Сломанная любовь

Пролог

– Я дома, – радостно пропела, вбегая в темноту коридора. Прижимала к груди рюкзак с дневником, в котором бесстыже красовался ровный ряд пятерок за год. Улыбалась, зная, что мамочка будет довольна, а отец одобрительно кивнёт, разглядывая документ. От счастья хотелось кричать и смеяться. Много, до боли в скулах или жжения в легких. Прощай, школа!

Сняла джинсовую куртку и замерла… Дверь моей комнаты была приоткрыта, маня теплым свечением ночника в виде единорога, что игриво разбрасывал звездочки по розовым обоям. Сквозь глухое тревожное сердцебиение, что отдавалось в уши барабанной дробью, я услышала быстрые шаги и странный хруст рвущейся бумаги. По коже побежали мурашки, тело парализовал страх и гадкое предчувствие беды. Радостные, легкие мысли испарились, погружая меня в туман неизвестности, который можно было разрушить, лишь сделав шаг ближе к полоске света, что разрезала темноту коридора.

Бросила рюкзак на пол и зачем-то пошла навстречу страху.

Но лучше мне было бы сбежать! Потому что, войдя в свою комнату, мной завладело желание взвыть от ужасающей картинки.

– Что ты делаешь?

Моя собственная мать металась по комнате загнанным зверем. Движения её были рваными, резкими, совершенно лишенными той интеллигентной утонченности, которой она была пропитана насквозь. Мама дикой кошкой носилась по разорванным тетрадям, учебникам и лохмотьям одежды, которыми был усыпан дубовый паркет, в поисках того, что можно было ещё сломать, испортить, изуродовать. Сильно била ногой о перевернутый письменный стол, ящики которого превратились в щепки.

Я схватилась за горло, чтобы унять рвущийся крик, и пошатнулась, прижавшись к двери. Зажмурилась в надежде, что это сон. Что все это мне привиделось, показалось. Но нет, распахнув взгляд напоролась на уродство, в которое превратилась моя любимая уютная комната. Сетчатая тюль болталась на двух крючках, а в местах, где были прикреплены клипсы с маленькими фотографиями, сделанными в лагере, образовались дыры. Желтые кашпо с цветущими фиалками валялись на полу, засыпав изрезанный розовый плед землей. Даже кровать распотрошила, а любимый плюшевый медведь, подаренный дедушкой, валялся на подоконнике, зияя вспоротым брюхом.

Ничего не осталось… Все было стерто, словно мама намеренно следы моего существования уничтожала.

Вжалась в дверь, ощущая спасительную прохладу от стеклянных вставок, и молилась, лишь бы не рухнуть в обморок. Вновь и вновь обводила взглядом то, что дарило уют и спокойствие, которое теперь превратилось в руины.

Она, услышав мой плач, застыла лицом к окну, согнувшись так, будто груз на шее висел, оттягивающий хрупкие плечи к земле. Не двигалась, лишь тяжело дышала, заполняя комнату устрашающим хрипом.

– Мамочка… – произнесла, не понимая, что спусковой курок нажала.

– Дрянь!! Дрянь!! – заорала мать и, резко развернувшись, вцепилась одной рукой мне в волосы, а другой размахивала прямо перед лицом. Знакомая жёлтая обложка, зажатая меж скрюченных пальцев, заставила меня замереть.

Внезапно наступила тишина. Я перестала слышать её вой, а жгучая боль отступила. Лишь наблюдала за тем, как мама с остервенением сминает в кулаке мой дневник, что ещё утром был личным… Ещё утром я делилась с тетрадкой в желтой обложке с утятами, насколько была счастлива. Ещё утром моя жизнь была МОЕЙ. А теперь…

– Ты снюхалась с этим подонком! Отвечай, Оля!

Но я не могла произнести ни слова. Стояла парализованная, немая и растоптанная. Я даже не могла ощущать стыд, потому что для этого чувства внутри должно хоть что-то трепетать, а там была пусто. Меня словно наизнанку вытряхнули, весь мусор высыпали и посторонним продемонстрировали.

– Дрянь! Ты – позор семьи! Что скажут папины друзья, коллеги? Ты о нем подумала? Неблагодарная!

Понимала смысл каждого слова. Впитывала их, но они пустым эхом опускались в самое сердце, не откладываясь обидой. Мне стало все равно. Ощущение ледяного безразличия окутывало сердце, не давая ему разлететься на сотни мелких осколков.

– Разве я тебя учила ноги раздвигать перед бандюгами? Разве я этому тебя учила? – читала по напряженным губам, боясь поднять взгляд. – Он же ублюдок! Слышишь? Ублюдок татуированный! Всё назло мне делаешь!

Сжала кулаки, словно это могло мне сейчас помочь, и подняла голову, чтобы встретиться взглядом с мамочкой, но лучше бы я этого не делала.

Все говорили, что у меня её глаза. Серые, как мокрый асфальт с темными прожилками. Вот так и встретились две пары одинаковых глаз, вот только в её взгляде я увидела ненависть… она была живая, осязаемая и такая сильная, что сердце закололо. Хотелось броситься маме в ноги, чтобы она перестала смотреть так. Ведь я её дочь! Я люблю тебя, мама… Любила… Разве можно любить ненависть в глазах? Разве можно любить презрение и желание сделать больно? Разве можно разлюбить мать лишь от одного взгляда?

Оказалось, что можно. Я смогла. Моя душа, сердце и тело были в её власти. Поэтому покорно принимала всё унижение, что было приготовлено, но уже не чувствовала любви. Сломали её. Лишь страх и саднящее чувство боли от её скользящего, полного ненависти взгляда. Стояла, роняя слёзы, что отчаянно пытались залечить мою сломанную любовь.

– Ты – дешёвка! – она дождалась, чтобы выплюнуть последнее оскорбление в глаза, и звонко шлёпнула меня дневником по лицу с такой силой, что я рухнула на дверь.

Звук бьющегося стекла ещё долго стоял у меня в ушах. Даже когда меня переносили на холодные клеенчатые носилки – звенело, когда женщина с родными чертами лица, но со стеклянными от слепой ненависти глазами до боли сжимала мою руку в карете скорой помощи – звенело, когда катили под мигающим больничным потолком – звенело. И наступила тишина, лишь когда перед глазами вспыхнула огромная лампа…

Глава 1.

Весенний ветер нагло ворвался под тонкий плащик. Закрыла глаза, чтобы посмаковать запах прелого газона и сладость молодых листьев.

Внутри разлилось тепло, а голова закружилась от частоты жадных вдохов. Вытянула руку, схватилась за облупившуюся колонну, чтобы не рухнуть, и рассмеялась.

Глупенькая, чему же ты так радуешься?

Внутри ощущался странный, необъяснимый трепет, словно бабочек кто-то выпустил на волю, и они рассыпались по телу: щекотали ноги, кружили в груди и порхали где-то в горле, вызывая ком предвкушения. Чего только я ждала – сама не понимала. Как девчонка, ей Богу!

«Тельцам сегодня гороскоп приготовил подарок. Вы ждали его и уже готовы», – сухой голос диктора просочился сквозь монотонные голоса пассажиров автобуса, на котором я ехала на работу. В тот самый момент и проснулось внутри что-то. А ещё эта улыбка странная приклеилась, как в детстве, когда ждёшь боя курантов, чтобы содрать с коробок красивую обертку. Хотя ещё неделю назад проковыряла дырку и уже прекрасно знаешь, что там кукла и розовые пушистые тапочки с ушками.

– Ольга Станиславовна! До свидания! – хором крикнули мои большие малявки, что толпой выпорхнули из дверей начальной школы, в которой я работала.

Перегнулась через перила, помахала им, впитывая последний раз их искренние улыбки. Следом показались благодарные родители, что никак не хотели меня отпускать, засыпая благодарностью за 3 «а» класс. Они уже улыбались не так радужно, потому что в отличии от своих детей не предвкушали новый этап жизни, а готовились к первым трудностям. На их взволнованных лицах сменялись эмоции, а в глазах читалась грусть расставания.

– Вовка! Не хулигань! – напоследок взмахнула я пальцем, и рыжий мальчишка рассмеялся. Звонко и весело, как и должен это делать счастливый ребёнок. И это стоило намного больше пятёрок и почётных грамот, потому что счастью ещё не придумали эквивалента. Оно либо есть, либо нет. А у детей оно было. В избытке, на зависть взрослым, измученным рутиной будней. Мы часто путаем их счастье с непослушанием, невоспитанностью, забывая чаще всматриваться в искрящиеся радостью глаза своих детей.

Свернула на задний двор, чтобы скрыться от толпы. Не хотелось растягивать прощание. Расстегнула плащ, сдёрнула шёлковый платок и вытащила из пучка шпильки, позволив волосам рассыпаться по плечам. Необъяснимое ощущение свободы и легкости заполнило грудь.

Шла медленно, рассматривая неровности тропинки, пока не напоролась взглядом на криво нарисованные мелом классики.

– Боже! Что я делаю? – рассмеялась в голос, бросила на асфальт сумку и вступила в первый квадратик, а остальное ноги сделали сами.

Собственный смех резал слух. Я даже зарумянилась, будто от стыда, когда допрыгала до последней клеточки, ни разу не оступившись. Схватила вещи и поспешила спрятаться в роще от возможных свидетелей моего внезапного ребячества.

Из-за сильно затянувшегося прощания с учениками я опоздала на свой автобус, поэтому пришлось втискиваться в тот, что не заезжает в наш посёлок. Подруге, что часто выручала меня, звонить не хотелось, знала, что она отсыпается после ночного выступления, поэтому деваться было некуда. Благо, проехать нужно было всего три остановки, через которые меня буквально выплюнули под натиском толпы на пыльную обочину трассы.

Я быстро перебежала проезжую часть и спрыгнула в канаву вдоль дороги, мысленно ругая себя за новые замшевые лодочки, что забыла переобуть в школе. Шла медленно, обходила лужи и старалась не шаркать ногами, чтобы не запылить туфли.

В голове метались рваные мысли и планы, как было всегда перед отпуском. Хотелось вывезти Мишку к морю перед школой, покрасить веранду и поменять печь в бане. Понимала, что на всё моих сбережений попросту не хватит, ведь львиная доля уйдёт на сборы первоклашки.

Сердце ойкнуло. Как быстро бежит время! Даже опомниться не успела, как беззубый карапуз превратился в будущего первоклашку. Я и так оттянула время, подарив сыну ещё один год беззаботного детства. Можно было его ещё в прошлом году отдать, но жалко стало. Материнское сердце упрямилось, понимая, что слишком рано.

– Девушка, вас подвезти? – резкий хриплый окрик вырвал меня из тревожных мыслей.

– Нет, спасибо. Я уже пришла, – даже не взглянула в сторону машины, свернула к обочине и начала спускаться к узкой тропинке, по которой можно было добежать до «Яблоневого» напрямки через поле.

Но автомобиль не спешил уезжать. Наоборот, двигатель заглох, а следом хлопнула дверь. Я почему-то напряглась и ускорила шаг, продираясь сквозь ещё сухие стебли кустарника, когда услышала шаги сзади.

Хруст веток становился громче, ближе, отчего по спине побежали мурашки. Вытянула голову, чтобы увидеть родные красные ворота. Близко… совсем близко… Вот уже и Катькин дом с колоннами, и её машина, припаркованная рядом, а значит, я добегу. Но как только я припустила, меня схватили за болтающийся пояс плаща.

– Олька Сладкова любит Королёва…

Тихий шёпот взорвал мои перепонки, словно рупор к ушам поднесли. Я остановилась, молясь, чтобы мне этот хриплый голос почудился.

– Вот я тебя и нашёл, Лялька…

Глава 2.

– Вот я тебя и нашёл, Лялька…

Не показалось. Мать твою, мне не показалось! Королёв… Мой Королёв!

Внутри меня все орало, бурлило и клокотало. Хотелось раствориться, исчезнуть, но не стоять здесь, посреди зарослей шиповника. Сжала в руке ветку, но ничего не почувствовала, словно уснула. Не здесь была душой, осталось лишь тело для столкновения с пропастью, мысли мои вспыхнули и рассыпались пеплом.

– А ты все такая же, – теплое дыхание ошпарило мое ухо, коснулось щеки, а аромат чего-то сладкого заполнил нос.

Вдохнула. И это было ошибкой! Роковой ошибкой, потому как легкие обожгло этим пьянящим ароматом, а живот скрутило в узел. Тошнота стала стягивать горло, а глаза пекло от того, что я не моргала. Да что там не моргала, я дышать перестала!

Ветки снова захрустели под тяжестью шагов, а перед глазами появились белые кеды, что тут же провалились в лужу. Взгляд застыл на белой коже, что покрылась уродливыми разводами грязи.

– Совсем не изменилась, – усмехнулся мой преследователь. – Все та же танцующая походка у моей Ляльки…

Шумно вдохнула обжигающий воздух, услышав «моя Лялька», и глаза закрыла, прогоняя через грудь шорох его голоса. Сопротивляйся, Оля! Это прошлое. Не слушай его голос. Не слушай!

– …готов был часами любоваться твоей походкой. Легкая, плавная, без пошлого вихляния задницей, но такая соблазнительная. Даже если ты шла с тяжелым рюкзаком и в кедах – всё равно танцевала. Если девочка моя танцует – всё хорошо, значит, жить можно. Всегда знал, как у тебя дела, ещё до того, как ты скороговоркой вываливала на меня ворох ерунды девчачьей. Знал. Походка Ляльку мою выдавала.

Он сжимал край моего пояса между указательным и средним пальцем руки, затем перехватил и стал накручивать его на кулак. Серая ткань пришла в движение, натягиваясь с каждым оборотом.

Двигался медленно, прекрасно понимая, что я в ловушке и не скрыться мне от него.

– А дай в глазки загляну? – он перестал шептать и по коже поползли мурашки от вибрации его грудного голоса.

Он изменился: стал сухим, хриплым и безжизненным. Не было в нем той энергии, что проникала в меня с каждым рычащим звуком, которые он имел привычку так сладко растягивать. Не прежний мальчишка, давно не тот.

Когда Королёв понял, что я не намерена проявлять признаки жизни, то сам потянулся рукой к лицу. Тёплые, чуть шероховатые пальцы легли на подбородок и начали сжиматься. Дрожали. Не от страха, нет. Чувствовала, что держится, чтобы больно не сделать, бурю сдерживает, но только чтобы обрушить её на меня позже. Момент подбирает. Ближе подбирается.

Не сопротивлялась не потому что не хотела, а потому что не могла. Из меня будто жизнь высосали. Тело стало чужим, бессильным, как ветки шиповника, что скользили по ногам, цепляясь за капроновые чулки.

– Вот так. Хорошая девочка, – твердил он, задирая мою голову. – Ну же, посмотри…

Взгляд заскользил по чёрным джинсам с дырой на коленке, из которой выглядывал край татуировки. По белой футболке, что торчала из-под кожаного бомбера, по мощной шее и упёрся в кадык, что был подернут густой щетиной. Тянул меня до тех пор, пока совсем голову не запрокинул. Во власти его была: опустошенная, безвольная и будто бы голая.

Большего я не выдержу! Закрыла глаза, с силой зажмурившись, чтобы не видеть! Только бы не видеть его! Не могу!

Он был моим персональным адом! Не потому что делал что-то страшное, нет. Наоборот, любила его до неба и обратно. До дрожи в коленях, до мутности рассудка и слез, что порой текли просто так от бесконечного счастья. Но с ним связано то прошлое, о котором вспоминать даже больно. Оно не затянется, не зарубцуется, болеть будет вечно. Фантомная боль, но режет как по живому. Но той любви больше нет. Она сломана. Моя большая сломанная любовь. Именно она сейчас стоит передо мной.

– Открой глаза, Ляля, – снова зашептал он, почти касаясь своими губами моих.

Но я отчаянно замотала головой.

– Открывай, я только посмотрю и уйду.

– Сейчас уходи, Мироша, сейчас уходи…

– Нет! Пока в глаза твои бесстыжие не загляну!

– Что? – веки сами распахнулись, а сдерживаемые слёзы хлынули потоком, замутняя зрение.

Но даже это не помогло скрыть его образ, что был вырезан в моей памяти. Он лишь красивее стал, мужественнее. Синие, как васильковое поле, глаза были чуть прищурены, скулы напряжены, а мягкие пухлые губы растянуты в победной улыбке. Конечно, победил. Всегда получал то, что хочет. И сейчас готов приз забрать.

Смотрела и упивалась. Собирала выпавшие части пазла, что растерялись в прошествии многих лет, впускала в легкие дурман его запаха и нервно кусала губы, пытаясь вернуть себе хоть каплю благоразумия. Но не могла. Обессилела, обмякла. Тело трясло от желания прижаться к его груди и повиснуть на его шее, как раньше.

Слабачка! Тогда ею была и сейчас стою точно также! Таю в его взгляде, подчиняюсь, хотя внутри медленно тает фитиль бомбы, что готова рвануть в любой момент. Он рядом, а я лишь чувствую запах гари, растворяющейся в сладости аромата его кожи. Все путается. Силы тают, а земля уходит из-под ног, подталкивая меня в объятия хаоса.

– Ля-ля-ля… – прошептал он и резко прижал меня к себе, зарываясь лицом в волосах.

Готова была поклясться, что слышала взрыв. Оглушающий, дезориентирующий. Сладко и медленно убивающий, но все равно разрушающий прежнюю жизнь. Внутреннее спокойствие рассыпалось бьющимся стеклом, а уже забытый звон опять поселился в голове, возрождая чувство дикого страха.

Его руки бродили по моему телу, будто искали подтверждение, что живая, настоящая, не видение. С силой впивались в кожу под тонким трикотажным платьем, дарили тепло, но забирали воздух. Землю под ногами теряла, в куклу бездушную превращалась, но ответила… Поцелуем впился, словно жизненно важным это было. С силой сталкивалась с его языком, словно в поединке участвовали не на жизнь, а на смерть. Сами не понимали, что специально пытаемся сделать другу другу больно. Пусть так, через поцелуй, но зато больно! Зубами щелкались звонко, стонали, от удовольствия и дышать забывали.

– Ты обещал уйти, Королёв! Обещал! – хотела вырваться, но он зубами держал мою нижнюю губу. Не отпускал. Не мог. А я радовалась, что держит. Сжала кулаки, на миг ощутив легкую боль, но неважно это было. Руки сами стали врезаться в его грудь с силой. А Мирон держал губу и отпускать не думал, лишь языком ласкал, словно боль пытался унять.

– Отпусти! Мне больно…

Отпустил. Почувствовала, как рот наполняется тёплой солоноватой жидкостью. Прокусил. Глаза подняла и вздрогнула, вся его футболка почему-то была в кровавых разводах.

– Черт! – зашипел он и стал осматривать меня, словно искал что-то. А перехватив кулак, что продолжал вырезаться в него, присвистнул. – Идем, хулиганка.

– Никуда я с тобой не пойду!

– Пойдёшь, ещё как пойдёшь, – взял меня за локоть и потянул обратно к дороге.

– Мирон! – закричала я, зарываясь каблуками в грязь, мысленно прощаясь с новыми лодочками. Все равно терять уже было нечего.

– Поздно, девочка.

– Мироша, уезжай. Прошу тебя, уезжай!

Он подхватил меня на руки, чтобы не тащить вверх по склону. Перекинул через плечо и ловко взбежал. Распахнул багажник своего джипа и усадил в него.

– А что такое? Ты не рада видеть старого друга? – достал аптечку и расправил мой сжатый кулак, откуда темными струйками бежала кровь. Черт! Наверное, та ветка шиповника. Я даже не почувствовала.

Скрутил колпачок перекиси и ливанул в ладонь. Жидкость зашипела, стала превращаться в розово-багряную пену, которую он стёр и тут же наложил повязку. Действовал быстро, уверенно, лишь изредка скользя по мне испытующим взглядом.

Рванул зубами край бинта, завязал большой нелепый бант и руки свои ко мне опять потянул. Пальцы сжали подбородок, заскользили по скулам и стали прятаться в волосах.

– Не трогай волосы, – зашипела я, отчаянно пытаясь избавиться от неприятных ощущений. Вертела головой, била руками, пока он не прекратил. – Никогда не трогай мои волосы!

– Не рада? Оля? Или ты надеялась, что я уже сгнил? И тебе не придётся смотреть в мои глаза? Так вот, жив я, Сладкая. Жив! Из-за тебя чуть не сдох, но благодаря тебе выжил. Чтобы однажды заглянуть в глаза твои бесстыжие. Вот!  Смотри мне в глаза теперь! Смотри…

И я покорно заглянула в синюю бездну и зарыдала. В голос! До всхлипов и соплей. Так, как тогда… Боль физически чувствовала. И свою, и его через себя пропускала. Больно, черт, как больно! Не прошло, лишь пылью времени запорошило. А его появление ураганным ветром эту пыль смахнуло, оголив уродство сломанной любви.

– Уезжай, Мироша… Уезжай! Поздно…

Глава 3.

– Доброе утро, – я потянулась, расставив руки в дверном проёме кухни.

Бабушка уже пекла блины, заполняя дом волшебными ароматом и уютным шкворчанием сковороды.

– Доброе, внучка, – она повернулась, обняла меня и кивнула на кресло. – Кофе будешь?

– Конечно.

– И бабке плесни, а то с пяти утра на ногах.

Я рассмеялась, потому что у меня язык просто не поворачивался называть эту холёную даму бабушкой. Роясь в грядках, высаживая цветы или просто стоя у плиты, она была неподражаема. Никогда не видела её в чем-то мятом, старом и потрёпанном. Нет, моя Алевтина Николаевна даже дома перед телевизором просто должна была выглядеть так, будто в любой момент могут заявиться гости. Вот и сейчас, несмотря на раннее утро, на ней был чёрный сарафан в пол, что выигрышно подчеркивал до сих пор тонкую талию.

– Из тебя бабка, как из меня Плисецкая!

– Из тебя Плисецкая, как из меня стриптизёрша, – рассмеялась она. – Какие планы?

– Даже не знаю, за что хвататься, – вздохнула, выглядывая в окно кухни, что выходило на веранду.

– Мать звонила, – бабушка, очевидно, решила долго не плясать вокруг да около, выпалив в лоб то, что тяготило её.

– Все хорошо? – прикусила язык, радуясь, что вопрос меня этот застиг, когда я уже отвернулась от пристального взгляда к столешнице, где кофемашина стояла. Мало мне Королёва, что из ниоткуда вырос на моем пути, так еще и матушка объявилась. Ненавижу гороскопы!

– А что с ними сделается? Отец диссертацию пишет, а мать устала от однообразия серых будней и ощущает на своих плечах тяжесть бренного мира. А, забыла… Говорит, бессонница её замучила.

– Алевтина Николаевна, что за сарказм с утра пораньше? – я попыталась натянуть улыбку, протягивая ей голубенькую с золотой каймой чашечку кофе. – Не рановато ли?

– Мишку хочет увидеть, – поставила финальный аккорд женщина и отвернулась к плите. – Я отказала.

– Ну, отказала и отказала. Чего переживаешь тогда?

– А она заявила, что тогда сама придёт в гости. Про права что-то говорила ещё.

– Пусть приходит, – я пожала плечами и снова осмотрела веранду, которую предстояло покрасить.

– Ещё чего? – бабушка шлёпнула тарелку в центр круглого стола, стянула фартук и села на диванчик. – Морду недовольную я и у внука могу посмотреть, когда ты решать задачи для третьего класса его заставляешь. Или вон, к Любке Ростовой могу сбегать похвастаться, что с самого утра ничего не болит. А на мать твою пусть отец смотрит.

– Тогда отведи Мишку к ним сама, – обхватила большую чашку двумя руками, чтобы о тёплую поверхность согреть вмиг похолодевшие руки.

– Ладно, разберёмся. А что у тебя с губой, кстати?

– На грабли наступила, – натянуто рассмеялась я.

– Хм, – бабушка улыбнулась, чуть сдвинула на переносице очки и уперлась в меня своим вмиг ставшим подозрительным взглядом. – Интересно… У нормальных людей от грабель след на лбу, а у тебя на губе.

– Ты же сама сказала – у нормальных!

– И правда, – бабушка прищурилась, но потом махнула рукой. – Хоть на экскаватор напорись, главное – жить начни. А то спряталась за Мишенькой и за ворохом тетрадей, а от жизни отгородилась. Нельзя так. Один раз живем, внуча. Один. Вот мне есть что вспомнить! Я мечтаю, чтобы и тебе было, что вспомнить.

– О! Воспоминаний у меня с избытком, Алечка. За это можешь быть спокойна.

– А я не про прошлое, а про будущее. Тебе всего двадцать шесть!

– Будет двадцать шесть!

– Олька, дурная ты голова, – бабушка сжала мою ладонь в своей, чуть нагнулась, чтобы зацепить мой взгляд. – Ну, отдохни! Напейся, потанцуй!

– Ба, ты провокатор какой-то!

– Просто пытаюсь не дать единственной внучке стухнуть в собственном унынии. Хоть любовничка какого-никакого заведи, пыль-то иногда стряхивать нужно! – не унималась бабушка, не отпуская мою руку.

– Мам! А ты чего меня не будишь? – спасительный детский визг заставил бабушку отстраниться и разорвать свой гипнотический взгляд. – Блинчики! Ура!

– Ещё чего! – я вскочила с кресла и обняла тёплого после сна сына. Вдохнула запах его волос, поцеловала мягкую нежную щечку и прижала к себе крепко-крепко. – Сначала умываться, а потом завтракать.

– Это скучно, мам! Бабуля говорит, что правила иногда полезно нарушать.

– Твоя бабушка педагог от Бога, чес-слово. Пожалуй, пусть Алевтина Николаевна и ходит на твои собрания, раз у вас своя методика воспитания, между прочим, не одобренная министерством образования.

– Ещё чего? – вспыхнула она и, поджав губы отвернулась, чтобы не выдать коварной улыбки. – Твой сын – ты и ходи.

– Твой внук – ты и учи хорошему, – проводила взглядом убегающего сына и улыбнулась.

– Мой внук будет баловаться, играть и дёргать девок за жидкие косы. Ясно?

– Ясно, – выдохнула я, взяла чашку и вышла на веранду.

– Лялька! – с балкона своего дома замахала Катерина.

Увидев меня, она даже запрыгала на месте, как делала это всегда, когда эмоции били через край. Моя лучшая подруга сиганула по канату вниз, перемахнула через забор и уже через мгновение обрушилась на меня с объятиями.

– Как же я по тебе соскучилась!

– Мы с тобой режимами жизни никак не совпадаем, Катюша. Ты днём спишь, а ночью работаешь, а я – наоборот.

– Но ничего, дорогая моя. Скоро у тебя отпуск?

– Со следующего понедельника. Сейчас ген уборка, библиотека и прочие чудеса школьного учителя.

– Хорошо, что ты в начальных классах.

– С этой стороны – да, но с материальной… – я закинула голову, возвращаясь к манипуляциям с собственным скудным бюджетом, который нужно было растянуть на время отпуска.

– Ты грустишь, – Катя разжала руки и стала внимательно рассматривать моё лицо.

– Не-а.

– Я вижу. Ты грустишь!

– Тебе кажется.

– Тетя Аля, а Олька грустит, – загнусавила Катя, влезая в окно кухни.

– Кать, ну хоть ты напои её. Пусть потанцует, поцелуется с кем-нибудь, в конце-то концов!

– Бабушка! – с нарочитым нажимом выдала я и встала на колени, потеснив подругу, что через открытое окно пыталась стащить конфету из вазочки. – В психологии есть такая штука… Как бы попроще объяснить, типа переноса собственных страхов. Мне кажется, что ты боишься, что больше уже не попробуешь молодого тела, вот и прицепилась ко мне. Да, Алевтина? Сознавайся, давай.

– Да я почаще тебя молодые тела вижу, Олька! – не на шутку вспылила бабушка, подошла к окну и уткнулась нос к носу. – Это ты из себя монашку сделала.

– Вредная бабка, – я высунула язык и снова опустилась на диванчик, стягивая подругу с подоконника.

– Ну права же Алечка, – Катя забрала чашку кофе, что любезно протянула ей моя вредная старушка. – Пойдём, Оль? У меня как раз выходной. Потанцуем, выпьем и вернёмся под утро пьяные, зацелованные, но о-о-очень довольные!

– Кать, ты же помнишь, что замуж выходишь?

– Я-то помню, но вдруг мне получше вариант попадётся? – Катерина рассмеялась так, как только она и умела. Живо, весело и настолько заразительно, что уже через мгновение смеялись все, и даже Мишка прибежал на шум.

– Все! Отстаньте от меня, – я еле выпуталась из душных объятий подруги. – Никуда я не пойду. У меня дел – вагон. А не отстанешь – Царёву наябедничаю, он быстро из тебя дурь выбьет.

– Подождёт твой вагон, – отмахнулась подруга, проигнорировав мои угрозы.

– Это ваше гулянье подождёт моего отпуска.

– Ну, смотри мне, подруга! Я помоложе буду, память у меня острая, – недобро усмехнулась Катя, переглянулись с Алей. – Я ещё напоминание в телефоне поставлю, на всякий случай.

Уговорить меня этим двум гарпиям не удалось, поэтому я умчалась заниматься делами, пока они окончательно не свели меня с ума своим параноидальным стремлением столкнуть с праведного пути.

Стирала, гладила и собирала вещи сына в садик, старалась отключить мозг, но мысли все время уносили меня на проселочную пыльную дорогу, в заросли шиповника и полыни, где синяя гладь василькового поля снова раскрыла бескрайнюю бездну, пытаясь утянуть меня в свой плен.

Ощущала себя загнанным зверьком, что от хищника пытается спрятаться. Только в моем случае хищником было прошлое…

***

– Что за красота такая в белых гольфиках? Новенькая? – раздалось, когда я уже почти добежала до своего подъезда. – Чего молчим? Немая? Или глухая?

Оставалось всего три шага до безопасности, в которой я могла спрятаться от шумной компании парней, что шла за мной от самого ДК. В одной руке сжимала розовый рюкзак, с куклой барби на большом кармане, а в другой пакет с гимнастической формой. Пальцы впивались в тонкую пленку, мысленно плача, что останутся вмятины на красивом рисунке. 

– Да еще в профессорском доме живет! – снова донеслось сзади. – Куда бежишь, мелкая? Боишься, что папенька-профессор в угол поставит?

В один прыжок перескочила ступеньки, судорожно ища ключи в кармане джинсового сарафана. Как только рукой коснулась деревянной ручки, в металлическую поверхность подъездной двери с глухим звуком прилетел мяч. Всего в паре сантиметров от моей головы. Я вскрикнула и зажмурилась, приготовившись к нападению.

– Р-р-рты закр-р-рыли! – забавное хриплое рычание раздалось у самого уха. Я ощутила аромат табака и чего-то сладкого, такого знакомого, что невольно дёрнула головой в сторону незнакомца. Высокий парень нагнулся, поднял баскетбольный мяч одной рукой, а второй поднес к губам баночку кока-колы.

– Как зовут? – он застыл в паре сантиметров от моего лица, с интересом шаря по лицу пугающим своей остротой взглядом.

В тусклом свете оранжевого фонаря его лицо казалось нереальным, будто бы нарисованным. Тень подчёркивала остроту скул, красивую прямоту носа и резкий контур губ, что изогнулись в ухмылке, как только я коснулась их робким взглядом. Вместо того, чтобы убежать, я продолжала рассматривать его, как завороженная. Опускала взгляд всё ниже и ниже, в расстегнутом вороте джинсовой рубашки виднелся край татуировки.

– Ольга. Ольга Сладкова, – почему-то покорно выдала я, облизывая пересохшие губы.

– Фу, как грубо. Тебе не идёт, маленькая. Будешь Олькой. Олька Сладкова слаще кока-колы…

***

Но нельзя мне в прошлое… Запрещаю!