000
ОтложитьЧитал
XXXVI
«Век мой будет короток, – говорила Жанна, – не больше года: надо спешить, чтобы воспользоваться мной как следует!»[255]
Однажды, постучавшись в дверь королевской палаты, – может быть, одной из тех опочивален, где спал Дофин, «покоясь на ложе между Безумием и Разумом», – вошла она, стала на колени и, обняв ноги его, сказала:
– Благородный Дофин, не собирайте стольких долгих советов, а ступайте прямо в Реймс на венчание!
Ласково выслушал ее Дофин, но ничего не ответил.
– Это ваш Совет вам говорит? – с усмешкой спросил один из сановников.
– Да, мой Совет, и очень меня торопит! – ответила Жанна.[256]
Всякое промедление в походе на Реймс ее возмущало или приводило в отчаяние. И в этом следовал за нею весь народ: множество ратных людей и бедных рыцарей, иногда почти безоружных, оборванных, на жалких клячах или даже пеших, собиралось к ней со всех концов Франции, чтобы идти в Крестовый поход на Реймс, как бы вся Земля вставала на зов воплощенного в Деве Духа Земли.[257]
Но голос человеческого разума не заглушался в Жанне Голосами Божественными. «Я не хочу искушать Господа, – отвечала она судьям своим, испытателям в Пуатье, когда они требовали от нее „знамения“. – Дайте мне ратных людей: они будут сражаться, а Господь им дарует победу. – Делайте, и сделает Бог!»[258]
Так и теперь, в общем безумном порыве слушается она человеческого разума: прежде чем идти на Реймс, решает очистить Луару. Этот поход почти так же краток и, может быть, более чудесен, чем освобождение Орлеана.
XXXVII
Посланное из Парижа под начальством капитана Фальстафа вспомогательное войско пришло к бежавшему из Орлеана сэру Джону Тальбо слишком поздно. Французы погнались за ним и настигли его на великой Патейской равнине, где произошел 18 июня решительный бой.
– Будем драться сегодня как следует, и, если бы Годоны были к облакам небесным подвешены, мы и там их возьмем! – говорит Жанна, глядя на облака, восходящие над великой равниной. – Ладны ли шпоры у вас?
– Шпоры? Зачем? Разве мы бежим? – спрашивает герцог Аленсонский.
– Ни-ни, – отвечает Жанна весело. – Шпоры надобны вам для того, чтобы преследовать бегущих… Бóльшую победу одержит сегодня благородный король, чем когда-либо: это мне обещал мой Совет![259]
Бой был краток, почти мгновенен: едва успели французы напасть на англичан, как те уже отступили, и войско их было разбито наголову. Тысячи четыре взято в плен или перебито. Мертвыми телами покрыто все поле. Взят был в плен и сэр Джон Тальбо.[260]
Выехав верхом на поле сражения, где долго еще продолжалось избиение пленных, Жанна увидела, как одного из них ударил француз по голове так, что тот упал замертво, и, сойдя с коня, кинулась к нему, позвала священника, чтобы он его напутствовал, и, положив голову умирающего на колени свои, ласкала его и утешала, как мать, до последнего вздоха.[261]
XXXVIII
После Патейской битвы все течение Луары было освобождено: путь в Реймс на королевское венчание открыт.
«Бог послал королю святую Деву Жанну… чтобы вести его на помазание, – говорил брат Ришар. – В тайны Божии проникает она, как никто из святых… и если бы хотела, то могла бы сделать так, чтобы ратные люди проходили сквозь стены крепостей, и многое еще другое могла бы сделать, больше этого!»[262]
Людям кажется в ней чудесным «предзнание-воспоминание» (в смысле платоновского anamnesis) о том, чему она никогда не училась.[263]
«Военачальники не могли надивиться тому, что она в военном деле так опытна, будучи во всех остальных делах простейшей поселянкой».[264]
«Простенькой маленькой девочкой была Жанна во всем, кроме военного дела: она умела не только отлично сражаться, но и располагать войска и готовить их к бою, особенно артиллерию. Старый капитан с 20–30-летним военным опытом не мог бы лучше сделать».[265] «Жанна ездит верхом и бьется копьем, как лучший из рыцарей; этому все ратные люди удивляются»,[266] – говорит о ней простой народ с восхищением и верит, что она побеждает чудом не только Годонов, Хвостатых, но и последнего врага, Смерть: в городе Ланьи просят ее воскресить умершего младенца.
Видя, что весь народ поклоняется ей, как святой, люди Церкви остерегают ее: – Вы нехорошо делаете, Жанна, принимая такое недолжное вам поклонение; берегитесь, вы вводите людей в идолопоклонство.
– Ваша правда, – отвечает она смиренно. – Я не могла бы уберечься от этого, если бы не хранил меня Господь.[267]
Истинное чудо Девы в том, что она убережется от этих мнимых «чудес», сохраняя в себе до конца равновесие между человеческими и божественными силами.
Узел, которого не могут развязать умнейшие политики, Жанна разрубает, объявив народу от лица Божия, что Карл VII – единственный законный наследник престола, и рассеяв в самом короле все сомнения. Быстрым походом на Реймс опередив англичан, обеспечивает она королю все выгоды царского помазания.[268] Мало веря политикам и военачальникам, слушается только Голосов своих, говорящих ей бесконечно простые слова.[269]
– Семи лет не пройдет, как англичане оставят нам больший залог, чем в Орлеане, и потеряют все во Франции, благодаря великой победе, которую Бог пошлет французам… Я это знаю… так же несомненно, как то, что вижу вас перед собой! – скажет она судьям своим в Руане,[270] и, как скажет, так и будет: семи лет не пройдет от 1431 года, когда она это скажет, до 1437 года, когда французский король Карл VII вступит в освобожденный Париж.
XXXIX
17 июля 1429 года, через три месяца после того, как св. Дева Жанна явилась миру, Карл VII коронован был в Реймсе.
Сткляница с неистощающимся миром заключалась в золотом ковчежце в виде голубя Духа Святого, потому что миро для помазания первого христианского короля Франции принесено было некогда самим Духом Святым, и сткляница оставалась полной всегда, в знак вечности королевской власти во Франции.[271]
Маршал Жиль дё Ретц, тот самый, что служил на крови детей черные обедни дьяволу, отправлен был за Святейшей Сткляницей.[272] Жанна, видевшая скрытое не только в будущем, но и в сердцах человеческих, не ужаснулась ли, увидев Голубя Духа Святого в тщательно от детской крови омытых руках «благочестивого» маршала?
После венчания, войдя к королю, став перед ним на колени и обняв ноги его, Жанна сказала:
– Воля Божия, благородный король, ныне исполнилась: я сняла осаду с Орлеана и привела вас в город Реймс на святое венчание, показав тем, что вы – истинный король, тот, кому королевство Франции должно принадлежать… А теперь я хотела бы уйти от всего и вернуться домой, к отцу и к матери, чтобы снова пасти в поле овец…[273]
И, так говоря, плакала она; и все, глядя на нее, тоже заплакали. Плачет, потому что знает – помнит все, что с нею будет:
я уже становлюсь жертвою (II Тим. 4, 5).
На следующий день после венчания Жанна писала бургундскому герцогу Филиппу Доброму: «Жанна Дева, от имени Царя Небесного, Повелителя своего единственного, призывает вас заключить нерушимый и вечный мир с королем Франции. Все простите друг другу от чистого сердца, как должно христианам. Если же хотите воевать, то идите вместе с королем на неверных…»[274]
В эти дни Жанна могла бы действительно считать дело свое исполненным: сила королевского венчания была такова, что все пути углаживались, все города открывались и все подъемные мосты опускались перед единственным законным королем Франции, Карлом VII. Путь его по всей стране был победоносным шествием.
XL
«Я ничего не боюсь, кроме измены», – говаривала Дева, не называя короля, но, может быть, о нем уже думая задолго до того, как он ей изменил.[275]
– Мне вас жалко: вы очень устали, отдохните! – говорит ей король после Патейской битвы.
Жанна только молча плачет, чувствуя в ласке его равнодушие и недоверие; понимая, что «вы очень устали, отдохните» – значит: «я от вас очень устал, дайте мне отдохнуть!»[276] Знает она, что снова заснет он таким же сном смертным, каким спал до нее, и что она уже не разбудит его ничем, никогда.
Карл устал от Жанны, и снова захотелось ему в «опочивальные кельи и каморы». Так же ненавидит он ее, как спящий – того, кто будит его от сладкого первого сна.[277]
После Патейской битвы Дева была на вершине власти и святости в глазах простого народа, но не первых людей Франции, ближайших королевских советников или наушников. Сир дё Ла-Тремойль, королевский ростовщик, «ненасытное чрево», «бездонная прорва», пожирающая всю казну, ненавидит Жанну и боится ее. «Жанна никому не верила и делала все по-своему; за это Бог ее наказывает», – объявит во всеуслышание о Деве, взятой в плен Годонами, архиепископ Реймский, государственный канцлер Реньо дё Шартр.[278]
Жанну все еще выставляют люди Церкви и политики напоказ англичанам как пугало, но сами втайне уже боятся ее или сомневаются в ней. «Что это за существо под видом женщины, Бог знает… А что, если и вправду ведьма? Какой позор – дьяволом восстановленные святые Лилии Франции!» – так, может быть, искренне думают почти все ближайшие сановники Карла и он сам иногда больше всех.[279]
XLI
Мир нужен был англичанам и бургундцам для того, чтобы остановить французского короля и Деву на пути в Париж – сердце Франции. 28 августа 1429 года, в тот самый день, когда Жанна вступит в Сэн-Дени, чтобы начать осаду Парижа, подписан будет мирный договор с англичанами, и все, сделанное Жанной для Франции, этим постыдным и нелепым договором будет уничтожено.[280]
После венчания Карл, по совету Реньо дё Шартра, вопреки Жанне, которая хочет идти прямо на Париж, – уходит за Луару, где снова король Франции делается «захолустным королем Буржа». В то же время Ла-Тремойль и дё Шартр заключают, без ведома короля, двухнедельное перемирие с герцогом Бургундским, под тем предлогом, что по истечении двух недель Париж будет сдан Карлу. Но на самом деле герцог Бургундский пользуется этим временем, чтобы укрепиться в Париже, а герцог Бедфорд, вызвав подкрепления из Англии, укрепляется там же, и английский король, малолетний Генрих VI, готовится вступить во Францию, чтобы венчаться в Реймсе. Герцог Бургундский объявлен наместником Парижа и всего французского Севера, «регентом Франции». Все зависит от него: он может сделать Францию какой ему угодно – французской или английской.[281]
Жанна чувствует, что держат ее в стороне от всего; герцогу Бургундскому не верит и хорошо видит все его обманы-западни. «Этим перемирием я недовольна и не знаю, сохраню ли его; но если и сохраню, то только ради чести короля», – пишет она гражданам Реймса.[282]
«Мир мы добудем не иначе как на конце копья», – думает Жанна вместе с маленькой кучкой последних верных друзей своих – «войском Девы» – герцогами Аленсонским, Бурбонским, Барским и графом Вандомом – все очень молодыми людьми, почти мальчиками.[283] Все остальные этого не думают, и хуже всего то, что вернейшие слуги короля, лучшие люди Франции, жаждут «изменнического мира» с Англией. Все говорят королю о безмерных народных бедствиях и о «преступном безумии войны».
«Все мы верно служили вам, государь, но душа наша унижена до праха, и утроба наша прильнула к земле, – пишет Карлу Жювенель дэз-Урсин, будущий архиепископ Реймский. – Вырыть бы общую могилу и толкнуть нас всех туда… Видя в этом королевстве такое лютое тиранство, весь народ как бы лишился рассудка, ропщет и проклинает вас и всех, кто с вами… Если бы пришел какой-либо сильный государь и восстановил справедливость, то, будь он даже сарацином, обезумевшие люди отдались бы ему в подданство… Бедный и верный народ ваш, государь, ждет от вас справедливости… Но вы от него скрываете ваше лицо, и забыли его, и предали».[284]
Хуже всего было то, что лучшие люди Франции если еще не говорили, то уже думали: «Полно воевать, пора заключить мир; Бог велит прощать врагам… Жанна отныне только смутительница мира, обманщица народа: кончено ее призвание».[285]
– Знайте, меня уже предали и скоро убьют, – говорила Дева простому народу, верному ей до конца. – Молитесь за меня; я уже не буду в силах служить королю и благородному королевству Франции![286]