000
ОтложитьЧитал
Когда я сомневаюсь в том, что я написал, я спрашиваю мнение своей подруги:
– Мне кажется я пишу неровно – говорю я ей.
Подруга подходит к окну и говорит мне:
– Смотри, за окном идет дождь, он идет ровно или неровно?
Она права. Как же она права. Она ничего не понимает в литературе, и все же, она понимает в чем-то больше, чем я.
– Правильно котик срет, но неправильно кладет.
Очень смешно, Вера кладезь народного юмора, но я испытываю облегчение. Я – дождь. Очень неровный, но иду постоянно.
Мы приехали в Америку в середине лета. Нам повезло с местом жительства – это был пригород Портленда, быстро развивающийся окруженный парками район Хэппи Вэлли, с хорошими школами, библиотеками, большим госпиталем, таунцентром.
Семейная пара, в доме у которой мы остановились на первое время, оказались типичными пройдохами, рассчитывающие поживиться за нас счет. Это был, наверное, самый тяжелый период жизни в Америке, когда у нас не было еще ни банковского счета, ни автомобиля, ни связей, и я был вынужден довериться человеку, которого знал по службе в армии двадцать лет назад. Он случайно нашел меня в социальной сети, и я решил, что поскольку у меня в Штатах нет ни одного знакомого человека, я могу воспользоваться этим контактом, как адресом, где мы сможем остановиться с семьей на первое время, пока не придут наши документы, подтверждающие наше резидентство. Все было бы еще ничего, если бы впоследствии не выяснилось, что мой приятель алкоголик, лишенный американского паспорта за неуплату алиментов, а меня он рассматривает исключительно в качестве человека, который может помочь ему решить его финансовые проблемы. Последняя попытка погреть на нас руки, продав нам подержанный автомобиль из русской мастерской по ремонту автомобилей, закончилась провалом для него – машину брать мы отказались, и тут же ощутили, что «друзья» теряют к нам всякий интерес. Тем ни менее, без машины мы были ограничены в передвижениях и контактах, целиком завися от настроения приютившей нас пары. Я выбрал первое заинтересовавшее меня объявление в интернете, и мы довольно удачно приобрели не сильно подержанную Хонду-СRV 2004 года у американца, причем Сергей и его жена категорически не хотели нас вести на встречу с владельцем, придумывая поводы нам отказать. Это окончательно подорвало в нас доверие к ним. Мы видели нескрываемую зависть, лицемерие, и пороки, плохо маскируемые показной религиозностью. Я знал Сергея прямым, сильным парнем, но Америка за двадцать лет превратила его в маргинала, пекущегося о своем далеко небезупречном реноме американского гражданина, с испорченной банковской историей. Таких как Сергей здесь было немало, порядка сто тысяч русскоязычных из всего распавшегося на независивымые республики Союза осели в штатах Орегон и Вашингтон в начале девяностых годов.
Русская община оказывала как правило первую помощь переселенцам, особенно из числа религиозных беженцев, но среди них находились и такие, кто пытался сделать бизнес на временных трудностях эмигрантов, особенно если они приезжали в Штаты не с пустыми руками.
На первой же неделе друг занял у меня четыре тысячи долларов и я вынужден был дать ему эту сумму, поскольку находился в полной зависимости от его гостеприимства. Впрочем, той же ночью я спустился к нему в гараж, где он в одиночку пил пиво, и напомнил, что дал ему взаймы исключительно на месяц, не больше. То ли мой тон показался ему достаточно серьезен, то ли он просто знал меня с армейских времен, как человека способного к решительному поступку, но ровно через месяц он долг вернул, оставив себе тысячу долларов в качестве компенсации за причиненные его семье неудобства, связанные с нашим двухнедельным проживанием в его съемных апартаментах.
Через две недели мы получили документы, тут же завели счет в банке и съехали от «друзей» в общественные апартаменты на соседней улице. Мы звали Сергея с женой к нам в гости «на пирожки», но супруга моего приятеля оскорбилась столь скромным предложением, так как рассчитывала на ужин в мексиканском ресторане
Первым делом, после получения американских документов, мы озаботились тем, чтобы найти языковые курсы, до того, как придет осень, и можно будет поступить в местный колледж. Мы нашли их в «Гудвиле» – магазине, торгующем поношенными вещами, и занимающемся благотворительной помощью. Уроки различного уровня несколько раз в неделю по три часа проводились для эмигрантов со всего мира на безвозмездной основе.
Группа, в которой предстояло учиться, меня поначалу удивила. Ее костяк составляли китайские слушатели. Мы с женой были едва ли не единственными белыми в аудитории. Нас, как коренных жителей Сибири, это обстоятельство нисколько не смутило и даже обрадовало – китайцы наши соседи, а значит, почти свои. Впрочем, китайцы оказались несколько другие. В основном, бывшие жители Гонконга, сбежавшие оттуда в США в конце 90-х, незадолго до присоединения территории к Китаю. Педагог – 56-летний американец, женатый на китаянке, преподававший до этого несколько лет английский язык на Тайване, убежденный демократ, вегетарианец, поборник защиты окружающей среды и сберегающих технологий, оказался типичным либералом.
Дэвид любил пошутить. Китайцы, воспитанные в традициях уважения к учителю, стойко переносили его шутки и вежливо улыбались. Участь одинокого шутника не слишком легка. Временами Дэвидом овладевала меланхолия и на аудиторию спускалась тягостная тишина, в которой слабым, едва слышном эхом резонировал голос педагога. С нашим появлением ситуация резко изменилась. Мы с энтузиазмом подхватывали вялые заношенные шутки Дэвида и возвращали их ему, придав изрядный заряд сарказма. Шутки взрывались у Дэвида прямо в руках, обдавая его с ног до головы фейерверком двусмысленных подтекстов. Обескураженный учитель пытался сердиться, явно искал повода для ссоры, и последующего изгнания нас из тихого китайского рая. Но все его усилия были тщетны. На грубость мы не велись, колкости опускали, на пылкие реплики отвечали улыбкой.
Спустя пару месяцев Дэвид сдался. Постепенно он начал получать удовольствие от свободной манеры взаимного обмена репликами, который часто переходил в обширную дискуссию, где у каждого присутствующего в аудитории слушателя была возможность высказать свое мнение. Дискуссии, как правило, выходили очень далеко за рамки урока, что может быть вредило плану занятий, но здорово способствовало языковой практике. Китайцы наконец заговорили. Занятия у Дэвида стали набирать популярность. Вскоре в группу влилось еще несколько любящих поговорить русских, пара вьетнамцев, чилийцев, бразильцев, несколько вышедших замуж за американцев японок, одна не вышедшая замуж итальянка и француженка марокканского происхождения. Весь этот интернационал изрядно разнообразил этнический состав группы, придавая ей яркий колорит и необычные звучания. Одна колоритом пара украинцев приходила на занятия просто, чтобы почесать языками с русскоязычным соотечественниками, причем не муж – высший вратарь «Таврии», после перенесенной на поле травмы вообще соображал с трудом и даже обижался, если мы переходили на английский. Благодаря этим курсами мы приобрели на первых порах довольно широкий круг интернациональных знакомств, но позже мы решили, что нужно переходить на другой уровень и учиться уже более системно английскому языку для иностранцев на официальных курсах в местном комьюнити колледже. Для американских резидентов обучение в колледже стоило очень недорого, что-то около двадцати долларов за семестр но, в то же время, за соседней партой сидели студенты из Саудовской Аравии, которые вынуждены были платить за свою учебу гораздо более солидные суммы.
Через полгода жизни в Штатах жена захотела вернутся. У нее случилась истерика из-за того, что ей не удалось со второго раза сдать на водительские права. Юлю сотрясали рыдания она говорила, что мы здесь никогда ничего не достигнем, и нам нужно возвращаться. Я убеждал ее потерпеть. Мы только включились в проект, потратили около тридцати тысяч долларов, и я намерен был отбить эти деньги, чтобы не возвращаться в минусах на старое место. Мы все свои проекты доводили до конца.
У меня был запас энтузиазма. Я знал немного английский язык, пробовал себя то тут, то там, мы получили небольшую финансовую поддержку на время поиска работы и стали более жестко контролировать свои расходы. Свой первый год в США мы потратили на то, чтобы подтянуть язык. Мы записались на курсы в колледж, посещали все бесплатные уроки, смотрели американские фильмы, читали англоязычную литературу. Я подавал одно резюме за другим, посещал собеседования, брался за любую работу, которую мне предоставляли временные агентства по трудоустройству.
Помимо работы на парковке мне запомнилось то, как я работал в крутом американском госпитале в качестве пожарного инспектора. Дело было в том, что на какое-то время в госпитале вышла из строя система пожаротушения, и выход был найдет в том, чтобы поставить людей, которые будут всю ночь ходить по всем помещениям госпиталя и принюхиваться, пытаясь убедиться в том, что нигде не пахнет дымом. Такое странное сочетание высокой технологичности и архаичных форм трудовой занятости не могло не удивлять. Это были мои первые полгода жизни в Америке и я все еще верил в безусловное превосходство Запада, опережающего Россию на десятки лет технологического развития.
Госпиталь расположен на вершине горы, куда ведет специальная канатная дорога. С верхней точки открывается фантастическая панорама города и иногда сюда забираются туристы, чтобы полюбоваться открывающимся с горы видом. Пациентов в госпиталь доставляют всеми видами транспорта. Я видел, как на крышу садился вертолет. Во время дежурства была возможность пройти по всем помещениям, куда вход только по специальному пропуску. Я проходил все эти круги жизненного цикла раз за разом, как того требовала инструкция. 11-й этаж – спящие младенцы, 12-й- травма, 13-й- поддержание жизнедеятельности. Веселее всего в травме. Персонал молодой, энергичный, у них все время что-то падало. Больше всего поразило то, что я входил в палату с младенцами без всяких дополнительных проверок состояния моего здоровья, в рабочей робе, без бахил и марлевой повязки. По-началу я думал, что младенцы тоже в отключке, однако под утро они начали подавать голоса и стало как-то по-веселей. В общем, не такой уж он и страшный этот американский ад. Я просто удивился, насколько легко было оказаться там, где жизнь и смерть соседствует друг с другом, словно в каком-то фильме ужаса, но никого это не удивляло и не пугало.
Первые два с половиной года мы прожили в двухкомнатных апартаментах в новом, быстро развивающемся районе города, с хорошими школами, парками и удобной инфраструктурой. Рядом была библиотека, куда я регулярно наведывался за фильмами и книгами на английском языке.
Мы много гуляли, изучая окрестности, и вскоре убедились, что ходить здесь не очень интересно – это не Россия, людей здесь на улицах не много, все ездят на машинах. Редкие любители бега, собаководы, прогуливающие своих четвероногих друзей, слоняющаяся без дела молодежь, родители, ведущие своих детей в соседнюю школу – вот и весь контингент, который можно встретить за дверью своих апартаментов, если не считать довольно однообразных парков, в которых собираются семьи, чтобы провести воскресные пикники.
Социальная жизнь не складывалась. Местные церковные общины, в которые входило примерно восемьдесят процентов русскоязычного населения, мы не посещали. Без постоянной работы, без сложившегося круга друзей, вне привычного окружения, мы были обречены на довольно изолированную жизнь, ограниченную кругом нашей семьи. Да, мы посещали языковые курсы, учили английский в колледже, совершали время от времени дальние вылазки в соседние города, ездили на океан, в Сиэтл, Сан-Франциско и это на какое-то время создавало иллюзию узнавания чего-то нового, что со временем нам откроется во всей полноте своих безграничных возможностей. Новый мир был рядом с нами, нам позволялось даже вступить в него, делать все то, что делают рядовые американцы, но по-прежнему сохранялся некий невидимый барьер между нами и той жизнью, за которой мы словно бы наблюдали со стороны. Да, по-началу все казалось интересным, каждый день нас учил чему-то новому. Но жить, постоянно находясь за школьной скамьей, постепенно надоедает.
Вместе с нами новой жизни учились и наши дети. Когда мы приехали в Штаты, старшей было уже семнадцать, младшей тринадцать. По-английски они практически не говорили. Когда на детской площадке к ним подошел полицейский, чтобы узнать, что они делают здесь в десять часов вечера, они не смогли понять ни слова. Полицейский как-то догадался, что перед ними русские дети, которые живут в окрестных домах и отпустил их.
Чтобы выиграть время и упростить адаптацию к местным условиям, Варю решили отправить на год учиться в местную хайскул, Маша пошла в мидскул. За год Варя немного освоилась, познакомилась с русскоязычными ребятами, Маша оказалась в американской среде, поэтому язык она начала усваивать гораздо быстрее. За Варей был закреплен русскоязычный педагог, который помогал ей выстраивать коммуникацию и решать все проблемные вопросы. Кроме того, у Вари быстро образовался круг поклонников, которые тоже охотно брали на себя обязанности коммуникаторов, так что она долгое время предпочитала оставаться в тени и практически никогда не проявляла инициативы в освоении новых навыков, необходимых для успешной адаптации.
Как только Варе исполнилось восемнадцать, она объявила нам, что совершенно взрослая и будет теперь делать все, что ей заблагорассудится. Не помню в точности, что включал в себя весь список свобод: курение, гуляние с мальчики до утра, алкоголь, – но разговор шел в этом русле. Накануне Варя высказала мне все свои детские обиды, напомнила мне, как я ее наказывал, и предупредила, что если сейчас это повторится, то она заявит на меня в полицию и меня посадят. У Вари была настоящая истерика. Она рыдала. Сначала я тоже что-то кричал ей в ответ, но потом понял, что все бесполезно, она меня не слышит. Я пытался донести до нее, как сильно переживал за то, чтобы она выросла нормальным человеком, как хотел любой ценой оградить ее от ошибок, и не в силах повлиять на нее, использовал запугивания, как последнее средство. Потом ко мне пришло успокоение. Я понял, что не могу себя ничем оправдать, если ребенок потерял ко мне свою любовь и доверие. Мне придется принять это, но совершенно отпустить ситуацию я не мог.
– Если ты считаешь, что теперь ты имеешь право не считаться с нами, ты ошибаешься. – сказал я ей. – Хочешь быть свободной от правил – можешь уходить.
И Варя ушла. Она посчитала, что я выгнал ее из дома. Ее не было дома две ночи. Она бродила по улицам, ночевала в гостинице, проводила вечера за столиком в кафе. Мы отслеживали ее перемещения по социальным сетям, знали, что она продолжает посещать школу, но я останавливал жену от того, чтобы пойти ее искать и вернуть домой. Я считал, что Варя должна прочувствовать, каково быть одной на улице малознакомого города, в чужой стране, и сделать самостоятельные выводы. Это было жестоко, но тогда мне казалось, что иного выхода научить Варю ценить свой дом и близких людей у нас нет. По закону она действительно считалась взрослым человеком и имела право на самостоятельный выбор. Любое насилие против нее могло обернуться против нас судебным разбирательством. На деле, Варя еще долго оставалась инфантильным ребенком, и мы не спешили выталкивать ее во взрослую жизнь, стремясь продлить ее детство настолько, насколько это было возможным.
На третий день мы все же заехали в школу и встретились с Варей. Варя согласилась вернуться домой. Это было серьезным испытанием и для нас, и для нее. Больше конфликтов на почве ее совершеннолетия у нас с ней не было. Варя еще два года прожила с нами, пока не познакомилась с мальчиком, который взял манеру оставаться ночевать у нас дома. На третью ночь мне пришлось серьезно поговорить с дочерью и поставить ее перед выбором: либо мальчик ночует у себя дома, либо они снимают свое жилье и они живут вместе. Некоторое время Варя жила в доме родителей мальчика, а затем они и в самом деле сняли однокомнатные апартаменты и стали жить вдвоем. Мальчик уже работал, Варя тоже бросила колледж и пошла работать в аэропорт помогать тучным и больным людям подниматься на борт самолета. С этого началась ее самостоятельная жизнь в Америке. Мне было жаль, что с учебой у Вари ничего не вышло, но видимо это было неизбежно, как бы я не старался ее мотивировать. Живя с нами, она не несла никаких трат на проживание, и за короткое время ей удалось скопить приличную сумму – что-то около восьми тысяч долларов, которые она потратила, купив с аукциона, при помощи своего бойфренда, побывавшую в аварии иномарку премиум класса. Мальчик любил машины и довольно быстро восстановил испорченный капот автомобиля в русских мастерских. Этнический украинец, он с детства жил в Америке, закончил здесь школу и по характеру был типичным американским подростком с русскими корнями, любившим модно одеваться, ездить на крутых тачках. Он был очень общительным и держащим нос по ветру подростком. Варя с Эриком неплохо ладили друг с другом. Оба любили веселую бесшабашную жизнь, молодежные компании, походы по барам, поездки на океан. Мне показалось, что выйдя из-под родительской опеки и моего постоянного морального давления, дочь стала более свободным и счастливым человеком. Я по-прежнему люблю ее, но в то же время, я понимаю, что занимаю в ее жизни весьма скромное место. Иногда мы уходим из жизни близких людей еще при жизни, иногда жизнь подталкивает нас к таким решениям, несмотря на то, что нам бы хотелось подольше оставаться самыми важными для детей людьми.
У Маши был свой путь в американскую жизнь. Первый год она вспоминала своих школьных подруг, мечтала вернуться в Россию. Когда заболела бабушка, она написала ей письмо, в котором очень сожалела о случившемся, называла наш отъезд в Америку ошибкой.
По Машиной просьбе я передал ее школьным подружкам подарки. Школьной дружбы у Маши в Америке не сложилось, американцы сильно отличались от русских детей и их компании, как и компании мексиканцев, азиатов и чернокожих практически не пересекались друг с другом. В школьной столовой каждая национальная группа сидела за разными столами. Маша тяготела к друзьям Вари, и у них постепенно сформировался свой особый круг общения. Американский плавильный котел – пропагандистский штамп, ничего не имеющий общего с реальной жизнью страны. Возможно, такое мнение у меня сложилось потому, что Портленд считается одним из самых белых городов Америки. Популярный слоган портлендских неформалов «Keep Portland Weird» – поддерживай Портленду имидж странного города, националисты и сторонники принципов преимуществ белой расы переиначили в «Keep Portland White» – «Сохраняй Портленд белым». Здесь менее восьми процентов черного населения, черные чувствуют себя в Портленде очень неуютно. В последнее время в город усилился приток азиатского и мусульманского населения и это приводит к конфликтам внутри общины, привыкшей к большей культурной однородности. Так две ученицы, нашего учебного округа, одетые в традиционные мусульманские платья, подверглись расистским нападкам в общественном транспорте со стороны неуравновешенного чувака, оказавшегося в последствии ветераном войны в Ираке, и после того, как два пассажира вступились за детей, он достал нож и нанес пытавшимся его образумить мужчинам смертельные ранения. На суде он сказал, что сделал это из протеста, потому что они попытались воспрепятствовать ему в реализации конституционного права на высказывание своего политического мнения.
Все-таки в России, благодаря тесному соседству разноплеменных народов и исторически интегрированному в общество мусульманскому населению, гораздо выше уровень религиозной терпимости и доверия людей различных религий и культур друг к другу. Опыт Советского Союза и интернационального воспитания оставил глубокий след в сознании российского гражданина, несмотря на присущие рядовому обывателю фобии и предрассудки. Американское общество выглядит гораздо менее подготовлено к массовому притоку в него других культур и постепенному размыванию христианской однородности. У рядового американского обывателя сложилась стойкая ассоциация иделогии мусульманина с терроризмом и это большая проблема, поскольку недоверие приводит к росту напряженности и настоящим трагедиям с массовыми жертвами внутри, казалось бы, совершенно не политизированных гражданских организаций.
Проблемы взрослой жизни находят свое отражение и в школах, где периодически в публичной полемике всплывают вопросы, связанные с религиозными традициями. Позволить ли школьникам совершать молебен в учебное время, как находить время для исполнения обрядов детьми в рамках школьного расписания. Эти и другие вопросы интегрирования национальных традиций и поиск путей их приспособления к универсальным американским правилам то и дело обсуждаются представителями школьной администрации и учителями на специальных порталах сайта школы.
К плюсам американской системы образования можно отнести то, что нас уже не вызывали, а приглашали на школьные собрания, не собирали с нас дополнительных плат на мероприятия, да и в целом, школьная администрация старалась по пустякам не волновать родителей своих учеников. Мы лишь дважды в год приходили на специально организованные округом сессии для родителей, где подходили к расставленным в просторном холле кафетерия столам преподавателям и интересовались у них школьными успехами и проблемами своих детей. Так однажды нас сильно удивил тот факт, что учитель по математике нашей вечной троечнице Варваре поставила пятерку и мы даже дважды переспрашивали, не перепутала ли она ее фамилию с какой-то другой ученицей.
Похоронив маму, в Америку я вернулся с котом, который прожил без нас год вместе с тещей и квартиранткой из Ростова. Теща после смерти мамы решила вернуться в Бурятию, за котом ухаживать было некому, поэтому мне срочно пришлось оформлять все документы на его перевозку. Я чувствовал тещино недовольство. Возможно она была сердита на меня за то, что я вывез семью в Америку, или ей показалась недостаточна та сумма денег, которую она получила за то, что присматривала за квартирой в течении года. Я чувствовал растущее отчуждение от этой ставшей чужой мне женщины. Моя мама умерла, и вместе с ней умерли мои чувства к другим людям, я начал испытывать по отношении к ним безразличие. В аэропорту меня не покидало ощущение того, что я прощаюсь с ней навсегда.
– Дай, Бог, – говорил я ей, – встретимся. – целуя ее в сухую щеку. На ее лице не отразилось ни единой эмоции, но мне и в самом деле было все равно.
Теща была тщательно причесана, элегантно одета, и в свои семьдесят два напоминала мне классическую американскую старушку.
Перевозка кота превратилась в целую эпопею. Если до Нью-Йорка я летел рейсом Аэрофлота, и кота спокойно взяли в багажное отделение, то до Портленда предстояло лететь американской авиакомпанией, которая наотрез отказалсь брать животное в багаж, мотивирую тем, что температура летом в багажном отделении может угрожать его жизни, а в салон меня не пускали потому, что у меня не было специальной сумки, для перевозки, а клетка не проходила по стандартам. Ни в одном из терминалов аэропорта специальной сумки не нашлось, несмотря на то, что я объездил со своим несчастным питомцем все станции, и обошел все бутики аэропорта Кеннеди. Я буквально сошел с ума на этой почве и это было заметно невооруженным глазом. Мы и так опоздали на стыковочный рейс и провели с котом ночь в гостинице в ожидании рейса, и теперь нам предлагали задержаться еще, чтобы съездить в специализированный магазин в городе и приобрести подходящую поклажу. В конце концов, я уже начал кричать на старшую смены и угрожать ей тем, что брошу животное прямо в аэропорту, и это останется на ее совести на всю жизнь. Наконец, она согласилась с тем, чтобы я вез кота в обычной сумке и это была настоящая пытка и для меня, и для кота, и для пассажиров, сидящих на соседних креслах. Вылет отложили на два часа в связи с какой-то экстренной ситуацией в соседнем аэропорту, и мы все это время ожидала своей очереди на взлет в самолете, стоящем на полосе. Кот обезумел от сидения в сумке и мне пришлось его буквально утрамбовывать все это время, чтобы не позволить ему выскочить из сумки и не сбежать от меня. Кот орал, сопротивлялся, шерсть летала по всему салону, сидящий рядом джентльмен то и дело вздрагивал, как только кот в очередной раз собирал силы для рывка и однажды его лапа все-таки оказалась в опасной близости от левого глаза соседа. Сосед от неожиданности ойкнул и прикрыл ладонью лицо. Я оценил то, с каким мужеством и достоинством он переносил трудности дороги, ни разу не упрекнув меня за доставленные ему неудобства.
Кот довольно легко адаптировался к американской жизни. Через полтора года он и вовсе переселился из апартаментов в собственный дом с участком, где стал полноправным хозяином участка земли в десять соток, часами просиживая на заборе или под кленом, охраняя свои владения от регулярных набегов ехидных облезлых белок, живущих по соседству.
Самое удивительное, что кот приспособился ходить в туалет на соседний участок. И его молодой владелец приходил ко мне жаловаться на кота, потому что его собачка раскапывала кошачьи экскременты и заносила их в дом. Что я мог поделать? Я с трудом сдерживал смех, выслушивая от американского соседа жалобы на русского кота, которому я был совершенно не указ. Соседу пришлось уложить искусственный газон, а всю оставшуюся территорию участка закатать в бетон.
В первый год, что я прожил в Америке, я с энтузиазмом брался за любые случайные заработки, надеясь найти на этом поле Чудес свою золотую жилу. Я работал парковщиком автомобилей, некоторые из них были с механической коробкой передач, другие заводились простым нажатием кнопки. Все эти нюансы плохо укладывались в моей голове и случались ужасные казусы, про которые лучше не вспоминать. В конце концов меня с этой работы выгнали, и это к добру, я полагаю, потому что машины были дорогими и мне бы еще долго пришлось возмещать нанесенный ущерб, поскольку к работе я относился ответственно, и никак не мог позволить признаться, что я чего-то не знаю или не умею. До всего я доходил сам, методом проб и ошибок. К счастью, мне подвернулась работа по производству подошв на фабрике кроссовок Nike, и это уже была постоянная работа, которая пусть и оплачивалась не слишком хорошо, но все-таки позволяла мне надеяться на то, что моя рабочая квалификация со временем вырастет, и я приобрету со временем должный профессионализм. К работе я относился максимально ответственно, несмотря на то, что я периодически выводил из строя какие-то машины и механизмы, подходя к ним слишком утилитарно, как к простым механизмам, от которых требуется любой ценой добиться результата, без учета того, что у них есть свои тонкие места, требующие деликатности в обращении. В душе я оставался гуманитарием и ненавидел машины, они мне отвечали той же монетой.
Nike нанимал сезонных рабочих через специально созданное агентство, на срок до одиннадцати месяцев, а потом увольнял их, экономя таким образом на страховке, заработной плате и бенефитах, которые предприятие вынуждено было выплачивать постоянным работникам. Я, таким образом, получал минимальную заработную плату и не имел никаких перспектив в будующем устроиться на фабрику на постоянную основу. И в то же врем, фирма везде рекламировала себя как передовое предприятие, где созданы благоприятные условия труда, исключающие расовую дискриминацию и неравенство. На самом деле, они зарабатывали миллиардные барыши на дешевом труде выходцев из Африки и Азии, вынося основные производственные мощности за рубеж. Посредническое кадровое агентство еще ухитрялось экономить на обязательной медицинской проверке работников и драг тестах, заставляя их оплачивать из своего кармана. Спустя год после своего увольнения, я получил компенсацию за это мошенничество, благодаря тому, что кому-то пришло в голову подать на агентство в суд и выиграть дело.
Nike и впрямь было одним из самых успешных предприятий в городе. Я имел тридцатипроцентную скидку на его товары в фирменном магазине, и это была большая привилегия, которой удостаивались работники предприятия. Мне многие завидовали, хотя я и не мог воспользоваться этой скидкой, поскольку даже с ее учетом, цена на продукцию предприятия казалась мне необоснованно завышена.
Раз в год на предприятии проводилась распродажа неликвида, и на это время фабрика превращалась в настоящую барахолку, поскольку весь товар отпускался на вес и я набрал около четырех мешков фирменной продукции, потратив на все чуть больше ста пятидесяти долларов. В тот счастливый вечер я был настоящим дедом Морозом для своих детей и жены.
Тридцать первого декабря 2012 года к нам на балкон наших апартаментов прилетела птичка. Я взял ее на руки и занес в дом. Жена принесла коробку из-под обуви, мы налили ей воды в блюдце и попытались ее напоить, но спустя час птичка уснула и больше не просыпалась.
В марте заболела мама, ей сделали операцию, но ей не стало лучше. Мы долго не могли добиться от родственников диагноза, чтобы принять окончательное решение о возвращении в Россию. Когда стало очевидно, что это рак, возвращаться было уже поздно. Болезнь развивалась стремительно, я взял билет на самолет, но я успел только на похороны. По возращению в Портленд меня не торопились взять в смену, всякий раз ссылаясь на то, что нужно немного подождать пока освободиться место и, предлагая мне работу в ночь или до позднего вечера, что мне не слишком подходило, так как я боялся за свое здоровье. Двенадцатичасовый рабочий день больше подходил азиатам, чем европейцам, которых, кстати, на фабрике было подавляющее большинство, и где они себя чувствовали полноценными хозяевами, выстраивая порядки в смене на свой вьетнамский манер, который мне не слишком нравился, говоря по чести. Со мной в смене даже работал один ветеран вьетнамской войны, который рассказывал о том, что ему пришлось пять лет провести в застенках у коммунистов, на что я, впрочем, никак не реагировал и даже не проявлял сочувствия к его страданиям, поскольку, по-правде сказать, в свои восемьдесят лет он был настоящим говнюком, пользуясь своим возрастом для того, чтобы добиться щадящих условий труда, вместо того, чтобы отправиться на заслуженную пенсию. Вьетнамцы очень трудолюбивый народ и конкурировать с ними в трудолюбии на нищенскую зарплату не у всякого европейца хватит воли и сил. Это справедливо, что мы все разные, и нам нет никакого дела друг до друга. Все нации и народы здесь создают свои общины и редко высовываются за их границы, предпочитая работать в своих национальных коллективах, посещать свои национальные храмы, проводить свободное время в обществе людей своей национальности и своего цвета кожи.