Сквозь седые хребты

© Мартыненко Ю.Д., 2017

© ООО «Издательство „Вече“», 2017

© ООО «Издательство „Вече“», электронная версия, 2019

 
Здесь работала русская мысль,
Было царственным слово и дело.
 

Михаил Вишняков

Часть первая

Глава 1

Тихая глубина летнего сада. В тенистых аллеях, аккуратных и чистых, посыпанных мелким желтым песком, не шелестит листьями вишня. В глубоком пруду на черной воде покоится бело-лимонный ковер, природой сотканный из кувшинок.

Алеша Покровский сидел на скамеечке у резных ворот сада. На его коленях лежала фуражка с черным бархатным околышем. В петличках новенькой форменной тужурки крест-накрест поблескивали металлические молоточки.

Не более двух дней тому назад молодой человек окончил Институт инженеров путей сообщения. Сегодняшним утром он приехал из города в имение отставного полковника Потемкина Александра Федоровича, дабы повидаться с его дочерью Ириной. По возрасту полковнику еще бы служить на благо Отечества, да по своей боевой молодости имел он серьезное ранение, и потому теперь находился на отдыхе, воспитывая с супругой дочь и младшенького сына Павлушку. Последнее время семья большую часть года жила не в городской квартире, а здесь, в родовом имени под Санкт-Петербургом.

Это июльское утро оказалось для Алеши не совсем удачным. Все семейство с вечера выехало в город к друзьям на торжество по случаю именин. Гувернантка Нинэль сообщила юноше, что полковник обещал вернуться не раньше завтрашнего дня.

– Проходите в гостиную, Алексей Петрович. У нас как раз и самовар поспел, – предложила она гостю.

– Спасибо вам. Но хотелось бы пройтись по саду. После душных городских улиц быть здесь просто чудесно! Какой свежий и бодрящий воздух, – ответил Алеша.

– Да, конечно. Мне иногда так не хочется возвращаться в кварталы, – согласилась Нинэль. – Однако чаю вы должны непременно испить. Я вас угощу только что испеченными крендельками с маком. И прямо сию минуту, потому как за время вашей прогулки самовар остынет. Придется вновь его разогревать.

– Право, трудно с вами не согласиться, – кивнул, смутившись, Алеша и последовал вслед за девушкой на застекленную веранду, где обычно накрывали стол к чаю.

…Наверное, до сих пор Алеша Покровский еще четко не осознал, что стал инженером. Все, чем жил он эти четыре года, осталось позади. За какой-то чертой, отделившей его от прежней, в общем-то, бесшабашной, как и подобает студенческой поре, жизни. Когда один курс учебы следовал за другим, и почему-то думалось, что так будет всегда – лекции, семинары, экзамены, каникулы в родительском доме, что находится в Вятке.

Алеша был единственным ребенком в небогатой, но обеспеченной семье. Отец имел должность в канцелярии губернского ведомства по заготовкам и поставкам древесины для производства мебели. Матушка, прекрасно владея французским, занималась репетиторством, подготавливая гимназистов к поступлению в университет.

Желание выбрать профессию, связанную с железными дорогами, возникло в ранней юности. В газетах все чаще появлялись фотографические снимки диковинных птиц из фанеры – аэропланов. На слуху у всех были имена Можайского и Жуковского. На мостовых родного города трещали двигателями внутреннего сгорания первые автомобили, оставляя после себя непонятный запах сгоревшего топлива. По железной дороге, называемой в народе «чугункой», бегали, разбрасывая вееры искр и дымя черными шлейфами, паровозы. Со временем тяга к железной дороге становилась у мальчика особенной. Аэропланы нередко ломались и падали на землю, о чем в тех же газетах постоянно печатались скорбные сообщения в рубрике происшествий. Автомобили с мудреными двигателями, которые питались огнеопасной смесью, хороши собою лишь на ровных и твердых улицах. Паровозы же, по Алешиному разумению, выигрывали во многом. Во-первых, простотой эксплуатации – были бы вода и уголь с дровами. Во-вторых, поражали воображение перспективой развития, о чем весьма убедительно говорилось в статьях журнала «Наука и жизнь». В какие угодно уголки России можно будет в скором будущем ездить людям и перевозить любые грузы.

Который год в далекой Сибири строилась большая железная дорога. В нынешний выпуск Института путей сообщения многие попросились именно туда. Где-то там, за озером Байкал, предстояло начать службу и инженеру-путейцу Алексею Покровскому. Но об этом он еще не знал, потому что не был уверен, будет ли удовлетворена его просьба, в письменном виде направленная в секретариат факультета…

* * *

В город Алеша вернулся, когда солнце поднялось в палящий зенит, успев накалить жаркими лучами камень серых многоэтажных домов и арок, блестящий, отполированный временем булыжник звонких под колесами конных экипажей мостовых. Проехав несколько кварталов на трамвайной конке, Алеша соскочил на углу Литейного проспекта и быстро зашагал вдоль гранитного парапета канала в сторону Института. Вскоре оказался перед широкими ступенями крыльца высотного здания. Пройдя по длинному коридору, на секунду замер перед входом в актовый зал.

Массивная дубовая дверь тихо отворилась, и Алеша предстал перед аудиторией, наполненной множеством людей. Под высокими сводами белого зала стоял сплошной гул от людских голосов. Постепенно шум начал стихать. С противоположной стороны в зал вошли члены распределительной комиссии. Несколько человек уселись за длинный стол, покрытый плотным зеленым сукном. Председатель, человек с седым бобриком и коротко стрижеными висками, стал оглашать список выпускников. Алеша, успев кивками поздороваться с товарищами-однокурсниками, сидел на одном из задних рядов аудитории. Ожидая своей фамилии, он чувствовал, как сильно бьется сердце. Рядом нетерпеливо шептались сокурсники. Когда, наконец, назвали Алешину фамилию, а вместе с нею и тех, кто тоже писал прошение направить на службу за озеро Байкал, он ощутил вдруг странное чувство. Часто так и происходит. Ждет человек желаемой цели и стремится к ней в большой надежде на ее свершение, а как наступит долгожданный радостный миг, большого восторга как бы и нет. Вместо него – опустошенность душевная…

Друзья-товарищи разбежались, ошалевшие, кто куда, на ходу договариваясь о встрече ближе к вечеру. На берегу скованного гранитом канала Алеша спустился по каменным ступеням к воде. Она мягко плескалась у самых ног клочьями белой пены. Он смотрел на воду, и ему становилось спокойнее. Мысли обретали размеренный ход. И вспомнилось о делах, которые надо завершить в этот день. Алеша потянул за цепочку карманных часов. Без четверти четыре. Хотелось пить. В ближайшем трактире продавали квас. Ледяной и крепкий. Ломит зубы. Торопясь на квартиру хозяйки, у которой снимал комнату, чуть не столкнулся под аркой моста с приятелем по факультету Ферапонтом Стрелецким.

– А-а, здорово, брат! – улыбаясь, Ферапонт обнял Алешу. – Ты чего? Чего не рад, а? – заглянул Покровскому в глаза, продолжая крепко держать за плечи. – Ты что, прослушал мою фамилию? Вместе же едем! За Байкал…

– Вместе?! – встрепенулся Алеша. – Надо же, голова тесовая, действительно, прослушал. Да! А, кажется, ты с нами прошение-то не подавал?

– Ладно, сдаюсь, – поднял вверх руки Ферапонт. – Честно и откровенно хочу признаться, что с подобной просьбой обратился еще раньше всех вас к кому надо.

– К кому?

– К профессору Гукерману. Ты ведь знаешь, он добрейшей души человек. Кое-кто, правда, уже окрестил нас романтиками. Нет, брат, нам тоже хочется посмотреть, чем живут и дышат окраины нашей державы российской. Только не посчитай мои слова столь высокопарными.

Стрелецкий шагал рядом, плечо к плечу, с Алешей. Он громко и возбужденно рассуждал о только что состоявшемся распределении. При этом, беспрестанно замедляя шаг, теребил спутника то за лацкан форменной тужурки, то за рукав. Молодые приятели улыбались друг другу.

– Я просто не стал говорить лишнего ребятам на курсе. Боялся сглазить, что ли, – упорно держался главной темы дружеского разговора Ферапонт. – Но, как видишь, в числе счастливчиков оказались немногие. Профессор Гукерман в беседе подробно объяснил мне ситуацию вокруг сооружения железной дороги в Сибири. Ты и сам читал об этом в печати. На всей Транссибирской магистрали остался участок, по которому недавно Государственной Думой принято постановление. Со строительством и вводом этого отрезка железной дороги Россия получит сквозной путь до Владивостока. Тихий океан, брат, будет вот он, перед нами! – в душевном радостном порыве Ферапонт выбросил вперед руку с вытянутой ладонью. Кто-то из встречных прохожих испуганно шагнул с тротуара в сторону. Алеше даже пришлось извиниться за товарища.

Два молодых человека в железнодорожной форме двигались широкой улицей, не зная, собственно, куда, пока Алеша вдруг не остановился.

– Извини, друг Феня. Мне пора.

– Куда?

– Ряд неотложных дел. И на квартире у хозяйки побывать, и родителям телеграмму отправить.

– Что ж, до встречи?

– До встречи.

* * *

«Конец XIX века. Железные дороги России заканчиваются на Урале. К великому сожалению, единственный Сибирский тракт – „колесуха“ – не обеспечивает в достаточной полноте транспортных связей страны. Для примера остановимся на отрезке передвижения по тракту от Томска до Иркутска. Общее протяжение его 1568 верст. Дорога сплошь грунтовая. Как зимой, так и летом она находится в самом отвратительном состоянии, несмотря на все заботы администрации. В дождливые дни тракт становится почти непроезжим. Возчик, прошедший из Иркутска в Томск и обратно, делает около 3200 верст и употребляет на это чуть ли не полгода. Одна и та же лошадь, одна и та же повозка совершают такой путь не более одного раза в год.

А дальше, на территории необъятных земель за озером Байкал, где природа вообще представляется смешанною, где вольные степи и равнины чередуются с кряжами, сопками и дикими распадками, сплошь заросших тайгою, дорога Сибирского тракта вообще немыслима, и была оная уделом лишь каторжных арестантов, идущих по этапу в Сибирские рудники и тюрьмы».

* * *

«Строительство Великого Сибирского пути было начато в 1891 году одновременно с запада и востока. 19 мая 1891 года во Владивостоке состоялось торжество по случаю закладки Уссурийской железной дороги. Такого грандиозного замысла, такой громадной трудоемкости работ по его претворению, таких небывалых сроков и темпов сооружения магистрали, предельной самоотверженности людей мировая практика железнодорожного строительства еще не знала.

Многотысячекилометровый паровой путь своим мощнейшим воздействием настолько быстро и энергично перевернул весь экономический уклад Сибири и Дальнего Востока, что даже самые смелые прогнозы прогрессивного развития этого региона потускнели в сравнении с новыми реалиями».

* * *

«Высочайший рескрипт на имя Его Императорского Величества Государя Наследника Цесаревича и Великого Князя Николая Александровича от 17 марта 1891 года.

Ваше Императорское Высочество.

Повелено ныне приступить к постройке сплошной через всю Сибирь железной дороги, имеющей соединить обильные дары природы сибирских областей с сетью внутренних рельсовых сообщений. Я поручаю Вам объявить таковую волю Мою по вступлению вновь на Русскую землю после обозрения иноземных стран востока. Вместе с этим возлагаю на Вас совершение во Владивостоке закладки разрешенного к сооружению, на счет казны и непосредственным распоряжением правительства Уссурийского участка Великого Сибирского рельсового пути.

Знаменательное участие Ваше в начинании предпринимаемого дела послужит полным свидетельством душевного Моего стремления облегчить отношения Сибири с прочими частями Империи, и тем явить сему краю, близкому Моему сердцу, жившее Мое попечение о мирном его преуспиянии

Призываю благословение Господа на предстоящий Вам продолжительный путь по России. Пребываю искренно Вас любящий Александр».

* * *

«Сообщение Генерального штаба полковника Волошинова в Императорском Русском Географическом Обществе 5 декабря 1890 года.

Вопрос о Сибирской дороге поднят давно и уже пережил несколько десятилетий. Первый проект железной дороги в Сибири связан с именем графа Муравьева-Амурского и возник почти тотчас после закрепления за Россией громадного края в бассейне реки Амура. С тех пор, то есть с 1857 года, появилось несколько проектов, причем лица, предлагавшие различные направления, имели в виду и различные средства для достижения этих целей. Одни желали построить в Сибири хоть конно-железную дорогу, соединяющую те или другие города, те или другие бассейны. Другие, наоборот, задавались целями более широкими, мысленно проводя непрерывный рельсовый путь через Сибирь и всю Азию для привлечения мирового транзита.

Помимо конечных целей каждый из проектов преследовал попутно и более мелкие частные задачи, причем в большинстве случаев весьма трудно было разобраться, какая цель является главной и какая второстепенной. Проводя железную дорогу, многие, одновременно и с одинаковым усердием, старались достигнуть самых разнообразных и благих результатов, не замечая в то же время, что эти результаты друг другу противоречят и взаимно друг друга исключают. Так, например, желая достигнуть сокращения длины транзитной линии, проводили ее по прямому направлению и при этом по такой горной стране, которая исключала всякую возможность дешевой и скорой эксплуатации, а, следовательно, и развитие транзита. Словом, через всю Сибирь должно и необходимо проложить железную дорогу…»

* * *

Узорчатая входная калитка в ограде усадьбы оказалась незаперта, и Алеша вошел внутрь. На территории старого сада по-прежнему тихо. И это объяснялось, вероятно, тем, что с именин из города Потемкины вернулись поздно. Алеша знал слабость полковника мчать открытым экипажем в свете полнолуния, а именно такою была минувшая ночь.

Алеша стоял, ожидая, что кто-нибудь его увидит. Наконец из-за стеклянной двери показалось румяное личико гувернантки. Девушку с русским именем Нина в семействе привыкли называть на французский манер с ударением на последний слог – Нинэль. Алеше это нравилось, поскольку дома у матушки в воздухе просто витал дух всего французского. На этот счет она обычно говорила так: «Я не была удостоена чести быть когда-либо во Франции, но эта милейшая страна нашла постоянное место в моем сердце. Не надо стыдиться лучшего, что присутствует в этом мире. Многое бы отдала по велению души за такие слова, произнесенные кем-либо из иностранных современниц в адрес нашей родной России…»

Нинэль улыбнулась и, придерживая дверь за медную инкрустированную ручку, скрылась.

Алеша вздохнул полной грудью. Поправил фуражку. Не удержался, чтобы не глянуть на себя в зашторенное с внутренней стороны стекло двери. И послышался знакомый, чуть звонкий голос. И в тон ему мягкий говорок Нинэль:

– Намедни они приезжали, да вы на именинах были.

– Знаю, право, как неловко вышло. Я не смогла предупредить тебя, Алеша, – скороговоркой обратилась к гостю Ирина, выйдя на крыльцо веранды.

Она поздоровалась и замерла на ступеньке, с любопытством глядя на него. Алеша шагнул навстречу. Девушка коснулась мизинцем его петлички, с восторгом воскликнув:

– Поздравляю! Поздравляю от души с окончанием!

Тот смущенно тронул лакированный козырек фуражки. Стараясь сдержать улыбку, как можно серьезнее произнес, представляясь в новом звании:

– Инженер путей сообщения Покровский Алексей Петрович!

Крепко сжав юношу за руку, Ирина потянула его с крыльца вниз по ступенькам. Почти бегом по затемненной ветвями аллейке, мимо густых акаций они добрались до ажурной деревянной беседки в глубине сада. И там, задохнувшись не столько от скорого шага, сколько от такой вот близости, разом опустились на широкую скамью, продолжая крепко держаться за руки. Ирина тихонько зашептала:

– И что же вы будете делать, чем заниматься, инженер Покровский? Теперь, после окончания столь достойного учебного заведения?

– Что делать? – тоже шепотом переспросил тот. – Сгораю от любопытства.

– И только лишь? – Алеша испытывал сильное желание поцеловать девушку, но справился с чувством. – Будем строить железные дороги.

– Какие-какие?

– Же-лез-ные.

– Ой, какая прелесть, – Ирина восторженно хлопнула в ладоши. – Из чистого железа?

– Нет. Железа и дерева.

– Как это?

– Разве, дорогая Ирина Александровна, вы ни разу не ездили из Петербурга в Москву? И не видели нашу местную «чугунку»? – весело подыгрывая, озорно ответил Алеша. – Рельсы, шпалы, рельсы, шпалы.

– Чудный вы наш, господин инженер, – уже серьезно после блеснувшей в глазах лукавинки сказала Ирина.

– Не наш, а мой.

– Наш!

– Мой!

– Наш, Алешенька, наш. Потому что все мы будем ездить по вашим рельсам, шпалам, рельсам. И потому главное сейчас узнать, куда удумала ваша администрация отправить служить сию инженерную головушку?

Алеша молчал, глядя на ее тонкий плетеный поясок с розовой перламутровой пряжкой на длинном сиреневом платье.

– Что такое? – она тронула его за плечо. – Что за грусть?

Он не знал, с чего начать разговор. Сказать главное. К чему готовился накануне. Когда, казалось, было ясно и понятно то, что собирался он сказать ей при этой встрече. Ирина не торопила, ожидая услышать лишь одно – далеко ли выпало уезжать Алеше? И в этом ожидании желанного ответа она старалась не выдать своей тревоги. Алеша Покровский был единственным из ее знакомых молодых людей, с кем ей очень нравилось общаться, находясь рядом. Ирина любила и шумные молодые компании. Особенно катание на лодках по водоему. И дивные музыкальные вечера, где непременно можно встретить известную в городских кругах творческую личность, выносившую, например, на суд общественности свежие стихотворные строки. В городе остались подруги, сделавшие солидные партии в личной жизни. Несмотря на юный возраст, они имели полнейший достаток в замужестве, определив, таким образом, свою судьбу и все, что связано с жизнью семейной. Для Ирины Потемкиной все еще предстояло впереди. Она сохраняла присутствие свежей юности, чистоты, и точно такою воспринимала окружавшую ее действительность. Еще полуромантическое ее существо оставалось не омраченным огорчениями и бытовыми невзгодами. А если что и случалось, так это для юной девы как летний дождик. Прошел, и высохло. И снова солнце светит в безоблачном небе.

Сейчас в беседке ей было приятно душевно от близости с Алешей. Они знакомы чуть больше года. И этот срок казался таким большим и значимым и таким ничтожно малым. Большим потому, что им казалось, они знакомы целую вечность. А малым из-за потаенного в этот час ощущения скорой разлуки. А они еще ничего по-настоящему не сказали друг другу. Оставляя это, вероятно, на потом…

– Я уезжаю в Сибирь, – наконец произнес Алеша, щелчком сбросив с колена упавшую с дерева козявку.

– В Сибирь?

– Да. За озеро Байкал.

– О боже. Это, кажется, туда ссылали в прошлом веке бунтовщиков-декабристов?

– Именно туда.

– Я начинаю, кажется, представлять тот край, вспоминая карту государства Российского.

– Ирина, милая, – после слов о своем распределении Алеша успокоился, – там ведь тоже люди живут. И им необходима железная дорога…

Они долго молчали. Нинэль два раза громко окликала с веранды, приглашая к чаю.

– Позволь спросить, Алешенька, а что делать мне?

– Продолжать учебу и ожидать окончания строительства моей железной дороги в Сибири.

– А потом?

– А потом я вернусь и мы… И мы обвенчаемся, – признался наконец в самом главном Алеша.

Ирина опустила лицо, на котором проступил густой румянец.

– Однако ж, смелый ты человек, Алешенька… Потому и путь твой лежит именно в Сибирь?

Юноша смутился. Горели щеки.

– Верно, чай уж совсем остыл! – спохватилась Ирина, поднявшись со скамьи. Протянула ладошку: – Идем же в дом!

На веранде накрыт стол. Гудит, стукаясь в стекло, мохнатый шмель. В расписной фарфор из горячего самовара струйкой бежит чай. Блестящими щипчиками Алеша неловко раскалывал крепкие кусочки сахара. Они норовили выскользнуть и укатиться на пол. Ирина пододвинула гостю вазочку с вишневым вареньем, корзинку с румяными крендельками в черных точках маковинок.

– Очень вкусный липовый медок. Угощайтесь, Алексей Петрович, – Нинэль поставила на стол еще вазочку и удалилась за дверь в гостиную.

Алеша глянул на девушку.

– А где же маменька с папенькой? Право, не совсем удобно.

– Очень даже удобно. Ни о чем не беспокойся. Разве мы незнакомы? Давеча мы ездили на именины. Сегодня с утра пораньше опять собрались в гости. И Павлушка увязался. Так что пей, Алешенька, чай спокойно. Постараемся не огорчаться оба. Хорошо? Есть ведь время подумать о многом? Есть?

– Вероятно, – с неопределенностью ответил Алеша.

– По крайней мере, ты еще не в Сибири. Хотя…

* * *

…В Вятке у родителей Алеша Покровский пробыл недолго. Погостил, что называется, недельку, и собрался в далекий и долгий путь. Сложно было на душе отца, когда узнал, что сыну предстоит отправляться в Сибирь. Живя в средней полосе России, немногое знали они с матерью о том, что происходит, на востоке страны, отдаленном от центра громадным расстоянием. Что обещал тот неведомый край? Чем грозил обернуться? А перечить сыну смысла не имело. Он совсем уже взрослый. Государев служащий. Но на сердце родительском тревога немалая. После Санкт-Петербурга одно беспокойство. Как там родное дитя? Чем питается? И в каких условиях пребывает? Не хворает и не обижен ли кем из местных басурманов. Места в Сибири, всем известно, каторжные. Со времен императрицы Екатерины преступников туда толпами гонят…

Так что дольше гостить в родительском доме – больше слез материнских и тревог отцовских. Больше печали и себе, и домашним. Да и время катилось и поджимало. Каникулярный отпуск выпускникам Института в этот год сократили. На факультете знали, что часть молодых инженеров транспорта, которые выпустились год-два назад, призвали служить прапорщиками в армию. Еще не остыла держава от русско-японской кампании, а глянь, снова сложности в мире.

* * *

Вернувшись из дома в Петербург, Алеша забежал на квартиру к хозяйке. Милая почтительная дама, рано овдовевшая, однако не растерявшая оптимизма. Прощаясь с ней, Алеша услышал самые добрые слова напутствия и убедительную просьбу – сообщить о себе с нового места службы – как добрался. Хозяйке искренне нравился скромный и тихий юноша, за все время постоя не допустивший каких-либо нареканий.

– Кстати, вам конверт, – хозяйка вынула из шкатулки письмо.

У молодого человека радостно забилось сердце.

«Алеша, милый! Это можно назвать безумством. Ты, должно быть, не отъехал в прошлый раз и версты, как я поняла всю непростительность своего согласия с тем, что ты уезжаешь столь далеко. Не могу себе простить, что никоим образом не повлияла на степень, увы, твоего личного решения. А сейчас, по прошествии времени, я понимаю, что выбор твой тверд, на что неспособна повлиять моя воля. И все мои желания. Собственно, о чем я веду речь? Поезжай же с Богом.

Помнишь, в тот свой приезд ты чуть было не высказал, как я после догадалась, своего намерения предложить мне руку и сердце? Ты, должно быть, решил, что подобным образом сможешь исправить положение? Что знают о наших внутренних мыслях маменька с папенькой? Чего бы стало достаточно для нашего благословения? И едва ли, только не обижайся, я давала повод для подобных изъяснений. Только, прошу, не огорчайся же моими личными раздумьями на этот счет. Не думай ничего худого. Ты добрый и сильный, хороший человек. И сам в этом еще не раз убедишься. И сумеешь поступить, как подскажет разум. Прости за сумбур. Мысли мои совершенно завертелись в непонятном подспудном вихре…

Верно, ты будешь по приезду из Вятки в Петербурге еще? С этой надеждой отправляю письмо по настоящему адресу. Ирина».

Алеша перечитал послание еще и еще.

…Последняя встреча была короткой. Ирина в сиреневом платье. Ее любимый цвет особенно шел к голубым глазам и русской тугой косе. Алеша сидел в глубоком плетеном кресле и неотрывно смотрел на нее. Он старался улыбнуться, подавляя грусть.

За тонкой ширмочкой она примерила шляпку, глянула в зеркало. Тихо попросила:

– Побудем в саду… На нашем месте…

На перильца беседки садились бесшумные бабочки. Влюбленные тесно прижались друг к другу. Родители снова в отъезде. Нинэль убирается в доме. Павлушка с дядькой-смотрителем с утра на рыбалке. Удят карасей.

Терпкий запах переспевшей вишни. Склонились гроздьями темно-бордовые вишенки. Алеша Покровский и Ирина Потемкина сидели вместе, по-прежнему крепко держась за руки. И мир объединился для них в этой платонической близости. И расширялись горизонты их теперешнего бытия. И оба, конечно, не знали, что сейчас расстаются не только друг с другом, но и с юностью…