bannerbannerbanner
Название книги:

Призрак в кривом зеркале

Автор:
Елена Михалкова
Призрак в кривом зеркале

005

ОтложитьЧитал

Шрифт:
-100%+

© Михалкова Е. И., 2015

© ООО «Издательство АСТ»

* * *

Глава 1

Когда Макар вышел к нужному дому, уже стало смеркаться. Фонари не горели, и улица казалась подернутой нежной сиреневой дымкой, сгущавшейся к палисадникам и светлевшей к середине дороги, где в здоровенной сухой рытвине лениво развалилась пожилая коротколапая черная собака с толстыми боками.

– Пятнадцать дробь пять, – прочитал вслух Илюшин номер на доме и поправил спортивную сумку, висевшую на плече.

Прежде чем нажать на белую кнопку звонка, он оглянулся, подумал пару секунд и наконец перешел на противоположную сторону дороги, косясь на собаку. Шкура на ее боку собралась лоснящимися складками, словно кто-то художественно разложил отрез бархатной ткани.

– Откормили тебя, голубушка, – заметил ей Илюшин, проходя мимо.

Собака покосилась на него слезящимся глазом и тяжело вздохнула.

Остановившись возле столба, Макар непринужденно прислонился к нему и окинул взглядом улицу напротив.

Дом действительно был особенным, как ему и рассказывали. Двухэтажное бревенчатое здание на красной каменной подклети потемнело от времени, и старые наличники сливались со стенами, однако, приглядевшись, можно было рассмотреть замысловатые узоры резьбы. В четырехскатной крыше виднелись два квадратных окошка-бойницы, смотревших запылившимися стеклами в вечернее, налившееся красным небо. Те же окна, что выходили на улицу, казались чисто вымытыми, и на втором этаже за одним из них горел приятный мягкий свет, приглушенный желтыми шторами.

– Интересно, зачем наверху окошечки? – пробормотал себе под нос Илюшин. – Кто же придумал в такой крыше окошечки проделать?

Дверь со звонком разделяла дом на две половины, а над ней нависал потемневший бутафорский балкончик, также богато украшенный резьбой. К двери вели три широкие деревянные ступеньки, по которым Макар поднимался несколько минут назад, заметив, что средняя проломилась и под ней можно разглядеть песок и сгнившие доски. Крайнее левое окно на первом этаже было плотно закрыто ставнями и, кажется, заколочено.

«Любопытно было бы узнать, сколько лет дому. Заря Ростиславовна сказала, что это дореволюционная постройка, но в таком случае он удивительно хорошо сохранился…»

Справа и слева от двухэтажного здания прятались за палисадниками с традиционной сиренью одноэтажные дома, казавшиеся небогатыми родственниками рядом со своим высоким соседом, хоть и обедневшим, но сохранившим мрачное достоинство. Во дворе правого, выкрашенного сочной синей краской, стоял высокий седой старик в ватнике, с садовыми ножницами в руках, и поглядывал на Илюшина. Слева же никого не было: только за окнами, казалось, мелькали какие-то силуэты – но, приглядевшись, Макар решил, что это лишь игра теней.

Собственно, на левом домике улица обрывалась, превращаясь в тупичок: отсюда начинались густые заросли боярышника, в которых шуршало, шелестело и издавало негромкое ворчание какое-то существо. За боярышником неуловимо чувствовалась вода: Илюшин даже принюхался, но уловил лишь аромат сирени, все сильнее наполняющий вечер.

В двухэтажном доме зажглось второе окно, и Макар решился. Он уже сделал шаг по направлению к двери с белым звонком, как вдруг из кустов боярышника вышмыгнула ободранная кошка и стрелой пролетела мимо собаки. Кусты за ней продолжали шевелиться, будто в них осталось сидеть, поджидая добычу и устраиваясь поудобнее, молчаливое чудище. Собака, даже не взглянувшая вслед кошке, приподняла плешивую голову и опасливо покосилась сначала на заросли, затем на человека, замершего в двух шагах от нее.

Ступеньки не скрипнули, когда Илюшин поднялся на крыльцо, но ему показалось, что за долю секунды до нажатия на кнопку звонка внутри, за дверью, кто-то негромко вздохнул.

Трель мелодично разнеслась по дому, минуту спустя внутри зазвучали шаги, и Макару открыли.

– Здравствуйте. – За дверью стоял белобрысый парень лет двадцати с небольшим – высокий, тощий, бледный, с прищуренными глазами. Кадык на шее у него выпирал так, словно парень проглотил что-то острое, вставшее поперек горла. За спиной парня горела тусклая лампочка, и в дверную щель Макар разглядел старый кованый сундук, накрытый сверху темно-синей потертой скатертью.

– Добрый вечер, – Илюшин обаятельно улыбнулся, сбросил с плеча спортивную сумку. – Мне сказали – у вас можно комнату снять?

Парень окинул Макара внимательным взглядом, словно ощупал.

– Можно… – протянул он, и на лице его появилось подобие приветливой улыбки, хотя в глазах осталась настороженность. – Проходите, пожалуйста.

Илюшин вошел в дом, и дверь за его спиной стала закрываться сама. Последнее, что он увидел снаружи, обернувшись, был внимательный, почти человеческий взгляд собаки.

– Откуда вы узнали о нашей гостинице? – Парень приглашающим жестом указал на тускло освещенную лестницу.

– В санатории рассказали, – не моргнув глазом солгал Илюшин. – Я хотел бы сначала посмотреть комнату…

– Разумеется! – Провожатый с каждой секундой становился все дружелюбнее, и отчего-то это совершенно не нравилось Макару. – Сейчас все комнаты свободны, поэтому я покажу вам самую лучшую… Надеюсь, она вас устроит.

Поднявшись на второй этаж, парень порылся в кармане и извлек оттуда ключ с маленьким номерком.

– Прошу вас.

Он открыл дверь, включил свет, и Макар оглядел небольшую, но уютную комнату, ничуть не похожую на казенные безликие номера в гостиницах.

– Дом старый, поэтому ванных комнат только две – на первом и втором этаже, – предупредил парень. – Одна неделя проживания с завтраками и ужинами стоит семь тысяч, без питания – пять. Если вас устраивает цена…

– Устраивает! Более чем устраивает! Если бы вы видели, какие номера предлагают в вашем санатории… К тому же мне всегда хотелось пожить в старом доме, проникнуться, так сказать, его духом! И завтраки с ужинами тоже нужны, как же без них…

Илюшин болтал, играл в дурачка, осматриваясь с непритворным любопытством, не давал вставить тощему ни одного слова, в то же время стараясь не перегнуть палку. Опасности, о которой говорила ему Заря Ростиславовна, он не чувствовал, и это было странным и неожиданным: ведь откуда-то взялась напряженность в этом бледном тонкогубом парне с холодными голубовато-серыми глазами. Напряженность Илюшин чувствовал позвоночником, он улавливал флюиды неприязни и страха, исходившие от провожатого. Но дом пока затаился, недоверчиво рассматривая нового человека, не выдавая себя ничем. «Интересно будет проверить, что же здесь в действительности…»

Дверь наискось от них открылась – Макар успел удивиться тому, что за ней собрались четыре человека, однако он не слышал голосов, – и из освещенной комнаты вышла высокая белокурая дама с такой гладкой, почти фарфоровой кожей лица, что на мгновение в памяти Илюшина всплыла немецкая кукла, виденная им в гостях, когда он был ребенком. Те же большие глаза, чуть припухшие снизу, красиво очерченный рот, маленький носик и нарисованные брови над внимательными голубыми глазами. И такая же фарфоровая улыбка – немного застывшая, чуть более радушная, чем требуется, слегка искусственная, словно дама и в комнате сидела с тем же выражением лица, с которым вышла к гостю. Бежевое вязаное платье с длинным кружевным подолом облегало стройную фигуру, а на шее посверкивал золотой кулон в форме цветка.

– Здравствуйте, – сказала дама, плотно прикрывая за собой дверь. – Вы наш новый гость?

– Хотел бы им стать! – Илюшин сопроводил свои слова чем-то вроде галантного полупоклона. – Меня зовут Макар Андреевич.

– Эльвира Леоновна.

Дама протянула тонкую желтоватую руку, которую Макар поцеловал, как от него и ожидалось.

– Эдинька, – проговорила дама, и Илюшин не сразу понял, что нежное обращение предназначено стоявшему позади него неприятному молчаливому субъекту. – Куда мы поселим Макара Андреевича?

– В зеленую комнату, – так же мягко отозвался парень, названный Эдинькой. – Оттуда как раз недавно уехали…

– Замечательно! А что касается расчетов…

– Мы уже все решили, – успокоил ее парень. – Мама, Макар Андреевич только с дороги…

– «Мама»?! – Илюшин сыграл изумление очень естественно. – Простите, совершенно не ожидал… Вы так выглядите…

Он взмахнул руками, словно пытаясь нарисовать образ Эльвиры Леоновны в воздухе, окончательно запутался, смутился и замолчал.

– Вы еще не знакомы с тремя моими другими детьми, – рассмеялась хозяйка. – Прошу, проходите в свою комнату, а потом приглашаю вас поужинать.

– Ванная комната в конце коридора, – любезно сообщил Эдуард, отдавая гостю два ключа. – Вот ключ от входной двери, вот – от вашей. Если хотите, мы станем будить вас по утрам. К которому часу вам нужно приезжать в «Залежный»?

– К десяти, иногда к одиннадцати, – рассеянно ответил Макар, поставив сумку на пол. – Я уточню график процедур. Кстати, какой транспорт туда идет?

– Автобус. – Илюшину показалось, что в голосе парня прозвучало скрытое злорадство. – А что ж вы не на машине? Расстояния у нас тут не маленькие…

– Ничего, доберусь. Вы, Эдуард, разбудите меня завтра, пожалуйста, в девять. Погуляю, с городом познакомлюсь…

Тот молча кивнул. Ростом чуть пониже Макара, Эдуард держался очень прямо, высоко задрав подбородок, и делал все возможное, чтобы смотреть на Илюшина сверху вниз. Не собираясь ему в этом препятствовать, Макар подвинул к себе стул с плюшевым, слегка вытертым сиденьем, уселся и снова улыбнулся Эдуарду.

– Пожалуй, я не буду сегодня ужинать. Лучше пораньше лягу спать.

– Как вам будет угодно.

– Благодарю, Эдуард. Не смею вас больше задерживать. Вы и так уже проявили больше заботы, чем я смел надеяться.

Догадка о том, что гость издевается над ним, промелькнула в голове Эдуарда, но приехавший выглядел довольно-таки бесхитростно, и он отогнал от себя подозрения. «Дурачок. Очередной богатый московский студентик, решивший подлечить спину за папины денежки. Впрочем, не очень-то и богатый, раз приехал на поезде, а не на машине».

 

Он сделал неопределенный жест рукой и вышел из комнаты, пожелав гостю на прощание спокойной ночи.

Как только тяжелая дверь за ним закрылась, Макар вскочил со стула и обошел комнату, заглянул в шкаф, под кровать, внимательно изучил полки. Наконец он остановился посередине и задрал голову, рассматривая потолок с красивой двухъярусной люстрой, удивительно не вписывавшейся в строгую обстановку.

– Да, все именно так, как рассказывали… – пробормотал он.

Обклеенная бледно-зелеными обоями небольшая комната была обставлена весьма продуманно: письменный стол с множеством ящиков – древний, но тщательно отреставрированный; огромный деревянный шкаф с потрескавшимися дверцами, в котором Илюшин обнаружил несколько новых вешалок, а заодно порадовался его вместительности; инкрустированный дряхлый комод возле двери, над которым висело зеркало в широкой потемневшей раме… Только кровать выглядела относительно новой – широкая и с хорошим матрасом, впрочем застеленная пожелтевшим покрывалом, которое когда-то явно было белым. Телевизора нет, но на одной из полок шкафа обнаружились, к большому удовольствию Макара, книги: и Дюма с Мериме, и сборник Сименона, и Лесков в толстом переплете, и даже «Записки у изголовья».

– Неплохая подборка, – одобрительно заметил Илюшин и подошел к окну.

Комната его выходила на улицу – окна были по соседству с бутафорским балкончиком, – и в сгустившихся сумерках Макар разглядел рытвину, в которой раньше лежала собака, но самой собаки не обнаружил.

Смеркалось очень быстро, и майский вечер наполнялся вечерними запахами: по-прежнему пронзительно и нежно благоухала сирень, тянуло зеленью вперемешку с сигаретным дымом, напоминал почти неуловимым душком о своей близости то ли пруд, то ли лужа, и от наружных стен дома доносился слабый, но узнаваемый запах старого дерева, неторопливо просыпающегося к концу весны после зимнего тяжелого сна.

«А голосов-то так и не слышно, – напомнил себе Илюшин. – Из чего делаем вывод: либо здесь замечательная звукоизоляция, что удивительно для старого деревянного дома, либо эти люди, находящиеся всего через одну комнату от меня, молчат. А зачем молчать такой дружной семье, в которой четверо детей и все живут со своей прекрасной обожаемой мамой?»

Он задернул плотные шторы, а вместо люстры включил небольшую лампу, стоявшую возле кровати. Комната сжалась вокруг небольшого круга света, окрашенного в изумрудный цвет абажура. «Зеленая комната», – вспомнил Илюшин. Он переоделся, достал пакет с полотенцем и зубной щеткой, но перед тем как идти в ванную комнату, спохватился, вытащил из кармашка сумки телефон и набрал номер.

– Серега? – сказал Макар, услышав в трубке знакомый голос. – Я на месте.

Ксения приоткрыла дверь, и три тени послушно скользнули в дом. Девушка подождала немного, но четвертая не появлялась, и тогда она обернулась, позвала, вглядываясь в темноту сада:

– Лютик! Лютик, домой!

Кот неслышно появился у ног, и Ксения чуть не вздрогнула. Черный зверь поднял на нее желтые глаза, похожие на две маленькие луны.

– Пойдем, пойдем, – успокаивающе сказала Ксения. – На сегодня прогулки закончены.

Кот нервно обмахнул себя пушистым хвостом и быстро вбежал в дом. Нахмурившись, она посмотрела ему вслед – Люцифер вел себя не так, как обычно.

– Вольер закрыла? – крикнул отец из гостиной.

– Сейчас проверю.

Она спустилась в сад, прошла по дорожке до просторной клетки и убедилась, что закрыла задвижку. В темноте казалось, что внутри вольера кто-то движется от стены к стене, но Ксения знала, что это кусты качаются позади клетки от ветра.

Дом стоял на холме, и сверху Ксения видела россыпь огоньков: самые яркие – в центре, а на окраине Тихогорска они тускнели, прятались в зарослях садов, где город уже становился не городом, а городком. Она постояла, ежась под порывами ветра – здесь, наверху, он всегда задувал свирепее, хотя холм был не высокий, так, небольшая возвышенность. Ветер прогонял глупые мысли, и Ксения постаралась представить как можно четче, что он развеивает темное облако ее усталости, накопившейся за время работы в больнице, уносит противный привкус обреченности и бессмысленности, представлявшийся ей похожим на вкус вареной луковицы.

Из дома ее окликнул отец, и она вздрогнула.

«Я становлюсь слишком нервной. Дергаюсь непонятно от чего весь вечер».

Среди облаков, стремительно мчавшихся по ночному небу, проглянула луна, которая сегодня была совсем не похожа на кошачий глаз, скорее – на желтый бутон цветка кубышки, который они в детстве ошибочно звали кувшинкой: с темными прожилками, бегущими от основания бутона к верхушкам крепко сложенных толстых лепестков. Ксении показалось, что за кустами на склоне скользнула какая-то тень, но она убедила себя, что это лишь игра ее воображения.

Все же, возвращаясь домой, она дважды обернулась, чтобы удостовериться, что все спокойно и тихо. Чувство тревоги так и не отпустило ее, и на крыльце она негромко позвала, непонятно почему испугавшись звука собственного голоса:

– Эй, есть здесь кто-нибудь?

В доме негромко мяукнул кот, а следом отец удивленно спросил:

– Что там, Ксеня?

– Ничего, – поколебавшись, ответила она. – Показалось, наверное.

Ксения плотно закрыла за собой дверь. Спустя минуту из кустов на склоне холма поднялся человек и застыл, внимательно изучая дом, в котором скрылась девушка.

Макар допоздна читал книгу, пока наконец не почувствовал, что засыпает. Он выключил ночник, уронил голову на подушку и почти сразу услышал звук, донесшийся непонятно откуда. Сев на кровати, Илюшин прислушался, но вокруг было тихо.

Он все-таки встал, подошел к окну, осторожно отодвинул штору, быстро оглядел улицу. Никого. Сытая луна висела низко над темными домами, и по отсутствию отблесков Макар видел, что и в гостинице Эльвиры Леоновны никто не полуночничает. Он бросил взгляд на часы – стрелки показывали начало второго.

Звук раздался снова – на этот раз внутри, определенно на его этаже: тоненький, высокий, повторяющийся со странной монотонностью. Макар торопливо натянул джинсы и подошел к двери. Пару секунд он колебался, прислушиваясь, затем бесшумно отодвинул щеколду и потянул дверь на себя. В приоткрывшуюся щель упала полоса тусклого света: в коридоре горела бледно-желтая лампочка, больше напоминавшая свечу.

Ступая босыми ногами по дощатому полу, Илюшин вышел в коридор и остановился. Дальнее окно в конце коридора, выходившее в сад, было завешено в точности такой же зеленой шторой, как и в его комнате. И штора эта шевелилась.

Волна начиналась сверху, пробегала до середины и вдруг исчезала, словно кто-то сердито встряхивал зеленую материю, а затем прижимал ее рукой. Несколько секунд спокойствия – и ожившая штора начинала подергиваться снизу, выплясывая зелеными кистями на полу неразборчивый слабый танец.

Приблизившись, Макар резко отдернул портьеру и тут же отошел на шаг, опасаясь увидеть рассерженную кошку. Но никакой кошки за шторой не оказалось, а оказалось, как и следовало ожидать, окно, одна створка которого приоткрылась. Макар закрыл окно и, помедлив, пошел обратно, но на полпути его остановил все тот же звук. Теперь он совершенно определенно доносился из самой первой комнаты. Тоненький и жалобный, звук тянулся на высокой ноте, заканчиваясь чем-то вроде вздоха.

«Похоже на всхлип…»

Снова наступило молчание. Сосредотачиваясь, Макар на несколько секунд прикрыл глаза, и им овладело странное чувство – будто он один в этом доме. Он представил, как поздней ночью хозяева безмолвно уходят, гасят лампы, забывая выключить свет в коридоре, и постояльцы остаются один на один с затаившимся домом и теми его обитателями, которые никогда не появляются днем.

«Заря Ростиславовна заразила меня своими фантазиями», – усмехнувшись, подумал Илюшин и направился к комнате за темно-коричневой дверью с длинными кривыми царапинами внизу – казалось, здесь точила когти огромная кошка. Он прошел мимо лестницы, стараясь ступать тихо и мысленно благодаря хозяйку за постеленный по длине всего коридора ковролин…

И вдруг за его спиной выразительно скрипнула ступенька.

Илюшин тотчас обернулся, готовясь увидеть перед собой бледное тонкое лицо с прищуренными голубыми глазами, но на лестнице никого не было. Раздался скрип еще одной ступеньки, за ней – третьей… Макар вернулся назад и недоверчиво уставился на пустую лестницу, едва освещенную единственным светильником.

Илюшин спустился до середины лестницы, перегнулся через перила, и тут же негромко скрипнула верхняя ступенька; он поднял голову, и скрип раздался на нижней. На лестнице не было ни одной живой души.

Макар уже ничему не удивлялся.

Говоря себе о том, что каких только фокусов не выделывает старое дерево, он вернулся к загадочной двери, взялся за ручку и осторожно потянул ее на себя, ожидая, что дверь окажется закрытой. Но та подалась так же легко, как и дверь в его собственную комнату, и Макар шагнул внутрь, напрягшись, не зная, чего ожидать и что сказать тому, кто плакал внутри.

Все-таки ему пришлось удивиться еще раз.

Он стоял в пустой комнате, в которой возле стены лежал опрокинутый набок стул, а на стуле – небрежно брошенная выцветшая тряпка, бывшая когда-то шелковым женским платьем.

Глава 2

Эля накрывала на стол, с нетерпением ожидая появления гостя. Постоялец явился накануне, ни с кем не успел познакомиться, лишь помылся и, как пренебрежительно сказал Эдуард, «завалился спать». Она даже хотела пройти поздно вечером мимо его комнаты – просто так, посмотреть, как из щели выползает узенькая полоска света, – но вовремя вспомнила, что с той поры, как мать поменяла двери в доме, все полоски света остались плотно заперты в своих комнатах.

Она провела рукой по белой скатерти, вдыхая приятный запах свежевыглаженной ткани, и наклонилась, чтобы украдкой принюхаться. Ей нравились запахи, но не парфюмерии и даже не цветов – нет, Эля любила запахи домашние и чуточку смешные, вроде щекочущего нос запаха крышки от старого чайника со свистком, который она отстояла, не дала выкинуть, или уютного запаха глиняного горшка, в котором когда-то росла герань, но засохла, а горшок с землей так и остался стоять на подоконнике в ее комнате. Мать сердилась, требовала выкинуть «гадость», а для Эли это была вовсе не гадость.

Ей показалось, что она слышит шаги в коридоре, и Эля немедленно выпрямилась, чтобы никто не заподозрил ее в таком глупом занятии, как обнюхивание скатерти. Леня с Ларисой безжалостно высмеяли бы ее, с них станется и поупражняться в остроумии при госте, а Эля отдавала себе отчет в том, что состязаться с ними она не может. Не умеет. Иногда ей удавалось взглянуть на себя и на брата с сестрой отстраненно, и в таких случаях она всегда восхищалась тем, как быстро они соображают, как легко перебрасываются колкими репликами, которые, казалось, им не нужно было даже придумывать – те возникали будто из воздуха. А у нее, Эли, слова никогда не возникали из воздуха – нет, они давались с трудом, иной раз приходилось вымучивать их, и все равно получалось не то, что хотелось сказать. Так что она в очередной раз убеждалась в справедливости слов матери, после каждой неудачной фразы дочери сочувственно прибавлявшей: «Опять кто-то напрасно не промолчал».

Дверь в столовую распахнулась, Эдуард просунул внутрь прилизанную голову и оглядел комнату хитрыми глазами.

– Этот не приходил? – спросил он, не считая нужным поздороваться.

– Нет, не приходил. – Эля подчеркнуто медленно переставила чашки, повернулась к плите, на одной конфорке которой жарилась яичница, на другой – ветчина, а на третьей – омлет. – Будешь завтракать?

– А как ты думаешь? Или ты надеялась все утро провести здесь одна?

Эля испуганно взглянула на него, пораженная тем, что брат так легко разгадал ее мысли, и Эдик довольно рассмеялся.

– Дурочка ты у нас, – почти ласково сказал он, проходя в столовую и усаживаясь в кресло возле окна, – все у тебя на лице написано.

Эля сделала два шага к подвесному шкафчику, в котором хранились специи, и замерла, рассматривая свое лицо в помутневшем стекле. Заурядное, круглое, ничем не примечательное лицо. Нос мелкой картофелиной, надо лбом завивается глупая челка. Щеки крепкие, да… Хорошие такие щеки, как у плюшевых котов британской породы. На то, что ниже лица, Эля смотреть не стала, чтобы не расстраиваться с самого утра. Тем более что день начинался так интригующе…

Раздались голоса, и в комнату вошли мать и Леня с Ларой.

– С добрым утром! – пропела Эльвира Леоновна, подойдя к Эдику с Элей и целуя их. – Как спалось, мои дорогие? И где наш уважаемый Макар Андреевич, которому, между прочим, с утра нужно ехать в санаторий? Ларочка, разбуди гостя.

 

Лариса взглянула на брата. Тот равнодушно вертел вилку, ловя солнечный луч и пуская блики по стене. Девушка вздохнула и направилась к двери, но тут на лестнице раздались быстрые шаги.

– Можешь не торопиться, – посоветовал Эдик. – Полчаса назад я постучал ему в дверь, и вот он уже летит на запах ветчины. Между прочим, Эля, у тебя бекон подгорает.

Эля дернулась по направлению к плите, а потому пропустила момент, когда гость вошел в комнату. Он как-то быстро оказался в столовой: только что звучали шаги на ступеньках – и вот уже Макар Андреевич стоит возле стола, знакомится с теми, с кем не успел познакомиться вчера, и извиняется за свое отсутствие на ужине. Минута – и уже сидит за столом, перебрасывается шутками с заинтересовавшейся Ларисой, расспрашивает Леню о его работе и отвешивает комплименты Эльвире Леоновне.

Эля рассматривала Макара Андреевича исподтишка, больше беспокоясь не о том, что может показаться ему невоспитанной, а о том, чтобы мама не заметила ее интереса, иначе не миновать нравоучений. Эле перед самой собой было неудобно, но со своим любопытством она ничего не могла поделать: не так много в ее жизни появлялось объектов для исследования.

Гость был чуть выше среднего роста, светловолос, худощав и симпатичен. Лицо умное, из тех, что называют располагающими. Серые прищуренные глаза поглядывали на сидящих вокруг стола чуть насмешливо, но Эля внутренним чутьем поняла: это не оттого, что именно они ему смешны, а оттого, что он всегда надо всеми посмеивается, в том числе и над собой. Она уже видела похожего человека, говорившего так, что не понять было: шутит он или всерьез. Новый постоялец был из той же породы.

Она попыталась определить его возраст и не смогла. Эдик накануне сказал – студент, и первое впечатление ее было именно таково, но, приглядевшись, Эля решила, что Макар Андреевич старше, чем кажется. «Клетчатая рубашка сбивает с толку. Он в ней какой-то несолидный», – подумала она.

За утренней беседой семья Шестаковых узнала, что Макар приехал на две недели подлечить больную спину в местный санаторий, славящийся своими врачами и процедурами, но, увидев номера в «Залежном», испугался и поспешно бежал. Илюшин в комическом ключе описал прелести номера, представшего его глазам, и все с удовольствием посмеялись: прибывшие в Тихогорск одинаковыми словами рассказывали об ужасах проживания в санатории.

– К сожалению, – признала Эльвира Леоновна, помешивая ложечкой кофе, – за последние несколько лет ничего, совершенно ничего не изменилось. Невозможно понять, отчего лечебный комплекс с такими возможностями не превратят в большой центр, куда люди могли бы селиться без опаски, что ночью их покусают клопы. Поймите меня правильно, Макар Андреевич, мне, как и прочим держателям частных гостиниц, от нынешней ситуации с санаторием одна лишь выгода: люди едут лечиться, жить в санатории им не хочется, и волей-неволей они вынуждены искать приют в городе. Но ведь дело не только и не столько в деньгах. Хотелось бы, простите за громкие слова, гордиться тем, что есть в Тихогорске…

Макар заверил Эльвиру Леоновну, что он прекрасно ее понимает, и разговор закрутился вокруг приезжих, состояния местного санатория и российской медицины вообще.

Непринужденно болтая, Илюшин впитывал в себя утренние впечатления от дома и людей. Комната, которую хозяева называли столовой, находилась на первом этаже – к ней сделали пристройку, в которой разместилась кухня. Здесь, как и везде, соблюдался стиль мещанского уюта: большая лампа под абажуром над круглым столом, добротные стулья – такие же стояли в комнате Макара, – шкафчики с посудой за толстым стеклом, а в дальнем углу – шкаф-«горка», в котором на фанерных полках красуются праздничные фарфоровые сервизы. Все вокруг не новодел, притворяющийся антиквариатом, а самые что ни на есть настоящие вещи, выдержавшие проверку временем. Только плита и мойка были новые, поблескивающие хромированной сталью.

Рассматривая хозяйку, Макар снова поразился тому, как прекрасно она выглядит. Он знал, что ей чуть больше пятидесяти, да и наличие четверых взрослых детей говорило само за себя, но госпожа Шестакова больше напоминала актрису, чем хозяйку маленькой провинциальной гостиницы. Снова длинное вязаное платье, на этот раз цвета топленого молока, и то же самое украшение на шее. Очень доброжелательна, очень спокойна и приветлива, и трудно поверить, что…

«Стоп, – сказал себе Макар, – об этом пока рано думать».

Эльвира Леоновна протянула руку за чайником, и даже этот простой жест вышел у нее изящным, как будто она специально училась чайной церемонии.

И дети у Шестаковой оказались необычными. Илюшин разглядывал их, составляя свое мнение.

Высокие, белокурые, очень похожие на мать брат с сестрой – это Лариса с Леонидом, которых остальные члены семьи называют Ларой и Леней. Сразу привлекают внимание к себе – и потому, что красивы, а главное – потому что близнецы. Сходство явное, очень бросающееся в глаза, несмотря на то что обоим уже по двадцать пять лет. «Они и в шестьдесят будут похожи», – подумал Макар, ловя на себе внимательный взгляд сидевшей напротив Ларисы.

На ней было светлое трикотажное платье – короткое, вызывающее. Бретелька то и дело падала с одного плеча, и Лариса недовольно поправляла ее, проводя быстрым ласкающим движением по белой коже. Типаж красотки, но не красавицы, подумал Илюшин, решив, что она должна пользоваться большим успехом у мужчин. Глаза серо-голубые, широко расставленные, и ни намека на мешки или синеву под ними, нос такой же маленький и аккуратный, как у матери, а вот губы тонковаты и бледны. Справа возле нижней губы – крупная родинка: выпуклая, как жучок, некрасивая и наверняка доставляющая девушке массу хлопот.

Леонид сидел молча, иногда вставляя короткие фразы не к месту, сонно тер глаза и украдкой зевал. Сильный и гладкий, как тюлень, с чисто выбритой кожей, почти такой же нежной, как у сестры, он искоса посматривал на Илюшина, но особого интереса к нему не проявлял. Крупный нос ничуть не портил его лицо, а глаза так и вовсе были хороши, и выразителен был рот: уголки четко очерченных губ загибались книзу, и это придавало лицу Лени выражение чуть усталое, как у много повидавшего в жизни человека. Очень светлые длинные волосы он собирал в хвост, и Лариса шутя подергивала его за этот хвост, а брат в шутку рычал на нее и отмахивался рукой, как тигр лапой.

Эдуард, он же Эдинька и Эдик, встретивший Макара накануне, сегодня держался дружелюбно, как и мать: шутил, выспрашивал впечатления Макара о пансионате, рассказал пару забавных историй о своих знакомых и вообще производил впечатление человека если не обаятельного, то приятного и непосредственного. Несмотря на то что был он самым младшим, держался Эдуард как старший и пару раз сделал замечание Ларисе. Та, к удивлению Макара, и не подумала огрызнуться.

В ответ на вопрос Илюшина о профессии Эдуарда Эльвира Леоновна с гордостью поведала, что в своем относительно юном возрасте Эдик уже стал помощником депутата.

– В двадцать два года Эдик устроился к Анатолию Ивановичу, – сказала она, разрезая на кусочки омлет. – Да, Эдинька? Сколько ты уже работаешь у Рыжова? Год, правильно?

– Чуть больше, – ответил Эдуард, сосредоточенно жуя бекон. – Кстати, Макар Андреевич, вам должно быть интересно: мы в нашем городе боремся с проблемами…

Макар надел на лицо вежливую улыбку сосредоточенного слушателя – и отключил слух. Он научился этому несколько лет назад, и его способность не раз пригождалась Илюшину: достаточно было начать в уме декламировать первые строки выбранного стихотворения, входя в определенное состояние «глухоты», и спустя пару минут можно было смотреть на собеседника, не слыша его. Илюшин раз и навсегда остановился на «Мцыри», и как только младший сын Эльвиры Леоновны стал рассказывать о важном социальном проекте, Макар неспешно начал про себя: «Немного лет тому назад, там, где, сливаяся, шумят, обнявшись, будто две сестры, струи Арагвы и Куры, был монастырь»… Этот прием он давно отработал, и уже на слове «монастырь» голос Эдуарда стал доноситься словно бы издалека. Можно было беспрепятственно наблюдать за всеми членами семьи.


Издательство:
Издательство АСТ