Еремеев проснулся в субботу в восемь утра как по будильнику, – с разбитой, словно с большого бодуна, головой. Всю ночь ему снилось, что он – маленькая трёхлетняя девочка, и что его нянчит монстр. Огромный, чёрный, волосатый оборотень укладывал его (её?) спать, а он капризничал и не соглашался.
– Я не хочу спать! – упрямо хныкал Еремеев. – Не хочу!
– А что хочешь? – устало спрашивал его оборотень, положив на кровать большую лобастую голову.
– Конфет! – хитро улыбался маленький Еремеев.
И его монстр обречённо вздыхал и, повозившись зачем-то в прихожей, брёл куда-то, одному ему известно куда, за конфетами. Издевательства продолжались всю "ночь", а под "утро" оба они "уснули" валетом на широкой панцирной кровати и спали почти весь "день".
В общем, проснулся Еремеев вроде бы и рано, а вроде и нет, и в не очень хорошем расположении духа.
Он спустил босые ноги с кровати, пошарил ими по полу в поисках шлёпанцев и, так ничего и не найдя, прошлёпал босиком в ванную. Горячей воды не было, поэтому, критически осмотрев в зеркале вчерашнюю щетину, он решил по случаю субботы оставить её в покое. Он кое-как умылся холодной, почти ледяной водой и уже потянулся было за полотенцем, как в прихожей раздался звонок.
Чертыхнувшись, он наспех приложился лицом к полотенцу и как был, в трусах и босиком, поплёлся открывать дверь.
Дети были маленького роста – и мальчик, и сопровождавшая его девочка.
– Здравствуйте, – укоризненно взглянув на открывшего двери босого и раздетого Еремеева, вежливо сказала девочка. – Где ваши квитанции? Мы бы хотели открыть сезон.
– Сезон на что? – не понял Еремеев.
Мальчик и девочка переглянулись.
– Вы – Еремеев Егор Георгиевич? – уточнил мальчик.
Еремеев похлопал глазами, сглотнул подкативший к горлу неприятный ком, кивнул и промычал что-то нечленораздельное: дети были самые обыкновенные – цветные пуховички, выбивающиеся из-под шапочек взмокшие прядки, мокрые грязные сапожки… Но было в них что-то ненормальное. Грозное, что ли.
– Тогда вы должны знать, что сегодня открывается сезон, – озадаченно сказал мальчик. – На постижение. Квитанции подойдут любые – всё, что угодно, подтверждающее личные данные.
– Блииин! – спохватилась девочка. – Знать-то он должен был только к вечеру, когда…
– Ох!.. Выходит, мы же сами ему…
Они снова переглянулись.
– Не ошибается только тот, кто ничего не делает, – вздохнула девочка. – Будем считать, что первый уровень у него пройден с читами.
Она нетерпеливо повела рукой, показывая мальчику: заходи, заходи, мол.
– Разрешите? – мальчик шагнул в прихожую.
Еремеев поймал себя на том, что посторонился, пропуская его, как пропускают ползущего по своим делам скорпиона, и усмехнулся нелепости такой мысли: мальчику на вид было лет пять, и на скорпиона он был похож не больше, чем сам Еремеев – на Белоснежку. Пацан как пацан.
Гости у Еремеева бывали не часто, гости с детьми – тем более, а уж про самостоятельно разгуливающих пятилетних детей и говорить нечего, – пригласить их, собственно, было некуда.
Заглянув в обе двери – и в комнату, и на кухню – мальчик пару секунд помялся и как был, в курточке и сапожках прошёл на кухню.
– Ну, тоже проходи, что ли, – сказал Еремеев оставшейся за порогом девочке, втайне надеясь, что никто из соседей не наблюдает за ним в выходящий на общую площадку дверной глазок. – Чего уж там.
Девочка вошла, огляделась, сняла пуховичок и аккуратно положила его на тумбу для обуви – выше ей было не дотянуться.
– Мы пришли к вам, потому что нам тоже нужен архат, – сказала она.
– Кто? – не понял Еремеев.
Слово было знакомое, от него веяло чем-то эзотерическим, и, услышь он его от кого-нибудь из приятелей или, на худой конец, от Зайки, он бы не только не удивился, но и припомнил, что оно значит, но тут голова его попросту отказалась соображать.
– Соберитесь, – строго сказала девочка. – Вы же умеете. У вас… – она замялась. – У нас… У нас есть полчаса.
И печально посмотрела на него снизу вверх.
– Но я никуда не собирался, – выпучил от такой наглости глаза Еремеев.
Ком, стоявший у него в горле, предательски дрогнул, и голос вышел испуганным, писклявым и ненастоящим. Чёрт побери, подумал он, мне ещё сумасшедших детей не хватало. С утра в субботу.
– Вы не подумайте ничего такого, – обиделась девочка. – На самом деле с нами вам тоже будет намного легче, по крайней мере, в первое время.
Еремеев прокашлялся. Щемящий ком чуть опустился, и теперь стало давить слегка пониже, – где-то в районе грудной клетки: он боялся и, более того, боялся себе в этом признаться.
– Вы вообще кто такие? – возмутился он, и возмущение это тоже вышло сдавленным, сбивающимся на фальцет и тоже ненастоящим. – Почему без старших?
– Я – старший! – крикнул из кухни мальчик.
Ну, можно сказать и так, пожала плечами девочка.
– Мы – асессоры, – сказала она. – Можете считать, что всё это – конечный результат первичного поиска соответствия.
Асессоры, архаты, какие-то невнятные поиски… Мысль о собственном безумии показалась Еремееву куда менее привлекательной, чем недавняя идея о безумии незваных гостей.
– Мне бы позавтракать… – жалобно сказал он.
***
Плотная снежная туча накрывала полгорода – она висла над городской администрацией, речкой, мостом к цирку и ведущей вверх, в Калинино, старой ржавой моноколейкой. Ветер гнал по сухому мёрзлому асфальту тонкие ледяные струйки позёмки, трепал растяжки с рекламой и закрадывался за воротник.
– Я так ничего и не понял, – Еремеев шагал, зябко кутаясь в синюю стёганку, карманы которой были оттопырены целой кипой прошло– и позапрошлогодних счетов, штрафов и квитанций налоговых сборов. – Куда мы, зачем мы, и как вам вообще удалось вытащить меня из дома.
– Вы, главное, не переживайте, – с готовностью откликнулась девочка. – Постижение редко приходит сразу. Обычно это непростой затяжной процесс. И, если помните, мы едем к Зое, потому что она не берёт телефон.
Он так и не понял, зачем утром позвонил ей – то ли рассчитывая на помощь, то ли просто для того, чтобы пожаловаться. А Зайка не взяла телефон. Бывало, конечно, что и раньше не брала. И не раз. Но если учесть, что накануне она весь послеработний вечер просидела у подруги, страдающей от неудачной любви, и вернулась домой вся в слезах, соплях и претензиях к тем пятидесяти процентам их пары, которые представлял собой Еремеев, о чём и не замедлила тогда же, вечером, сообщить ему, обалдевшему от такой неожиданной причастности, то сегодняшняя тишина в трубке была странной и неестественной.
Дом Зайки, пристроившийся на отшибе – на пересечении Подлесной и Космонавтов, был по-субботнему тих и неприветлив. В окнах её, выходящих в безлюдный двор, тоже было темно и пусто. Всё то время, пока Еремеев топтался у двери парадной, вспоминая код и этаж, дети терпеливо стояли в сторонке и подошли только тогда, когда замок щёлкнул.
– Второй этаж, – сам не зная зачем, сказал Еремеев.
Зайка ждала их в дверях, сонная и растрёпанная.
– Ого! – зевнула она. – Это что у тебя за эскорт? Только не говори, что твои.
– Издеваешься, – констатировал Еремеев. – А зря, между прочим, потому что они теперь отчасти и твои. Эти славные ребята собрались открывать сезон. У меня.
И развёл руками.
– Какой сезон? – снова зевнула Зайка. – На карусели, что ли, в местном ЦПКиО? – и посторонилась, пропуская их вовнутрь. – Так его только недавно закрыли.
– Сезон на постижение, – поджав губки, серьёзно сказала девочка и оглянулась на мальчика. – И оно карусели, конечно, не исключает, но в них и не нуждается.
– Странные какие-то у тебя дети, Горыч, – прошептала Зайка Еремееву на ухо прямо у них над головами. – Ты их не в Сколково случайно украл?
– Я их не крал, – обиделся Еремеев. – Но подозреваю, что почти купил.
И показал торчащие из кармана корешки разноцветных квитанций.
***
Ванная у Зайки была крошечная, вся увешанная полотенцами и запотевшая. Еремеева затащили вовнутрь чуть ли не насильно и заперли изнутри дверь.
– Ты чего?! – зашипела на него Зайка. – Дети не могут быть сами по себе! Родители, опекуны – кто-нибудь обязательно где-нибудь должен быть! Да за киднеппинг вообще положена статья!
Она глубоко вдохнула, шумно выдохнула прямо в опешившего Еремеева и уже спокойнее прошептала:
– Их надо отдать.
– Надо, – с готовностью согласился Еремеев. – Я что, против? А кому?
– Как "кому"?! – снова зашипела Зайка. – У нас что, сегодня утром полицию отменили?!
– Бог с тобой! – почти натурально изумился Еремеев. – Кто же её отменит?
Зайка возмущённо фыркнула, отодвинула его с дороги и вышла из ванной, на прощание покрутив у виска пальцем.
Дети по-прежнему стояли в прихожей.
– Ну, чего стоим? – вздохнула она. – Чай?
***
Отделение полиции было сразу за лесопарком.
Дорожка шла от автобусной остановки вглубь, мимо закрытого небольшого кафе, вдоль голой до синевы берёзовой рощи, между тощими кустами облетевшего на зиму барбариса.
– А знаешь…
Еремеев обернулся к шагающей рядом Зайке и внезапно замер на полуслове: за худосочными голыми берёзками громоздилось что-то огромное и почти нереальное. Оно было серым, мохнатым, спина его горбилась выше самых высоких берёз, между стволов которых прямо на Еремеева смотрел порядочных размеров внимательный шафрановый глаз.
– О, чёрт! – зажмурился Еремеев. – Я сплю. Господи, ущипни меня и дай проснуться!
– Горыч?..
Зайка обернулась, и глядящий на них глаз моргнул, поплыл куда-то в сторону, и там же, между деревьев, показался второй – такой же. Исполинская голова качнулась вверх, ушла выше деревьев и уже оттуда глянула на них снова: с интересом и даже почти с сочувствием.
Визга у Зайки не получилось: в тот самый момент, когда он уже готов был родиться, Еремеев по-быстрому обнял её за дёрнувшиеся было плечи, зажал ей рукой рот и прошептал в самое ухо:
– Тсс! Тихо, тихо, Зайка. Вспугнёшь.
Дети молчали. Оба.
Существо выгнуло над рощицей длинную драконью шею и шумно вдохнуло, принюхиваясь. Еремеев отпустил свой "захват", ещё раз показал "тсс!" и поймал себя на мысли о том, что завизжать теперь хочется ему самому.
Существо пахло лесом, мокрым снегом и тиной.
– Смотрите, какие странные звери водятся в ваших местах, – тихо сказал мальчик и поднял вверх сперва бровь, а затем и большой пальчик.
Еремеев прокашлялся: нынешнее помешательство очень напоминало приснившийся ему накануне ночью сон.
– Хотите узнать, откуда берутся драконы? – дёрнула его за рукав девочка.
Еремеев ошалело посмотрел на неё, потом – на Зайку.
– Я …
– Х-Т-Т-Т-Т!! – раскатисто выдохнул дракон, скосил огромный, похожий на лошадиный, глаз и шагнул к ним через рощицу.
Зайка обмякла, и он еле успел подхватить её.
– Это стражи между мирами, – сказала девочка.
– Ага, а Змей Горыныч – сиамские близнецы… – почти на автомате согласился Еремеев, крепко держа Зайку. Вверху, высоко над его головой, медленно проплывала свалявшаяся, похожая на овечью, густая серая шерсть.
Брюхо дракона колыхалось, как низко идущие облака, а когда оно закончилось, небо над головой получилось уже вечерним – густого багрового цвета.
– Это возмутительно… – сказал Еремеев.
Парк был на месте, но воздух в нём оказался летним и горячим. Таким горячим, что Еремееву, и так взмокшему от ужаса, стало совсем дурно. Он разжал пальцы, отпуская Зайку, и собрался плавно осесть рядом.
Мальчик с девочкой испуганно переглянулись.
– Ох! – ахнула девочка.
– Если вам станет плохо, здесь появятся совсем не те люди, и всё пойдёт по-другому, – поспешно зашептал мальчик. – Вставайте.
Еремеев помотал головой, пытаясь справиться с головокружением. Берёзовой рощи больше не было, вместо неё в нескольких метрах от них топорщился худосочный тощий подлесок. Из подлеска выбежал маленький, по колено Еремееву, сердитый человечек в красном трико. Волосы у человечка были спутаны и торчали во все стороны, как у давно нечёсаного рыжего пуделя.
– Вы кто такие?! – замахал руками человечек. – Вон! Вон отсюда!
– Квитанцию! Квитанцию, чёрт бы вас побрал! – снова зашептал мальчик. Не дожидаясь ответа, он проворно сунул ладошку в карман к Еремееву, достал первое, что попалось под руку, и поспешно сунул человечку квитанцию. Очумевший Еремеев открыл было рот, но слов у него не было, и поэтому с минуту он молча с открытым ртом наблюдал, как гномик, сморщив узкий лоб со сросшимися над переносицей рыжими бровями, читает вслух по буквам его фамилию.
– Е-РЕ-МЕ-ЕВ.
Девочка дёрнула мальчика за рукав, зашептала что-то ему на ухо, но мальчик только отмахнулся от неё.
– Врать неправильно, это очень портит карму. Понимаете, – сказал он гномику, – нам нельзя уходить. Это архат.
И вздохнул.
***
– Что значит "пытался быть писателем"? – карлик в сером строго посмотрел на него поверх очков.
Глаза карлика за толстыми линзами были большими и выпученными, а передние зубы напоминали зубы большого старого грызуна, и Еремеев подумал, что похож сейчас на Алису, сидящую перед престарелым безумным кроликом. Получилось смешно.
Всё так же глядя поверх очков, человек-кролик в сером укоризненно покачал головой.
– Смех без причины…
– Признак хорошего настроения, – закончил за него низкий бархатный голос.
Стена напротив Еремеева дрогнула, и прямо сквозь неё в комнатку, где они сидели, туго втиснулось странное, можно даже сказать уродливое существо. Сказать, что он не имело ничего общего с человеком, – это не сказать ничего. У него было длинное, "тракторное", как у гусеницы шелкопряда-переростка, туловище и огромное количество ходильных ножек. Передняя часть существа была приподнята над полом метра на полтора, а то и больше, потому что, когда "гусеница" вползла в комнатушку полностью и огляделась, её маленькая чёрная головка зависла чуть выше Еремеевского лица. Какое-то время головка эта качалась из стороны в сторону, оценивая увиденное, как головка озадаченной кобры, потом мельком взглянула на съёжившуюся между детьми Зайку, на лежащую у неё на коленях синюю Еремеевскую стёганку, и повернулась к сидящему за столом человечку в сером.
– У к-к-крапивы в этом году п-почему-то чернеют листья, м-монсеньёр, – заикаясь, пролепетал тот и испуганно задвигал кадыком.
– Зато чертополох вымахал выше моего роста, – заметила "сороконожка". Вид у неё при этом был не то инфернальный, не то ярмарочный, балаганный. Она неторопливо просеменила к столу и взяла в висящие на груди "ручки" лежавшую перед человечком квитанцию.
Еремеев провёл рукой по лицу, стирая выступивший на лбу пот.
– Ну, что ж, господин Еремеев, – сказало существо. – Пройдёмте.
– Подождите, подождите! – дёрнулся Еремеев в сторону зажмурившейся Зайки. – Я не один.
Существо озадаченно огляделось.
– Еремеев? Один.
Оно открыло входную дверь, приглашая его на выход. Мальчик с девочкой переглянулись, мальчик кивнул Еремееву: идите, идите, и Еремеев пошёл.
***
– Вы вообще понимаете, во что ввязываетесь?
"Гусеница" семенила впереди него, И Еремееву было хорошо видно, как на её спине под пергаментной бурой кожицей ходят тугие мышцы. Если это всё ещё и был сон, то такой реалистичный, которых ему видеть ещё не приходилось.
– Нет, – честно сказал он. – Во что?
– Бесстрашие – замечательная вещь. Если не пересекается с членовредительством.
Гусеница замешкалась, принюхалась к чему-то и толкнула незаметную дверь.
– Входите.
Помещение за дверью было точно такое же, как и предыдущее – маленькое, с низким потрескавшимся потолком и забранным решёткой окном. У окна точно так же стоял обычный письменный стол, а в одном из углов на маленькой табуретке сидела особа в сером. Очки с толстыми стёклами, крупные передние зубы и эта серость делали её настолько похожей на предыдущего безумного кролика, что Еремеев даже подумал, а не вернулись ли они каким-то неведомым путём обратно. На коленях у неё лежала большая стопка бумаги, и она с таким остервенением что-то строчила, что Еремеев не удержался.
– Бог в помощь, – выдал он. И смущённо кашлянул.
"Гусеница" хмыкнула, протиснулась между письменным столом и стеной и не очень похоже изобразила сидящего за столом конторского служащего.
– Садитесь, – кивнула она Еремееву.
Еремеев огляделся и сел на стоящую у окна скамью. За окном протарахтело нечто, напоминающее электричку, только сплошное, круглобокое и с ажурным сетчатым гребнем по всей длине.
– Видите ли, потребность в существах, понимающих происходящее, всегда велика.
– Я понимаю, – сказал Еремеев.
– Это более, чем славно, – согласилась "гусеница". Она постучала по столу костяшками хитиновых пальцев. –Потому что у нас тут возникла небольшая проблемка, связанная с непониманием.
Еремеев облизал пересохшие губы.
– Да не волнуйтесь вы так, – "гусеница" вытянулась вверх и через стол наклонилась прямо к его лицу. – Сразу вас никто не сожрёт.
И широко улыбнулась беззубым ртом.
Сидящая в углу кроликоподобная особа вскинула голову, захихикала и бросилась протирать очки, а за окном ещё раз протарахтело нечто, теперь уже в обратном направлении.
– Шикарное место, – сказал Еремеев, брезгливо отклоняясь назад от хитиновой головы "гусеницы" и выглядывая в окно. – Но шумное.
Конечно, никакой железной дороги там не было, была всё та же худосочная закатная роща и протоптанная через неё широкая грунтовая дорога, воздух над которой дрожал и плавился от жары.
– Шумное, – согласилась "сороконожка". Глазки её мигнули. – Как и всякое перепутье.
Она подтянулась, тяжело перелезла прямо через стол и доверительно устроилась рядом с Еремеевым на скамье. Еремеев, никогда до этого брезгливостью не страдавший, инстинктивно подвинулся и оттянул ворот рубашки, пытаясь справиться с дурнотой.
– Знаете… – печально наблюдая за его манёврами, вздохнула "сороконожка". – Всё до безобразия просто. Сегодня утром юный понтифик пропал при весьма странных обстоятельствах.
– Сегодня вообще было странное утро, – заметил Еремеев.
– Странное, – согласилась "сороконожка". – И мы хотим помощи.
– От меня?
– От кого-нибудь, кто окажется в состоянии. Мальчика надо найти, пока с ним ничего не случилось.
Мания величия, подумал Еремеев, вызванная галлюцинациями, или галлюцинации, вызванные манией величия, так что первым официальным учреждением по "возвращении" как пить дать будет психоневрологический диспансер.
– Меня зовут, когда требуется установить подлинность свидетельств, – развела лапками "гусеница". – И она была установлена. Младший сын короля традиционно назначается главным духовным лицом. Три дня назад у короля родился сын, и к нему, как к младшему, перешли все права и обязанности его старшего брата. А сегодня утром он пропал. Такое в истории случается не впервые. Но в этот раз есть… Есть определённые сложности. Старшему брату пропавшего понтифика всего три года, и он не мог организовать похищение младшего в силу своего малолетства. Кроме того, старший сын короля тоже пропал. А страна без понтифика может впасть в мятежи и междоусобицы.
"Гусеница" вздохнула.
– Три дня назад, в тот день, когда младший из пропавших детей родился, королю был явлен странный знак. Он видел сон о грядущих переменах, и перемены эти впечатывались фиолетовыми письменами, как синяками, на телах обоих его сыновей.
– Неприятный сон, – заметил Еремеев.
– Королям вообще редко снятся приятные сны.
– А до рождения своего старшего сына понтификом был сам король, – не столько спросил, сколько констатировал факт Еремеев.
На улице за окном снова что-то вспыхнуло, прогрохотало, и испуганно вытаращившийся в окно Еремеев успел заметить промелькнувшую за решёткой большую белую тень.
– Король, – грустно согласилась "сороконожка", прислушалась к чему-то неслышимому и заёрзала. – Знаете, тут вот выяснилось, что мне необходимо покинуть вас. Дела. Они сами расскажут вам всё остальное.
– Мир всё рассказывает сам, – тихо, словно пугаясь звука собственного голоса, сказало сидящее в углу существо, когда они остались одни, и поправило пальцем сползшие на кончик носа очки. – Если к нему хорошо присмотреться.
И неловко улыбнулось, точь-в-точь большой запуганный кролик.
– А что это за… мир? – вкрадчиво спросил Еремеев.
– Как что за мир? – удивилось существо. – Земля, конечно.
***
Второй коридор, по которому его вели, был так же угрюм, как и первый. Серый потрескавшийся потолок был таким же тёмным и низким, – таким низким, что забранные ржавыми решётками светильники время от времени касались пустой, как барабан, Еремеевской головы.
– Они будут ждать вас на месте, – торопливо шептало существо в сером, пока сам Еремеев беззвучно чертыхался, перебирая всю ненормативную лексику, когда-либо бывшую у него в обиходе. Выходило так, что то ли арсенал его был не так уж велик, то ли дорога была слишком долгой, – способы, которыми он чертыхался, уже пошли по пятому кругу, когда коридор впереди внезапно раздвинулся, сперва посветлел, а потом вывел в ночь, на воздух и превратился в открытую сводчатую анфиладу.
– Ну, вот мы почти и пришли, – облегчённо вздохнула провожатая. – Никуда не уходите, пожалуйста. Они скоро придут.
Ночь была точь-в-точь земная – с шорохами, шелестом и даже треском цикад. Еремеев озадаченно потоптался, оглядываясь, и, в конце концов, сел на широкий каменный парапет. Думать ему не хотелось совершенно, – он просто сидел и смотрел на сплошь усыпанное маленькими колючими звёздами небо.
К тому моменту, когда в тёмном конце анфилады послышались голоса, должно быть, прошло что-то около получаса, потому что он даже успел продрогнуть. По анфиладе шли двое – высокий и чуть пониже.