Здесь Дьявол находит много новых предметов, достойных удивления, но они не поражают его. Широко и далеко бежит его взор – никакая тень, никакое препятствие не мешают зрению. Здесь все – одно солнечное сияние; как полуденное солнце сосредоточивает силу своих лучей на экваторе, так и здесь лучи его постоянно падают вертикально, поэтому здесь никогда не бывает тени; воздух здесь так чист и прозрачен, как нигде, и взор Сатаны проникает в неизмеримую даль. Вдруг он видит стоящего на горизонте светозарного Ангела, того самого, которого видел Иоанн[98]. Лицо Ангела было отвернуто в другую сторону, но блеск его не был скрыт; на голове его сияла золотая тиара из солнечных лучей, чудные кудри золотистыми волнами рассыпались по крылатым плечам. Он, казалось, занят был исполнением какого-то важного поручения и погружен в глубокое размышление. Велика была радость нечистого духа при виде Ангела: теперь он надеялся найти вождя, который направит его блуждающий полет к Раю, счастливому жилищу человека, к месту, где должны были кончиться его странствия и начаться наши горести. Но прежде Сатана думает изменить свой вид, иначе опасаясь подвергнуть себя опасности или затруднению, и вот он превращается в юного херувима из младших чинов. Лицо его сияло небесной улыбкой, весь образ его был полон юной прелести, так искусно умел он притворяться. Воздушные кудри развеваются из-под золотого венца и ласкают его нежные ланиты; перья его крыльев блистают самыми яркими красками и усеяны золотыми блестками; вся одежда обличает в нем странника. Недолго оставался он незамеченным. Прежде чем он приблизился, к нему подошел один из Ангелов с лучезарным ликом. Сатана мгновенно узнает его – это Архангел Уриил[99], один из семи Ангелов, постоянно находящихся в окружении Бога; они всех ближе стоят к Его трону, ожидая Его велений: это Его очи; быстро пролетают Ангелы все Небеса или спускаются к Земле, разнося Его веления через сушу и воды, через моря и земли. Сатана приближается к нему и говорит: «Уриил, ты один из семи светлых Ангелов, стоявших в сиянии славы перед высоким троном Господним, ты один из первых возвестителей Его великой воли в высочайших Небесах, где все небесные Духи с нетерпением ждут тебя, посланника Божия. И здесь, верно, по Высочайшей воле, ты исполняешь ту же почетную должность и, как око Господне, часто обозреваешь это новое шаровидное творение? Меня влекло непреодолимое желание увидеть, узнать чудный новый мир, а главное – Человека, которого так возлюбил и облагодетельствовал Господь и для которого создал все эти дивные творения. Я оставил хоры херувимов и одиноко предпринял неведомый путь. Скажи мне, о лучезарнейший из серафимов, какой из всех этих блестящих шаров назначен быть жилищем человеку? Или у него нет определенного жилища, и он может выбирать по своей воле тот или другой из этих светлых миров? Я желал бы найти его, чтобы тайно или явно с восхищением взглянуть на того, кому всемогущий Творец даровал миры, излив на него все свои щедроты. Да восхвалим мы оба в этом новом творении, как и во всех делах Его, имя Творца Вселенной, правосудно изгнавшего мятежных Ангелов в преисподнюю, а для вознаграждения этой потери сотворившего новый счастливый род – Человека, ожидая от него большей преданности себе. Премудры все пути Его!» – так говорил вероломный лицемер, не будучи узнан: притворство обманывает Ангелов так же, как и людей. Из всех пороков, допускаемых волею Провидения на земле и на Небесах, он единственный ходит скрытно для всех, кроме одного Бога. И часто Разум бодрствует, но Подозрение засыпает у его двери, или предоставляет ее охрану Простоте, а Доброта не подозревает зла там, где его не видно. Вот почему тогда был обманут сам Уриил, правитель Солнца, Дух, одаренный самым проницательным зрением. На лживую речь дерзкого самозванца он чистосердечно отвечает: «Прекрасный Ангел, твое желание видеть новые творения Господни, чтобы прославить великого Зиждителя, не заслуживает порицания. Напротив, чем сильнее оно, тем более достойно похвалы; значит, горячо оно было в тебе, если ты оставил твою небесную обитель и в одиночестве предпринял этот путь, чтобы собственными глазами видеть то, о чем другие довольствуются знать по рассказам, какие доходят до них на Небе. Действительно, дивны все создания Творца, созерцание их радует душу и навеки остается в памяти, как одно из лучших наслаждений! Какой ум может исчислить их или постигнуть бесконечную премудрость, вызвавшую их к жизни, но сокрывшую их глубокие причины? Я видел, как по Его слову бесформенная масса, первоначальная материя земли, стала слагаться в одно целое: Хаос услышал голос Всемогущего, дикое Смятение покорилось закону, Беспредельность вступила в пределы. По второму Его велению, Мрак бежал, воссиял Свет, из Неустройства возник Порядок. Стихии плотные и тяжелые: Земля, Вода, Огонь, Воздух, быстро заняли свое определенное место; эфирное же вещество Небес поднялось вверх; мало-помалу оно стало свертываться в шарообразные формы и превратилось в бесчисленные звезды, какими ты их видишь в Небе; каждая из них имеет свое назначенное место, свое течение. Остальное, словно стеной, окружает вселенную. Взгляни вниз, на тот шар; сторона его, обращенная к нам, светится отраженным отсюда светом. Это Земля, жилище Человека. Свет, изливаемый отсюда, дает ей день, иначе ею завладела бы ночь, царствующая теперь на противоположном полушарии; но и там благодетельно является на помощь близкая Луна (так называется прекрасная планета, что ты видишь по ту сторону земли). Она ежемесячно завершает свой круг, постоянно возобновляя его в небесных равнинах, откуда тройственный лик ее заимствует свет и, наполняясь им, снова возвращает его от себя, чтобы освещать Землю; бледные лучи светила изгоняют мрак ночи. Видишь то место, что я тебе показываю? Это и есть Рай, жилище Адама, а та густая тень – его шатер. Теперь ты не можешь сбиться с пути; я же должен спешить по своим делам», – так сказал Ангел и отправился в свой путь.
Сатана почтительно склонился перед ним: так повелевает обычай Неба, где высшим Духам всегда воздаются должные почести и уважение низшими чинами Ангелов[100]. Простясь, он ринулся с Солнца вниз, к земному шару; надежда на успех придает еще больше быстроты его крыльям, и, описывая в воздухе еще большие круги, стремительно несется он, не останавливаясь, пока не достигает вершины Нифата[101].
Песнь 4-я
Содержание
Сатана вблизи Эдема, того места, где он должен привести в исполнение дерзкое предприятие против Бога и Человека – предприятие, которое он один взял на себя. Им овладевают различные страсти: страх, зависть, отчаяние; наконец, он утверждается в своем злом намерении и направляется к Раю. Сатана переступает его пределы; садится в виде морского ворона на Древо Жизни, как на самое высокое в саду, с целью осмотреться кругом. Описание Сада: Сатана в первый раз видит Адама и Еву; его удивление при виде совершенства их форм и счастливого состояния, но это не изменяет его решения погубить их; он подслушивает их разговор, потом узнает, что им запрещено под страхом смерти вкушать от Древа Познания; на этом намеревается он основать свое искушение, склонив их на ослушание; потом оставляет их на некоторое время, чтобы какими-либо средствами еще больше разузнать об их состоянии. Между тем Уриил, спустясь на солнечном луче, предостерегает Гавриила, в обязанности которого входило охранение райских врат, что какой-то злой дух бежал из бездны, и в полдень пролетал через его сферу в виде доброго Ангела, вниз, к Раю, но потом выдал себя на горе дикими своими движениями. Гавриил обещает разыскать его до восхода солнца. С наступлением ночи, Адам и Ева говорят о том, что им надо идти на покой; описание их шалаша; их вечерняя молитва. Гавриил выводит отряды своей ночной стражи для обхода вокруг Рая, посылает двух сильных Ангелов к шалашу Адама из опасения, чтобы злой дух не причинил вреда Адаму и Еве во время их сна; там Ангелы застают над ухом Евы Сатану, соблазняющего ее во сне, и насильно ведут его к Гавриилу; Архангел допрашивает его, он дает презрительный ответ, готовится к сопротивлению, но знак с Неба останавливает его, и он бежит из Рая.
О, зачем молчал тогда тот благодетельный голос, громко раздавшийся с Неба пророку, видевшему откровение Апокалипсиса[102], когда вторично пораженный Дракон яростно устремился на землю, чтобы выместить свою злобу на человеческом роде!
«Горе живущим на земле!» – вещал тот голос. О, если б наши прародители могли слышать его, пока еще было время; предостереженные против тайного врага, они, может быть, избегли бы его пагубных сетей. Вот он уже тут, пылающий злобой. Сперва искуситель, потом обвинитель человечества, он хочет, чтобы невинный и слабый человек поплатился за все его потери в первой битве и низвержение в Ад. Однако, как ни был он дерзок и бесстрашен вдали от пели, теперь быстрое приближение к ней не радует его, и, приступая к своему отважному предприятию, он не может похвалиться смелостью. Ужасная мысль, созрев теперь вполне, кипит и бушует в его мятежной груди, подобно адской машине, которая извергает смертоносные заряды. Сомнение и ужас потрясают его смущенный дух; со дна души целый Ад встает перед ним-. Ад – его неразлучный спутник; он всегда внутри его и вокруг него. Ни на один шаг не может он бежать от Ада, где бы он ни был, он не может скрыться от самого себя. Теперь Совесть будит дремавшее Отчаяние; в душе падшего Ангела пробуждается горькое воспоминание о том, чем он был, чем стал, чем будет еще, когда большие злодеяния навлекут на него еще более жестокие страдания. То обращает он свой печальный взор к Эдему, который лежал перед ним во всей своей красоте, то с глубокой скорбью взглянет на Небо и на Солнце, во всем блеске пылающее на своем полуденном троне, и после долгих, мучительных дум, произносит со вздохом:
«О ты, увенчанное высшим блеском, ты смотришь с высоты царства, где ты один владыка, как бог этого нового мира; перед твоим взором все светила скрывают свои померкшие главы, к тебе взываю я, но не голосом друга. Я произношу твое имя, о Солнце, для того только, чтобы сказать тебе, как я ненавижу твои лучи; они слишком живо напоминают мне былое величие, когда в славе возвышался я.
Гордость и, что еще пагубнее, честолюбие низринули меня с этой высоты: я дерзнул на самом Небе ополчиться против всесильного Царя Небес! О, зачем? Такой ли благодарности заслуживал Он от меня, Он, создавший меня в том высоком достоинстве, в каком я блистал, никогда не упрекавший меня Своими благодеяниями? Не тяжело было служить Ему, воздавать хвалы. Что могло быть легче и законнее этой дани! Но вся Его благость родила во мне одно зло, одну ненависть. Стоя так высоко, я негодовал на всякое подчинение; я возмечтал, что, возвысясь еще на одну ступень, я не буду иметь себе равного и мгновенно избавлюсь от непомерного долга вечной благодарности. Тяжел долг, который платят без конца, всегда оставаясь должником. Я забывал то, что получал беспрестанно, не понимал, что благодарное сердце никогда не остается в долгу, а постоянно платит, получая и уплачивая в одно и то же время. Неужели так велика была эта тягость? О, зачем всемогущее Провидение не создало меня простым Ангелом! Тогда я бы вечно наслаждался блаженством. Безумные надежды, честолюбивые помыслы не вкрались бы в мою душу. Если бы другой, столь же могущественный Дух добивался высшей власти, как бы ничтожен я ни был, я был бы вовлечен в заговор. Однако же, другие Духи, равные мне, не поддались соблазну; ничто не поколебало их верности ни извне, ни внутри, так хорошо были они вооружены против всякого искушения. Но разве у тебя не было свободной воли и силы, чтобы оставаться твердым, как они? Увы! Все это было у тебя. На что же ты ропщешь? Кого или что можешь ты обвинять? Разве безграничную любовь, на всех одинаково распространенную с Небес?
О, да будет проклята эта любовь! Любовь и ненависть, обе приносят мне одно вечное страдание. Нет, скорее будь проклят ты сам! По своей собственной воле, сам ты свободно избрал то, в чем теперь так справедливо раскаиваешься! О, горе мне несчастному! Куда бежать мне от вечного гнева, от беспредельного отчаяния! Куда бы я не бежал, Ад будет преследовать меня; Ад – это я сам! Глубокая адская бездна, но бездна внутри меня еще глубже; широко раскрытая ее пасть ежеминутно грозит поглотить меня, и в сравнении с этой страшной пучиной Ад, со всеми его муками, кажется мне Небом! О, смирись же, наконец! Неужели в твоем сердце нет места раскаянию, прощению? Нет, допустить в себе эти чувства, значит, покориться. Покориться! Гордость и страх стыда перед Духами, оставленными мной в бездне, не позволяют мне произнести этого слова. Не рабством, другими надеждами обольщал я их, хвалясь покорить Самого Всемогущего! Увы, не знают они, как дорого стоит мне это дерзкое тщеславие, какие тайные муки терзают мою душу теперь, когда на моем адском троне принимаю я их поклонение! Чем выше возносит меня корона и скипетр, тем глубже и падение, я выше их одним страданием! И вот все радости честолюбия! Но допустим, что я мог бы раскаяться, был бы помилован и возвращен в прежнее состояние, – о, в высоком положении скоро вернулись бы опять высокие мысли. Как скоро отрекся бы я от клятв, данных в минуту притворной покорности! Обеты, насильно вырванные страданием, были бы признаны недействительными. Никогда не может быть искреннего примирения там, где раны смертельной ненависти проникли так глубоко. И это повлекло бы меня лишь к новой измене и еще глубочайшему падению.
Слишком дорогой ценой купил бы я кроткий миг перемирия, заплатив за него удвоенными страданиями. Он, Каратель мой, знает это; Он так же далек от того, чтобы даровать мне мир, как я от того, чтобы вымаливать его. Ты видишь, всякая надежда погибла! Взамен нас, отверженных, изгнанных, Он создал Человека, свою новую отраду, и для него этот новый мир. Итак, прости надежда, а вместе с надеждой прости страх, прости раскаяние! Добро исчезло для меня без возврата: ты, о зло, будь моим благом! Посредством тебя я, по крайней мере, разделю владычество с Царем Небес; посредством тебя, быть может, буду я царить над полувселенной, и Человек, и новый тот мир скоро узнают это».
Пока он говорил так, все страсти, бушевавшие в нем, отражались на его лице; три раза покрывалось оно бледностью; гнев, зависть, отчаяние искажали принятые им черты и выдали бы обманщика, если бы его увидел чей-нибудь глаз, потому что такие бурные чувства никогда не волнуют ясного чела небесных Духов. Сатана, скоро сам заметив это, старается подавить свою душевную тревогу и принять спокойный вид. Искусный лицемер, он первый, чтобы скрыть свою глубокую злобу, свое ненасытное мщение, надел личину святой добродетели; однако он еще не настолько был опытен в своем искусстве, чтобы обмануть Уриила, уже предупрежденного ранее. Взор Архангела следил за его полетом; он увидел, как на Ассирийской горе черты его изменились от волнения, несвойственного блаженным Духам; он заметил все дикие движения, все отчаянные порывы Сатаны, когда тот предполагал, что он совсем один, что никто не может видеть его, наблюдать за ним.
Падший Ангел продолжает свой путь и, наконец, приближается к пределам Эдема, где прекрасный Рай, уже близкий теперь, венчал своей зеленой оградой, словно валом, плоскую вершину дикой горы. Крутые щетинистые склоны ее густо заросли причудливым кустарником и делали ее неприступной; вверху поднимались, уходя в недосягаемую высь, величавые кедры, пихты, сосны, широколиственные пальмы. В этой роскошной лесной картине ряды деревьев возвышались друг над другом, образуя тенистыми вершинами величественный амфитеатр. Но еще выше их верхушек зеленела высокая стена Рая; с нее открывался нашему прародителю вид на все страны, лежащие внизу.
Еще выше этой стены, в самом Раю, возвышались кругом прекраснейшие деревья, обремененные роскошными плодами; цветы и плоды в одно и то же время золотились и пестрели на них самыми яркими красками. Солнце изливало на них свои лучи радостнее, чем озаряет оно легкие вечерние тучки или блестит в разноцветной радуге, когда Бог орошает дождем землю. Так пленителен был вид Рая. Чем дальше летит Сатана, тем чище и чище становится воздух, вливающий в сердце чудную весеннюю радость, способную изгнать всякую тоску, кроме тоски отчаяния. Легкие ветерки, нежно играя благовонными крылами, веют душистым бальзамом и шепчут, откуда они похитили эти ароматы. Так мореходцы, обогнув мыс Доброй Надежды и миновав Мозамбик, чувствуют дыхание северо-восточного ветра, приносящего с ароматных берегов Счастливой Аравии, далеко в море, благовония Сабеи: они замедляют ход корабля, чтобы дольше наслаждаться благодатным воздухом, который сам старик Океан вдыхает с улыбкой. Такими же чудными ароматами веяло теперь на Врага, пришедшего отравить их, хотя они не были ему так противны, как Асмодею[103] рыбьи испарения, принудившие его оставить жену сына Товиина, пленившую его своей красотой, и бежать из земли Мидийской, откуда небесное правосудие преследовало его до Египта, где оковало его цепями.
В раздумье, медленно поднялся Сатана на крутую гору, но далее не было пути, так густо переплелись ветви и корни разнородных кустарников и трав, образовав сплошную колючую изгородь, непроходимую ни для человека, ни для зверя. Единственные врата Рая лежали на востоке, по ту сторону горы; вероломный преступник видит их, но пренебрегает входом; с презрением, одним легким прыжком он минует все преграды той горы, подобной высочайшей стене, и попадает в Рай. Так хищный волк, выслеживая новую добычу, примечает места, куда вечером пастухи загоняют стада, полагая, что они там в безопасности, легко перескакивает через плетень в середину овчарни. Так вор, задумавший обобрать сокровища богатого гражданина, который, надеясь на крепость запоров тяжелых дверей своего жилища, не боится взлома, влезает в дом через окно или крышу. Так первый величайший хищник ворвался в овчарню Господню; так, позже, развратные наемники вторгались в храм Божий.
Сатана взмахивает крылами и взлетает на Древо Жизни, дерево, стоявшее посередине Рая, высочайшее из всех. Сатана садится на его вершину в виде морского ворона; но истинная жизнь не возвратилась ему: сидя на Древе Жизни, он обдумывает как нанести смерть живущим. Не помышляя о силе дерева, дающего жизнь, он избирает его только для того, чтобы видеть всю местность, между тем как, при лучшем использовании, оно могло бы служить залогом бессмертия. Так справедливо то, что, кроме Бога, никто не умеет правильно познавать настоящего блага, и что злоупотребление и низкие цели извращают самые святые вещи.
Сатана устремляет взоры на землю и с новым изумлением смотрит на все, что сотворено для счастья человека, на все богатства Природы, заключенные в тесном уголке ее; он на Земле вновь созерцает Небо.
Блаженный этот Рай, или сад Божий, был насажден самим Всевышним на восточной стороне Эдема. Страна эта распространялась на востоке, от Гаурана[104] до горных башен пышной Селевкии, сооруженной владыками Греции, или до Фелассара, где задолго до них жили сыны Эдема. Это очаровательное место назначил Бог для Своего еще более очаровательного сада; Он повелел плодородной почве произрастить все благороднейшие древесные породы, самые приятные для зрения, обоняния, вкуса. Посреди сада, возвышаясь над всеми деревьями, росло Древо Жизни, разливавшее от своих золотых плодов благоухание амврозии; а рядом с жизнью стояла наша смерть, Древо Познания – познание добра, купленное дорогою ценою познания зла.
На юге, через Эдем протекала широкая река; она нигде не сворачивала, но скрывалась в лесистой горе, проходя в ее глубоких недрах. Бог перекинул эту гору через быстрый поток для того, чтобы она служила черноземом Его саду; рыхлая земля, утоляя свою жажду, нежно всасывала в себя чистую струю, и она, поднявшись наверх, прозрачным ключом вырывалась наружу и орошала сад множеством ручейков. Все эти ручейки, соединясь в один поток, катились вниз по крутому обрыву, навстречу реке, которая выходила там из своего мрачного подземного прохода и разделялась на четыре главных потока[105]; их воды бежали в разные стороны и протекали через многие великие царства и земли. Бесполезно было бы называть их, поэтому лучше я опишу, если доступно Искусству нарисовать такую картину, как из сапфирных вод этого ключа прозрачные ручейки, катясь по золотому песку и жемчужинам востока, вились бесчисленными изгибами; под прохладой нависших ветвей несли они свои нектарные струи, омывая каждое растение и питая цветы, достойные Рая. Не Искусство по правилам рассадило их рядами и замысловатыми клумбами, но Природа щедрой рукой разбросала их по холмам, пригоркам и долинам; она раскрывала их почки и на лугах, где их ласкал первый теплый луч солнца, и в непроницаемой чаще, которую даже в полуденный зной омрачала густая тень.
Так прекрасен был этот вид, приют счастья, где одна чудная картина сменялась другой. Там, в душистых рощах, на роскошных деревьях, блестят слезы ароматных смол и бальзамов, или золотятся, улыбаясь на своих ветвях, разнородные плоды дивного вкуса. Если верить сказке о Гесперийских садах, то чудо это могло быть только здесь. Между этими чудными рощами открывались поляны или отлогие склоны с стадами, пасущимися на нежной траве. Там возвышались холмы, увенчанные пальмами; здесь растилался роскошный ковер долин, усеянный цветами; они пестрели всевозможными красками и среди них алела, без шипов, роза. С другой стороны темнели гроты, пещеры, манившие к себе прохладной тенью; их нежно обвивали гирлянды виноградных лоз, роскошно раскинутых над ними зеленым шатром со сквозящими в нем пурпуровыми гроздьями. В то же время звонкие струи вод, падающих со склонов холмов, разбегались ручьями или сливались озерами, в хрустальные зеркала которых гляделись берега, осененные миртами. Хоры пернатых раздавались в воздухе, а весенние ветерки, дышавшие ароматом лесов и полей, наполняли звуками дрожащие листья, между тем как всемирный Пан в воздушной пляске с Грациями и Горами вел за собой вечную весну[106]. Ничто не могло равняться прелести этого Эдемского Рая: ни та прекрасная Эннейская долина, где Прозерпина[107], сама цветок еще более прекрасный, срывая цветы, была похищена мрачным Плутоном, что заставило убитую горем Цереру искать ее по всему свету; ни тихая роща Дафны на берегу Оронта; ни вдохновенный Кастальский источник; ни опоясанный рекою Тритоном Низейский остров, где престарелый Хам, которого язычники называли Аммоном, а ливийцы – Юпитером, скрыл Амалфею и сына, юного Вакха, от глаз мачехи его, Реи; ни гора Амгара в жарком поясе Эфиопской страны, близ истоков Нила, где абиссинские цари хранили своих детей, – эта гора, окруженная сияющими скалами такой вышины, что за целый день едва можно добраться до ее вершины: ее многие принимали за настоящий Рай, но и она далеко уступала тому Ассирийскому саду, где теперь адский Дух без наслаждения смотрел на все наслаждения, собранные вместе, и на все живые существа, новые и странные для его взора.
Двое из них далеко превосходили всех остальных благородством форм, высоким и прямым станом, прямым как у богов; облеченные врожденным достоинством, в наготе, полной величия, они казались владыками всего окружающего и были достойны этого. В их божественных взорах отражался образ их Великого Творца, истина, мудрость, святость строгая и чистая, заключающаяся в истинной сыновней свободе. Два эти создания были неодинаковы; их отличал разный пол; мужчина сотворен был для мысли и силы, женщина – для нежности и кроткой, очаровательной прелести; он – для Бога только, она – для Бога, но в нем, своем муже. Высокое чело мужчины было прекрасно; величественный взгляд его выражал неограниченное господство; его черные, подобные гиацинту, кудри, разделенные посередине лба, гордо падали, подобно гроздям, на мощные плечи, но не опускались ниже. Волосы женщины рассыпались золотыми волнами, как покровом окутывая весь ее тонкий стан; прихотливые кольца их вились, словно усики виноградной лозы – символ зависимости, но зависимости добровольной; она с стыдливой покорностью подчиняется кроткой власти, с женственной гордостью и нежным сопротивлением замедляя желанную ласку. Никакие их тайные части не были скрыты; виновного стыда еще не существовало тогда, стыда, позорящего создания Природы. О стыд, дитя порока, сколько бед нанес ты человечеству под личиной непорочности! Ты лишил человека величайшего блага его жизни – простоты и чистой невинности.
Счастливая чета ходила в Раю нагой, и в своем неведении зла не избегала взоров ни Бога, ни Ангелов; так ходила рука в руку чета, прекраснее которой никогда с тех пор не соединяли объятия любви. Адам был красивейший из всех мужей, родившихся впоследствии, его сынов; Ева – прекраснее всех своих дочерей. В прохладе светлого ручья, под тенью деревьев, нежно шептавшихся между собою, оба сели на зеленой лужайке. Работа в их чудном саду утомляла их лишь настолько, чтобы окончив свой труд, они еще более могли наслаждаться прохладой Зефира, чтобы сладость отдыха была для них еще слаще, и утоление жажды и голода еще приятнее. Они вкушали за своей вечерней трапезой нектарные плоды, которые услужливо наклонялись к ним гибкими ветвями, в то время как они, полулежа, отдыхали на мягком пуху зеленого ложа, усеянного цветами. Мякоть душистых плодов служила им пищей, а твердой кожурой черпали они воду из светлого ручья. Не было при этом недостатка ни в нежных разговорах, ни в милых улыбках, ни в невинных шутках, как свойственно молодой, прекрасной паре, соединенной в счастливом брачном союзе и остающейся с глазу на глаз, как они. Вокруг них весело резвились все звери земные, впоследствии одичавшие и скрывшиеся в горах, пустынях и пещерах. Лев, играя, выделывал перед ними разные прыжки и в своих лапах убаюкивал барашка. Медведи, тигры, пантеры, леопарды скакали и играли между собой на их глазах. Неуклюжий слон, для их развлечения, выказывал всю свою силу и все свое искусство владения гибким хоботом. Хитрая змея, подкравшись к ним, то свертывалась вся как Гордиев узел, то извивалась своими подвижными кольцами, как бы предупреждая о своем гибельном коварстве, непонятном тогда. Другие животные отдыхали на траве; кто, насытясь сочным кормом, неподвижно лежал с открытыми глазами, а кто медленно шел на место покоя, так как заходящее солнце, склоняясь ниже и ниже, уже опускалось к островам океана, и вверху, на небе, загорались звезды, предвестницы ночи. А Сатана все еще смотрел в немом изумлении, как в первую минуту; наконец, едва начиная владеть изменившим ему голосом, он горестно восклицает:
«О Ад! Что видят мои грустные взоры? Как наше место уже занято; то блаженство, каким наслаждались мы, дано новым созданиям, рожденным, может быть, из праха! Не Духи эти создания, но немногим уступают светлым небесным Духам! Мысли мои с изумлением останавливаются на них; я чувствую, что мог бы любить их, так живо сияет в них подобие Божества и так сотворившая рука щедро наделила их красотою! Прелестная чета! Ты и не подозреваешь, как близка твоя перемена! Все твои радости исчезнут; их сменит горе, горе тем более чувствительное, чем выше блаженство, каким ты наслаждаешься теперь. Счастливы вы, но такое счастье надо беречь больше, ваше высокое жилище, ваш Рай слишком слабо защищено Небом против такого врага, какой теперь проник в него. Увы! Я враг ваш, но враг не злонамеренный; видя вас такими покинутыми, я мог бы даже чувствовать к вам сострадание, я, не видевший сострадания к себе! Я ищу с вами союза, дружбы, такой тесной, такой неразрывной, чтобы с этих пор мне всегда жить с вами, или вам со мною. Может быть, мое жилище понравится вам менее, чем этот прекрасный Рай. Примите произведение вашего Творца, каково оно есть. Он дал мне его. я охотно делюсь им с вами. Чтобы принять вас обоих, Ад откроет свои самые широкие врата, и вышлет вам навстречу всех своих царей. Там будет больше простора для вашего многочисленного потомства, чем в этих тесных пределах. Если же место не слишком хорошо, вините Того, Кто принудил меня мстить вам, не сделавших мне никакого зла. И хотя бы ваша беззащитная невинность и тронула меня, а я действительно тронут ею, то более справедливые причины: благо и честь повелевают мне исполнить то, чего без них я сам бы ужаснулся, я, Дух проклятья!» – так говорил Враг, оправдывая свое адское дело необходимостью, обычным извинением тиранов.
Потом с высокого дерева, где он сидел, спускается он к разным стадам четвероногих; он принимает на себя вид то того, то другого из них, смотря в зависимости от того, в каком виде легче достигнуть цели: ближе рассмотреть добычу, незаметно подстеречь своих жертв и из их слов и поступков подробнее узнать о них. Вот, в виде льва, он гордо выступает перед ними, сверкая глазами; теперь следит за ними в виде тигра. Будто играя с двумя хорошенькими ланями, нечаянно попавшимися ему на опушке леса, он то припадет к земле, то вдруг вскочит на ноги, подкрадывается, меняет место, отыскивая самую удобную засаду, откуда бы он мог броситься и разом схватить обеих в свои лапы. Вдруг Адам, первый из мужей, обращается к первой из жен, Еве, с трогательной речью. И он, весь превратясь в слух, впивается в слова новой для него речи:
«Единственная подруга, единственная участница всех этих радостей, самое драгоценнейшее из всех сокровищ! Как бесконечно благ Творец, создавший нас, и для нас – весь этот обширный мир; в благостях Своих Он столь же щедр, сколько бесконечен. Он из праха вызвал нас к жизни и поместил здесь, в этом блаженстве. Мы ничего не заслужили от Его руки, ничего не можем сделать для Него. Чего же требует Он от нас взамен? Единственного и легкого обета: из всех деревьев в Раю, приносящих нам такие чудесные, разнообразные плоды, Он запрещает нам вкушать только от одного дерева познания, посаженного подле дерева жизни. Так близко к жизни стоит смерть! Но что же такое смерть? Должно быть, нечто ужасное; ты знаешь сама, смертью угрожал Бог, если мы вкусим от того дерева. Вот единственный знак послушания, требуемый нашим Создателем за все дары величия и силы, какими Он наделил нас, дав нам господство над всеми тварями, населяющими землю, воздух и воды. Не будем же считать тяжелым этот единственный запрет; свободные во всем остальном, мы имеем неограниченный выбор бесчисленных удовольствий. Будем вовеки прославлять Господа и превозносить Его благость, занимаясь нашей приятной работой, уходом за деревьями и цветами в этом чудном саду. Если бы труд этот и был утомителен, вместе с тобою он покажется мне сладким».