как, живы?
– А вот этого не знаю. Когда город освободили, отправил им несколько писем, но ответа не получил.
– Ясно. А где собираешься ночевать? На ночь выезжать опасно.
– Что-нибудь придумаю.
– А чего думать? – давай у меня. Есть жилплощадь.
– Не стесню?
– Обижаешь,– рассмеялся Новак. – Я пока холостяк и жениться не собираюсь. Вскоре мотоцикл стрекотал дальше.
Квартира поручика оказалась в пригороде, в небольшом доме, рядом с частью, где он служил. Заехали во двор.
– Дзен добри, пан Новак – певуче сказала из соседнего молодая полька, стиравшая белье в корыте.
– Добри, – ответил тот, отпирая ключом дверь, – заходи, Коля, располагайся.
Внутри было чисто прибрано и уютно.
– Послушай, – сказал бывший пограничник. – А давай снимемся на память? Тут неподалеку фотография.
– Можно, – кивнул Николай. – У меня за всю войну ни одного снимка.
– А кроме х/б* у тебя что-нибудь есть? – продолжил Ян. – Хотелось, чтобы выглядели мы на все сто.
– Имеется,– тряхнул чубом капитан, после чего вышел и вернулся с небольшим фибровым чемоданом.
Через несколько минут он стоял перед другом в синих галифе и кителе с золотыми погонами, на котором блестели орден «Отечественной войны», две «Красных звезды» и солдатская «Отвага»
– Богато, – поцокал языком Новак. – А у меня только медаль «Заслуженным на поле славы».
Надраив щеткой сапоги и, прихватив Рекса, вышли из калитки.
– Файный* капитан, – проводила их взглядом соседка.
В ателье снялись в полный рост, на фоне пейзажа с Вевельским замком.
– Карточки будут завтра в девять,– пообещал старый еврей в лапсердаке, чем-то похожий на пророка. Когда вернулись назад, Ян показал Николаю, где чистое белье, сообщив, что заступает до утра дежурным по части.
Пожав на прощание руку, и оставив на всякий случай ключ, прошагал под окнами. Хлопнула калитка.
Оставшись один, Исаев снова переоделся в х/б, вернув «парадку» в чемодан, и сварил на керосинке, пачку концентрата. Подождав, когда каша остыла, вышел во двор, где накормил овчарку.
Развешав стираное белье соседка (теперь она была в новой кофточке и юбке), подошла к разделявшей дворы ограде, оперлась на нее локтями, и, демонстрируя в вырезе высокую грудь, пригласила капитана зайти в гости.
– Угощу старой вишневкой, – добавила, играя бровями.
– Спасибо, у меня от нее изжога, – ответил Исаев.
– П- фф,– надула полька губы, и, развернувшись, ушла к себе в дом, громко хлопнув дверью.
Рассмеявшись, капитан вернулся в свой, где, вскипятив воды в чайнике и взбив помазком пену в стаканчике, побрился. Затем умылся под медным рукомойником на кухне, утер лицо полотенцем и, сняв гимнастерку с сапогами, завалился спать на диване в зале.
На восходе солнца он встал, оделся, черкнул Яну записку «вернусь к обеду», запер дом, положив ключ под порог, и вскоре мотоцикл с Рексом в коляске, пылил за городом, на юг. Вокруг стелились поля, в небе трепетал жаворонок.
Проехав тройку километров (начались ельники с березняком) Исаев ненадолго остановился, достал из планшета карту, развернул и уточнил маршрут.
Через час, следуя проселками, он заглушил машину на старой дороге, по которой давно никто не ездил. Справа от нее тянулось длинное, шириной в две сотни метров, поросшее осотом поле, за которым темнел лес. У его обочины, вдаль уходили покосившиеся колья с табличками. На ближайшей, размытая надпись «Mine!».
Пройдя к ней со следующей сзади овчаркой, капитан снял с головы фуражку и долго молча стоял, глядя на поле. Временами легкий ветерок колыхал розовые цветки осота, полынь, и другие, заполонившие его травы.
Затем Исаев обернулся назад, где за другой стороной дороги, в утреннем тумане виднелась низменность, после чего, вместе с Рексом, вернулся к мотоциклу.
Тот прыгнул в коляску, капитан нажал стартер (заработал двигатель), развернулся на дороге и на малых оборотах начал спускаться вниз.
Достигнув росшего впереди терновника, въехал в него, заглушил мотор, вынул из патронной сумки на коляске, бинокль.
Цейсовская оптика приблизила низину, где в дальнем конце, у буерака, стоял хутор. С крытым гонтом* приземистым домом, из трубы которого вился дымок, колодцем перед ним и хозяйственными постройками.
У одной из них, бородатый человек с вилами, метал стог.
– Живой сволочь, – скривил в гримасе губы капитан.
В марте сорок третьего, он вместе со своей группой возвращался с задания, подорвав в тылу немцев железнодорожный мост, по которому те подвозили к фронту живую силу и технику.
На отходе разведчиков обстреляла подошедшая мотодрезина, Генка Лебедев получил ранение в бедро и его, меняясь, несли на плащ палатке. Больше суток шел ледяной дождь, все до костей промокли. И решили зайти на этот хутор, перевязать раненого, да обсушиться.
Хромой, заросший сивой бородой, поляк, оказался радушным и приветливым, как и его хозяйка.
В печь тут же добавили дров, дали сухих тряпок на перевязку, а затем пригласили за стол, угостив салом с ржаным хлебом и сливянкой.Группу разморило, решили остаться до утра, а потом двинуть дальше.
Когда засерел рассвет, в хату вбежал дежуривший снаружи Жора Воропай, – немцы! А хозяев не оказалось, исчезли.
На середине пологого склона, ведшего к дальнему лесу, услышали за спиной гул мотора – на усадьбу въезжал бронетранспортер, из которого посыпались люди в касках и длинных шинелях.
– Ходу! – приказал Исаев.
Задыхаясь и хрипя, выбрались наверх, обнаружив там уходящую в обе стороны заиндевелую дорогу, а за ней поле, с этими самыми табличками. Немцы, развернувшись в цепь, шли по следу.
Вариантов было два: принять бой и навсегда здесь остаться или попытаться пройти по минам. Избрали второй. Мартовский снег был плотно слежавшимся, и редко проваливался.
Сначала все шло нормально: разведчики, таща за собой плащ палатку с раненым, добрались почти до середины. А потом, один за одним, ухнули два взрыва, разметав группу по сторонам.
Очнулся старший лейтенант, когда на землю опускались сумерки. Впереди чернели воронки, а вокруг мертвые тела. Голова кружилась, в ушах стоял звон, на дороге никого не было. Мины сделали за немцев их работу.
Пожевав снега, пополз к опушке леса.
Через несколько дней вышел к своим, а оттуда попал в госпиталь, где поклялся вернуться и посчитаться за ребят. Теперь это время наступило.
Вернув бинокль на место, Исаев бросил Рексу «охраняй», а потом направился по траве вниз, к хутору.
– Дзень добри, – остановился позади хозяина, завершавшего работу.
Тот обернулся, побледнел, в глазах мелькнул страх.
– Узнал?– взглянул исподлобья капитан. – Ну а теперь вперед (кивнул на склон) и расстегнул кобуру «вальтера».
– Ме змусили, – прохрипел поляк.
– Я сказал, вперед!– приказал Исаев.
Двинулись вверх по склону, миновав терновник, вышли на дорогу – предатель оглянулся.
– А теперь через поле.
– Не можна, там мины, – еще больше побледнел дядько.
Щелкнул взводимый курок. Втянув голову в плечи, сначала медленно, потом все быстрее, тот зарысил к лесу.
Отбежал метров сорок, а затем рвануло, швырнув вверх землю и кровавые ошметки…
Следующим вечером Исаев пересек польскую границу на контрольно-пропускном пункте Рава – Русская и приближался к Львову. На душе было радостно и тревожно. Радостно, что наконец-то вернулся домой, тревожно за родителей.
К обеим сторонам дороги подходил густой дубовый лес, она была пустынной. Сбросив перед очередным поворотом газ, он краем глаза заметил в листве дерева на другой стороне, солнечный зайчик
В тот же миг оттуда раздался выстрел (мотоцикл съехал в кювет), с него сползло тело.
Через минуту, озираясь по сторонам, к тихо постукивающему «Цундапу» приблизились двое, в черной униформе и трезубцами на кепи. Один держал в руках шмайсер, другой – снайперскую винтовку.
– Гарно ты вцилыв москаля, Пэтро, – хохотнул тот, что с автоматом.
– Сьогодня цэ дру… – начал второй и не закончил.
Из-за мотоцикла трижды грохнуло, – оба повалились на дорогу.
– Так-то лучше, – поднялся за коляской капитан, отряхивая колени. – Вставай Рекс, хватит притворяться.
Лежавшая рядом овчарка, вымахнула на дорогу и обнюхала лежавших. В первых сумерках, они въехали в город.
Глава 3. Гэрои Украины
Над Карпатами плыли звуки трембиты*, опускаясь на покрытые легкой дымкой буковые леса и зеленые, с горными речками полонины*.
– Тцу-ю-ю- у! – уносились в прозрачный воздух, а потом возвращались эхом.
На одной из них, на дальнем склоне белела отара овец, внизу стояла бревенчатая пастушья колыба*с двухскатной, из гонта, крышей. Рядом с постройкой, на домотканом ковре с узором, сидели трое, пили мутный самогон и закусывали соленой брынзой.